Перелом в Отечественной войне 1812 года

© С. Г. Асфатуллин, 2023

ISBN 978-5-4496-5388-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Глава 1. Оставление Москвы

Наступила роковая минута: совет в Филях. Кутузов объявил общие потери в Бородинском сражении, указал на неудобства немногих оставшихся позиций и напомнил: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну, но по уничтожении армии, и Москва и Россия потеряны». Затем предложил на разрешение главный вопрос: «Ожидать ли нападения в неудобной позиции или отступить за Москву?» Начались жаркие прения. … Выслушав различные мнения, фельдмаршал закончил заседание следующим решением: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, что ответственность обрушится на мне, но жертвую собой на благо Отечества». Сказав, он встал со стула и присовокупил: «Приказываю отступать»1.

Когда Толь подал мысль стать на Воробьевых горах параллельно Калужской дороге, чтобы избегнуть отступления городом… Кутузов, опровергая его, сказал достопамятные слова: «Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо оно спасёт армию. Наполеон подобен быстрому потоку, который мы сейчас не можем остановить. Москва – это губка, которая всосёт его в себя». Эту губку трудно будет ему выжать»2.

Эту дальновидную мудрость Кутузова подтверждает в своих воспоминаниях и Михайловский – Данилевский: «Надобно идти по Московской дороге, сказал князь Кутузов. – Если неприятель и займёт Москву, то он в ней расплывётся, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу»3.

Именно так и получилось впоследствии. Даже военный генерал-губернатор Москвы Ростопчин позже признался: «При этом случае он оказал мне большую услугу, не пригласив меня на неожиданный Военный совет; потому-что я тоже высказался бы за отступление, а он стал бы впоследствии ссылаться на моё мнение, для оправдания себя от нареканий за отдачу Москвы»4.

…Артиллерия и обозы стояли недвижимы из-за стеснения на Дорогомиловском мосту. Тогда Милорадович послал лейб-гусарского полка штабс-ротмистра Акинфова сказать Мюрату, что если французы хотят занять Москву невредимою, то не должны наступать быстро и дать нам спокойно выступить из неё со всею артиллерию и обозами; иначе Милорадович перед Москвою и в улицах будет сражаться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины. Наполеон утвердил соглашение Мюрата с Милорадовичем и прибыл на Поклонную гору»5.

Вильсон даёт в своём Повествовании подробности: «Милорадович разрушил деревянный мост через Москву-реку, и Мюрату пришлось переправляться вброд. Около двух часов пополудни он вошёл в город и направился к Кремлю, из которого неожиданно началась частая ружейная пальба. Поначалу столь внезапное нападение вызвало изрядное замешательство, но вскоре выяснилось, что сие есть не более, чем отчаянное действие нескольких случайно оставшихся, кои предпочли покорной сдаче неизбежную смерть. На ехавшего впереди Мюрата с фанатичной яростью набросились несколько человек из простонародья. В перехваченном его письме к королеве Неаполитанской он пишет: «Никогда ещё за всю свою жизнь не подвергался я толикой опасности, однако же, к счастию, при мне были два орудия, кои незамедлительно открыли картечный огонь; я был спасён, и нападающие рассеяны. Но один из сих дьяволов набросился на ехавшего верхом инженерного полковника, повалил его наземь, ударил ножом в спину и пытался задушить, вцепившись ещё и зубами ему в шею, пока окружающие не пришли в себя и не выбили ему мозги». Около трёх часов пополудни, также через Дорогомиловское предместье, прибыл Наполеон с гвардией и был немало поражён царившим вокруг безлюдьем. …Терпевших столь долгие лишения солдат невозможно было удержать, и под покровом ночи, вопреки угрозам и наказаниям, в городе начались всякие бесчинства. С наступлением темноты в нескольких кварталах вспыхнули пожары. Почти одновременно запылали десять тысяч лавок на рынке, казённые магазины фуража, вина (тринадцать миллионов кварт), водки, воинских припасов и пороха. Однако Наполеон ещё тешил себя мыслию, что пожары возникли случайно или из-за нарушения дисциплины. Он даже не подозревал о систематических поджогах, задуманных с отчаянной смелостью и исполненных с небывалой в истории неустрашимой отвагой»6.

