Пурпурные кружева

Пролог

Территаун, Нью-Йорк 1896 год

Март 1886 года

Моя бесценная Лили!

Меня приводит в ярость то, что общество, неспособное оценить такую женщину, как ты, по капле выжимает из тебя жизненные силы. И я завещаю тебе свое состояние, чтобы ты навсегда осталась свободной. А еще я оставляю тебе прощальный дар – как залог того, что моя воля будет исполнена…

Готорн.

Лили Блэкмор свернула пожелтевший от времени листок. Впрочем, ей совсем не надо было заглядывать в письмо, чтобы узнать, о чем в нем говорится. Каждое выражение, каждое слово, много лет назад выведенные рукой Готорна, давно отпечатались в ее сердце.

Девушка осторожно отложила бумагу в сторону. Нет, она не боялась порвать ее – напротив, не раз страстно желала сделать это. Но в то же время мысль о том, что, повинуясь внезапному порыву, она может превратить его письмо во множество мельчайших обрывков, страшила Лили. Ведь если она действительно сделает это, то уже никогда не сможет сложить их и прочесть эти строки…

Конечно, лучше всего было бы просто посмеяться над тем, какие глупости приходят ей в голову, – неужели она действительно стала бы складывать клочки этого злополучного письма?! Но меньше всего Лили хотелось сейчас подшучивать над собой, и она лишь закрыла глаза и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

Рейн Готорн.

Судьба распорядилась так, что десять лет назад этот человек оставил в наследство Лили свое огромное состояние. Кроме того, он поручил ей провести на Манхэттене прием, посвященный его памяти. Когда Рейн лежал на смертном одре, она пообещала ему, что соберет в своем доме, Блэкмор-Хаусе, всех, кто его знал. Но, связывая себя этим обещанием, Лили никак не предполагала, что этот прием окажется для нее роковым, а тайна прощального дара Рейна станет известна всему свету…

Дар Готорна.

Он изменил ее жизнь навсегда. Обрек на полное одиночество. Ей пришлось полагаться только на себя, когда позже, с трудом обретя равновесие, она попыталась склеить осколки своей вдребезги разбитой жизни. Это из-за него она оказалась далеко от дома, здесь, в Территауне.

Если бы кто-нибудь спросил Лили, когда произошло событие, так повлиявшее на ее судьбу, она могла бы назвать не только дату – 16 марта 1886 года, но и точный миг – шесть пятнадцать вечера. В ее память отчетливо врезался бой дедушкиных часов в холле Блэкмор-Хауса – они отбивали каждую четверть часа. Удивительно, но до сих пор Лили прекрасно помнила, как были одеты приглашенные и кто где находился в тот момент, когда…

Стоило девушке закрыть глаза, она словно во сне вновь видела перед собой витиеватый орнамент дорогих обоев, чистое вечернее небо с серебряными звездами в обрамлении тяжелых бархатных драпировок многочисленных окон. Это был необыкновенно красивый вечер – вечер, который, как Лили мысленно говорила себе, готовясь к приему, она будет помнить всегда. Как странно порой преломляются мысли, воплощаясь в жизнь! Этот вечер действительно навеки врезался в ее память, но как же ей хотелось его забыть хотя бы теперь, спустя годы!

Лили смогла бы в мельчайших подробностях описать украшавшую огромный зал хрустальную люстру, рассыпавшую сверкающие блики. Ее мерцающий свет не мог скрыть, как менялись выражения лиц многочисленных гостей – от напряженного ожидания до возмущения. Это происходило по мере того, как они осознавали, что произошло. В зале словно повеяло леденящим зимним холодом.

Дар Готорна оказался скандальным.

«О, Рейн, – подумала Лили, грустно рассмеялась и слегка качнула головой, – ты всегда знал, как привлечь к себе внимание. Но лучше бы ты не впутывал в это меня. Зачем ты заставил их поверить в то, что я одобряла тебя? Зачем превратил меня в свою соучастницу?»

Той давней ночью безупречно элегантные представители нью-йоркской элиты, собравшиеся в Блэкмор-Хаусе, замерли в шоке. Некоторое время они безмолвствовали, затем по залу волной пронесся шепот. Ну конечно, все эти люди давно предполагали, даже знали, что из Лили Блэкмор ничего путного не выйдет.

