- -
- 100%
- +
Осокин аккуратно вытер салфеткою губы и, положив локти на стол, ответил:
– Я больше не балда, улетучилось из моих мозгов марево. Я понимаю ответственность и цель. Я уповаю на успех. И я не хочу возврата к прежней суете.
Чирков усмехнулся и грозно намекнул:
– У вас не будет рецидива или возврата к прошлому.
Осокин покорно закивал головой, и все глянули на него с хищным интересом… Чирков внезапно вскочил и стремительно удалился; слуги внимательно посмотрели на сотрапезников за столом…
18
В столовой все оцепенели; занавески на распахнутых окнах бурно колыхались под ветром. Внезапно раздался дальний раскат грома, а затем во дворе протяжно завыла собака. Лица сотрапезников за столом от воя овчарки сделались тоскливыми, а Кузьма довольно ухмыльнулся.
– Бдят мои пёсики! – воскликнул слуга.
– Очень хорошие челюсти у этих кобелей и сук, – мрачно пробурчала Агафья и зашаркала на кухню.
– Да, – опасливо подтвердил Кирилл, – челюсти и зубы у этих тварей гигантские. И рявкают они оглушительно. Эти паршивые лохматые звери треплют мне нервы. Если хозяин всерьёз печётся об охране, то использовать надо современные системы: телекамеры, датчики и лазерные электронные реле. Но когда намекнул я об этом хозяину, то он велел мне заткнуться и не вякать… Скажи, Кузьма: а теперь собаки заперты в своих конурах и будках? Я не хочу, чтобы стая этих кудлатых вампиров обглодала меня, оставив от меня только скелет.
Слуга ответил с дерзкой иронией:
– Собак не надо бояться, они здесь вышколены и вас не тронут. И псы – не шантажисты. И не станут они вас глодать, ибо привыкли к более качественным, калорийным и витаминным продуктам, нежели человечина. Конечно, самые лютые псы запираются на день в клетях и загонах. Но дрессированные овчарки шныряют вольно. Они с вами знакомы и не тронут вас в периметре усадьбы. Спокойно бродите, гуляйте по парковым аллеям. Но как только вы покинете означенный периметр, то бешено на вас бросится псиная свора. Даже сам хозяин покидает усадьбу только в машине или в коляске, запряженной цугом. Но гараж и каретный сарай запираются надёжно…
Кирилл дёрнул плечами и посетовал:
– Собаки расшатали мои нервы. И очень жаль, что нету здесь современных средств охраны.
Алла проговорила с недоуменьем:
– А я не понимаю, зачем вообще для охраны нужны столь изощрённые средства? Сторожа теперь похожи на бандитов и сколачиваются в шайки. Дозорные, патрульные псы ценятся дороже людей. Зачем все эти излишества?
И вдруг Осокин высказался, комкая в горстях салфетку:
– Олигархи полагают, что охрана бережёт их от народа, который ненавидит их. Так понимает их сознание. Но они подсознательно хотят, чтобы их охрана защитило общество от них самих.
Алла с усмешкой произнесла:
– Сомнительно!
