Миф. Греческие мифы в пересказе
- -
- 100%
- +
Ликаон, то ли чтобы проверить Зевсово всеведение и суждение, то ли по каким-то иным зверским причинам, убил и зажарил собственного сына НИКТИМА – и подал его богу, зашедшему в гости на пир во дворец Ликаона. Зевса настолько отвратил этот невыразимо гнусный поступок, что он вернул мальчика к жизни, а самого Ликаона превратил в волка[110]. Править Никтиму на месте отца довелось, впрочем, недолго: его сорок девять братьев разоряли земли с такой свирепостью и вели себя так безобразно, что Зевс решил раз и навсегда прекратить эксперимент с человечеством. Для этого он собрал тучи – устроить бурю такой силы, чтобы землю затопило и все люди Греции и Средиземноморья утонули.
Все, за исключением Девкалиона и Пирры, которые, благодаря предусмотрительности Прометея, пережили девять дней потопа в деревянном сундуке, что плавал себе по водам. Как и положено настоящим специалистам по выживанию, сундук они наполнили запасами еды, питья, а также кое-какими полезными инструментами и предметами, чтобы, когда потоп спадет и их суденышко сможет пристать к горе Парнас, им удастся перебиться в послепотопных иле и грязи[111].
Когда мир более или менее просох и Пирра с Девкалионом (которому, говорят, тогда было уже восемьдесят два) смогли безопасно спуститься по горному склону, они добрались в Дельфы, что расположены в долине под Парнасом. Там они посовещались с оракулом Фемиды, титаниды-провидицы, чьей специальностью было видеть то, что вернее всего следует предпринимать.
– О Фемида, мать справедливости, мира и порядка, наставь нас, молим тебя, – вскричали они. – Мы одиноки на белом свете и слишком преклонных лет, чтобы заполнить этот пустой мир потомством.
– Дети Прометея и Эпиметея, – произнесла провидица. – Услышьте голос мой и поступайте по слову моему. Укройте головы и бросьте кости матери вашей через плечо.
И ни словечка больше не смогла растерянная пара вытянуть из оракула.
– Моей матерью была Пандора, – сказала Пирра, усаживаясь наземь. – И она, надо полагать, утонула. Где же я найду ее кости?
– Моя мать – Климена, – проговорил Девкалион. – Или, если верить другим источникам, океанида Гесиона. Хоть так, хоть эдак, обе они бессмертные, а значит, живы и со своими костями расставаться точно не пожелают.
– Надо подумать, – сказала Пирра. –Кости матери вашей. Может в этом крыться другой смысл? Материны кости. Материнские кости… Думай, Девкалион, думай!
Девкалион накрыл голову сложенной тканью, сел рядом с женой, чья голова и так была покрыта, и задумался над задачкой, наморщив лоб. Оракулы. Вечно они увиливают и увертываются. Он сумрачно подобрал камешек и бросил его вниз по склону. Пирра схватила его за руку.
– Наша мать!
Девкалион уставился на нее. Она захлопала ладонями по земле рядом с собой.
–Гея! Гея – наша общая мать, – воскликнула она. – Мать-земля наша! Вот они, кости нашей матери, смотри… – Она принялась собирать камешки с земли. – Шевелись!
Девкалион встал и тоже взялся поднимать камни и гальку. Они прошли через поля у Дельф, бросая камешки через плечо, как и было велено, однако оглядываться не решались, пока не одолели многиестадии.
Когда наконец обернулись, открылось им зрелище, наполнившее их сердца радостью.
Там, где упали камни Пирры, возникли девушки и женщины, сотни их, все улыбчивые, здоровые, ладно сложенные. А там, где упали камни Девкалиона, появились юноши и мужчины.
Вот так старые пеласгийцы утонули в Великом потопе, и Средиземноморье заселилось новым племенем, что возникло благодаря Девкалиону и Пирре, от Прометея, Эпиметея, Пандоры и – что важнее всего, разумеется, – от Геи[112].
Это мы с вами и есть – соединение провидения и порыва, всех даров и земли.
