Zамороченные. Детектив

© Андрей G, 2020

ISBN 978-5-4490-0081-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Обморок

Обморок —

внезапная потеря

сознания.

Дубинку я купил в магазине спорттоваров «Богатырь» на пересечении Ленина и Красноармейской. Вернее, это и не дубинка даже, а «эспандер плечевой универсальный», как значилось на этикетке, но я сразу понял – то, что надо. Лежала она там, где Слон и говорил, на верхней полке, почти у самого потолка, за баскетбольными мячами и боксерскими перчатками, будто прячась от обычных посетителей-спортсменов.

Меня дожидалась.

Нам ведь оружие иметь запрещено, ну, то есть, устав караульной службы университета (или как он там еще называется) вопрос этот как-то стыдливо обходит, а здесь – железная пружина диаметром сантиметра в четыре – двумя руками еле-еле согнешь, и с обоих концов красные пластмассовые ручки. Вроде, спортивный снаряд, а если завернуть в журнал или газету, и вовсе не заметит никто, подумают, идет себе студент со свернутой в рулончик прессой в руке. А если такой дурой – да, по башке – мало не покажется. И когда ощущаешь ее уверенную тяжесть, по гулким пустынным коридорам разгуливать не так уж страшно.

Чувствуешь себя настоящим bodyguard.

Это Слон так выразился.

Покачав ее в руке.

Санычу мое приобретение тоже понравилось.

– Ну, и дура! – так и сказал он уважительно.

Попытался сразу пристроить дубинку к себе. Он, по-моему, все наше имущество наивно считает совместным. Я не спорю. Осмотрелся придирчиво с ног до головы, сунул за пазуху, но из рукава она благополучно вывалилась, потому что слишком тяжелая, а внутренние карманы в его куртке принципиально не предусмотрены. Видимо, чтобы пилоты не проносили на борт что-нибудь запретное.

Типа дубинок.

Саныч круглый год ходит в знаменитой (как он уверяет) короткой, по пояс, нейлоновой МА-1 или, если официально и полностью, «Куртка, Лётчики, Средний тип человека MA-1 (MIL-J-8279)». Вот сейчас, хоть на улице, вроде, уже и весна началась, но все еще – сибирский мороз, он – в этой самой куртке. Пропитана водоотталкивающим составом и рассчитана на температуру от 0 до 60 градусов по Фаренгейту (от -18 до +15 градусов Цельсия). Их выпускают аж с 1950 года для американских военно-воздушных сил, с тех пор, как америкосы стали летать на реактивных истребителях и надобность в тяжелых кожаных тулупах с овчинным воротником отпала, от холода на высоте 8000 метров они все равно не спасали. Сначала меховой воротник достался по наследству и синтетическим курткам, коей является и МА-1, но скоро его заменили на трикотажный, потому что меховые, как выяснилось, мешают парашютным стропам и время от времени, будто бы, даже эти стропы запутывают.

Я теперь специалист по летным курткам почище модельеров американских военно-воздушных сил.

– Посмотри, какой дивный цвет, – говорит обычно Саныч, поглаживая сам себя по бокам.

«Дивный» в его устах звучит, как что-то уж совсем из ряда вон выходящее. Цвет – его гордость. Он «midnight blue», «полночный синий», а это, по словам Саныча, значит, что куртка – одна из самых первых и, возможно, в ней еще в корейской войне кто-то воевал. «МА-1» не знают сноса. Саныч уверен, что они вечные.

«Alex А. Kotoff,» – написано на шевроне, только это вряд ли может быть пилот, потому что это имя и фамилия Саныча.

Оказывается, еще до Вьетнама, о котором, пожалуй, все знают, в начале пятидесятых США успели пострелять на стороне южных корейцев против северных. После Кореи Пентагон перешел на «sage green», «шалфейный зеленый», а еще позже (с 1960 года) добавили яркую подкладку «indian orange», «индийский оранжевый», чтобы сбитый пилот мог вывернуть куртку наизнанку, и свои его быстренько заметили с воздуха.

