- -
- 100%
- +
И вдруг стало лицо Осокина вдохновенным и страстным; пришельцу внимали с растущим интересом.
– Я чую здесь особую благость ауры. Здесь – оазис духа! Все, кого встретил я здесь, причислены к сонму элитных людей. Особенная стать, великолепная манера речи, проницательные взоры. И место здесь будто нарочно создано для покоя и гармонии! Так и хочется здесь услышать идиллические мелодии оркестра, составленного из пасторальных дудочек, рожков, свирелей и лир!.. А я здесь, будто клякса на каллиграфии… Мне сладостно и страшно… Сладостно мне здесь пребывать, и страшит меня перспектива вернуться к прежней суматошной жизни… К тому суетному тусклому прозябанью, когда не хватает хотенья и времени поразмыслить о судьбе, о карме… когда шарахаешься по зловонным подворотням, злачным баням и смрадным кабакам. В этой жизни плесневеет ум, заскорузлой становится душа… И ты уже не человек, но шныряющее тело. Ты – не человек, но рыскающая плоть… А мысли!.. Какие мысли у меня были в этой сутолоке?! Как обрести хибару для жилья, и где пожрать осклизлых пельменей? Кого облапошить, и кому фальшивку всучить?.. А здесь я вопросил себя, ну кто такой, если я – не только тело?.. А какой была моя речь?! Путанная, корявая, со словами-паразитами и заиканьем… А как я заговорил здесь?! Речь моя теперь не зажата крамольными задними мыслями. Я здесь более не способен на бранные, матерные слова, которые прежде из меня вылетали холостой пулемётной очередью… Да!.. вы, право, необычные, чудесные люди!.. Разве мог я в прежней моей жизни так говорить? В себе я даже не подозревал способность так складно высказываться…
Последняя фраза почему-то убедила и слугу, и Аллу в правдивости Осокина. Псы тихо рыкнули, и Осокин присовокупил:
– Хочу я вам служить ретиво и резво. Не буду я брезговать самой грязной работой. Не прошу я денежного жалованья, дайте мне корку хлеба, воду и соль. Возьмите меня! Вы – такие необычные, возвышенные и роковые люди! Вы – кудесники, волхвы! Поменяйте мою задрипанную судьбу! И чересчур не труните за искренность…
Кузьма басовито промурлыкал:
– Мы тебя не отпустим, пока не убедимся, что ты не лазутчик. Улепётывать не пытайся отсюда: в загашнике у нас свора борзых собак. И есть у нас бездна преданных людей по всему окоёму. Ты станешь вьючным негром. Ты будешь выполнять саму грязную работу: стирать исподнее, разбрасывать навоз в огороде и мыть до блеска и лоска нужники. Ежедневно будешь чистить курятник и псарню, таскать тюки. Не забудь о крольчатнике и голубятне… Но подозрение с тебя ещё не снято…
Алла, хохлясь, подумала:
«Ишь, какую вольность забрал себе Кузьма! Всё-то он сам решил… и хозяину доложить не удосужился!.. Прохиндей чёртов!.. Ох, как я ненавижу пришлого прощелыгу!.. хотя он уболтал-таки нашего стремянного… Молодец!..»
Кузьма вальяжно встал и, подойдя к Осокину, стиснул его плечо; затем повелел пришельцу:
– Встань и последуй за мной. Я покажу тебе дом, хозяйство и изложу твои обязанности.
Осокин с готовность вскочил и ушёл следом за Кузьмой. Об Алле они оба забыли впопыхах…
Алла сидела в кресле и размышляла:
«Кузьма явно воспарил, вознёсся… А ведь он должен был хотя бы из вежливости испросить моё согласие на свой уход. Скоро все мы, домочадцы, будем хором слуге подпевать. Станем его эхом… Как всё это мне пресечь?.. С дядей поговорить?.. Нельзя, пожалуй… От успехов у дяди мозги слегка набекрень. Предостережения мои дядя может обозвать бабскими страхами и чепухой… У Кирилла больше здравомыслия и трезвости. И он – не сплетник. Я посоветуюсь с ним…»
Она озабоченно вздохнула, встала с кресла и вышла…
5
Кирилл сидел у распахнутого окна в своей комнате и полировал пилочкой ногти. Окно было снабжено сеткой от мух… Он был в чёрных шёлковых брюках, в коричневых мягких туфлях и в сиреневой рубахе с зелёными клетками. Серый кушак валялся возле его кресла на паркете… Иногда Кирилл посматривал в сад и недовольно морщился…
«Всё в усадьбе не завершено до конца, – размышлял он, – не доделано. Захламлены сучьями тропинки в саду. Кусты и деревья не острижены. И в доме нигде приличного интерьера нет…»
И Кирилл начал озираться; ему не нравилась отведённая ему комната. Его раздражали голубые с искрой обои и жёлтая кожа на мягкой мебели. На полу лежал дагестанский ковёр с такими сложными и пёстрыми узорами, что у Кирилла рябило в глазах. В углу урчал телевизор с католической мессой на экране. Постель была из резного морёного дуба, и шевелился над нею под сквозняком бледно-розовый полог из кисеи. Средину комнаты занимал чёрный увесистый стол, на котором лежали кипы журналов и газет. Беспорядочно были расставлены кресла и стулья…
Кирилл оглянулся на дверной скрип и увидел Аллу; она плотно притворила за собою дверь.