Смерть
Наш человеческий род, отныне удачно состоящий поровну из мужчин и женщин, расплодился и расселился по всему свету, настроил городов и образовал национальные государства. Корабли и колесницы, домишки и дворцы, культура и коммерция, торговцы и торжища, фермерство и финансы, пушки и пшеница. Короче, цивилизация. Настал век королей, королев, царевичей и принцесс, охотников, воинов, пастухов, гончаров и поэтов. Век империй, рабов, войны, торговли и договоров. Век подношений, жертв и молений. Города и деревни выбирали себе любимых богов и богинь в хранители, покровители и заступники. Сами же бессмертные не гнушались спускаться к людям в своем обличье – или же в виде людей и животных – и овладевать ими по своему усмотрению, а также наказывать тех, кто их сердил, и награждать самых угодливых. От лести боги не уставали никогда.
Пожалуй, самое главное следствие напастей, какие вырвались из кувшина Пандоры, с тех пор и далее состояло в том, что человечеству предстояло смиряться со смертью – во всех ее проявлениях. Внезапная смерть, медленная неотвратимая смерть, смерть от насилия, смерть от болезни, смерть от несчастного случая, смерть от убийства и смерть божественной волею.
К своему великому восторгу – или к тому, что больше всего похоже на восторг у этого мрачного бога, – Аид обнаружил, что тени новых и новых умерших людей начали прибывать в его подземные владения. Гермесу вменили новые обязанности – Старшего Психопомпа, или «главного проводника душ», и этот долг он исполнял с привычным проворством и озорным юмором. Впрочем, человечества все прибывало, и потому вскоре лишь самые важные покойники удостаивались чести личного сопровождения Гермеса, а остальных прибирал Танатос – угрюмая, мрачная фигура Смерти.
В тот миг, когда дух человека покидал тело, Гермес или Танатос вели его к подземной пещере, где река Стикс (Ненависть) сливалась с рекой Ахерон (Скорбь). Там сумрачный молчаливый Харон протягивал руку, чтобы получить плату за перевоз души через Стикс. Если у покойника нечем было заплатить, ему приходилось ждать на берегу сотни лет, прежде чем неприступный Харон соглашался перевезти. Чтобы избежать этого лимбо, среди живых завелся обычай класть немножко денег – как правило, одинобол, – на язык умирающему, чтобы ему было чем расплатиться с паромщиком и тем самым обеспечить себе безопасный и быстрый переход[113]. Приняв мзду, Харон втягивал душу умершего на борт и толкал шестом по черным стигийским водам плот цвета ржавчины или лодочку к точке высадки – адскому месту встреч[114]. Умерев, ни один живой не мог вернуться в верхний мир. Бессмертные, если хотя бы пригубили еду или питье в Аиде, обречены были вернуться в подземное царство.
Каков же был пункт их назначения? Похоже, это зависело от того, какую жизнь они прожили. Поначалу сам Аид выступал судией, но позднее передал эту задачу Великого взвешивания сыновьям Зевса и ЕВРОПЫ – МИНОСУ и РАДАМАНТУ: они, когда сами умерли, вместе со своим сводным братом ЭАКОМ были назначены Судьями Преисподней. Они решали, провел ли свою жизнь умерший как герой, как средний смертный или же как негодяй[115].
Герои и те, кого считали чрезвычайно праведными (а также покойники божественных кровей), оказывались на Елисейских полях, что располагаются где-то на архипелаге, известном под названием Блаженные острова или Острова блаженных. Подлинного согласия в том, где именно они находятся, не достигнуто. Вероятно, это современные Канарские острова, а может, Азорские, Малые Антильские или даже Бермудские[116]. Позднейшие описания помещают Елисейские поля прямо в царство Аида[117]. По этим изложениям души, переродившиеся трижды и каждый раз ведшие героическую, справедливую и добродетельную жизнь, получали право перебраться из Элизия на Острова блаженных.
Безобидное большинство, чьи жизни не были ни особенно добродетельными, ни чрезмерно злодейскими, могли ожидать вечной стоянки на Асфоделевых лугах, чье название происходит от белых цветочков, какими усыпаны те места. Таким душам гарантировали довольно приятную жизнь после смерти: перед прибытием они пили воды забвения из реки Леты, чтобы скучная и невыразительная вечность текла непотревоженной смятенными воспоминаниями жизни земной.
А грешники – распутники, безбожники, злодеи и забулдыги – с ними как? Невиннейшие отправлялись в залы Аида, навеки без всякого чувства, силы или хоть какого-то осознания своего бытия, а вот самых закоснелых и неискупимых отправляли на Поля кары, что лежат между Асфоделевыми лугами и пропастью самого Тартара. Здесь к ним целую вечность применяли пытки, дьявольски точно сообразные их проступкам. Мы еще познакомимся с некоторыми самими прославленными грешниками. Имена СИЗИФА, ИКСИОНА и ТАНТАЛА гремят в веках.