– Не иначе – упрямо продолжил Осокин. – Вообразите могущественного человека, которому гарантирована полная безнаказанность за все безобразия и преступления, совершённые им. Такой человек опасается сам себя. Я уверенно утверждаю это, ибо я встречал таких людей. Я им с вежливой настырностью всучивал дрянные иконы. Во время торга окружали меня охранники, и часто я замечал у покупателя огромное хотенье пришибить, укокошить меня. Не своего хозяина охранники оберегали от меня, а совсем наоборот: меня – от хозяина! Властелины и могущественные богатеи подсознательно понимают, что их нельзя отпускать на волю, и поэтому сами себя окружают они вертухаями, как в лагерной, тюремной зоне…
Осокин на секунду умолк, и вдруг он заметил, как пристрастно и нервно взирают на него сотрапезники и бородатый слуга. Часть солнечного диска отразилась в зеркале, и Осокин внезапно ощутил себя не человеком, но одушевлённым прибором, который получает и впитывает сигналы из мирозданья, превращая их в людскую речь. И ощутил Илья, что его разум и плоть – уже не принадлежность мелкого спекулянта, алкающего только барышей, еды и пошловатых забав, но орудие, инструмент непостижных высших сил… И столь моментальными были все эти ощущенья, что его память не запечатлела их… И вдруг Осокин решил, что воле Провиденья он преобразился, обретя полное право на власть…
Алла встрепенулась от быстрых, но пристальных взоров пришельца, и он показался ей преображённым. Если прежде лицо гостя виделось ей банальным, заурядным и похожим на мышиную мордочку, то теперь его лик воспринимался медальной чеканкой. Алла наитием ощутила веру пришельца в его полные права на земную власть, и возникло влеченье к нему. С досадой она вспомнила, что почти согласилась стать невестой Кирилла. И вдруг ей подумалось о том, что её супружеские измены будут ей приятны. Она подивилась этим своим мыслям и ощутила себя незнакомкой для самоё себя…
Согбённый на стуле Кирилл внезапно был шокирован ощущеньем собственной ненужности. Он мысленно упрекал себя за то, что опоздал он с вестью о своей помолвке с Аллой, и, подозревая в себе трусость, он обозлился на Чиркова за его стремительный уход, не оставивший времени поговорить о будущем их родстве и свадьбе. Кириллу казалось, что если бы сказал он о помолвке в самом начале завтрака, то вёлся бы разговор на другую тему, и на пришельца не возложили бы важнейшую миссию по созданию догматики и теории для новой их религии.
А Кузьма со сладостью размышлял о том, что окажись он террористом, то лучшей ситуации для взятия всей этой оравы в заложники ему не сыскать. Здесь не нужны ему даже соратники, ибо его собаки никого не выпустят из усадьбы.
«Если бы только удалось мне лишить их телефонной и сотовой связи, – думал вожделённо слуга, – то высосал бы я из их церковной артели огромную сумму иностранной валюты и перестал бы им казаться покорным ничтожеством…»
Осокин неожиданно для себя прогундосил:
– Дарование, талант – это червяк, обитающий в нас. И если не будешь питать утробу червяка творческими достиженьями, то начнёт он пожирать твою собственную жизнь. Ведь любой Божий дар – одновременно и бремя.
И всем в комнате, даже самому Осокину, показался омерзительным его гнусавый и поповски-лицемерный голос…
Алле вдруг припомнился чернявый поп, певший в зелёной ризе на амвоне в пасхальную ночь. Багровел у попа огромный чирей на правой щеке; сочились гной и сукровица. И всё умиленье от праздничной ночи превратилось у юной Аллы в тошнотворное омерзенье. И теперь подобное омерзенье вызвал у неё ханжеский голос Осокина, но странно возрастало её чувственное влечение к пришельцу, и она дивилась этому.
Внезапно за окнами гавкнул пёс, и раскатилось гулкое эхо. Кузьма торопливо понёс на кухню грязную посуду; слуга старательно скрывал своё внезапное отвращение к интонациям пришельца…
Кирилл судорожно проглотил слюну и пискляво спросил:
– А вы не изволите, господин Осокин, сказать: какими будут этапы вашей богословской работы? Какую догматику вы предложите нам?
Осокин стремительно встал и ответил:
– К моему прискорбию, и сам я ещё не знаю этого. Меня буквально ошеломил сюрприз Романа Валерьевича.
Кириллу очень захотелось язвительно спорить с ним, но Осокин слегка поклонился в сторону Аллы и тихо обронил:
– Позвольте же мне уйти.
И она согласно покивала головой, и Осокин, супясь, пошёл восвояси; Кирилл же, осклабясь, сказал:
– А ведь я заметил, как плотоядно он смотрел на тебя. Он быстро оборзел и уже вожделеет к тебе. Надо его приструнить.
– Но как?
– Я пока не знаю, но я придумаю что-нибудь.