Служивший тогда в русской армии прусский офицер Карл фон Клаузевиц, ставший после войны весьма известным военным теоретиком, записал: «Французам потребовалось 12 недель для того, чтобы от Ковно дойти до Москвы, что составляет всего только 115 миль; из выступивших из Ковно свыше 280000 человек достигло Москвы не более 90000»7. (Но находясь там, Наполеон подтянул в Москву ещё около 30 тысяч подкреплений – авт.).

Участник большинства событий и первый официальный историограф этой войны Михайловский – Данилевский записал о более ранних событиях, предшествовавших сдаче Москвы: «15 июля по заранее разосланным повесткам дворянство и купечество съехались к 8 часам утра в Слободской дворец. Дворянам был прочитан Манифест, после чего граф Ростопчин, указывая на залу купечества, сказал: «Оттуда польются миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя». Тут же было решено собрать в губернии 80000 ополчения (по 10 человек со ста душ), вооружить их и снабдить одеждой и провиантом. …Слёзы навернулись на глазах государя, и его величество написал в тот же день графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве, одна сия губерния, даёт десятого с каждого имения, что составит до 80000, кроме поступающих охотою из мещан и разночинцев»8.

Барклай де Толли, а потом и Кутузов весьма рассчитывали на огромное число московских ополченцев. Кутузов писал Ростопчину из Гжатска: «Вызов 80000 сверх ополчения, вооружающихся добровольно сынов Отечества, есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к начальнику, их оживляющему. Вы, без сомнения, оный поддержите так, чтобы армия могла …ими воспользоваться, и тогда прошу вас направлять их к Можайску»9. 80 тысяч почти равнялось бы численности русской армии на тот момент.

В ответ же на просьбу Кутузова присоединить к армии кадровые воинские резервы, государь прислал отказ: «О присоединении от князя Лобанова – Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невозможным, по неготовности ещё сих полков, а особливо по необходимости иметь устроенное войско для образования и содержания нового рекрутского набора, …без чего и самый сбор рекрутов учинится невозможным».

И порекомендовал ему задействовать московское ополчение: «Московская сила, с приписанными к ней губерниями, составляет до 80000 человек, кои, не переменяя ни своего предназначения, ни одежды, могут весьма служить в армиях, даже быв размещены при регулярных полках».

Правда, генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин в своих «Записках» 1832 г. приводит в разы меньшее число рекрутов, полагающихся с Москвы и Московской губернии: «Десятый человек с населения представлял итог в 32000 человек, снабжённых продовольствием на 3 месяца»10. Кто-то из них явно лукавит… Впрочем, в «Записках» Ростопчина прослеживается его легковесное отношение к тяжёлым хозяйственным вопросам снабжения армии всем необходимым. Так, на стр. 79 написано: «На другой день, в 8 утра, я получил от Кутузова второе письмо, где слегка упомянув о сражении, (будто бы) выигранном накануне, он говорил о своей решимости возобновить бой и умолял меня прислать как можно больше повозок для перевозки раненых, а также сколь возможно более пушечных зарядов и ружейных патронов. Всё это было отправлено к нему в продолжение двух часов времени». За два часа можно успеть организовать и отправить максимум сто повозок, а для громадного числа раненых после Бородина их требовалось почти десять тысяч. В воспоминаниях многих участников отмечено, что тысячи раненых вынуждены были пешком плестись от поля Бородинского сражения до Москвы. Да и ратников, Москва и Московская губерния выставила фактически, только 25834 человека11. Думаю, эти два события и послужило мощным толчком к решению оставить вторую столицу без генерального сражения.

Только всеобщее доверие позволило Кутузову решиться на оставление Москвы без боя, поставив своего императора уже перед фактом. Отступление было столь стремительным, что в городе осталось не вывезенным военного снаряжения на целую армию. Никому другому такого бы не простили.

В 1812 году по предписанию Александра I началось расследование «потери казенного имущества, нашествием неприятеля причиненной». Расследование продолжалось несколько лет и закончилось лишь в 1817 году. Александр I, получив предварительные сведения о потерях артиллерийского имущества, 18 марта 1813 года писал военному министру А. И. Горчакову: «Не мог оставить я без замечания при рассмотрении сих ведомостей, невероятной баззаботливости артиллерийского начальства к сохранению, или даже к истреблению трофеев, бывших в Арсенале, на что не надобно было ни чрезвычайных мер, ни большого времени”12.

