Крестьянская война в Германии

Настоящий перевод сделан с последнего, третьего издания, появившегося в Лейпциге в 1875 году. Энгельс предполагал издать этот труд в новой обработке, но, к сожалению, смерть помешала ему в этом. Мы считаем, поэтому, нелишним привести здесь письмо, написанное им незадолго перед смертью Каутскому, в котором, между прочим, намечаются некоторые пункты, подлежавшие разработке. Энгельс даёт в письме отзыв о первом полутоме «Истории социализма», составленном Каутским: «…Средневековые секты изложены у тебя уже лучше и притом crescendo. Лучше всего – табориты, Мюнцер и анабаптисты. Очень много правильных экономических обоснований политических явлений, но рядом с этим и общие места, доказывающие пробелы в исследовании. Я многому научился из книги; она – незаменимая предварительная работа для моей новой обработки «Крестьянской войны». Твоя книга, по моему мнению, страдает двумя главными недостатками:

1. Очень слабо исследовано развитие и роль элементов, стоявших совершенно вне феодальной организации, элементов деклассированных, находившихся почти в положении париев. Эти элементы должны были по необходимости появиться при образовании городов и представляли собой самый низший, бесправный слой всякого городского населения средневековья; они были вне общины марки, феодальной зависимости и цехового союза. Это трудно, но это главный базис, потому что постепенно с разложением феодального строя эти элементы становятся предтечей пролетариата (Vor-Proletariat), который в 1789 году в предместьях Парижа совершил революцию; они вобрали в себя все отбросы феодального и цехового общества.

2. Ты не вполне разобрал положение на мировом рынке – поскольку о нём может идти речь – то международное экономическое положение, которое занимала Германия в конце XV столетия. Только это положение и объясняет, почему буржуазно-плебейское движение в религиозной форме, потерпевшее поражение в Англии, Нидерландах и Богемии, могло иметь известный успех в Германии в XVI столетии: успех в его религиозной форме, тогда как успех его буржуазного содержания был отнесён к следующему столетию и притом к странам, возникшим в это время с новым направлением мирового рынка – Голландии и Англии. Это большая тема, которую я надеюсь развить in extenso в «Крестьянской войне», если бы только мне удалось приступить к этому».

Письмо помечено 21 мая (н. ст.) 1895 года; 5 августа того же года смерть вырвала перо из рук нашего учителя…

Петербург

А. Финн-Енотаевский.

Сентябрь 1905 г.

Предисловие автора

Настоящий труд был написан в Лондоне летом 1850 года, ещё под непосредственным впечатлением едва закончившейся контрреволюции, и был напечатан в 5-м и 6-м выпусках «Новой Рейнской Газеты», по политико-экономическому обозрению, издававшемуся под редакцией Карла Маркса (Гамбург 1850 г.). – Мои политические друзья в Германии выражают желание о переиздании этого труда, и так как, к моему сожалению, он и в настоящее время не потерял интереса современности, то я охотно иду навстречу их желанию.

Эта книга не даёт нового материала, самостоятельно исследованного. Наоборот, весь материал относительно крестьянских восстаний и Томаса Мюнцера заимствован у Циммермана. Книга последнего, хотя и не лишена некоторых пробелов, всё же продолжает оставаться лучшим сочинением по этому вопросу с точки зрения обилия и систематизации фактического материала. Причём книга написана стариком Циммерманом с известным увлечением и любовью к делу. Тот самый революционный инстинкт, который побуждает его здесь выступать сторонником угнетённого класса, сделал его впоследствии одним из лучших представителей самой крайней левой во Франкфурте. Впоследствии его книга, правда, немного устарела.

Если в изложении Циммермана недостаёт внутренней связи, если религиозные и политические спорные вопросы той эпохи не представлены у него как отражение классовой борьбы того времени, если автор в этой классовой борьбе видит только угнетателей и угнетённых, добрых и злых, и конечную победу этих последних, если он слишком неясно понимает общественные условия, вызвавшие всю эту борьбу от начала до конца, – то всё это было ошибкой эпохи, в которую книга была написана. Более того, для своей эпохи она ещё слишком реалистически написана, являясь славным исключением среди немецких идеалистических исторических произведений.