– Слушай, Кирилл: положение очень серьёзно. Фантазии, прожектёрство и ревность теперь неуместны. Нельзя нам дразнить и раздражать нового фаворита, пока к нему не остынет мой дядя. И нам, пожалуй, полезней всего помалкивать пока о нашей помолвке. Надо таиться и ждать развития событий, а потом действовать по обстоятельствам…
– Чересчур ты осторожна…
– Мой дядя опасен, балдея от власти. Теперь он больше полагается на собственные импульсы, нежели на разум.
– Всё это потому, что никто ему перечит. Даже ты, его племянница, не возражаешь ему.
– Теперь уже поздно препираться с ним. Надо было раньше артачиться, пока оставался он вменяем. Если не угодишь ему, то покличет он храмовых своих жандармов… и хана… начнутся репрессии… И ты, пожалуйста, говори тише…
– Почему ты решила, что его обозлит наш брак?
– Я теперь ни в чём не уверена. Не знаю, какое влиянье окажет на него пришелец. И зачем я только притащила сюда этого пройдоху?!
– Теперь уже поздно сетовать. Как поступать станем?
– Будем квохтать в угоду дяде. И льстить пришлому прощелыге. Посмотрим, что получится в итоге.
Кирилл наклонился вперёд и шёпотом предложил:
– Надо Чиркова к его пастве спровадить. Пускай из неё жгуты вьёт. Авось, и нам уделит он меньше вниманья… Так безопасней…
– Пожалуй, ты прав… Я попробую завлечь его в бараки и на плантации… Пускай забавляется этими олухами, будто кеглями… Нам облегченье…
И они разом встали и разошлись восвояси…
19
Слуга угрюмо расхаживал по просторной кухне и молчал; Агафья, склонясь с белым рушником на плече над раковиной мойки, шумно полоскала посуду. Капюшон на белом балахоне стряпухи лежал на её плечах. Наконец, Кузьма прислонился спиной к буфету и сказал:
– Я перестал понимать нашего хозяина. Я не ропщу, но зря он возвеличил этого бродягу. Теперь в нашем гнезде мне придётся обслуживать ещё одного постояльца. Ну, зачем рухнул на мой бедный хребет эдакий домочадец?..
Агафья, вытирая полотенцем руки, уселась на табурет и тихо пожурила слугу:
– Зря ты набычился. Умерить гордыню надо.
Он вспыльчиво отозвался:
– Здесь я только тем и занимаюсь, что смиряю свою натуру. Вьюсь, подобно ужу, угрю или ящерице. И скоро я здесь по хозяйскому повеленью бабочкой запорхаю. А ведь я – офицер-десантник и диверсант. С тяжеленным рюкзаком я сигал на парашюте с супер-малых высот. Я воевал с беспощадными мусульманскими партизанами. И вот теперь я стираю исподнее бельё, чулки и кальсоны; однажды попались мне даже бабские колготки вкупе с лифчиком. И колгочусь я здесь без каких-либо перспектив для себя…
– Но приближен ты к хозяину, – искусительно пробормотала она.
– Какая выгода мне от такой близости? Возможно, и кишат в нём великие замыслы, но почётного места для меня в них нет. Придётся мне лакеем бесконечно шастать за ним, внимать его распеканьям и лебезить. Ведь я уже стал заправским подхалимом!.. Ушёл бы я отсюда, да податься некуда… А разве ты, Агафья, довольна своим положением здесь?
И она хмуро ответила:
– Сам ты чуешь, что я не довольна. И я не прочь изменить участь. И тебе, очевидно, постыла такая судьба.
– Но мне уютно в моей каморке, тепло зимой в моей келье. Работёнка, правда, очень тяжёлая, но в рейдах по тылам врага было несоизмеримо труднее. Спали в палатках с дырами от пуль и мин… Но меня здесь удручает полная беспросветность. Подлизываюсь к хозяину, демонстрируя абсолютную верность, но нет даже намёка, что назначат меня начальником филиала. И ведь ты, Агафья, по воле хозяина рядишься в нелепые хламиды и балахоны, изображая чёрт знает кого! Разве не отвратно терпеть такое глумленье?!