– Я тебе не помешаю? – спросила она и подошла к нему.
Он, не вставая, сказал:
– Садись и не церемонься. Чиркова здесь нет. Он сочиняет в своём кабинете очередную мистическую белиберду. Сиречь, развивает он своё духовное учение. А коли так, то обойдёмся мы без ритуалов древне-языческого, якобы, стиля.
Она перенесла кресло от стола к окну и села супротив Кирилла; тот витийствовал:
– Я чрезвычайно уважаю Романа Валерьевича! У него всегда уйма идей, но ему вредит амбиция. Ведь он считает себя способным – и даже обязанным – всё решать самому. И в результате в особняке нет удачно меблированной комнаты. Роман Валерьевич и садоводством занимался, и шлюзами на озере. Даже прививал черенки к виноградным лозам. И в итоге наш сад настолько зарос, что в нём почти дебри. А озеро в иле. И где же новые сорта винограда?.. Окрестные каменные амбары и сараи, до коих хозяйские руки никак не дойдут, превратились в трущобы. Руина часовни мне глаза почти до бельма намозолила… Мы ничего не можем сделать без его соизволенья. Бесспорно, когда общество наше было малочисленным и узким, такой патриархат был уместен. Но ведь теперь положение изменилось. Нельзя одновременно заниматься вопросами вероучения и травмами племенных кобыл при родах жеребёнка! Благодарение небесам, что он ещё не увлекается акробатикой, эквилибристикой и жонглированием на канате!.. Тебе не претит слушать то, что я балаболю?..
– Нет, – ответила она, – ибо сказал ты много справедливого. Балакай дальше.
– Роману Валерьевичу нужно делегировать свои полномочия. А он явно этого не хочет. Я однажды просил у него разрешения на замену интерьера в этой комнате. – И Кирилл несколько мигов вращал руками. – Убранство здесь аляповато и карикатурно. Я не просил ассигнований или субсидий. Я обещал сделать ремонт за счёт своих капиталов.
– И что же он?
– Надулся, как пузырь, и скуксился. Никак не может примириться он с тем, что нет у него художественного вкуса. Никак не расстанется с прерогативой давать указания по отделке теремов, нор, хижин и халуп. У него бзик на дизайне, пусть даже это затхлая конура… Я – не брюзга. Пойми меня правильно. Наше храмовое сообщество уже переросло патриархат. Один человек уже не способен контролировать процессы в нём, а значит, не может эффективно управлять. Нам уже требуются собственные бюрократы, ревизоры, бухгалтера и коллегии… Единоличная власть должна в небытие кануть, иначе – кавардак…
– Да, – согласилась Алла, – дядя более не может мотаться по всем нашим инстанциям, дабы контролировать их: они уже слишком многочисленны.
– Верно! Единоличная его власть будет неизбежно перетекать к соратникам, и надо, чтобы струилась она именно к нам. Такие процессы скоро начнутся, и важно их направить в нужное русло. Разумеется, нельзя Чиркова лишать его мессианской уверенности в себе. Абсолютная покорность паствы объясняется именно этой неколебимой его самоуверенностью. Нужна изощрённая и толковая игра в тех процессах, которые грядут… И будет прок!.. Не допустим ералаша в нашей церкви!.. Но не будем и афишировать наши свары…
И Алла медленно произнесла:
– Эти негативные процессы уже грянули. Власть Кузьмы больше не соответствует его статусу прислуги: она у него гораздо больше. И власть эта реальна…
– Почему ты так решила? – встревожился Кирилл.