Какая безнравственность, шептали вокруг нее. Эта девица всегда была распущенной. Слава Богу, ее родители не дожили до такого позора.

На какой-то миг, подобно своим гостям, Лили тоже окаменела. Для нее подарок Рейна был такой же неожиданностью, как и для этих чопорных представителей высшего света Нью-Йорка. Она стояла будто громом пораженная, и ей было до боли обидно. Но что она могла им сказать? Какие слова могла произнести в свою защиту? Она не была ни безнравственной, ни распущенной. Она просто хотела жить. Жизнь! Лили любила, когда ветер бил в лицо, когда всюду звучал смех. Но ее никто никогда не понимал, и клеймо безнравственной девицы появилось на ней задолго до того, как она встретилась с Рейном. Однако лишь всеобщее возмущение беспрецедентным даром Готорна позволило «друзьям семьи», не скрывая радости, открыто заявить, что они давно подозревали о ее дурных наклонностях.

Да, этот вечер изменил жизнь Лили. Но в действительности ее репутация была погублена гораздо раньше. Рейн Готорн лишь дал всем прекрасный повод заговорить об этом вслух.

Вся сцена фотографически запечатлелась в мозгу Лили и возникала в памяти, словно снимок с истершимися краями. По мере того как шли годы, Лили не раз мысленно восстанавливала события того вечера. Она проигрывала их вновь и вновь, воображая сотни различных развязок, как будто снова и снова переписывала одну и ту же пьесу. Но дагерротип оставался неизменным. Его нельзя было подправить, а эту историю – переписать.

С тех пор прошло десять лет. И та юная девятнадцатилетняя девушка, которой когда-то была Лили, исчезла. Теперь ей двадцать девять, ее жизнь налажена и спокойна, насколько может быть налажена и спокойна жизнь после того, что произошло.

Она поклялась, что никогда не вернется в этот дом, к этим людям. И долго не нарушала обета.

Но времена меняются, подумала Лили. Завтра она все-таки отправится на Манхэттен. В Блэкмор-Хаус.

Лили уложила в чемодан множество вещей, не задумываясь о том, сможет ли ими воспользоваться: темно-голубое боа из перьев, массивные позвякивающие браслеты, несколько пар туфель – она обожала красивую обувь – и изящную старинную фарфоровую чашку с блюдцем. Чашкой и блюдцем Лили особенно дорожила. Их подарила ей мать. А матери эти прелестные вещицы передала когда-то бабушка. Семейная традиция. Чашка и блюдце переходили от матери к дочери из поколения в поколение. Девушка тщательно упаковала их в свою ручную кладь. Остальные вещи ей пришлют позже.

Экипаж подадут утром. Джон Крэндал позаботился обо всем – нанял экипаж и договорился с кучером, чтобы ее вовремя доставили на Манхэттен, хотя сам он был против того, чтобы она туда перебиралась. Но разве могла Лили поступить иначе?

Девушка глубоко вздохнула и расправила плечи. Лили с нетерпением ожидала встречи с человеком, который проявлял к ней дружеское участие даже после скандала, но совсем не была уверена в том, что хочет увидеться в Нью-Йорке с кем-либо еще. Возможно, жизнь Лили в Территауне и была довольно одинокой, но девушка привыкла к ней. Она с удовольствием совершала прогулки по парку этого небольшого городка на севере штата, многие жители которого, хотя и не могли претендовать на то, чтобы считать себя ее друзьями, вежливо раскланивались с ней, увидев на улице.

Мысль о том, что ей предстоит вернуться в дом, где она выросла, заставила сердце Лили забиться быстрее. Внутри у нее все сжалось от волнения. Она не появлялась в свете долгие годы – десять лет, если быть точной. Многочисленные поездки в самые отдаленные уголки мира не в счет. Пить горячий кофе из глиняной кружки, сидя рядом с бедуинами в знойной пустыне, или наслаждаться экзотическим блюдом где-нибудь в джунглях Африки – совсем не то, что зайти на чашечку чая к хозяйке одной из фешенебельных гостиных Манхэттена. Да, давно ей не приходилось думать о том, как следует себя вести и что говорить, находясь в светском обществе. Сможет ли она теперь держаться как леди? Этот вопрос пугал Лили.