По описанию Гомера, духи усопших сохраняют лица и вообще облик, какой у них был при жизни, другие же источники рассказывают о кошмарном демоне по имени ЭВРИНОМ, который встречал мертвых и, как и фурии, обдирал плоть с их костей. Другие поэты поговаривают, что души подземного мира способны были говорить и охотно излагали друг другу истории своей жизни.
Аид был самым ревнивым из всей своей собственнической семейки. Ни единой души не желал он отпускать из своего царства. Трехглавый пес Цербер сторожил врата. Очень, очень мало кто из героев умудрился обойти или надурить Танатоса и Цербера и смог навестить края Аида, а затем вернуться живым в верхний мир.
Вот так смерть стала постоянной величиной в человеческой жизни – и остается ею по сей день. Однако мир Серебряного века, следует понимать, очень отличался от нашего. Боги, полубоги и всевозможные бессмертные по-прежнему разгуливали среди людей. Связи с богами – личного, общественного и сексуального толка – были такой же частью повседневности для мужчин и женщин Серебряного века, как для нас – связи с машинами и помощниками, снабженными искусственным интеллектом. И, осмелюсь заявить, в Серебряном веке было куда занимательнее.
Прометей прикованный[118]
Закипая от ярости, Зевс наблюдал, как выжили Пирра с Девкалионом, как создали они род мужчин и женщин из камней земных. Никто, даже сам Владыка богов, не мог вмешаться в волю Геи. Она представляла старый, глубинный, более неизменный порядок, чем сами олимпийцы, и Зевс понимал, что бессилен предотвратить повторное заселение мира. Зато он мог хотя бы заняться Прометеем. Настал день, когда Зевс решил: пора титану заплатить за свое предательство. Зевс глянул с Олимпа и увидел Прометея в Фокиде – он там помогал основывать новый город, как всегда, вмешивался в людские дела.
Человечество расплодилось в мгновение бессмертного ока – так мы назвали бы миновавшие несколько столетий. Все это время Прометей с титаническим терпением поддерживал распространение цивилизации среди Человечества – 2.0: еще раз учил людей всем искусствам, ремеслам и приемам сельского хозяйства, производства и строительства.
Приняв облик орла, Зевс слетел и уселся на балках недостроенного храма, посвященного его персоне. Прометей, вырезавший сцены из жизни юного Зевса на фронтоне, глянул вверх и сразу понял, что эта птица – его старый друг. Зевс вернул себе привычное обличье и оглядел резьбу.
– Если вот это рядом со мной Адамантея, у тебя все пропорции неверные, – сказал он.
– Право художника, – возразил Прометей, но сердце у него колотилось. С тех пор как Прометей украл огонь, они разговаривали впервые.
– Пришло время заплатить за то, что ты натворил, – сказал Зевс. – Значит, так. Могу призвать гекатонхейров, чтоб они увели тебя силой куда надо, а можешь смириться с неизбежностью и пойти сам, не подымая шума.
Прометей положил молот и резец, вытер руки о шкуру.
– Пошли, – сказал он.
Они не беседовали и не останавливались передохнуть или попить, пока не добрались до подножия Кавказских гор, где встречаются Черное и Каспийское моря. Все время пути Зевс хотел что-то сказать, взять друга за плечо и обнять его. Слезные извинения позволили бы Зевсу все простить, помириться. Но Прометей молчал. Жгучее чувство, что его обманули и им воспользовались, вновь вспыхнуло в Зевсе. «Кроме того, – говорил он себе, – великим правителям нельзя выказывать слабость, особенно когда речь идет о предательстве со стороны ближних».
Прометей прикрыл глаза ладонью и посмотрел вверх. Увидел троих циклопов – те стояли на высокой покатой скальной стене у самой высокой горы.
– Знаю, ты хорошо лазаешь по горным склонам, – проговорил Зевс, надеясь, что получился ледяной сарказм, но даже на его слух вышло обиженное бормотание. – Давай, лезь.
Когда Прометей добрался туда, где были циклопы, они заключили его в кандалы, растянули спиной к стене и прибили оковы к камню громадными клиньями из нерушимого железа. Два великолепных орла слетели с неба, приблизились к Прометею, заслонили солнечный свет. Он слышал, как жаркий ветер ерошит им перья.