– Мы допросили пришельца, Илью Осокина. Вернее, допрашивал только Кузьма, не давая мне даже реплику вставить. И слуга сам, единолично, ни с кем не советуясь и не испросив соизволенья, решил судьбу Осокина, который, кстати, не глуп. Кузьма ведь уже не сомневается, что его решенья будут одобрены. Пожалуй, так и оно будет, ибо дядя в последнее время не перечит Кузьме. А все эти поклоны, подчёркнутая почтительность, елейные фразы – не более чем рисовка. А будь у нас чиновный аппарат, то разве допустил бы он влиянье лакея Кузьмы на официального главу церкви?
Они помолчали, и вдруг Кирилл прыснул смехом и произнёс:
– А ты всё чопорнее ведёшь себя с пронырой Кузьмою. Раньше была ты с ним сердечнее. Но этот ханжа, обретя влиянье, начал вожделеть к тебе…
Алла встрепенулась и побледнела; накануне она заметила вожделенье слуги к ней и пару раз даже глянула на него кокетливо. Но затем необъяснимая тревога полонила её всякий раз, когда Кузьма был рядом, и начала Алла избегать его… Ей поначалу казалось, что она брезгует им, и только теперь она осознала, наконец, свой страх перед слугой. Она всполошёно спросила:
– А знаешь ли ты прошлое Кузьмы? Откуда взялся он?
Кирилл задумчиво ответил:
– Появился он больше года назад в моё отсутствие. Я впервые узрел его на веранде в конце зимы в этом доме; он уже был личным слугою Романа Валерьевича и ходил экзотически с кинжалом. Пару раз я видел его с саблей… или черкесской шашкой… я плохо разбираюсь в холодном оружии… Роман Валерьевич сам нанял его на службу… ни с кем не советуясь… Кузьма был чрезвычайно учтив, и блеял он благоговейно, как агнец перед соском матери. Относился к Роману Валерьевичу, как к божеству или архангелу… А где, Алла, была ты, когда появился здесь этот экземпляр?..
– На горной курортной базе «Плеяды». На санках и лыжах я с круч каталась.
После обоюдного молчанья Алла спросила:
– А как ты думаешь, Кирилл, что удерживает здесь этого человека? Завидное жалованье? Но мой дядя – скряга со всеми, кроме меня. Привязывает почтенье к самому Роману Валерьевичу?.. Я не спорю, умеет мой дядя вызывать восторги, но только у тех, кто не общается с ним повседневно и тесно. Эти люди им не восхищаются. Дядя в быту отнюдь не подарок: он капризен, привередлив и обожает кропотливо и дотошно влезать в чужую душу. И с этой человеческой душою он шалит и проказничает… А что тебя удерживает здесь, Кирилл?
– А тебя? – ответил он ей вопросом.
– Со мной дело ясное: я – круглая сирота с тринадцати лет. После гибели родителей на войне. И дядя моё образованье оплатил. А оно было дорогостоящим и престижным. И он содержал меня так, что все мои подруги и товарки завистливо бухтели…
– Он бывает щедрым только с тобою, – встрял Кирилл. – А с прочими скупердяй, сквалыга…
– Да, несомненно, ты прав. Но мне-то пенять на него нечего. Он меня ни разу не обидел, не попрекал дармовой коврижкой. Карманных денег у меня всегда было в избытке. И он – мой кровный, родной дядя по матери. Мне незачем покидать его… И некуда мне деться… У тебя же, Кирилл, иные обстоятельства… И есть у тебя выбор!
– Возможно, что он и есть!.. Я ведь теперь богат, поскольку я успешно вложил деньги в компании по транзиту баллонов сжиженного газа и в магистральные трубы транспортировки нефти. Удачливым я был в финансовых пирамидах и аферах. Я теперь обладаю дорогими и ликвидными акциями рудного сырья и металлургии. Я крупный пайщик золотой шахты… Мне очень порадел мой папаша, который был государственным и партийным боссом. Он был заметной шишкой… даже скалою… В шкафу он хранил генеральский мундир с золотыми звёздами на погонах… имел уйму орденов… Папа заслужил свои роскошные похороны… У меня дача на самом престижном месте… Но, к сожалению, дело-то всё в том, что успехами этими обязан я отнюдь не самому себе, а только отцу. До распада Империи он был шефом её потаённых, теневых финансов. И мои успехи – не более чем отрыжка его прежней власти…
– А я не знаю, мой Кирилл, как бы я поступила, имей я твои возможности. И я завидую тебе: у тебя есть выбор….