Но как бы то ни было, она вернется в Блэкмор-Хаус – вернется в дом, где родилась и выросла. Причина тому – поразившее всех завещание ее брата. После его смерти, последовавшей, как утверждали врачи, в результате сердечной недостаточности, Лили должна была стать опекуншей его детей, оставшихся круглыми сиротами.

За эти десять лет Клод ни разу не встречался и не разговаривал с Лили. Почему же, недоумевала она, он все-таки потребовал ее возвращения на Манхэттен?

Конечно, ответ на этот вопрос мог быть только один: из-за детей. Из-за ее племянниц и племянника.

Из всех троих Лили видела только Роберта, да и то когда он был совсем маленьким. Нежная улыбка осветила лицо девушки. Малыш так ее любил! Интересно, узнает ли он ее? Лили невесело усмехнулась. Естественно, нет. Ведь тогда ему было всего два года.

А племянницы? Как их зовут? На кого они похожи? На Клода? А может быть, на нее?

Ее брат был очень красив. Он всегда был таким франтом! В детстве они почти не расставались, были очень дружны и отлично ладили.

А сейчас Лили была вынуждена признаться себе, что предстоящее путешествие и встреча с детьми не только волнуют, но и страшат ее.

Впрочем, возможно, теперь все будет по-другому? Ведь позади столько лет! Люди могли забыть то, что произошло тогда, – разве нет?

Искорка надежды зажглась в ее сердце. «Напрасной надежды!» – мысленно усмехнулась Лили. Но она так не хотела гасить эту искру! Факт оставался фактом – она возвращается домой. После долгих десяти лет – пусть даже после собственной смерти, – но брат все-таки попросил ее вернуться.

Глава 1

Нью-Йорк, 1896 год

Этого не случилось бы, если бы прошлой ночью его не мучила бессонница. Он не увидел бы того, что увидел.

В среду утром Морган Элиот узнал, что в Блэкмор-Хаусе срочно требуется человек для проведения уборки и ремонта. В четверг он получил эту работу. Конечно, проникновение в Блэкмор-Хаус под видом ремонтного рабочего не было идеальным вариантом. Имей он чуть больше времени, придумал бы что-нибудь получше, но вот времени-то как раз у Моргана и не было.

Несмотря на годы, прожитые в Нью-Йорке, он по сути своей все равно оставался уроженцем Виргинии: повадки южанина вошли в его плоть и кровь навсегда. Поэтому надевать чужую личину, хотя делать это в своей жизни Моргану приходилось не раз, ему всегда было довольно трудно. Притворство любого рода претило Элиоту. Но сейчас другого выхода не было. Иного пути быстро получить столь необходимую информацию он просто не видел, как не видел и иной возможности раз и навсегда покончить с Джоном Крэндалом.

Воспоминание о Крэндале заставило все мускулы массивного, будто высеченного из мрамора, тела Моргана вздуться от напряжения, а его темные глаза угрожающе сузились.

Джон Крэндал был преуспевающим бизнесменом. Он накоротке общался с губернаторами и даже президентом. Но Морган был уверен: еще более прочные нити связывают Джона Крэндала с преступным миром. Именно эти связи позволили Крэндалу оплатить строительство особняка рядом с домом влиятельнейшего семейства Вандербильдтов. Деньги, полученные от преступных операций, Крэндал разбрасывал направо и налево, устраивая пышные приемы и званые вечера, и все для того, чтобы пустить пыль в глаза многим известным политикам и представителям нью-йоркской знати. Авторитет Крэндала рос, и в последнее время даже прошел слух о том, что Джон Крэндал собирается вступить в борьбу за пост губернатора штата. Этого Морган допустить не мог. Он кожей чувствовал, что руки Крэндала в грязи, но одних чувств мало, необходимы доказательства. Как же их добыть? Крэндал был предельно осмотрителен, и Моргану никак не удавалось проникнуть в его тщательно законспирированный преступный синдикат. Но сейчас все изменилось.

В городе появилась женщина по имени Лили Блэкмор. Всем было известно, что она – любовница Крэндала. И эта женщина собиралась нанять человека для проведения ремонта в своем доме.

Три долгих и жарких летних дня прошли с тех пор, как Морган получил это место. Но за все это время он даже мельком не видел женщину, ради которой появился здесь. Более того, он не слышал ее голоса, как, впрочем, и простого упоминания о том, что она действительно находится в Блэкмор-Хаусе, доме, где, как ему было известно, она родилась и выросла.