У Саныча подклад неопределенного серо-зеленого цвета, которому красивого названия, видимо, не успели придумать. Зато эмблемы ВВС США на обоих рукавах (с 1960 года их убрали вовсе). Карман на рукаве (под сигареты), здесь же, на рукаве – патронташ для карандашей и ручек с похожими на пули заостренными капюшончиками сверху каждого отделения (чтобы карандаши не мазались и чернила не пачкали форму), специальные петли на груди для кислородной маски и провода радиосвязи (эти аксессуары потом решили отделить от куртки) и боковые карманы расположены так, чтобы пилот не разгуливал по взлетной полосе, держа руки в карманах, как какой-нибудь гражданский.

Есть еще хитрый знак, по которому можно отличить настоящую МА-1 от поддельной: черно-белый ярлык с тремя полосками вшит внутрь левого кармана.

– Слышишь, левого! – благоговейно произносит Саныч, будто открывает мне военную тайну. – Другой такой куртки у нас точно нет. Ну, может, в Москве. Или в Питере. Здесь она точно – единственная.

Когда я поехал поступать, мама посоветовала всех новых людей, цифры, события, чтобы не запутаться, записывать в блокнот. Куртка значилась там на первой странице.

– Потом, конечно, ты и так все запомнишь, – сказала она. – Но в первое время будет гораздо проще, если в любой момент можно будет заглянуть в свои записи.

Мама у меня учительница математики, и знает, что говорит. У нее каждый год по тридцать новых лиц в классе, и почти всех учеников она знает по фамилии. Перед моим отъездом из дома мама раскрыла профессиональный секрет, как отец дАртаньяна, провожая его в Париж, вместе с напутствиями снабдил его еще и склянкой с живительным бальзамом. Лошади, конечно, у нас не было, и взамен я получил билет на поезд в одну сторону.

Про куртку я записал целый абзац, настолько важным мне казалось это знать:

«Куртка, Лётчики, Средний тип человека MA-1 (MIL-J-8279) 0—60 по Фаренгейту (от -18 до +15 Цельсия), используется военно-воздушными силами США с 1950 года, Корея – синий (midnight blue), Вьетнам – зеленый (sage green), подкладка – оранжевый (indian orange). Патронташ на рукаве, петли на груди для кислородной маски, карманы, чтобы в них нельзя было засунуть руки. В левом кармане ярлычок с тремя полосками. Уникальн.»

Чтобы больше не экспериментировать с такой уникальной вещью, как МА-1, Саныч взвешивает дубинку сначала на обеих ладонях, потом на одной, потом крутит, как копьем в фильме «Dragon Fist» с Джеки Чаном (1979 год), наставляя воображаемым острием на меня и возгласом «Оп-па!», потом перекидывает из руки в руку, потом пытается удержать на весу двумя пальцами и, наконец, роняет прямо себе на ногу.

– Тьфу, ты, – морщась и потирая ушибленное место, говорит Саныч. – Забирай. Ну, ладно, я буду авиация, вернее даже, легкая авиация, а ты – так уж и быть – тяжелая артиллерия.

Достает из наколенного кармана штанов сложенный вчетверо журнал «Soldier of Fortune» и, аккуратно завернув в него дубинку, возвращает ее мне. Закамуфлировал, как сам потом выражается.

Вернее, нет. Сначала пролистывает журнал, безмолвно шевелит губами, будто читая что-то, хмурит брови и говорит:

– Важные записи тут, конечно, но ладно, для тебя ничего не жалко, отдашь потом, только не потеряй.

Если бы позволяли правила орфографии, я бы вообще его речь писал без запятых, он всегда так разговаривает, будто торопится куда-то.

Где уж он берет этот «Soldier of Fortune», ума не приложу, я, по крайней мере, ни в киосках «Союзпечати», ни на книжных развалах такой ерунды никогда не встречал. Раз из любопытства я взял почитать, но заскучал где-то между статьями «Расправиться с максимальным эффектом» и «Будильник – непобедимое оружие душмана». Саныч говорит, что это знаменитое издание американских наемников, соврать, что привозят прямо из Америки было нельзя – журнал-то на русском – поэтому мне была рассказана легенда о каком-то там братстве десантников, которые доставляют специализированную литературу в нашу глушь из столицы.

Расспрашивать подробнее я не стал, чтобы не смущать, видно было, что история еще сырая и придумана на ходу. Саныч делает вид, будто у него этих журналов целая кипа, выворачивает наизнанку, чтобы обложки не было видно. А на самом деле их всего-то три. Три, ей-богу, не вру. Как-то, когда его не было дома, я делал уборку и нашел их, любовно сложенные в папку у него в тумбочке. Номера 2,3 и 12, и все за 1994 год. Тот, что он дал мне обмотать дубинку, был, к примеру, за декабрь 94-го.