Не останавливаясь подробно на историческом ходе борьбы, рисуя его лишь в общих чертах, я ставлю себе другую задачу. Начало крестьянской войны, положение различных участвовавших в ней партий, политические и религиозные теории, в которых эти партии стараются выяснить своё положение, и, наконец, результат самой борьбы – всё это я стараюсь выяснить как необходимое следствие существовавших в то время общественных отношений этих классов. Я стараюсь показать, что существовавший в то время политический строй Германии, возмущения этим строем, политические и религиозные теории той эпохи были не причинами, а результатами ступени развития, на которой находились в то время в Германии земледелие, промышленность, пути сообщения, торговля и денежное обращение. Это единственное материалистическое понимание истории исходит не от меня, а от Маркса; оно проведено также в его работах о французской революции 1848-1849 гг., напечатанных в той же газете, и в его «18 Брюмера Луи Бонапарта».

Параллель между немецкой революцией 1525 года и французской революцией 1848-1849 гг. слишком бросается в глаза, чтобы я мог тогда не прибегнуть к ней. Но рядом со сходством в ходе событий – и там, и там княжеские войска подавляют одно за другим различные местные восстания, рядом с доходящим часто до смешного сходством поведения горожан в отдельных случаях – всё-таки есть и различие, выступающее очень ясно:

«Кто извлёк выгоды из революции года? Князья. Кто извлёк выгоды из революции года? Наиболее крупные владетельные князья, монархи Австрии и Пруссии. За спиной мелких князей 1850 года стояло мелкое мещанство, уплачивавшее налоги, а позади крупных владетельных князей года, позади монархов Австрии и Пруссии, быстро подчиняя их себе с помощью государственных долгов, стоит современная крупная буржуазия. А за спиной крупной буржуазии стоит пролетариат».

К сожалению, я должен сказать, что этими словами показывается слишком много чести немецкой буржуазии: как в Австрии, так и в Пруссии она действительно пыталась «быстро подчинить себе с помощью государственных долгов» монархию, но нигде и никогда этим случаем не воспользовалась.

Господство в Австрии даром досталось буржуазии благодаря войне 1866 года. Но помощь ни к чему не годна: буржуазия не умеет властвовать. Она умеет только одно: просто набрасываться на рабочих, как только те начинают поднимать голову. Она остаётся ещё у власти только потому, что это нужно венграм.

А как обстоят дела в Пруссии? Да, государственные долги действительно возросли непомерно, дефицит не исчезает, расходы государства растут с каждым годом; буржуазии принадлежит большинство влияния, без неё не могут быть ни повышены налоги, ни сделаны новые займы… но где же её власть над государством? Ещё несколько месяцев тому назад, когда предстоял новый дефицит, их позиция была блестящая. При некоторой, хотя бы небольшой, выдержке она могла бы добиться довольно значительных уступок. Что же она делает? Она видит достаточную уступку уже в том, что правительство разрешает положить к его ногам 9 миллионов, притом не в виде одногодичного взноса, а суммы, вносимой единовременно и на все будущее время.

Белых «национал-либералов», заседавших в камере, я вовсе не хочу порицать больше, чем они того заслуживают: я прекрасно знаю, что они лишь инструменты, стоящие за их спиной – буржуазной массой. Масса эта не оседает власти: она слишком хорошо помнит 1848 год.

Почему немецкая буржуазия обнаруживает такую поразительную трусость, мы скажем ниже.

Что касается остального, то вышеприведённые слова вполне подтвердились. Мы видим, как с 1850 года мелкие государства всё более и более отступают назад, служа лишь рычагом для прусских или австрийских интриг, как борьба между Австрией и Пруссией за гегемонию усиливается, мы видим, наконец, насильственное решение этого спора в 1866 году, в результате которого Австрия сохраняет свои собственные провинции, Пруссия прямо или косвенно подчиняет себе весь север, а три юго-западные государства оказываются временно висящими в воздухе.