– А если это не выбор, но иллюзия его?.. Знаешь, ты мне симпатична. А теперь вот послушай забавный парадокс: никогда я тебя не полюблю, ибо я для тебя – завидный жених. И ты не прочь со мной под венец…
Алла протестовала:
– Нет, ты уж поверь мне, совсем нет. Я ведь не стремлюсь к аналою тебя затащить…
– Не тушуйся. Дело житейское!.. Отец хорошо меня понимал, и я верю ему абсолютно… Он был источником моего финансового благополучия, пока не иссяк, померев. И его заветы на смертном одре запомнил я дословно; я даже записал их в тетрадь, где прочие его афоризмы, наставленья… Квелый и дряхлый отец мне сказал: «Никогда больше не занимайся денежными оборотами: тебе не преуспеть на этой стезе. Бог тебя обделил умением стяжать и богатеть. И в компании с другими финансовое поприще не для тебя. Твои же товарищи по этой сфере облапошат тебя, как лопуха или лоха… И должен ты навеки запомнить, что ты, полюбив женщину, непременно станешь для неё отличной дойной коровой до полного истощения вымени, сиречь кошелька. Романтически-искренняя любовь не для тебя, ибо обдерут тебя, как кору на лыко. Женись только на той, кто разбогатела самостоятельно и не нуждается в твоих деньгах. Такая женщина, возможно, не станет тебя обирать до нитки… И не погонит из терема в хлев… Но чтобы такая женщина прельстилась тобою, не должен ты быть банальным бирюком, каков ты теперь. Я тебя не оскорбляю, но трезво оцениваю… К счастью, у тебя есть… я не скажу достоинство, но особенность, которая может тебя выручить… избавить от прозябанья… Ты родился фантазёром и чистым сказочником, но тебя заразила и исковеркала принадлежность к элите. Ты похож на свою мать, но менее упорен и устойчив… А теперь запоминай… Секретные службы в недрах своих разработали методику исключительно эффективного влияния, как на каждого человека порознь, так и на толпу. По сути: методика гипноза наяву… для разведки и вербовки… Но группу, которая занималась всей этой психической магией, разогнали по дурости… И теперь члены группы занимаются чёрт знает чем. Работают психотерапевтами. Лезут в колдуны и ясновидящие. Баб морочат махровым психоанализом. Шаманами и волхвами прикидываются. Но самые умные и даровитые, а потому и чрезвычайно честолюбивые, создают вероучения и секты. Благо, сотворили научную методику и для такого дела. Ведь планировали наши стратеги создавать подрывные секты и в тылу, и на флангах вероятного противника».
Кирилл хмыкнул, помолчал и присовокупил:
– Я записал эти предсмертные изречения отца, а затем почему-то вызубрил их наизусть. Ещё отец сказал перед смертью: «Есть некий Роман Валерьевич Чирков. Он уже начал создавать новое богословие. И ты примкни к этому человеку. Будь его клевретом, адептом… будоражь его честолюбие… Торопись, пока ты ему нужен своими деньгами и связями. Но скоро он не будет нуждаться в таких, как ты… Внушай ему идею не ограничиваться сектой. Пускай он создаёт новую религию и свою церковь… В соитии с ним сделаешь ты карьеру, и ты перестанешь быть ничтожеством, если окажешься в сонме жрецов и верховных иерархов новой религии… И станут женщины тебя любить бескорыстно, как приспешника пророка. Гуськом побегут за тобой целомудренные красавицы… А ты способен его подстрекать, подзуживать. Но ты пригоден только на это. Поэтому не зарывайся, не рыпайся и не возносись… И запомни его имя: Роман Валерьевич Чирков… Стань для него тетивою от ордынского лука…»
И Кирилл утомлённо умолк.
– Вот оно что, – произнесла она.
– А теперь ты решай: есть ли у меня выбор? – сказал он.
