Время ундин

Глава 2.

Нужно что-то делать

В самом начале своих экспериментов Саврон не сразу понял, почему его первые ундины жили не больше двух-трех дней. Ученый мучился разными догадками и предположениями. И только Люк смог решить эту задачу – одного сердца оказалось недостаточным для перекачивания крови по телу, наделенному столь длинным хвостом. С тех пор в тело ундин вживались сразу два сердца. Еще для Саврона было важно, чтобы новые существа могли дышать и в воде, и на суше. Ученый давно был вдохновлен фильмом «Человек-амфибия» но оставлять новоиспеченной ундине ноги считал колоссальной ошибкой. Выжить под водой, болтая двумя совсем не приспособленными к такой среде обитания конечностями, ундине было бы сложно. К человеческим ногам Саврон был особенно беспощаден, сразу же лишая оперируемого стоп, а бедра и голени – какой бы то ни было чувствительности. Больше никогда новая ундина не ступала на твердую поверхность привычным для нее когда-то способом. Главная задача воскресшего существа – наращивать мышцы хвоста упорными тренировками.

Чтобы шок у человекоподобной ундины после операции проходил как можно быстрее и без последствий, Люк сразу же показывал ей огромную колонию сородичей, мирно плавающих за окнами лаборатории. Настя тоже пристально наблюдала за ними, лежа на специальной кушетке. Тогда она еще не знала, что картина, открывшаяся перед ее глазами, была лишь обыкновенной тренировкой тех, кому уже было позволено покинуть палату. Проплавать определенное количество часов – одно из обязательных упражнений для новеньких особей. И делать это по началу нужно было не спеша и аккуратно. Насте же до этого было еще далеко. Сначала она, как и все недавно прооперированные, проходила теоретический курс по изучению подводного мира, его тайн и опасностей, и только потом допускалась к контакту с водой. Рацион питания был продуман до мелочей. Привычные для обычного человека продукты теперь полностью исключались. Оставались только водоросли, ламинарии и рыбы. Привыкать к этому было тяжело.

Из-за огромного наплыва новой информации и всего увиденного Настя на время даже забыла о своем парне и о том, что связывало ее с сушей. Да и вспоминать прошлую жизнь было некогда, потому что каждый день она узнавала что-то новое, невообразимое и пугающее. Порой девушке казалось, что она пребывает в каком-то страшном фантастическом сне. Но день за днем просыпаясь в палате ВООВА, понимала – кошмар отныне и есть ее настоящая жизнь. Сначала Настя лежала одна, но через несколько дней к ней подселили двадцатидвухлетнюю девушку с младенцем. Оказалось, что та утопилась, будучи на седьмом месяце беременности, потому что ее бросил муж. В тот момент она не думала о малыше, была убита горем и осталась без поддержки. Поэтому когда очнулась в ВООВА, впала в шок не только из-за своего превращения в ундину, а еще и потому, что ее ребенок, вынутый из утробы, тоже был прооперирован, жив и нуждался в ней. Только через три дня та девушка смогла заговорить с Настей, назвавшись Мариной. Она попросила совета в том, как ей назвать своего сыночка. Настя могла посоветовать только имя Роман. И не удивительно – она продолжала любить, хоть и понимала, что больше никогда его не увидит. От того часто грустила. Вечерами ее охватывало чувство утраты – словно не она умерла, утопившись, а все ее родные и знакомые погибли одновременно и без малейшего намека на столь неожиданный уход.

За маленьким Ромой присматривал медицинский персонал – Марине было нестерпимо больно и физически, и морально наблюдать за своим новым телом, привыкать к нему и понимать, что по-другому больше не будет. Но кормила она своего малыша сама. Саврон постарался запустить в ее организме все механизмы и инстинкты, отвечающие за материнство. Ученый, однако, подмечал, что это дитя не та особь, которая нужна ему – ведь в мальчугане нет гена настоящих русалок. А когда тот подрастет, то пополнит отряд обычных воинов, чье семя не пригодно для продолжения рода. Все, попадающие в ВООВА парни и молодые мужчины, подвергались не только операции по превращению их в ундин, но и проходили процедуру вазэктомии – метод радикальной мужской контрацепции. Полноценная половая жизнь с предшествующей ей влюбленностью сохранялась, но без возможности воспроизвести на свет человека с двумя ногами, что было бы неизбежно без иссечения семявыводящего протока. Совсем недавно Саврон, вопреки упорным уговорам Люка, направил запросы в океанические институты всех государств мира о неуместности вазэктомии и оправданности полной кастрации.