Он столкнулся с ней только ночью, когда, мучимый бессонницей, бродил, по вымощенной плитами дорожке позади дома.

«Это, несомненно, она!» – подумал он. Его густые темные брови непроизвольно взметнулись вверх. Кто еще это мог быть? Кто еще мог бы стоять на веранде, не обращая внимания на то, что тонкие белоснежные шторы выбиваются из беспечно распахнутых окон и дверей и трепещут на ветру, едва не задевая ее!

Несколько секунд Морган стоял в тени. Он смотрел. Он ожидал услышать музыку, громкий смех – признаки шумного веселья окончательно убедили бы его в том, что он прав и перед ним действительно Лили Блэкмор. Но здесь царила абсолютная тишина, а представшей перед ним женщине, судя по всему, было не до смеха.

Она стояла, повернувшись к нему спиной; ее волосы были распущены. Когда он присмотрелся получше, то понял, что она уже переоделась для сна. На ней была ночная рубашка из мягкой ткани на удивление строгого покроя, пуговицы застегнуты до самой шеи. Поверх был наброшен тончайший кружевной пеньюар.

Белое кружево. Принцесса в белых кружевах.

Эта мысль удивила его, заставила встряхнуться, чтобы избавиться от наваждения. Хотя Морган никогда не встречал ее, ему был прекрасно знаком этот тип женщин. Они могут выглядеть невинными, как школьницы, но это лживая невинность. Складки пеньюара не могли скрыть изящных изгибов ее тела – тела женщины, ради которой, как он слышал, множество мужчин – сентиментальных романтиков и практичных буржуа – готовы были отдать свою жизнь.

Морган раздраженно одернул себя: он ничем не отличается от ее бесчисленных поклонников, раз стоит словно монумент и никак не может оторваться от созерцания ее прелестей. Так и не осознав причины того, что же мешает ему, оставшись незамеченным, просто вернуться в свою комнатушку во флигеле, он сделал шаг вперед и произнес:

– Привет! – Его низкий голос словно взорвал тишину лунной ночи.

Она резко обернулась в испуге. Белый пеньюар вихрем белых кружев окутал ее лодыжки, приоткрыв маленькие, изящные босые ноги.

Морган внезапно ощутил, что, несмотря на охватившее его раздражение, не может противостоять совершенно иному чувству – будто теплая волна окатила все тело. Неудержимо и властно его влекло к ней, ему казалось, что он уже прикасается к этой женщине, ощущает ее. Он хотел ее.

Пораженный этим открытием, Морган замешкался. Испытывая неловкость, в следующее мгновение он заглянул в ее бездонные глаза, и его желание столь же необъяснимо и стремительно, как возникло, уступило место другому ощущению, точно определить которое он не мог.

Он невозмутимо расправил плечи и попытался придать лицу отсутствующее выражение. Но мысли его путались. Возможно, он ошибся? Несомненно, ошибся! Это не она. Она никак не могла быть той женщиной, которую весь Нью-Йорк называл Пурпурной Лили.

Нет, все это эмоции, которым не следует поддаваться. Он прищурился и резко, глубоко вздохнул, стараясь вновь обрести равновесие. Так кто же все-таки эта женщина?

Она по-прежнему стояла неподвижно, ее темно-каштановые, почти черные волосы рассыпались по плечам. И она была так бледна, что цвет ее лица мог сравниться разве что с белоснежным кружевом пеньюара. У нее были ярко-красные полные и очень чувственные губы. Но странно – они подрагивали. А глаза! Синие, широко распахнутые, они были полны слез.

Заглянув в эти бездонные глаза, Морган понял, что женщина ощущает страшную пустоту внутри, будто лишившись чего-то очень дорогого и потеряв всякую надежду когда-либо обрести это вновь.

И опять он поймал себя на мысли, что чувства вот-вот одержат над ним верх, – больше всего в этот момент ему хотелось приблизиться к этой женщине, заключить ее в объятия, чтобы защитить от любого, кто осмелится обидеть ее. Но, овладев собой, он лишь довольно сухо спросил:

– Что случилось?

Она опустила глаза, протянула вперед руки, и только тут Морган заметил, что ее ладони покрыты кровью. Сердце его бешено забилось.