Алла крайне удивилась этим его нежданным речам, и она призадумалась… Она считала практичным и выгодным своё супружество с ним. Она ясно понимала, что никогда его не полюбит, но не был он ей противен. Он был смазлив, прекрасно образован и хорошо воспитан; сужденья его отличала разумность. И Алла знала, что он богат, и она невольно думала о своём вероятном супружестве с ним. Порой стыдилась она этих своих расчётов, но только самую малость…
На сретенье исполнилось ей двадцать семь лет, и было бы очень странно не думать ей о замужестве. Наступила самая пора создавать ей собственную семью, а не зависеть от причуд капризного дяди. И она всё более склонялась к тому, чтобы увлечь Кирилла за собою под свадебный венец, став законной женою богача…
Но он ясно дал ей понять о своём нежелании жениться на ней. Он ей говорил, что никогда её не полюбит. Она-де рьяно у него будет клянчить деньги; отец ему завещал никогда не жениться на такой женщине. Было Кириллу предначертано жениться лишь на богачке, которая преуспела только благодаря самой себе. Такая женщина не позарится-де на имущество и деньги своего мужа…
И Алла вдруг поняла, что он не отрешится от заветов мёртвого отца. Ведь Кирилл записал эти заветы, и он вызубрил их, как мусульманин Коран. И талдычит благоговейно их наизусть без всякой запинки…
«Мертвец управляет им, – огорчённо размышляла она. – И если не получилось у меня супружество с ним, то поскорее мне надо забыть об этом моём желании. И, разумеется, нельзя мне Кириллу выболтать брачные мои планы, иначе я буду унижена».
И страстно ей захотелось язвить и мучить его за то, что отказался он на ней жениться. Она посмотрела ему прямо в глаза и молвила:
– Неужели ты всерьёз собрался неукоснительно следовать заповедям мертвеца? Очень похоже, что именно так и будет. Мёртвый отец прочно в тебе засел. Ты начертал на бумаге его заветы и столь их крепко запомнил, будто они – долгожданные плоды твоих собственных мучительных раздумий. Даже малейшего труда не стоило тебе их запомнить, ибо их впитала твоя душа, как солончаковая степь долгожданный дождь… А теперь твой отец – не более чем обглоданный червями скелет…
– Мой отец был величайшим мудрецом, эрудитом и финансистом, – прервал он её. – И правил мой отец потаённой банковской системой всей Империи…
– Которая развалилась от нищеты и долгов, – насмешливо процедила Алла, и он не возразил ей.
И вдруг ей показалось, что внутренне она преобразилась и стала более умной, зрелой и проницательной. Алла говорила, озарённая мстительным вдохновеньем:
– Пойми, что тебя уже нет, но отец воскрес в твоей личине. Не был он гениальным финансистом, но просто сумел он хапнуть дольку достояния Империи. Его банкротство было бы неизбежным в конкуренции с нынешними банкирами. Кому об этом лучше знать, как не ему, ведь пестовал их он сам. И они убивают борзо, не колеблясь. Они набрали ретивости. С этими бандитами лучше не связываться… А в одиночку не сохранить украденное у страны достоянье. И поэтому твой отец сделал ставку на новую религию. Ведь знает он могущество потаённых знаний, взвесил он шансы и уповает на успех… А где его жена, твоя мать?..
– Давно умерла от рака костного мозга. Отец добился, чтобы похоронили её в столичном монастыре возле древней шатровой церкви. Респектабельное и почётнейшее место погребенья!..
Она с иронией сказала:
– Даже смерть матери твоей использовал он для рекламы своего могущества. И твоими устами бахвалится он роскошью тризны… Не спорь…
Она чувствовала, что язвит его, и сладко упивалась этим. Он произнёс уныло:
– Чёрт его знает!.. Мы теперь живём в иллюзорном мире. Порою мне кажется, что мы сбрендили. Разве не бред – создавать новую религию?! Дурача других, мы стали безумцами. И я почти готов поверить в твою версию о мёртвом отце во мне. И не хватает только лёгкого толчка… знака… У нас теперь крайне неустойчивая психика в этой дурманной атмосфере… Разве не так?..
Алла, не ответив, подумала:
«Глупо мне ссориться с ним. Конечно, я унижена прямолинейным отказом жениться на мне. Но решение бывает окончательным очень редко. Всегда возможны варианты, если не прекращать усилий… И нужен мне в этом доме союзник для борьбы с Кузьмой; слуга обретает слишком большое влиянье. И поэтому мне нет резона ссориться с Кириллом. И мне нужно его успокоить, убаюкать…»
И она ему сказала:
– Не сердись на меня, Кирилл. Я вздор молола. Ты прав: стала неустойчивой наша психика. Нам нужно теперь быть опорой и соратниками друг другу. Ссора между нами – роскошь… Ты прости, если обидела. Нервы расшатаны… Неужели меня не простишь?..
Он пробурчал с улыбкой:
– Разумеется, простил я тебя.