Ученый и его ассистент часто из-за этого спорили. Выражать свое негодование обычно начинал Люк:

– Новым ундинам и так непросто, а ты хочешь лишить их хоть какой-нибудь радости пребывания на дне океана.

– Мне нужны воины, а они постоянно отвлекаются на противоположный пол, – настаивал на своем Саврон.

– Настоящие воины-мутанты, обладающие генами русалок, смогут составить несокрушимую армию еще не скоро, сам ведь понимаешь, – напомнил ученому Люк.

– Вот именно! – снова не сдержался Саврон. – Поэтому нужно хоть немного приблизиться к такой армии с человеческими особями, которые будут думать только о нападении и защите, чего они никак не могут, заглядываясь на самок.

– Полная кастрация не лишит их этого влечения, – сомневался Люк. – Она лишь озлобит новых ундин, и ты наживешь себе среди них врагов.

– Не нагнетай, Люк, не нагнетай, день и так выдался непростым, – отмахивался Саврон.

Этой ночью ВООВА подверглась нападению тех самых русалок, которых с огромным желанием когда-то хотел приручить Саврон, но потерпел полную неудачу. При такой, особенно ночной, угрозе бесполезно и заведомо провально давать отпор колонии самых свирепых ундин – можно подвергнуть организацию уничтожению, чего ни в коем случае нельзя было допустить. Хоть ВООВА и была умело замаскирована под вулкан, русалки почти сразу заподозрили что-то инородное и чуждое в ней. Сначала они подплывали осторожно, высматривая и выслеживая новых ундин, а потом начали атаковать. Саврон уже не в первый раз серьезно задумывался над тем, как отвадить этих существ, но так и не находил дельного способа. Даже имея доступ к самому современному подводному оборудованию, человеческие ундины могли противостоять только акулам, медузам, скорпионам и огромным червям. А вот орудие, способное сокрушить хотя бы одну русалку, пока еще было на стадии разработки.

На случай, когда потеря ВООВА стала бы очевидной и неизбежной, всегда можно воспользоваться мощным сонаром военно-морских сил. Но просто так подобного рода излучения применять было нельзя. Они под запретом еще с тех пор, когда по их вине был нанесен непоправимый урон популяции китов. Сонар не только пугал этих огромных млекопитающих, вынуждая их плыть к берегам, но и наносил физические травмы. Саврон с радостью воспользовался бы им против опасных ундин, но сделать это мог только в случае крайней необходимости. Много раз ученый сетовал:

– Мы так давно здесь находимся, а в своем деле продвинулись лишь на полшага!

– Это очень хорошие полшага. Не считаешь? – не понимал его Люк.

– Нет, это очень крошечные полшага!

– А чего ты хочешь? Куда торопишься?

– У нас нет проблем в том, чтобы раздобыть людей для перевоплощений. Проблема в русалках. Мы кое-как заманиваем их. Наш план по мутированию и разведению армии ундин, полностью подчиняющихся человеку, насколько медленный и мучительный, что порой я теряю хватку и интерес, – выговорился Саврон.

– Твой план, а не наш, – уточнил Люк.

– Как это понимать? Тогда для чего ты трудишься здесь уже не первый год?

– Ты позвал – я пришел. Но не думал, насколько здесь все поставлено на поток, жестко и бесчеловечно. А теперь уже и не знаю, как покинуть лабораторию, – впервые признался Люк.

– Ты не сможешь выйти отсюда просто так. Ты ведь это понимаешь? – намекнул Саврон на ликвидацию Люка как биологического существа при попытке оставить засекреченную экспериментальную деятельность.

– Понимаю, – вздохнул ассистент.