Саныч старше меня на три года и кажется мне таким умудренным жизнью, что дальше некуда. Он откуда-то издалека, чуть ли не из Казахстана. Учится на четвертом курсе физфака, потому что никуда больше поступить не смог, но ему на это совершенно наплевать, дать сыну высшее образование хотели родители, а сам Саныч уверен, что после универа непременно пойдет в армию, и именно в этом и есть его настоящее предназначение. Естественно, в воздушно-десантные войска. Кроме пресловутой МА-1 почти всегда носит армейскую линялую серую майку, камуфлированные штаны с карманами на коленях и джинсовую бейсболку с длинным козырьком. Он стрижется под расческу, и почему-то вырастил светлую бородку клинышком.

Десантников с бородой я, если честно, никогда не встречал.

Завербоваться в университетскую охрану – это идея Саныча. У него какие-то связи в профкоме, и, как он сказал, придя однажды в крайнем возбуждении, именно там ему «слили информацию» о возможности «на халяву поднимать реальные деньги». Слон сразу отказался.

Вообще, друг Саныча – это именно Слон, они с ним в одной комнате три года живут, а меня только в этом году подселили. Третьим. Потому что на двоих там было слишком много жилплощади.

Слон – маленький, чернявенький и в очках, и прозвище у него вовсе не от слоновьей комплекции, как вы, наверное, уже поняли, а потому, как он сам объясняет, что много слоняется по университету. Как его на самом деле зовут? Понятия не имею. Честно. Слон – эстет, читает Шекспира и Шиллера в подлиннике.

Я бы тоже так хотел.

Он знает два языка, английский и немецкий, и даже, как рассказывает, переводит фильмы. Его послушать, так это именно он вещает тем самым знаменитым гнусавым голосом. По крайней мере, у нас в комнате есть, пожалуй, единственный на все общежитие видеомагнитофон «Sharp» и куча кассет у платяного шкафа. Такое ощущение, что Слон-то, уж точно, все их пересмотрел. И не только их.

– Странная штука, – говорит он, к примеру. – Вчера в порнухе главная героиня была – ну, вылитая студентка с нашего журфака.

Ладно, такие заявочки, но ведь он делает вид, что без него вся фабрика грез, как минимум, объявила бы забастовку. Вид глубокомысленный, глаза, по обыкновению, красные, очки спускаются на самый кончик носа.

– Джеки Чан, говорят, скоро выпустит фильм в Голливуде.

У Слона это называется «вести интеллектуальную беседу». Он так и говорит нам, будто снисходя со своей каннской пальмовой ветви:

– Ну, что, парни, затянем интеллектуальную беседу?

Он, Слон, вообще всегда странно выражается. И это его протяжное «парни», и «беседа», думаю, не довели б его до добра, разговаривай он так в коридорах нашего малоинтеллектуального общежития. Если б не Саныч.

В блокноте я записал:

«Саныч – физ. фак, 3 курс, каратист, Слон – фак. романо-германской филологии, 4 курс, ботаник»

Джеки Чан – любимый актер Саныча.

– Техничный и без пафоса, – говорит о своем кумире сам Саныч.

Фильмографию он знает наизусть и, кажется, подними его среди ночи, назовет без ошибок и «Big and Little Wong Tin Bar» (1962 год), первую кинематографическую работы Джеки, и даже, скажем, какой-нибудь «The Himalayan» (1976 год), в котором у знаменитого китайца крошечное камео. На стене у Саныча, естественно, плакаты. «Drunken Master» (1978 год) и «Armour of God» (1986 год) – эти работы каждый пацан знает.

Это я сейчас свободно сыплю названиями, а поначалу ведь учил серьезнее, чем к семинарам готовился. Тут надо учесть еще и то, что Джеки Чан, между прочим, начиная с самого дебюта, каждый год в трех-четырех-пяти лентах снимался.

В моем блокноте пять страниц посвящено одному только перечислению названий, на русском и на английском.

Попробуй, запомни.

Настоящие фанаты именно так и делают.