Зевс воззвал к нему:
– Ты вечно пребудешь прикованным к этой скале. Никакой надежды на побег или прощение, никогда в целой вечности. Каждый день эти орлы будут прилетать и рвать тебе печень – как ты рвал мне сердце. Они будут жрать ее у тебя на виду. Поскольку ты бессмертен, за ночь исцелишься. Эта пытка никогда не закончится. С каждым днем муки твои будут все горше. Ничего не останется у тебя, кроме времени, чтобы осмыслить беспредельность твоего проступка, глупость твоих действий. Ты, прозванный предусмотрительным, не выказал нисколько своей предусмотрительности, когда выступил против Владыки богов. – Голос Зевса гремел по ущельям и расселинам. – Ну? Нечего сказать?
Прометей вздохнул.
– Ты неправ, Зевс, – промолвил он. – Я обдумал свои действия с большим тщанием. Взвесил свой покой – и будущее всего рода людского. И знаю теперь, что им суждено процветать и благоденствовать независимо ни от каких бессмертных, даже от тебя. Это знание – бальзам от любой боли.
Зевс долго смотрел на своего бывшего друга, прежде чем заговорить.
– Ты недостоин орлов, – сказал он с чудовищной холодностью. – Пусть будут стервятники.
И два орла тут же превратились в зловонных, уродливых стервятников, что покружили над простертым телом, а затем обрушились на него. Их бритвенно-острые когти распороли титану бок, и с омерзительными воплями торжества птицы принялись пировать.
Прометей, верховный создатель человечества, заступник и друг, учил нас, воровал ради нас и пожертвовал ради нас собой. Мы все владеем частичкой Прометеева огня, без него не быть нам людьми. Жалеть его и восхищаться им – правильно; в отличие от ревнивых и самовлюбленных богов он никогда не просил ему поклоняться, воспевать его и обожать.
И вас, вероятно, порадует, что, вопреки вечному наказанию, на какое его обрекли, однажды возникнет герой столь великий, что он смог противостоять Зевсу, сорвать оковы с вожака людей и освободить его.
Персефона и колесница
Мир, которым как верховный владыка небес правил Зевс, был человечеству щедрой матерью. Мужчины, женщины и дети угощались плодами деревьев, зерном трав, рыбой вод и живностью полей без особых усилий или тяжкого труда. Деметра, богиня плодородия и урожая, благословляла природу. Если где и случались нищета или голод, то лишь из-за людской жестокости и проделок тех жутких существ, каких выпустила из кувшина Пандора, а не по божественному недогляду. Однако всему предстояло измениться. Аид приложил к этому руку и – кто знает? – быть может, таков был его исходный замысел: распространить смерть по белому свету и тем увеличить население своего царства. Причудливы они, дела Мора.
У Деметры была дочь Персефона, рожденная ею от брата Зевса. Такой красивой, чистой и милой была Персефона, что боги привыкли звать ее КÓРОЙ, что попросту означает «дева». Римляне именовали ее ПРОЗЕРПИНОЙ. Все боги, особенно холостые Аполлон и Гермес, с ума сходили по ней – и даже звали замуж. Но благодаря опеке (некоторые считали, что чрезмерной) Деметры Персефона была сокрыта в далекой глуши, в стороне от алчных взоров богов и бессмертных, и почтенных, и не очень: Деметра намерена была сберечь ее навеки девственницей и вне пары – как вышло с Гестией, Афиной и Артемидой. Но был один могущественный бог, положивший свой вожделеющий глаз на эту девушку и не собиравшийся чтить желания Деметры.
Больше всего на свете славная безыскусная Персефона любила общаться с природой. Вся в мать: цветы и все, что растет, были ей величайшим источником радости. Однажды золотым вечером, чуть отстав от спутниц, назначенных матерью для ее защиты, Персефона гонялась за бабочками, что порхали с цветка на цветок по испятнанному солнцем пестрому лугу. Внезапно она услышала басовитый рваный рев. Словно гром, что, казалось, надвигается – но не с неба, а из земли у нее под ногами. В страхе и растерянности она огляделась. Земля содрогалась, склон холма перед Персефоной расселся. Из бреши с грохотом выкатилась колесница. Не успела бедная девушка броситься наутек, возница схватил ее, развернул колесницу и умчал обратно, в расселину холма. Когда встревоженные подруги Персефоны добрались на то место, расселина уже затянулась – бесследно.