– Так вот, – продолжил мечтать и рассуждать ученый, – я бы на месте разработчиков этой программы просто взял сонар, оглушил всех русалок, выделил их ген, внедрил в наших ундин и молниеносно получил бы результат, за который мы боремся тут уже не первое десятилетие.

– Ты же понимаешь, что сонар убьет не только русалок, а также нереид, наяд, китов и вообще всех, кто окажется в радиусе ста километров!

– Не велика потеря, когда речь идет о методе, способном ускорить нашу работу, – Саврон оставался невозмутимым.

– И для чего внедрять ген в ген, когда мы и так прекрасно справляемся с искусственным оплодотворением наших ундин?

– Беременность длится полгода, а внедрение гена занимает три дня! – вот тут ученый уже не смог сдержать эмоций.

– Новое потомство куда сильнее, податливее и доверчивее, чем возможные мутанты, – не сдавался Люк.

– Да откуда тебе это может быть известно?! – закричал Саврон.

Подобные споры возникали у друзей часто. Но всегда прерывались каким-нибудь неожиданным происшествием, новостью или необходимостью вернуться к работе. На этот раз в лабораторию зашел медработник, сообщивший, что роды одной из ундин проходят сложно и возможна потеря плода. Саврон взмахнул руками и удрученно произнес:

– Вот об этом я тебе и говорю.

– Это единичный случай, а не правило, – ответил Люк, следуя за ученым.

В большом водном резервуаре родильного отделения ВООВА металась ундина, издавая истошные и мучительные звуки. Не в первый раз рожавшая, она прекрасно понимала, как нужно тужиться и дышать, чтобы облегчить этот сложный процесс, но почему-то противилась. Она билась об стекло руками и всем телом. Даже пыталась удариться животом, как будто хотела умертвить малыша еще до его рождения. Кричала, просила убить ее, избавив от мучений. Процесс появление новорожденного у человекоподобных ундин было таким же, как у дельфинов. В передней части длинного хвоста находилось отверстие – единая мочеполовая складка. Из нее во время потуг и выходил детеныш, хвостом вперед, медленно. Ундине приходилось тужиться от получаса до часа. Маленькая особь появлялась в воде, самостоятельно освобождалась от плаценты и поднималась на поверхность для того, чтобы сделать первый в ее жизни вдох.

Саврон, наблюдая за родами, спросил у главного акушера:

– Сколько уже длятся схватки?

– Двенадцать часов.

– А почему не ускоряете процесс? – возмутился ученый. – Я не гинеколог, я изобретатель. Почему я должен решать вопросы деторождения? Вы здесь для чего?

– Дело в том, что проблема не в малыше, а в самой матери – она не хочет рожать и всячески противится этому.

– Уж вам-то должно быть известным то, что даже при ее максимальном сопротивлении потуги остановить она не сможет, – укоризненно произнес Саврон.

– Да, не сможет. Но сможет разорваться и скончаться от нежелания тужиться и помогать себе.

– От меня вы чего ждете? – не скрывал своего негодования ученый.

– Разрешите ввести в воду раствор тиопентала натрия (введение в состояние сна, угнетение рефлексов, расслабление мышц) и извлечь плод хирургически.

– Введите Т-61 (наркотик, вызывающий паралич дыхательных мышц) и дело с концом!

– Вы уверены? – усомнился ведущий акушер.

– Какие у нее по счету роды? – вмешался в разговор Люк.

– Десятые, – ответил гинеколог.

– Тем более, не вижу смысла оставлять ее в живых. Видно ведь, что она больше не в состоянии приносить пользу ВООВА, – продолжал гневаться Саврон.

– Подожди, не спеши, – засомневался Люк.

– Чего ждать?! Это уже не первый случай, когда ундина отказывается выполнять роль инкубатора, – снова разозлился Саврон.

– Но это не значит, что ее нужно умертвить. Почему бы не сохранить ей жизнь?

– Здесь решаю я. Ты против? – четко и медленно спросил ученый.

– Нет, – только и смог ответить Люк, понимая, что последнее слово в лаборатории не за ним.