Для немецкого рабочего класса во всём этом важном государственном акте имеет значение только следующее:

Во-первых, то, что рабочие, благодаря всеобщей подаче голосов, получили возможность непосредственно посылать своих представителей в законодательное собрание.

Во-вторых, то, что Пруссия подала хороший пример и проглотила три другие короны «божьей милостью». Что она и после этой процедуры обладала всё той же незапятнанной короной, которой она будто бы владела раньше, этому не верят даже национал-либералы.

В-третьих, то, что в Германии остаётся ещё только один серьёзный противник революции – прусское правительство.

И, в-четвёртых, то, что австрийские немцы теперь должны, наконец, раз и навсегда решить следующие вопросы: чем они хотят быть – немцами или австрийцами? На чьей стороне они хотят быть – на стороне Германии или на стороне их трансальпийских сограждан? Что совместить одно с другим нельзя, что от одного необходимо отказаться ради другого, было давно уже вполне ясно, но мелкобуржуазная демократия всегда старалась это затушевать.

Что касается остальных важных спорных вопросов, относящихся к 1866 году, – вопросов, служивших с того времени предметом бесконечного обсуждения для «национал-либералов» с одной стороны и «народной партии» с другой, – то история ближайших лет показала, что эти две партии только потому так яростно спорят между собой, что они являются противоположными полюсами одной и той же ограниченности.

В общественных отношениях Германии 1866 год ничем не изменил. Парад другая буржуазных реформ – однообразные меры и вес, свобода передвижения, свобода ремесел и т. д., – и то все в границах, приспособленных и удобных для бюрократии, далеко уступают тому, чего давно добилась буржуазия других западноевропейских стран, но оставляют главное зло – бюрократический метод уступок неприкосновенным.

Для пролетариата все эти законы относительной свободы передвижения, подданства, отмены паспортов и т. д. давно потеряли всякое значение: их сделали призрачными местная полицейская практика.

Что гораздо важнее государственного акта 1866 года – это развитие промышленности и торговли, железнодорожной сети и телеграфов, и океанского пароходства, развитие, начавшееся в Германии с 1848 года. Как ни уступает этот прогресс прогрессу, происшедшему около того же времени в Англии и даже во Франции, он для Германии представляет явление неслыханное, и за 20 лет он дал гораздо больше, чем в полном случае даётся целым столетием. Только теперь Германия окончательно и бесповоротно втягивается в мировую торговлю. Капиталы промышленников быстро возрастают, и общественное значение буржуазии соответственно усиливается. Вернейший признак промышленного подъёма – страсть к всевозможным аферам и плутням – расцветает роскошным букетом, привязывая к своей триумфальной колеснице графов и герцогов. В то время как ещё лет пятнадцать тому назад немецкие железные дороги чуть ли не навязывались английским предпринимателям, теперь немецкий капитал – да будет ему легка земля! – строит железные дороги в России и Румынии. Почему же буржуазия не захватила в свои руки и политическую власть, почему она оказалась столь трусливой по отношению к правительству?

Несчастье немецкой буржуазии заключается в том, что она – по излюбленной немецкой манере – приходит слишком поздно. Её расцвет совпал с периодом, когда буржуазия других западноевропейских стран политически находилась уже в упадке. В Англии буржуазии удалось ввести в правительство своего настоящего представителя Брайта только потому, что она расширила избирательное право – явление, последствия которого должны были положить конец всему господству буржуазии. Во Франции, где буржуазия как таковая, как единый класс, властвовала под видом республики только два года – 1849 и 1850 – ей удалось поддержать своё социальное существование лишь уступив свою политическую власть Людовику Бонапарту и армии. В виду столь бесцеремонного взаимодействия этих трёх наиболее прогрессивных европейских стран, в настоящее время уже немыслимо, чтобы в Германии буржуазия спокойно обеспечила себе политическую власть в то время, как в Англии и Франции эта власть есть явление изжитое.