Исчезновение Персефоны было столь же необъяснимым, сколь внезапным и полным. Минуту назад она счастливо бродила по лугу – и вот уж исчезла из виду, как и не было ее.
Отчаяние Деметры едва ль можно описать. Все мы утрачивали что-нибудь ценное – животное, растительное или минеральное – и проходили мучительные стадии горя, страха и гнева, какие могут возникать из-за внезапной потери. Когда же утрата столь личная, непредвиденная, полная и непостижимая, эти чувства усиливаются до жутчайшей степени. И хотя с течением времени становилось все труднее верить, что Персефона отыщется, Деметра поклялась, что найдет дочь, даже если потребуется вся вечность материнской жизни.
Деметра призвала на помощь подругу-титаниду ГЕКАТУ. Геката была богиней зелий, ключей, призраков, ядов, всевозможной волшбы и чар[119]. У нее имелось два факела, какими она способна была осветить все уголки земли. Они с Деметрой обшарили те уголки – раз, другой, тысячу раз. Они пролили свет в каждую нишу и темный закоулок, какие смогли обнаружить. Прочесали весь белый свет – втуне.
Минули месяцы. Все это время Деметра пренебрегала своими обязанностями. Зерно, урожаи, спелость фруктов и созревание посевов – все оказалось заброшено, и в почвах ничто не прорастало. Семена не пускали побеги, бутоны не раскрывались, ростки не пробивались, и мир начал превращаться в пустыню.
Богам на Олимпе хоть бы что, однако плач оголодавших отчаивавшихся людей долетел до ушей Зевса. И лишь тогда, как-то раз вечером, они с богами подняли шум вокруг таинственного исчезновения Персефоны, и голос подал титан солнца Гелиос[120]:
– Персефона? О, я знаю, что с ней случилось. Я все вижу.
– Ты видел? Чего тогда не сказал? – возмутился Зевс. – Деметра, как умалишенная, бродит по миру, ищет ее, сама не своя от беспокойства, а мир тем временем превращается в пустыню. Какого ада ты помалкивал?
– Меня же никто не спрашивал! Меня вообще никто ни о чем не спрашивает. А знаю я много чего. Око солнца видит все, – сказал Гелиос, повторяя фразу Аполлона, которую тот частенько произносил, пока водил солнечную колесницу.
– Что же с ней случилось?
– Земля расселась, и кто, как вы думаете, выехал на колеснице и схватил ее?.. Не кто иной, как Аид!
–Аид! – хором повторили боги.
Гранатовые зернышки
Зевс тут же отправился в преисподнюю – забирать Персефону. Но слушаться приказов Царя мира земного Царь подземного мира настроен не был.
– Никуда она не пойдет. Она моя царица.
– Ты смеешь перечить мне?
– Ты мой младший брат, – проговорил Аид. – Мойсамый младший брат вообще-то. Вечно ты берешь себе что хочешь. Я требую права оставить себе девушку, которую люблю. Нельзя мне в этом отказать.
– О, так-таки нельзя? – переспросил Зевс. – Мир голодает. Плач изможденных смертных не дает нам спать. Откажешься вернуть Персефону – попробуешь на своей шкуре силу и мощь моей воли. Гермес перестанет водить к тебе духи мертвых. Ни единая душа у тебя тут не появится отныне. Всех отправим в новый рай – или они вообще прекратят умирать. Аид сделается пустынным краем, без всякой власти, влияния или величия. Твое имя станет посмешищем.
Братья гневно вперились друг в друга. Аид сморгнул первым.
– Будь ты проклят, – прорычал он. – Дай мне еще один день с ней – и шли Гермеса, пусть забирает.
Зевс вернулся на Олимп очень довольный.
Наутро Аид постучал в дверь спальни Персефоны. Вас это, вероятно, удивляет, но на самом деле она держалась с таким достоинством и уверенностью, что даже сила, подобная Аиду, сомневалась в себе и робела. Он любил ее всем сердцем и, хотя в поединке воль уступил Зевсу, не сомневался, что не сможет Персефону отпустить. Кроме того, он улавливал в ней нечто… нечто, дарившее ему надежду. Маленький отсвет ответной любви?
– Дорогая моя, – сказал он с нежностью, какая поразила бы любого, кто знал его. – Зевс взял верх – велел вернуть тебя в мир света.