Саныч занимался и карате, и кунг-фу. Он с легкостью жонглирует терминами, рассказывая об истории и школах боевых искусств, и фильмы «шаолиньского» цикла смотрит так внимательно, будто шедевры мирового кинематографа, и в такие моменты его лучше не трогать. Пару раз я видел, как Саныч, смешно пыхтя становился в какие-то стойки и делал, как он утверждал, дыхательные упражнения, а однажды даже продемонстрировал «йоко-ту-би-гири», так он называл удар ногой в сторону в прыжке. Во время этих экспериментов Саныч всегда имел вид насупленный и самодовольный.

Я долго думал, что это одни понты.

Пока к нам не пришли «местные».

«Общага» у нас стремная, то есть такая, где в любое время дня и ночи шастает всякая шантрапа, и всегда есть шанс нарваться на вражеский кулак. Такие персонажи – закачаешься. Ночью в темном переулке ни с кем из них я добровольно бы точно не стал встречаться.

Был Казбек, кажется, дагестанец, с прической а-ля Элвис Пресли и в вечном синем с тремя белыми полосками «адидасовском» костюме, который непременно насиловал каждую появившуюся новую симпатичную первокурсницу, и все ему сходило с рук, потому что, как рассказывали, его папаша заправлял в нашем захолустье кавказской мафией.

Был Зуй, тип с пудовыми кулаками и микроскопическим мозгом, трезвый – милейший улыбающийся идиот, зато стоило ему выпить, и на ушах стоял целый этаж. Зуй никого не узнавал и норовил уничтожить весь мир, и как-то даже оторвал от стены пожарный гидрант, после чего все обитатели близлежащих комнат полночи героически спасали свои жилища от потопа.

Был Серега Колодин по кличке Колода, который, как шептали у него за спиной, водился с серьезными бандитами. Памятен случай, когда Колода с приятелями отловил у туалета длинноволосого студентика-филолога с французского отделения из местных и предложил ему постричься. Студентик оказался, хоть и хипповатый, но не робкого десятка, ответил дерзко, за что был бит нещадно. Часть волос у него повыдергали прямо с кусками скальпа, была «скорая», милиция, и Колода чуть не сел, пару месяцев проведя в СИЗО, но потом объявился снова, сияющий и невозмутимый.

У меня в блокноте записано:

«Казбек – насильник, Зуй – пьяница, Колода – криминальный авторитет».

Но это все были наши, общажные, которых нам и бояться-то, вроде, не следовало, внутренние разборки всегда рано или поздно заканчивались миром. «Местные» считались силой неведомой и оттого гораздо более страшной.

Они постучали часов в шесть вечера, было еще не поздно. Оба в черный кожаных куртках, но один – крепкий, почти квадратный, а второй – долговязый, с мутными остановившимися глазами. Крепкий сходу заехал мне в нос, и, после того, как я отлетел вглубь комнаты, они вошли.

– Че, в натуре, беса гонишь?! – сказал крепкий, взглядом обшаривая стены и, размахнувшись, саданул мне ногой поддых.

Со стены на него косились Джеки Чан из «Drunken Master» (1978 год) и Джеки Чан из «Armour of God» (1986 год). Крепкий досадливо рванул за бумажный угол того мастера, что был «пьянее» и пнул меня еще раз.

– Смотри-ка, еще и каратист попался! Тьфу ты! Как тюфяк!

Мутноглазый в это время залез в шкаф и широким жестом вывалил оттуда вещи. Я понял, что меня банально грабят.

– Пацаны, – пролепетал я с пола. – Давайте, договоримся.

– Ха, он договориться хочет, сука, – насмешливо сказал мутноглазый.

Он уже прикидывал на себя какой-то свитер. Свитер ему, видимо, не подошел, и он принялся мерить «Куртку, Лётчики, Средний тип человека MA-1 (MIL-J-8279)», тихонько чертыхаясь, не в силах спьяну сразу попасть руками в рукава. Такого святотатства судьба не вынесла. Крепкий пнул меня еще раз, и в этот момент в дверь тихонько постучали.

Тук-тук-тук.

– Кто это? – спросил крепкий, ухватив меня за волосы. Я помотал головой.

Тук-тук-тук.

Мутноглазый пошел открывать, и тут Саныч выбил дверь ему прямо в лицо. Он так и влетел в дверной проем в прыжке с вытянутой вперед ногой в клубах цементной пыли и обломках деревянного косяка. Как в фильме «Fearless Hyena 2» (1983 год). Кажется, именно там герой таким образом навещал притон каких-то очередных негодяев.