Такова своеобразная особенность буржуазии, в отличие от всех прежних господствующих классов: в её развитии есть поворотный пункт, за которым всякий дальнейший рост её могущества, и, следовательно, прежде всего рост капитала, ведёт только к тому, что она становится всё менее и менее способной к политической власти. «Позади крупной буржуазии стоит пролетариат». В той же мере, в которой буржуазия развивает свою индустрию, торговлю и средства сообщения, в той же мере она порождает пролетариат. Наступает известный момент – не везде одновременно и не на одной и той же ступени развития – когда буржуазия начинает замечать, что её спутник-пролетариат начинает её перерастать. С этого момента буржуазия теряет способность к исключительной политической власти; она начинает искать союзников, с которыми, смотря по обстоятельствам, делит свою власть или которым полностью уступает.

В Германии этот поворотный пункт наступил для буржуазии уже в 1848 году. И испугалась тогда немецкая буржуазия не столько мощного, сколько французского пролетариата. Июньские дни в Париже 1848 года показали ей, чего следует ожидать, а немецкий пролетариат был достаточно возбужден для того, чтобы показать, что и в Германии имеются уже семена, могущие дать такую же жатву. С этого дня политической власти буржуазии наступил конец: она искала союзников, предлагала себя за какую угодно цену, и в этом она до настоящего дня не продвинулась ни на шаг вперёд.

Эти союзники – все реакционеры. Мы имеем здесь монархию с её армией и бюрократией, крупное феодальное дворянство, мелких дворянчиков и даже попов. Со всеми ними буржуазия вступала в союзы и соглашения, лишь бы сохранить свою драгоценную шкуру, пока, наконец, ей нечего было больше продавать. Чем более развивался пролетариат, чем более он начинал чувствовать себя классом и действовать как таковой, тем трусливее становилась буржуазия. Когда поразительно плохая стратегия пруссаков победила при Садовой ещё худшую, как ни удивительно, стратегию австрийцев, трудно было сказать, кто свободнее вздохнул: прусский ли буржуа, который тоже был побит при Садовой, или австрийский.

Наша крупная буржуазия действовала в 1870 году так же, как действовала средняя буржуазия в 1525 году. Что касается мелкой буржуазии – ремесленников, лавочников, – то она всегда останется одна и та же. Они надеются с помощью различных плутней пробраться в крупную буржуазию и боятся быть отброшенными к пролетариату. В этом состоянии страха они во время борьбы заботятся о своей драгоценной жизни, а по её окончании примыкают к победителю: такова их натура.

С подъёмом промышленности, начиная с 1848 года, было неразрывно связано социальное и политическое выступление пролетариата. Роль, которую играют немецкие рабочие в своих профессиональных союзах, товариществах, политических ферейнах и собраниях, во время выборов и в так называемом рейхстаге, прекрасно показывает, какой переворот незаметно произошёл в Германии за последние двадцать лет. К великой чести немецких рабочих они добились того, что посылают в парламент представителей рабочих, в то время как до сих пор этого не удалось ни французам, ни англичанам.

Но и пролетариат ещё не вырос настолько, чтобы сравнение с 1525 годом было невозможным. Класс, живущий исключительно и целиком своей заработной платой, в настоящее время далеко ещё не составляет большинства немецкого народа. Очевидно, что и ему приходится прибегать к союзникам, а искать их можно только среди мелкой буржуазии, среди так называемого люмпен-пролетариата в городах, среди мелкого крестьянства и сельских батраков.