– Ради Бога, что здесь произошло? – Забыв обо всем, он устремился вперед и несколькими стремительными рывками преодолел разделявшее их расстояние.

Она же продолжала молча смотреть на свои руки, как будто надеялась, что ответ на его вопрос даст кто-то другой и ей самой не придется ничего объяснять.

– Они ненавидят меня… – наконец произнесла она потерянно.

Ее голос был едва слышен, слова прозвучали в тишине теплой ночи, как шелест опавших листьев, увлекаемых по мостовой осенним ветром.

– О чем вы? – не понял он. Его сердце по-прежнему билось с неистовой силой.

Но когда Морган поднялся на верхнюю ступеньку крыльца, все встало на свои места. Он увидел, что белая стена веранды испачкана краской. Так это красная краска – не кровь!

Пурпурная Лили.

Всего два слова. Но и этого достаточно.

Его сердце замерло. Итак, он не ошибся. Это она. И она права – ее действительно ненавидят. Он прекрасно знал это. И отчасти именно поэтому сам находился сейчас здесь.

Мозг Моргана лихорадочно заработал: он пытался хоть как-то связать то, что ему рассказывали о Лили Блэкмор, с тем, что он только что увидел сам. Перед ним предстала не искушенная, доступная кокетка, а прелестная, беззащитная, доведенная до отчаяния невинная девушка. Совместить эти два образа казалось невозможно. А пока он безуспешно пытался привести в порядок свои мысли, она отвернулась от него, опустилась на колени и с каким-то безумным упорством принялась стирать свое имя, жирно выведенное на стене.

Морган же еще некоторое время стоял неподвижно, будто окаменев, она же все продолжала, глотая слезы, неистово стирать и соскребать со стены ярко-красную краску.

Потом он еще не раз вспомнит эту сцену. Она выглядела не как зрелая женщина, а скорее как ребенок, которого страшно обидели, душу которого тяжело ранили. На ее белоснежном кружевном пеньюаре появились безобразные красные пятна.

Наконец Морган вновь обрел способность действовать. Не задумываясь о том, зачем он это делает, и даже не вспоминая о причине, по которой оказался здесь, он прошел на веранду и осторожно отстранил Лили от стены.

– Прекратите! – нежно, но требовательно прошептал он. – Вы сотрете себе руки. Я сам займусь этим.

В первое мгновение, присев рядом с Лили, он ощутил ее внутреннее сопротивление, но в следующий миг силы, казалось, покинули ее, и она уступила ему. Однако ее необыкновенные глаза все так же властно притягивали и порабощали его. Эта женщина была настолько прелестна, что поневоле он уже по-другому, без прежнего презрения подумал о тех мужчинах, что сходили по ней с ума, – они просто тонули в бездне ее синих глаз.

Морган осторожно убрал темный локон у нее со лба и сказал:

– Подождите здесь. – Однако стоило ему попытаться встать, как она схватила его за руку, оставив на запястье ярко-красный отпечаток, и устремила на него почти безумный взгляд. – Да я просто схожу за водой и белой краской, – пояснил он, стараясь говорить как можно мягче.

Она не отрываясь смотрела на него, словно надеялась, что чем дольше станет вглядываться в его глаза, тем труднее ему будет скрыть от нее истинный смысл своих слов и поступков. Эта женщина больше не верит словам и никому не доверяет, понял Морган. В этом не было никаких сомнений. Так обычно ведут себя люди, которых не раз предавали. Но кто же предал ее?

Он наконец сменил неудобное положение, выпрямившись в полный рост, и повторил:

– Я скоро вернусь.

Через несколько минут Морган принес из сарайчика, стоявшего неподалеку от его флигеля, ведро воды, жесткую щетку, тряпку и белую краску. Он заметил, что Лили вздохнула с явным облегчением, когда увидела его. Неожиданно для самого себя он ободряюще улыбнулся ей и с нежностью, которая, по мнению даже самых близких друзей, была ему совершенно несвойственна, сказал:

– Вот видите, я уже здесь.

С этими словами он приподнял свою ношу повыше, чтобы показать ей.

Она не ответила на его улыбку, а лишь молча подвинулась, взяла ведро, тряпку и вновь принялась за кричащие красные буквы. После некоторого колебания он, опустившись на колени, присоединился к ней.