Персефона вскинула бледное лицо и внимательно посмотрела на Аида.
Аид ответил серьезным взглядом.
– Надеюсь, ты не думаешь обо мне дурного?
Она не ответила, но Аиду показалось, что он уловил легкий румянец у нее на щеках и шее.
– Раздели со мной гранат – в знак того, что не таишь зла на меня.
Персефона вяло взяла из его протянутой ладони шесть зерен и неспешно высосала их терпкую сладость.
Когда Гермес прибыл, он обнаружил, что и его, богахитреца, и самого Зевса все же обхитрили.
– Персефона поела плод моего царства, – сказал Аид. – Заведено, что любой, вкусивший пищи в преисподней, обязан вернуться. Она съела шесть зерен, а потому должна возвращаться ко мне на шесть из двенадцати месяцев в год.
Гермес склонил голову. Он знал, что все так и есть. Взяв Персефону за руку, он повел ее прочь из подземного мира. Деметра так обрадовалась дочери, что мир тут же покрылся цветами. Этой радости суждено было длиться полгода: через полгода, в согласии с неумолимым законом природы, Персефоне пришлось вернуться под землю. От тоски Деметры из-за этого расставания деревья сбросили листву и на весь мир наползла омертвелость. Через полгода Персефона возвратилась из владений Аида, и круг рождения, свежести и роста возобновился. Так возникли времена года: осень и зима – горе Деметры из-за ухода дочери, весна и лето – праздник возвращения Персефоны.
Сама же Персефона… ну, похоже, ей в равной мере стала постепенно нравиться и ее жизнь внизу. Полгода она была не узницей Аида, а довольной царицей преисподней, возлюбленной спутницей, вместе с супругом повелевавшей краем смерти. На остальные полгода она превращалась в смешливую Кору плодородия, пыльцы, плодов и проказливости.
Мир обрел новый ритм.
Гермафродит и Силен
Пока мужчины и женщины серебряного века привыкали к надрыву, усилиям и тяготам, какие стали, похоже, их общим уделом, боги продолжали размножаться. Гермес, стремительно выросший в пригожего, но вечно юного мужчину, вместе с нимфой ДРИОПОЙ заделал копытного бога природы ПАНА[121]. Втайне от Гефеста и Ареса он сошелся и с Афродитой, и союз этот был благословлен сыном совершенно сверхъестественного обаяния, названным в честь обоих родителей ГЕРМАФРОДИТОМ.
Этот красивый мальчик рос в тени горы Ида, и пеклись о нем наяды[122]. Когда ему исполнилось пятнадцать, он оставил их и отправился бродить по миру. Добравшись до Малой Азии, однажды солнечным вечером он познакомился с наядой САЛМАКИДОЙ, что плескалась в прозрачных водах родника близ Галикарнаса. Гермафродит – застенчивый не менее, чем миловидный – очень растерялся и огорчился, когда это прямолинейное существо, ослепленное его красотой, попыталось его соблазнить.
В отличие от большинства ее родственниц – скромных, трудолюбивых нимф, прилежно занятых уходом за ручьями, омутами и руслами рек, вверенных их заботам, – за Салмакидой водилась репутация нимфы суетной и праздной. Ей лишь бы плавать лениво да разглядывать собственное тело в воде, а не охотиться или трудиться, чем занимались все остальные наяды. Однако от красоты этого Гермафродита ее покою и самодовольству пришел конец, и Салмакида из кожи вон лезла, чтобы его завоевать. Чем больше старалась – кружила нагая в воде, соблазнительно потирала груди, выдувала томные пузырьки под водой, – тем неуютнее делалось юноше, пока он ей не крикнул, чтоб отцепилась от него. Она уплыла одним обиженным рывком, потрясенная и униженная от этого нового и неприятного опыта – отвержения.
Но день стоял ясный, и Гермафродит, разгоряченный и вспотевший от этого отваживания назойливого духа, счел, что она убралась подальше, разделся и нырнул в прохладные воды ручья, чтобы освежиться.
Салмакида, вернувшаяся под прикрытием тростников, немедля прыгнула к нему, как лосось, и намертво вцепилась в его нагое тело. Он с отвращением забился, заплескал, задергался, чтобы освободиться, а она вскричала:
– О боги всевышние, да не расстанемся мы никогда с этим юношей! Пусть мы навеки будем единым целым!