О мелкой буржуазии мы уже говорили выше. Она крайне ненадёжна и переменчива, кроме, конечно, того случая, когда её союзник побеждает: тогда её крики в пивных превосходят всякие меры. При всём том среди них имеются очень хорошие элементы, которые сами примыкают к рабочим. Люмпен-пролетариат, отбросы всех классов, главной квартирой которых являются большие города, должен быть признан самым худшим из возможных союзников. Это отребье – абсолютно продажное и абсолютно навязчивое. Если французские рабочие при каждой революции писали на стенах домов «Mort aux voleurs» (Смерть ворам!) и некоторых из них расстреливали, то это происходило не из особой любви к собственности, а из вполне основательного соображения: прежде всего необходимо отбросить от себя эту банду. Всякий вождь рабочих, пользующийся ей как гвардией или ищущий в ней опору, уж тем самым становится предателем движения.

Мелкие крестьяне – крупные относятся к буржуазии по-разному. Одни из них – феодальные крестьяне и отбывают ещё барщину. Если буржуазия запоздала с выполнением своей обязанности по отношению к ним, если она не освободила их от крепостной зависимости, то будет нетрудно убедить их, что только в рабочем классе их спасение. Мелкие крестьяне являются также арендаторами. В этом случае положение дела бывает большей частью такое же, какое существует теперь в Ирландии. Арендная плата так высока, что при среднем урожае крестьянин едва может прожить со своей семьёй, а при плохом урожае почти голодает, арендных денег платить не может и попадает в полную зависимость от малой собственности землевладельца. Для таких людей буржуазия делает что-либо только тогда, когда она к этому вынуждена.

Остаются крестьяне, возделывающие свой собственный небольшой клочок земли. Эта последняя бывает большей частью так отягощена ипотечными долгами, что владельцы её зависят от ростовщиков, так же как арендаторы от землевладельцев. Им остаётся лишь минимальная, и к тому же в зависимости от урожая, крайне ненадёжная заработная плата. Им-то приходится всё меньше ждать чего-либо от буржуазии: ведь их эксплуатирует именно буржуазия, ростовщики-капиталисты. Опираясь на собственность, многие крестьяне остаются очень привязанными к ней, несмотря на то, что она фактически принадлежит ростовщикам. Тем не менее, им придётся понять, что освободятся они от ростовщиков только тогда, когда правительство, зависимое от народа, превратит все ипотечные долги в долг государству и тем самым понизит проценты. Это осуществить может лишь рабочий класс.

Везде, где преобладает среднее и крупное землевладение, самым многочисленным классом деревни являются сельские батраки. Такое положение мы находим на всём севере и востоке Германии, и здесь промышленные рабочие городов находят своих наиболее естественных союзников. Отношения между капиталистом и промышленным рабочим подобны тем, что существуют между землевладельцем или крупным арендатором и сельским батраком. Меры, которые помогают одному, должны помогать и другому.

Промышленные рабочие могут освободить себя только тогда, когда обратят капитал буржуазии – т.е. сырые продукты, машины, орудия производства и средства к жизни, необходимые для производства – в собственность общества, т.е. в свою, служащую для общепользования, собственность. Точно так же сельские рабочие могут освободиться от своего ужасного положения только тогда, когда главное орудие их труда – земля – будет изъято из частной собственности богатых крестьян и ещё более богатых помещиков, обращено в общественную собственность и будет обрабатываться товариществами сельских рабочих на их общий счёт.

Здесь мы сталкиваемся с известным решением Базельского Интернационального Рабочего Конгресса: в интересах общества необходимо обратить землю в общественную, национальную собственность. Это решение было главным образом для стран, где преобладает крупное землевладение, и где, в связи с этим, ведётся крупное хозяйство с одним господином и множеством наёмных рабочих. Такое положение дел в целом и до сих пор преобладает в Германии, и поэтому это решение после Англии особенно своевременно именно для Германии.

Земледельческий пролетариат, сельские батраки – вот тот класс, из которого рекрутируется главная масса войск. Этот класс в настоящее время посылает в парламент, благодаря всеобщему избирательному праву, множество феодалов и юнкеров. Но это и тот класс, который стоит ближе всего к промышленным рабочим городов, живёт в тех же условиях, а зачастую и в ещё более бедственном положении. Этот класс бессилен, потому что разрознен и рассеян; правительство и дворянство прекрасно знают его скрытую силу и намеренно всячески препятствуют развитию школьного дела, чтобы оставить его невежественным.

