Введение к диалогам Платона

Аннотация к Введению Шлейермахера к диалогам Платона.

Общее введение.

Греческие издания произведений Платона обычно предваряются биографией Автора, взятой из известного собрания Диогена Лаэртского. Но лишь самая неразборчивая приверженность старому обычаю могла бы удостоить переводом столь сырой компилятивный труд, составленный без всякого критического подхода. И Теннеманн в жизнеописании Платона, предваряющем его систему платоновской философии, уже подверг тщательному анализу эту и другие старые биографии Платона, сопоставив их с тем немногим, что в разрозненном виде встречается в других источниках. Поскольку же с того времени не было опубликовано ни сколь-либо существенно более глубоких исследований, ни открыто новых фактов, которые давали бы обоснованную надежду на то, чтобы намного превзойти уже проделанную в этой области работу, лучше всего отослать тех читателей, которые желают получить по этому вопросу подробные сведения, к тому, что они там найдут. И необходимость в чем-либо еще тем меньше, что ни один достойный читатель Платона не может питать мысли о желании извлечь из многообразных [источников] свет на воззрения философа, который мог бы осветить его произведения, рассказанные и искаженные мелочи, или эпиграмматические ответы, даже если бы они были несомненной подлинности – особенно учитывая, что в случае такого Автора разумный читатель берется постигать воззрения из самих произведений. Что касается более важных обстоятельств его жизни, тех точных сведений, из которых могло бы развиться глубокое понимание многих деталей в его трудах, то они, по-видимому, навсегда останутся недоступными для современного исследования. Настолько, что любое предположение на этот счёт было бы чистой догадкой. Зачастую в его текстах мы можем с уверностью указать на намёки, скрывающие некие личные отношения, но не в силах разгадать, что именно они означают. Более того, даже относительно более известных обстоятельств его жизни, его замечательных путешествий, к примеру, так мало определенного можно установить с уверенностью, что нельзя извлечь из них никакой особой пользы для хронологии и расположения его произведений, и самое большее, что мы можем, – это кое-где строить догадки с некоторой степенью вероятности о том, в каком месте первые прерывают последовательность вторых. Поэтому подобные частные предположения будут выдвинуты с большей пользой непосредственно в тех местах, где они, возможно, прольют вокруг некоторый свет. Безусловно, более уместным было бы, при условии что это возможно в установленных пределах, привести нечто относящееся к научному состоянию эллинов во времена, когда Платон начал свой путь, к успехам языка в отношении выражения философских мыслей, к произведениям этого рода, существовавшим в то время, и вероятному масштабу их распространения. Ибо по этим вопросам есть не только многое, что нужно объяснить точнее, чем это было сделано до сих пор, и кое-что совершенно новое для исследования, но, возможно, еще предстоит задать вопросы, которые, хотя для специалиста в этих предметах они не могут быть безразличны, до настоящего времени, однако, оставались, можно сказать, вовсе не затронутыми. Но развивать в связи друг с другом все новое и неясное в таких исследованиях не подходило бы для этого места; и некоторые частности даже в этой области, будь то в виде иллюстрации или в виде подозрений, направленных на опровержение того, что предполагалось до сих пор, лучше всего оставить для тех конкретных мест, к которым они относятся. К тому же, то, что является общеизвестным и уместно изложено в трудах немецких писателей, освещающих историю философии того периода, необходимо ровно настолько, насколько это абсолютно важно для подготовки к чтению сочинений Платона, – чтобы не бродить впотьмах и, таким образом, не упустить с самого начала до конца верную точку зрения для их понимания и оценки. Ибо эти сочинения повсюду полны явных и скрытых отсылок почти ко всему, как к более раннему, так и к современному. Подобным же образом и всякий, кто не обладает достаточным знанием несовершенного состояния языка для философских целей, чтобы чувствовать, где и как Платон стеснён им и где он сам напряжённо расширяет его границы, неизбежно поймёт своего автора неправильно, причём в большинстве случаев – в самых важных местах. О самой Философии мы здесь намеренно избегаем давать какого-либо предварительного изложения, даже если бы это было очень легко сделать или возможно уложить в сколь угодно малое пространство, поскольку вся цель этого нового изложения его works состоит в том, чтобы сделать возможным для каждого получить, через непосредственное и более точное знакомство исключительно с ними, собственный взгляд на гений и учения философа, вполне возможно, новый или, во всяком случае, более совершенный. И ничто, конечно, не могло бы эффективнее воспрепятствовать достижению этой цели, чем попытка, уже в самом начале, внушить уму читателя какое бы то ни было предубеждение. Поэтому всякий, кто до сих пор еще не был знаком непосредственно с этими произведениями, пусть оставит все, чему научили его внешние рассказы относительно их содержания и следствий, выводимых из них, пока что пребывать на своих собственных основаниях, и постарается забыть это; но тот, кто на основании собственного знания их уже составил для себя мнение, скоро почувствует, насколько, благодаря классификации, в которой он здесь находит эти труды расположенными, даже его собственные взгляды претерпевают изменение или, по крайней мере, лучше сочетаются между собой и обретают большую полноту и единство, поскольку он научается познавать Платона строже как Философского Художника, чем, несомненно, было до сих пор. Ибо из всех философов, когда-либо живших, никто не имел столь веского права, как Платон, во многих отношениях, выдвинуть слишком общую жалобу на то, что его недоразумевают, или даже не понимают вовсе. Самые грубые из этих недоразумений были по большей части устранены благодаря современным усилиям, заслуживающим всей нашей благодарности; между тем, всякий, кто наблюдает, как поверхностно или с чувством неуверенности, которое они тщетно пытаются скрыть, даже лучшие толкователи высказываются о целях отдельных произведений Платона, или как слегка и свободно они трактуют о связи предмета с формой в деталях, как и в целом, найдет достаточно следов, чтобы показать ему, что авторы этих взглядов, как бы они ни были выдающи, еще в целом не исходили из совершенного понимания рассматриваемого предмета, и что оно еще не доведено до той точки, до которой мы могли бы сами довести его даже при тех недостаточных средствах, которыми мы обладаем. И таким образом то чувство удовлетворения кажется несколько преждевременным, которое утверждает, что мы теперь в состоянии понять Платона лучше, чем он понимал себя; и это может вызвать улыбку, когда видишь, как не-платонически тот, кто питает такое чувство, приступает к исследованию Платона, который придает столь высокую ценность сознанию неведения. Он обманывает себя по крайней мере наполовину – всем тем, я имею в виду, в философии Платона, что может быть понято лишь способностью должным образом оценивать пронизывающее присутствие цели в связи его трудов и, насколько возможно, угадывать ее, когда она не очевидна с первого взгляда. И в этом отношении, в особенности, попытка, подобная настоящей, является дополнением, не очень легко обходимым, к тому, что другие сделали другими путями, и должна, по мере своего успеха, способствовать продвижению верного понимания Платона. Это, несомненно, должно быть самоочевидным для каждого; ибо нельзя отрицать, что помимо обычных трудностей в области Философии, связанных с глубоким пониманием кого бы то ни было, кроме сочувствующего мыслителя, в отношении Платона существует особая и дополнительная причина в его полном отклонении от обычных форм философского общения.