Одновременно они встали, и Кирилл церемонно проводил её до дверей…
6
Алла вошла в свою комнату и перетащила дубовый стул от купеческой конторки к окну…
Сидя у окна, она размышляла:
«Я – форменная дура. Мне хочется теперь выть от досады на себя. Ну, кому были нужны мои психологические изыски и выверты? Пусть разгадала я духовную сущность Кирилла, но зачем мне такое знанье? Мрачное вдохновение полыхнуло и хлынуло вдруг, и я, осенённая им, явила чудеса проницательности. Но я лишилась дружбы и приязни потенциального моего союзника, Кирилла. Догадалась я о коварстве и властных амбициях Кузьмы. Но что принесут такие открытия, кроме опасных для меня приливов моей мятежности? Ведь у меня есть наклонности к бунту!.. Без этих моих наклонностей не пролились бы на Кирилла ушаты позорных для него истин. А что мне сулят открытия в личности моего дяди? А если вдруг я пойму, что душа его заиндевела, покрылась инеем, изморозилась, и что пафос его – ложный? Пойму, что нет за душой у него ничего, кроме стремленья потешить своё честолюбие, ублажить тщеславие? Что будет со мною, сели я пойму всё это?.. И как со мною поступит дядя, если он осознает, что я постигла его сущность?..»
Алла понимала, что нужно ей спешно уведомить дядю о самовольстве Кузьмы. Нельзя слуге принимать важное решение без согласия своего хозяина!.. А Кузьма дерзко осмелился принять такое решенье, самолично решив судьбу пришельца. И Алле нужно поторопиться, чтобы первой рассказать хозяину о самовольстве слуги. Если у хозяина в сознании будут уже гнездиться её трактовки и версии событий, то предстоит слуге очень сильно потрудиться для своего оправданья. И доверие к лакею будет основательно подорвано… У тех, кто оправдывается, всегда склонны подозревать вину… И поэтому нельзя было позволить Кузьме первому истолковать хозяину своё самовольство, но Алла, понимая всё это, мешкала…
Она воображала последствия гнева дяди; она страшилась, что не сумеет она скрыть свою внезапную неприязнь и к нему… И разгневает его неблагодарность племянницы, и начнёт он карать…
А кто она такая без его милостей?.. Она – квалифицированный юрист с дипломом столичного университета. Она окончила престижные бухгалтерские курсы. Получила аттестат профессионального бухгалтера. Она безупречно ведёт канцелярию дяди: регистрирует корреспонденцию и депозиты, составляет финансовые отчёты для фискалов и мытарей, оформляет его право собственности на жертвенные участки земли и недвижимое имущество. И получает очень хорошее жалованье…
Но уже нет иллюзий!.. Дядя готовил её для служенья самому себе!.. Как своё орудие!.. И не позволит ей покинуть его, ибо слишком много тайн ей доверено… И он решит, за кого ей замуж выйти…
И если вдруг она прогневает его, то превратят её в безумную фанатичку, каких много в их секте.
Дядя пока не принуждает её исповедовать новую религию, пророком которой он стал. Для продвижения его дел в судах и администрациях нужен ему ясный разум племянницы. Но что с нею будет, если вдруг он во гневе решит, что в ясном её рассудке нет ему больше надобности?..
Алла уже не сомневалась в последствиях его гнева. У неё беспощадно нивелируют сознание, превратив её в бесправное обезличенное существо. Дядя выдумал для этих существ уничижительные термины: «Бревно, колода, оглобля, полено и пень…» И все эти термины связаны с лесоповалом…
Безграничная власть над сектантами всё более дурманит рассудок дяди. Разве это не признак сумасшествия: считать бродячего торгаша лазутчиком?.. Дядя всё более непредсказуем и страшен… И вот теперь на него может повлиять Кузьма, и она больше не сомневается, что сей окаянный слуга использует своё влияние против неё. Ведь фавориты всегда очень ревнивы…
И всё-таки дядю она не покинет, ибо нигде не будут воздавать ей такие почести, как в его секте. Ведь Алла – кровная родня их кумира, идола. Кладут ей земные поклоны, благоговейно лобзают её руки… и она рада ощутить на себе отблеск его нимба. И она уповает на то, что унаследует она после его смерти его власть. И ради упованья этого готова она к борьбе и самому страшному риску…
7
В своей комнате хмурый Кирилл распластался в кресле у окна и мысленно ругал себя:
«Я – остолоп, олух!.. Ну, зачем я говорил Алле, что никогда её не полюблю и не женюсь на ней? Я ведь теперь чувствую, что хотела она выйти за меня замуж, а я опрометчиво и оскорбительно отверг её. А ведь брак с нею выгоден мне… И разве я теперь не вожделею к ней?..»