Оживить этот класс, втянуть его в движение – вот ближайшая и наиболее насущная задача немецкого рабочего движения. В тот день, когда масса сельских батраков научится понимать свои собственные интересы, реакционное, феодальное, бюрократическое или буржуазное правительство в Германии станет невозможным.

Вышеприведённые строки были написаны более четырёх лет назад и сохраняют своё значение в настоящее время. То, что было правильно после Садовой и разделения Германии, подтверждается и после Седана и создания «Священной Германской империи» прусской нации. Так мало могут изменить что-либо «потрясающие мир события» высшей политики. Если эти события что-либо и могли сделать, так это лишь ускорить развитие процесса. И в этом отношении творцы этих «потрясающих мир событий» помимо своей воли добились результатов, которые им самим, без сомнения, были крайне нежелательны, но с которыми они должны примириться.

Война 1866 года потрясла основы старой Пруссии. Уже после 1848 года стоило больших усилий навязать старое ярмо на бунтующий промышленный элемент западных провинций; тем не менее это удалось, и в государстве снова стали господствовать интересы юнкеров из восточных провинций и интересы армии. В 1866 году почти вся северо-западная Германия отошла к Пруссии. Оставляя в стороне непоправимый моральный ущерб, который нанесла сама себе «божьей милостью» прусская корона, важно отметить один факт: центр тяжести монархии с этого момента существенно передвинулся на запад.

С развитием промышленности борьба между юнкерами и буржуазией была оттеснена на задний план борьбой между буржуазией и рабочим классом, так что в общественных основах старого государства произошло коренное изменение. Основным условием существования медленно разлагающейся монархии с 1848 года была борьба между дворянством и буржуазией. В тот момент, когда стало необходимо охранять все имущие классы от напора рабочего класса, старая абсолютная монархия должна была перейти к другой форме – бонапартистской монархии.

Пруссия вынуждена была отказаться от остатков феодализма, пожертвовав юнкерством. Всё это происходило в мягкой форме, под «медленным шагом вперёд». Например, знаменитое распределение округов уничтожало феодальные привилегии отдельного юнкера на его землю, но восстанавливало их в виде особых прав для крупных землевладельцев. Старопрусский юнкер насильственно превращался в подобие английского скаира, и ему было нечего возражать.

Таким образом, прусская буржуазная революция, начавшись в 1808–1813 годах и продвинувшись в 1848 году, к концу XIX века завершается формой бонапартизма. Если всё пойдёт спокойно, к 1900 году правительство Пруссии окончательно упразднит все феодальные учреждения, и страна достигнет положения, в котором находилась Франция в 1792 году.

Упразднение феодализма – это установление буржуазного строя. В той мере, в какой падают привилегии дворянства, законодательство становится буржуазным. Правительство постепенно реформирует законы в интересах буржуазии, устраняет остатки феодализма, вводит единство монеты, меры и веса, свободу ремесла и передвижения, но сохраняет политическую власть в своих руках. Буржуазия, хотя прекрасно понимает сущность дела, соглашается на этот обман из страха перед пролетариатом.

Если в политической области буржуазия проявляет слабость, то в промышленной и коммерческой сфере она действует решительно. Расцвет промышленности и торговли в Рейне и Вестфалии с 1869 года напоминает расцвет промышленности в английских фабричных округах начала XIX века. У нас есть крупная промышленность, современная буржуазия, но также реальный пролетариат.

В глазах будущего исследователя события 1869–1874 годов будут иметь меньше значения, чем спокойное, но постоянное развитие немецкого пролетариата. В 1870 году немецкие рабочие стояли перед тяжелым испытанием: бонапартистская провокация войны и всеобщий национальный энтузиазм. Немецкие рабочие-социалисты не поддались на обман, оставались холодными, требовали дешёвого мира и свободы европейского пролетариата.