Сидя бок о бок, освещаемые лунным светом, они молча отчищали стену. И только шарканье скользившей по дереву ткани и шуршание жесткой щетки нарушали ночную тишину. Когда наконец с надписью было покончено, на стене появилось большое темное пятно – вместе с красной краской они счистили и то, что было под ней. Морган почувствовал странное удовлетворение – эта работа принесла ему некое облегчение, – но разбираться в причинах этого ощущения ему совсем не хотелось.

Он готов был улыбнуться и ожидал, что Лили тоже вот-вот улыбнется ему. Но она по-прежнему смотрела на стену, и в глазах у нее застыла тревога. Что она видела перед собой? Морган хотел было спросить ее об этом, но промолчал и вновь попытался проанализировать то, что знал об этой женщине. «Или думал, что знаю», – мысленно поправил он себя.

– Надо покрасить, – не сводя глаз со стены, решительно произнесла молодая женщина.

Ее тон был ровным и спокойным, а голос – нежным, как ниспадающая мягкими складками тонкая ткань пеньюара. Но Морган не мог не заметить, что работа утомила ее. Плечи Лили поникли, веки отяжелели – ей необходимо было отдохнуть. «И забыть о том, что произошло», – неожиданно добавил он про себя, а вслух заметил:

– Но стена еще слишком мокрая.

– И все-таки мы должны это сделать, – возразила она, и ее голос зазвенел. – Иначе дети увидят.

Несмотря на поздний час, где-то вдалеке залаяла собака, затем снова стало тихо. Ни звука. В таком огромном городе, как Нью-Йорк, тишина всегда удивительна. На улицах люди, экипажи, повозки, конки на железных рельсах, – повсюду толчея, суета и шум.

Покинув Виргинию, Морган долгое время скитался по свету в поисках тихого, уютного уголка, где можно было бы укрыться от бурь и гроз этого беспокойного мира, но так и не нашел его. Он множество раз переезжал из города в город, меняя работу, обзаводясь новыми знакомыми и друзьями, тщетно пытаясь обрести покой. Близкие знакомые Моргана считали его перекати-полем и даже намекали на то, что он одержим навязчивой идеей перемены мест. Но сам он так не думал. Просто после того, как люди, которых он любил – родители, Дженни, – покинули этот мир, он потерял интерес к жизни.

– Идите в дом и попытайтесь заснуть, – сказал он. – Я подожду, пока стена просохнет, и покрашу ее.

Она обернулась и взглянула на него. В первый раз посмотрела по-настоящему. Морган понял, что эта женщина наконец увидела в нем человека, который что-то для нее значит. Он перестал быть для Лили посторонним, кем-то вроде случайного прохожего, с которым можно столкнуться на многолюдном перекрестке и расстаться навсегда, даже не заметив этого.

– Да-да, – подтвердил он, отвечая на ее немой вопрос. – Я покрашу стену, пока все еще будут спать.

Ее лицо просветлело:

– Вы действительно сделаете это?

Он улыбнулся и с большим трудом удержался от того, чтобы коснуться кончиками пальцев ее щеки:

– Да, принцесса, я действительно сделаю это. А теперь идите в дом и ложитесь спать.

Лили продолжала смотреть на него, ее огромные синие глаза сияли. Нежная улыбка появилась на прелестных губах. И, не успев осознать, что делает, она вдруг подняла руку, провела изящными пальчиками по его руке и в следующее мгновение с каким-то необъяснимым благоговением прижала его ладонь к своей щеке.

– Спасибо!.. – прошептала она и тут же скрылась в доме.

Морган остался один, и его вновь окружила удивительная тишина. Мир, сотрясаемый бурями, шумный, беспокойный мир, в котором он жил, безмолвствовал.

Глава 2

– Я выхожу из игры. – Морган хлопнул ладонями по исцарапанной крышке стола своего шефа, нисколько не заботясь о том, что Уолтер О'Мэлли заметит следы краски у него на руках.

Морган не собирался рассказывать О'Мэлли о событиях прошлой ночи. Достаточно того, что его самого до сих пор преследовал вид красных букв на стене Блэкмор-Хауса. Он знал, что никогда не сможет забыть выражения лица Лили и тех чувств, которые в нем пробудила встреча с ней. Морган не хотел, чтобы его начальнику или кому-то другому стало известно о происшедшем. Но пятна краски на руках в любой момент могли вызвать вопросы О'Мэлли.