– Чтой-то нынче ты раззадорился, – произнесла она и глянула на него настороженно и участливо. – Неужели не боишься поклёпов и доносов?
– А ты разве способна донести на меня? И какой прок тебе от навета?
– Ну, – усмехнулась она, – хозяин пуще верить мне станет. И, авось, возвеличит меня!
– Дальше кухни он тебя не допустит. И возьмёт после моей гибели нового камердинера. А вдруг мой приемник начнёт на тебя клеветать? Ведь он обязательно узнает, что именно ты уничтожила меня. Ты и сама всё это прекрасно понимаешь, ведь ты – не простая штучка! Нам не надо бодаться! Особенно теперь, когда появился у хозяина новый любимчик.
Агафья шипуче посоветовала:
– Пытайся задобрить пришлого хахаля.
– Я уже пробовал. Но сегодня вдруг он показался мне отвратительным за хозяйским столом, особенно омерзителен голос. И я боюсь сорваться и выказать пришельцу свою ненависть.
– Потерпи, казак, ради атаманского бунчука.
Кузьма метался по кухне и, махая руками, высказывался:
– Никаких прав у нас нет! Жалованье мизерное! Надрываемся мы, в сущности, за кров и пайку харчей!.. И знаешь, Агафья, мне кажется очень странным твоё поведенье. Многие твои поступки непостижимы для меня. Зачем ты здесь?.. Я в долгах, как собака в блохах; здесь я хоронюсь от кредиторов, которые меня укокошат, если отыщут. Ни кола, ни двора у меня нет, а я не хочу снова оказаться бездомным бродягой и ночевать на вокзалах, погостах и мусорных свалках. У меня нет мирной, гражданской профессии, а бывших офицеров теперь навалом, их телами хоть запруды строй. А ты, Агафья, – великолепный стряпуха, и могла бы ты заниматься кулинарией в самых фешенебельных ресторанах и ночных клубах, получая достойный гонорар… Почему торчишь ты в этом осином гнезде, зачем застряла тут?.. В армии учили меня шпионажу и основам анализа информации. Сопоставил я сведенья о тебе и решил, что карабкаешься ты к очень высоким постам в нашей треклятой доморощенной церкви.
Кухарка порывисто и бодро встала с табурета и с улыбкой молвила:
– Говорят, что в прошлом ты кропал трагедии в стихах. А теперь у тебя вдруг прорезался дар юмориста или сатирика. Но толку мало от излияний. И всё-таки в одном ты прав: я хочу тучного урожая. Пожалуй, я доверюсь тебе, посвящу в свои замыслы. Но я это сделаю только в том случае, если ты не оскорбишься правдой, которую я сейчас выскажу о тебе. И я, поверь, сумею распознать притворство. Не пытайся свою обиду скрывать…
Он ринулся к окну, повернулся к Агафье спиной и, скрестив руки на груди, ответил:
– Я согласен без обиды выслушать всё то, что намерена ты мне сказать.
Она говорила, шествуя медленно и плавно по кухне:
– Ты великолепно чуешь опасность; бесценно на войне такое звериное свойство. Но ты, мой ангел, сначала действуешь и только потом думаешь. В бою, давя бездумно на курок автомата, ты супостата насмерть сражаешь. А труп для тебя безвреден. Но в мирной жизни после твоих враждебных и опрометчивых поступков соперник остаётся невредим, и в отместку делает он тернистыми твои жизненные тропы…
И Кузьма, взирая в окно, перебил её:
– Ведь ты, Агафья, в школе не обучалась. А говоришь складно, даже витиевато. И где же тебя натаскали в ораторстве?
– В моей деревне, – отвечала она, – всегда говорили правильным языком, без жаргонных примесей. И я прочитала уйму старых книг с кулинарными и душеспасительными рецептами. И были эти книги написаны безупречным слогом.
– Вот как, – буркнул он и повернулся к ней лицом.
И она, глядя ему в переносицу, сказала:
– Осокин мускулистый и жилистый, хоть и тощий. У него – богохульное ремесло, ибо все торговцы иконами совершают святотатство. Он – такой же неприкаянный, как и мы…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.