Из-за спора врачи не сразу заметили, как показался хвост новорожденного, затем его тело, ручки, плечи и головка. Он пулей выскочил из отверстия, не издавая ни звука. Когда зрители по ту сторону резервуара все же заметили малыша, тот уже активно плыл наверх, чтобы сделать необходимый для раскрытия его легких кислородный вдох. Этот момент всегда был волнительным, но никогда не предвещал чего-то неожиданного. Новоиспеченный маленький гибрид больше напоминал русалку, чем свою мать. Был серого цвета, имел приталенные плавники-лезвия и когти, готовые к атаке. Умело двигал хвостом и ловко загребал руками, а потому легко мог добираться до нужного места. Но в этот раз ему помешала его же мать. Она, истекая кровью, ринулась к ребенку, схватила его за хвост и потянула вниз. А потом, плавая наверху, всячески препятствовала малышу подняться. Он попытался еще, но снова потерпел неудачу. Ундина ударила отпрыска. Новорожденный упал на дно, без всякой надежды на то, что сможет добраться наверх. Поведение его матери казалось наблюдающим невменяемым, и нужно было срочно что-то делать.

Саврон, скрестив на груди руки, многозначительно посмотрел на акушера и спросил:

– И чего мы ждем?

– Все таки Т-61? – спросил врач дрожащим голосом, прильнув к резервуару и с ужасом наблюдая за происходящим.

– Конечно! – крикнул Саврон, схватив гинеколога за халат. – Если ребенок не выживет, умрешь ты.

– Понял, я понял, – только и смог ответить акушер, выбежал из помещения и быстро распорядился о применении наркотика для умерщвления буйной ундины.

Чтобы уберечь уже появившегося на свет малыша от воздействия препарата, в резервуар был опущен специальный вакуумный кислородный стеклянный колпак. Препятствовать этому ундина не могла – была обессилена после родов. Она медленно отплыла в сторону и забилась в угол. Понимала, что не просто так ее ребенка изолируют. Когда колпак достиг дна и подал гибриду кислород, тот с жадностью сделал первый вдох и закричал, тренируя легкие. Крик его совсем не походил на человеческий – почти все в его природе было от русалок. Существ страшных и свирепых. А его мать никогда не питала теплых чувств ни к одному из своих ранее родившихся детей. И всегда говорила об этом открыто – устала рожать и ненавидеть. Когда вода пожелтела из-за Т-61, ундина поняла, что дышать и плавать ей осталось недолго. Она посмотрела на Саврона, Люка и врачей в последний раз и навсегда закрыла глаза. Женщин среди присутствующих не было, специально для того, чтобы бы снизить риск человеческого фактора, жалости и солидарности. А мужчины лишь вздохнули и продолжили свою работу.

И только Люку было дозволено высказывать свои мысли перед Савроном, что он тут же и сделал:

– Ведь можно было сохранить ей жизнь.

– Для чего? – спросил Саврон, не спеша покидая родильное отделение.

– Не знаю. Для чего-нибудь! – ассистент был подавлен увиденным.

– Она не хочет больше производить на свет русалок, поэтому абсолютно бесполезна для нас и всей нашей операции, – без тени сомнения произнес ученый.

– Тогда нужно что-то делать, чтобы ундины больше не восставали так! – Люк пытался подтолкнуть друга хоть к какому-нибудь решению этой проблемы.

– Я над этим подумаю.

Это был третий случай, когда человекоподобная ундина отказывалась становиться инкубатором для производства новых русалок. Первая особь покинула вулкан и, родив на свободе, оставила малыша на съедение акулам. А вторая отыскала нож и пырнула себя в живот, не желая жить и постоянно рожать для ученого, которому были важны только мутанты и совсем безразличны их матери.

Глава 3.

Понаблюдаем, подождем…

Любой новой ундине после прохождения обучения предстояло впервые оказаться в воде для тренировки дыхания и знакомства с новым эхолакационным мышечным органом-прибором, вживленным в голову. Сначала занятия проходили в резервуаре, затем особей выпускали за пределы вулкана в охраняемую безопасную зону. Такие тренировки не всем давались легко, но были обязательными. После успешной теории и важной практики человекоподобные ундины наконец-то могли познакомиться со своим новым жилищем и колонией им подобных. Событие это становилось долгожданным, ведь в стенах лаборатории между персоналом только и шли разговоры о том, как же интересно и увлекательно находиться там, в океане, а не здесь, в бесконечном лабиринте однообразных кабинетов и серых учебных корпусов. Служащим ВООВА только издали удавалось наблюдать за жизнью ундин всех четырех видов. Хотя смотреть на русалок желали не все. Но работая в батискафах, смелые исследователи изучали быт и привычки даже этих свирепых существ. Ведь именно из них производилось новое потомство.