Ибо из этих форм есть две в частности, самые избранные средства передачи основной массы того, что обычно носит название Философии. Первая – та, что называется систематической формой, потому что она делит все поле на несколько отдельных отсеков наук, и каждому из отдельных частей целого посвящает свое особое произведение или раздел, в котором оно регулярно выстраивается; согласно плану, с комнатами и этажами, так что всякий, чья память и пальцы не отказываются работать, может измерить и указать, если не без труда, то во всяком случае без ошибки, каждую отдельную деталь; откуда легко возникает мнение, что в системе есть нечто, и что исследователь проследил и понял ее. Ибо, однако слабы основы этих структур часто бывают, и их отсеки взяты наугад, они все же имеют привлекательный вид прочности и порядка, и считается легко понять не только детали сами по себе, но также в связи с другими частями здания; и сам Автор должен предоставлять ясное руководство к этому посредством ссылок, которые нельзя упустить из виду.

Вторая форма, ни менее редко используемая, ни менее предпочитаемая, – это фрагментарная, которая имеет дело только с отдельными исследованиями и которая, из несвязанных частей, относительно которых трудно быть уверенным, являются ли они подлинными членами или лишь массами, своевольно и неестественно отделенными от всего тела, тем не менее претендует делать Философию понятной. Хотя, итак, в этом случае поверхностность и невежество вполне естественны, потому что авторы даже не пришли к пониманию самих себя относительно центральной точки и основания, на котором они стоят, все же этот метод принимает видимость легкости и определенности по той причине, что она определяет и называет с самого начала предмет в виду и сразу же направляется прямо к нему. В этом смысле даже диалогическая обработка часто применялась; и многие писатели снискали репутацию удачных подражателей Платона, возможно, еще более сократическими и ясными, чем он, которые все же не могли сделать из платоновской формы искусства ничего, кроме свободной одежды для этого свободного метода обсуждения.