Это было настолько эффектно, что крепкий отпустил меня, попятился, и сел на жопу где-то в районе подоконника.

– Ой, – смешно выдохнул он и, пытаясь отползти еще дальше, засучил ногами по полу.

Его товарищ тихо стонал, погребенный под дверью, на которой стоял Саныч в боевой стойке.

– Уф-ф, – весело сказал Саныч, утирая пот со лба. – А я думал, лишь бы они тебя вперед не отправили. Прости, брат, пришлось рискнуть.

За спиной у Саныча маячили, кажется, и Серега Колода, и Зуй, и еще кто-то. И так уютно мне стало от этого «прости, брат», что, отняв от лица окровавленные руки и посмотрев на них внимательно-внимательно, я немедленно отрубился, а отрубаясь, как во сне, заметил только, как в комнате образовался ураган из рук и ног, двигающийся к подоконнику.

Основную часть марлезонского балета я пропустил.

Не хочу даже предполагать, и не спрашивал никогда, что стало с крепким и мутноглазым, но после этого я их больше никогда не видел. Очнулся я на кровати, когда Слон, как медсестра, заботливо менял у меня на лбу влажный компресс.

– И часто у тебя такое? – спросил Слон.

На соседней кровати аккуратно разложена МА-1, будто еще один раненый. Оторванный край «Drunken Master» приклеен на место, да так, что шов даже с близкого расстояния незаметен. Саныч деловито ремонтирует дверь, в руке – молоток, во рту – гвозди.

– Нечасто, – сказал я. – Только, когда кровь увижу, а так – никогда.

– Ясно, – сказал Слон. – Swoon. Обморок. Это злые духи голову морочат. Во всех мифологиях мира есть подобные истории. Говоря медицинским языком – обморок вазодепрессорный. Такие обычно у быстро растущих молодых организмов случаются.

Кажется, Слон знал все и обо всем.

– Я не организм, – сказал я.

И выдал. Про то, что, как минимум, каждый третий представитель человечества хотя бы раз в жизни испытывал на себе, что такое обморок. Что причиной могут быть и болезни сердца, и повышенное внутричерепное давление, и отравление. И что кратковременные потери сознания бывают при черепно-мозговых травмах и при эпилепсии. Выдал, как напугал всю семью, когда впервые грохнулся в обморок еще в детском саду, увидев, как хлещет кровь из моего собственного разбитого при беготне носа. Как я всегда предчувствую это за несколько секунд. Как подступает к горлу дурнота, а перед глазами расходятся радужные круги, сердце стучит в висках и кажется, будто погружаешься под воду. А потом темнота.

Когда я закончил, в комнате была полная тишина, и слышно, как передвигается секундная стрелка висящих на стене часов. Секунда-две-три-четыре-пять-шесть-семь.

Со звоном покатились по полу выплюнутые Санычем гвозди, и он сказал:

– Ты глаза закрой, я тебя умыться свожу, а то весь в кровище. Увидишь себя в зеркало и опять вырубишься.

А Слон произнес задумчиво:

– Ничего себе приход… И никакая marihuana не нужна…

Так мы стали друзьями.

Голос у Слона, и правда, похож на перевод видео, монотонный и чуть гнусавый, но, если я зажимаю себе нос, получается не хуже. Про фильмы, может, он и врет, но Слона, на самом деле, кажется, знает каждый, когда он идет по институтскому коридору, ему приходится столько здороваться, что лучше выходить минут за тридцать до назначенного времени.

Так вот, вербоваться в охрану Слон отказался. Сказал просто:

– Саныч, как ты представляешь меня на этой пролетарской должности?.

Саныч не представлял.

Поэтому на пролетарскую должность пошел я.

В службе безопасности какой-то лысый потрепанный мужичок в пиджаке с засаленными едва ли не до дыр локтями, как потом выяснилось, ее начальник, осматривал нас, как покупатель лошадей, разве что на зубы не взглянул. Видимо, остался доволен, задал какие-то формальные вопросы, типа, знаем ли мы, какие телефоны у службы пожарной охраны и службы газа, и уже через час мы были приняты.

– Оружие, – сказал мужичок, – вам не полагается, но, вон какие вы здоровые ребята, с любым и без оружия справитесь.

И довольно рассмеялся.