Большая часть вины за это лежит, всё же, на генерал-губернаторе Москвы Ф. В. Ростопчине. Он должен был собрать ополчения 80 тысяч человек, помимо добровольцев из мещан и разночинцев. И оружие для них было, а собрал фактически в три раза меньше и, к тому же, побоялся раздать им оружие.

Надо признать, что это неисполнение обязательств генерал-губернатором и послужило дополнительным мощным толчком к принятию Кутузовым очень трудного решения оставить Москву.

Вечером 1 сентября граф Ростопчин получил письмо фельдмаршала: «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение вынуждают меня с горестью Москву оставить. Армия идёт на Рязанскую дорогу».

Рано утром 2 (14) -го сентября, оставляя Москву, Ростопчин приказал полицейским сжечь через сутки, по занятию города неприятелем, склады и магазины с продовольствием, фуражом, частью боеприпасов, которые не успевали вывезти. Также Ростопчин распорядился вывезти из Москвы «весь огнегасительный снаряд». Это установили по документам А. Н. Попов, Е. В. Тарле, В. М. Холодковский и привёл в своей книге Н. А. Троицкий: «Тот факт, что все пожарные насосы были вывезены, подтверждают десятки свидетелей – не только французы (А. Коленкур, Е. Лабом, А.-Ж. Бургонь, Л. де Боссе и другие, но и русские. Сам Ростопчин признавался, что он «приказал выехать 2100 пожарникам с 96 пожарными насосами». Такая мера, по справедливому заключению В. М. Холодковского, «говорит сама за себя: лишить город средств защиты от огня – значило готовить его к сожжению»13.

Действительно, Ростопчин придавал такое значение вывозу «огнегасительного снаряда», что занял под него и время, и транспорт, бросив при этом громадное количество оружия: 156 орудий (что позволило Наполеону формировать батареи из русских пушек), 74974 ружья, 39846 сабель, 27 119 артиллерийских снарядов, 108 712 штук чугунной дроби и многое другое. По официальным данным, только оружия и боеприпасов осталось в Москве на 2172412 руб.14. Трудно было все это вывезти, легче – уничтожить; проще же всего и полезнее было бы раздать москвичам, вооружить народ, но пойти на это царские чиновники и военачальники не рискнули. Ростопчин доносил: «Жители требуют оружия, и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы». Хотя высокомерно и недоверчиво относящийся к простому народу Ростопчин, позже невольно признал его тогдашний патриотический дух: «Бородачи постоянно повторяли одни и те же слова: «Ему (Наполеону) нас не покорить, потому что для этого пришлось бы всех нас перебить»15.

Хуже того. Торопясь увезти «огнегасительный снаряд», царские власти оставили в городе, обреченном на сожжение, более 10 тыс. раненых, из которых большинство погибли от огня, голода и зверств неприятеля. (!) Сам военный генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин пишет в своих «Записках»: «Более 20 тысяч человек (раненых – авт.) успело поместиться на подводы, хотя и не без суматохи и споров; прочие последовали за ними пешком. Весь транспорт двинулся с места около 6 часов утра; но около 2000 больных и тяжелораненых остались на своих кроватях, в ожидании неприятеля и смерти. Из них, по возвращении моём, я только 300 человек застал в живых». Но буквально двумя листами ранее Ростопчин писал: «Я проехал две улицы, и на протяжение ½ лье мне пришлось пробираться промеж двух рядов повозок, переполненных ранеными, и ещё огромная толпа таковых же шла пешком, направляясь к Главному госпиталю. Это было чрезмерное приумножение раненых, потому что в этот же самый день, по рапорту коменданта, число их превышало 36000 человек»16. То есть, всё-таки, не 2 тысячи остались в захваченной Москве, так как 36 тысяч их поступило в один только день, а на подводы поместилось всего 20 тысяч.