Следовательно, всякий, кто избалован использованием средств, которые эти методы, кажется, предоставляют, неизбежно найдет всё в Платоне странным, и либо лишенным значения, либо таинственным. Ибо хотя разделение Философии на различные отсеки науки было настолько далеко от того, чтобы быть неизвестным для него, что его можно считать скорее первым родоначальником его в определенной степени, всё же едва ли какое-либо из его трудов ограничены каким-либо одним из этих отсеков в частности. Но поскольку он считал их сущностное единство и их общий закон как имеющие большую важность и сделал это преимущественно предметом своей цели, различные проблемы вследствие этого повсюду многократно переплетены один с другим.

Но кто бы ни был, с другой стороны, склонен на этом основании низводить эти произведения до названия фрагментарных, всё же будет постоянно испытывать затруднения относительно подлинного предмета рассмотрения, которое редко вербально провозглашается, и он будет вынужден тайно признать, что Философ, кажется, не имел скромного намерения рассуждать лишь о частных предметах, но что он либо был полностью лишен этого, либо имел гораздо более всеобъемлющее.

Отсюда, итак, двойственные неверные мнения о Платоне и его трудах, которые высказывались почти с самых ранних времен. Одно – что тщетно искать в его трудах что-либо цельное, более того, даже самые первые принципы последовательного и пронизывающего философского склада мысли или учения; напротив, что всё в них колеблется и колеблется, и что едва ли что-либо вообще стоит в правильном отношении к остальному; более того, что часто одна часть противоречит другой, потому что он более диалектик, нежели логичный философ, более жаждет опровергать других, чем способен или заботится о создании обоснованной структуры собственного учения; и когда ему приходится иметь дело с правдоподобием своих собственных положений, он сначала подбирает свои элементы то отсюда, то оттуда, из других, возможно, оспариваемых учений, в зависимости от цели в каждом конкретном случае.

Подобное мнение есть не что иное, как завуалированное признание в полном отсутствии какого-либо понимания платоновских произведений, и особенно их формы, когда лишь основание воззрения ложно истолковывается, и вместо того чтобы искать его в судящем, его переносят на предмет суждения. Однако нет необходимости удостаивать эту уничижительную точку зрения пространного обсуждения, так как она сама по себе дает достаточное свидетельство против себя самой. Ибо, выдвигая обвинения в противоречивости и отсутствии связи, она, однако же, не доказывает, что верно поняла детали; иначе откуда взялись бы эти странные изыскания, из чьих уст Платон излагал собственное мнение по крайней мере по тому или иному вопросу; вопрос, который, предполагая, что его диалогическая форма – всего лишь несколько бесполезное и более запутывающее, нежели проясняющее, украшение совершенно обычного метода выражения мыслей, может быть задан только тем, кто не понимает Платона вовсе. Следовательно, эта точка зрения ни на чем не основана и ничего не объясняет, но оставляет всю проблему как она была прежде, и может, без дальнейших разбирательств, быть опровергнута фактами, если будет предпринята успешная попытка привести произведения Платона в такую связь, посредством которой каждая деталь с содержащимися в них учениями становится понятной. И потребность в такой попытке с этой точки зрения становится тем более насущной, что большинство тех, кто столь низкого мнения о сочинениях Платона, все же не могут устоять перед определенным чувством восхищения Философом. Поскольку же у нас нет иных осязаемых доказательств его величия и превосходства, кроме этих сочинений, эти два чувства – то есть упомянутое мнение и это восхищение – не согласуются друг с другом, и последнее едва ли может иметь иной объект, кроме красот языка и композиции, расточаемых на маловажные материи, или отдельных изящных пассажей, как их называют, или нравственных сентенций и принципов, указывающих на весьма второстепенные, если не весьма сомнительные достоинства, так что если бы эти люди желали беспрепятственно предаваться своему восхищению, они сами должны были бы пожелать найти в нём нечто большее, чем нашли до сих пор.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.