Деньги, кстати, были вовсе не великие, так, гроши какие-то, но и обязанности наши оказались – не бей лежачего. Раз в трое суток обойти в поисках злоумышленников все аудитории, все запереть и сдать ключи ночному сторожу. Формально наше дежурство продолжалось с шести до десяти часов вечера, но на самом деле, чтобы не соврать, на все про все мы тратили часа полтора, не больше. Плацдарм, в принципе, небольшой.

В 18:00 встречаемся на вахте на первом этаже, у входной двери, берем у сторожа тяжелую связку ключей и начинаем обход. Аудитории №№100, 101, 102, 103, 104, 105 – маленькие, в каждой мест тридцать, не больше. Здесь всегда много мусора, смятые страницы тетрадей, пустые сигаретные пачки, яблочные огрызки, но это не наша забота.

Утром приходит уборщица.

Закрываем, закрываем, закрываем. Вся процедура, если не заходить в аудитории, а только заглядывать, занимает пятьдесят шагов.

Я подсчитывал от скуки.

У меня хорошая память и с арифметикой никогда не было проблем.

По лестнице на второй этаж. Здесь уже не все так просто. Очень скоро мы знали, как Саныч выразился, все университетские «эрогенные зоны», те кабинеты, которые не освобождаются, как все остальные, до шести вечера и, соответственно, доставляют нам определенное профессиональное беспокойство.

Все номера занесены в блокнот:

«205, 202, 200, 108, 320 – после 18-ти».

Аудитория №205. Допоздна заседают кришнаиты, поначалу не вызывающие никаких подозрений бритоголовые люди в ярких одеждах с немного безумными глазами. Эти громко пели и веселились, но ровно до оплаченного времени, всегда незаметно исчезали в половине десятого, а если и задерживались, увлеченные похожими на залихватские куплеты молитвами, достаточно было заглянуть и многозначительно посмотреть на часы.

– Не такие уж они безобидные, – задумчиво сказал Слон, когда мы ему рассказали о 205-ой.

Слон у нас считается специалистом по религиям. Религиоведом, так сказать. На первом курсе, как рассказывают, он чуть ли не месяц кормился в общине кришнаитов. Времена были голодные, а у этих солнечных детей Кришны всегда на столе был рис с изюмом или какими-нибудь индийскими специями. Главное, было завернуться в цветастое китайское банное полотенце, которое в те дикие времена вполне сходило за сари, и непременно разуться на входе.

Правда, прежде чем лопать, выхватывая прямо руками самые аппетитные куски, нужно было выслушать «харе кришна, харе кришна, кришна кришна, харе каре, харе рама, харе рама, рама рама, харе харе» ровно сто раз.

Так, по крайней мере, гласит легенда.

На этом обленившийся от халявного риса Слон и спалился. Обычно он считал, сколько раз произнесли мантру его гостеприимные кормильцы, аккуратно загибая пальцы за спиной, а тут вдруг сбился со счета. И бросился к мискам, когда священное стихотворение прозвучало лишь в 89-й раз. Оправдываясь, Слон сослался на Каббалу, неуклюже опрокинул блюдо с, если честно сказать, опостылевшим уже рисом и, чтобы окончательно загладить вину, сложил руки перед грудью и смиренно произнес «Аминь!».

В ходе короткого, но агрессивного расследования выяснилось: мало того, что никто, оказывается, не приглашал на ритуальные пляски наглого очкарика, он – вовсе не кришнаит, а очень даже наоборот, не знает простейших мантр, да еще и попахивает алкоголем. В общем, обалдевшие кришнаиты натуральным образом обшмонали Слона, вытащив из потайного кармана фляжку с коньяком (который тут же торжественно и вылили в огонь) и пообещали, если увидят еще раз, непременно накостылять, несмотря на весь пропагандируемый пацифизм.

Этот жизненный опыт давал Слону полное право философствовать таким образом: «Ложь и правда, как и добро со злом – вещи относительные. Один человек дал обет говорить только правду. Однажды мимо него пробегал другой человек, за которым гнались разбойники. Он попросил: „Пожалуйста, не выдавай меня, не говори, в какую сторону я побежал, иначе меня убьют“. Когда приблизились разбойники, человек решил не нарушить свой обет и сказал правду. В результате беглеца догнали и убили, правдолюбец же попал в ад. В таких случаях обман ради блага оправдан.»

Вроде, это старинная индийская притча, которую Кришна рассказывал своему другу Арджуне.