«Также остались в Москве 608 старинных русских и 453 турецких и польских трофейных знамён и более 1000 старинных штандартов, значков, булав и других военных доспехов; почти все они сгорели»17. За державу обидно и непростительно, ведь Ростопчин неоднократно требовал от армии генерального сражения под городом, а позднее заявлял, что если придётся, то будет сражаться и в улицах города. Даже подросток мог бы догадаться, что в этих случаях неминуемо возникнут пожары, поэтому всё легко воспламеняющееся, включая старинные знамёна и архивы, надо из города заблаговременно вывезти. Персональную ответственность за это несёт, в первую очередь, наделённый чрезвычайными полномочиями «главнокомандующий в Москве» граф Ростопчин. После него, отчасти, Барклай де Толли, как главный армейский распорядитель эвакуации войск из Москвы.

Сказалась и сословно-феодальная позиция царских властей. Почти все раненые, оставшиеся в Москве, – это «нижние чины», а власти заботились преимущественно о «благородном» сословии: чтобы в Москве «ни один дворянин… не остался» (Кутузов – Александру I 4 (16) сентября 1812 г.) 18. Так раненые солдаты и были оставлены, хотя войска «с негодованием смотрели» на это. «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля», – вспоминал А. П. Ермолов19. Ему вторит Карл фон Клаузевиц: «Самое тягостное зрелище представляло множество раненых, которые длинными рядами лежали вдоль домов и тщетно надеялись, что их увезут. Все эти несчастные были обречены на смерть»20. В конце своих «Записок» и Ростопчин, вольно или невольно, вынужден был признать плачевное положение раненых: «не доезжая до моста, я был остановлен кучкой раненых офицеров, человек в десять, идущих пешком. Они уходили из города и остановили меня, чтобы попросить денег, так как у них ничего не было. Я опорожнил свои карманы;…Они благодарили меня со слезами на глазах; да и у меня текли слёзы сострадания и горести при виде искалеченных офицеров, доведённых до испрашивания милости, чтобы не умереть с голоду»21. Если уж раненых офицеров бросили на произвол судьбы, то что говорить о солдатах?!

3 сентября Наполеон въехал в Кремль. Но уже «к вечеру Москва была объята пламенем, и пожар приближался к Кремлю, истребляя на пути своём всё, что могло служить на пользу врагу. В ночь над городом носился необыкновенной силы вихрь, который разносил головни на громадные расстояния; жар был так велик, что металлы плавились и, как лава, текли по улицам. Огонь ничего не щадил: гибли сокровища наук и искусства, запасы, древние палаты царей, храмы Божии и жилища частных лиц! 8-го числа пожар начал утихать, а разбой за это время шёл рука об руку с огнём. Шайки Наполеона поступили в Москве хуже, чем монголы и татары во время нашествия своего на Россию. Наполеон, избалованный уже, что столицы всех государств падали беспрекословно пред ним, не мог простить обиды, нанесённой ему Москвой, и в бессильной злобе осыпал русских ругательствами, называя татарами, калмыками и варварами; все французские писатели и журналисты, как эхо, повторяли за своим властелином брань и твердили, что русских необходимо загнать в Азию, очистив от них Европу»22.

Москву, с первых же дней, жгли и сами жители – из патриотических побуждений, по принципу «не доставайся злодею!».

Пожар Москвы. Худ. А. Ф. Смирнов. 1813 г.

Многочисленные французские свидетельства на этот счет, подтверждаются русскими источниками. И. П. Липранди видел и слышал, как москвичи «на каждом переходе, начиная от Боровского перевоза… до Тарутина даже», являлись в расположение русской армии и рассказывали о «сожжении домов своих»23. О том же свидетельствовали Ф. Н. Глинка24. И, главное, сам М. И. Кутузов.

Получив донесение Александр I повелел обнародовать манифест, где были столь же твёрдые мысли: «Не в ту страну зашёл он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их… Конец венчает дело»26.

Из письма Наполеона жене Марии Луизе 6 сентября 1812 года из Москвы: «Я не имел представления об этом городе. В нём было пятьсот дворцов, столь же прекрасных, как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц.

В донесении об оставлении Москвы императору главнокомандующий твёрдо писал: «Вступление неприятеля в Москву не есть ещё покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение на тульскую дорогу. Сие приведёт меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный завод, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с армиями Тормасова и Чичагова»25.

Получив донесение Александр I повелел обнародовать манифест, где были столь же твёрдые мысли: «Не в ту страну зашёл он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их… Конец венчает дело»26.

План Москвы с указанием районов, сгоревших в 1812 году. 1813. ГИМ.

Из письма Наполеона жене Марии Луизе 6 сентября 1812 года из Москвы: «Я не имел представления об этом городе. В нём было пятьсот дворцов, столь же прекрасных, как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц.

Всё исчезло, уже четыре дня огонь пожирает город. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают, как спички. Это губернатор и русские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот прекрасный город… Эти мерзавцы были даже столь предусмотрительны, что увезли или испортили пожарные насосы»27. Вывоз пожарных труб Ростопчин признаёт: «Самому же обер – полицеймейстеру велел, собрав всех находившихся под его начальством людей, на самом рассвете выйти из Москвы, увозя с собой все 64 пожарные трубы, с их принадлежностями, и отправиться во Владимир. Коменданту и начальнику Московского гарнизонного полка я тоже отдал приказание уходить»28.

В покоренной Москве (Расстрел поджигателей). Худ. В. Верещагин. 1897—1898 гг. ГИМ.

1 Михайловский-Данилевский А. И. Отечественная война 1812 года. – М.: Захаров. 2004. С. 124, 126.

2 Голицын А. Б. Записка о войне 1812 года. России двинулись сыны: Записки об Отечественной войне 1812 года её участников и очевидцев – Ермолова А. П., Волконского С. Г., Шишкова А. С., Голицына А. Б., Акинфова Ф. В. Раевского Н. Н., Глинки Ф. Н., Глинки С. Н., Муравьёва А. Н., Тургенева Н. И., Тучкова П. А., Норова А. С., Граббе П. Х., Булгакова А. Я., Вяземского П. А., Штейнгеля В. И., Зотова Р. М., Михайловского-данилевского А.И., Чичерина А. В., Давыдова Д. В., Щербатова А. Г., Коновницына П. П., Орлова М. Ф. —М.: Современник. 1988. С. 168—169.

3 Михайловский-Данилевский А. И. Отечественная война 1812 года. – М.: Захаров. 2004. С. 121.

4 Ростопчин Ф. В. Записки. Тысяча восемьсот двенадцатый год./Отечественная война 1812 г. в воспоминаниях современников. 2-е издан., стереотип. М.: Гос. Публич. Историч. Б-ка России. 2011. С. 90.

5 Михайловский-Данилевский А. И. Отечественная война 1812 года. – М.: Захаров. 2004. С. 129, 130.

6 Вильсон Роберт Томас. Повествование о событиях, случившихся во время вторжения Наполеона Бонопарта в Россию и при отступлении французской армии в 1812 году. М.: РОССПЭН. 2008. С. 153—154.

7 Клаузевиц Карл. 1812 год. М.: Захаров. 2004. С.100.

8 Михайловский-Данилевский А. И. Отечественная война 1812 года: Воспоминания. – М.: Захаров. 2004. С. 35—36.

9 Там же, с.106.

10 Ростопчин Ф. В. Записки. Тысяча восемьсот двенадцатый год./Отечественная война 1812 г. в воспоминаниях современников. 2-е издан., стереотип. М.: Гос. Публич. Историч. Б-ка России. 2011. С. 49.

11 Михайловский-Данилевский А. И. Отечественная война 1812 года: Воспоминания. – М.: Захаров. 2004. С. 108—109, 76.

12 Кутузов М. И. Сборник документов. Т. 4. Ч. 1—2. М., 1954—1955. Ч. 2. С. 715—716; Москва в 1812 году. Воспоминания, письма и официальные документы из собрания отдела письменных источников ГИМа / Отв. ред. к.и. н. А.Д. Яновский. Рук. проекта д. и. н. Ф.А. Петров. Публикация Ф. А. Петрова и М. В. Фалалеевой. М.: Рукописные памятники Древней Руси. 2012. С. 316 // ГИМ. Ф. 160.Ед. 206. Л. 282—282 об.

13 Троицкий Н. А. 1812. Великий год России. М.: Омега. 2007. С. 315—316. /Коленкур А. Мемуары: Поход Наполеона в Россию. М: Госполитиздат. 1943. С. 152; Французы в России: 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев. Т. 1—3. М., 1912. Т. 1. С. 176, 193, 197; Т. 2. С. 14, 19.