Нереиды, будучи самыми дружелюбными и не представляющими опасность ундинами, проживали вместе с гигантскими изоподами. И если на дне Атлантического и Индийского океанов эти ракообразные достигали восьмидесяти сантиметров в длину, то здесь, в Тихом, некоторые из них вырастали до полутора метров. Нереиды часто использовали холодных и недружелюбных на вид изоподов в качестве нянь для своих детенышей. Эти внушительные усачи позволяли маленьким нереидикам ложиться на свои панцири и погружаться в сон. Словно под колыбельную песню изоподы начинали медленно двигаться или покачиваться, чтобы поскорее усыпить своего маленького подопечного. Няньки эти не плавали, но умело передвигались по дну благодаря своим крючковатым когтям, ловко цепляющимся за любые неровности. Питались изоподы падалью, что было нереидам только на руку – меньше мусора, меньше хлопот по очистке жилища. А небольшие морские черви и морские огурцы были самым доступным и привычным рационом для нереид. Но ундины не пользовались добротой и услугами этих раков лишь ради собственной выгоды – они тоже ухаживали за маленькими изоподышами, когда те появлялись на свет и были беззащитными. Нереиды жили среди скал и цветущих водорослей, и умело маскировались под камни, когда возникала опасность. Изотопы охраняли своих друзей-ундин, выстраиваясь неприступной стеной, панцирь к панцирю, если мимо проплывали акулы или другие хищники.

Наяды, прекрасные наэлектризованные ундины, тоже не обитали в полной изоляции, а давным-давно поделили свой быт с огромными медузами, превышающими их размером в три, а то и в пять раз. Энергия этих ундин была лимитной, а потому они пополняли ее благодаря своим соседям – волосистые цианеи охотно делились электрическим разрядом через свои длинные, сорокаметровые щупальца. Сородичи этих медуз изначально обитали в водах Атлантического океана и не были наделены токовой энергией, но наяды приручили самых больших и сильных из них, переманив к себе и поделившись электросилой. Цианеи приняли ее, превратив в неиссякаемый ресурс для новых хозяев. Излюбленным местом обитания наяд всегда были густые высокие водоросли. Особенно прижились эти ундины среди зарослей макроцистисов, которые вырастали до сорока пяти метров и выглядели как густой и непроходимый лес. Но наяды умело приспособились к ним, ловко плавая среди мощных стволов. В таком жилище никакое даже самое сильное течение не могло потревожить их – водоросли наклонялись в сторону потока только своими верхушками, у корней же всегда было тихо и спокойно. С мощными цианеями и среди почти непроходимых макроцистисов быт ундин был размеренным, без особых происшествий. Наяды питались рачками, моллюсками и мелкими рыбами, охотно деля пищу со своими соседями-защитниками.

Русалки, живущие в режиме постоянной борьбы, охоты и нападений, обитали в закрытых пещерах, защищенных заостренными копьями и сетями. Главными сподвижниками этих ундин были гигантские трубчатые черви, достигающие двадцати пяти метров в длину и двух метров в диаметре. Их предшественниками когда-то были черви-бородачи, но русалки одомашнили скользких обитателей, откормив и облагородив так, что те начали расти, превращаясь в мутантов. Они рьяно защищали своих хозяев, обустраиваясь около их пещер под песком. Ловко прятались, маскировались, нападали неожиданно. Душили жертву подобно удаву, обволакивая все ее тело и медленно погружая в свою пасть, оснащенную зубастыми щупальцами, не позволяющими пойманному созданию освободиться. Питались русалки китами, акулами и дельфинами. Щедро кормили ими и своих червей. Нападая, эти ундины собирались в стаи по двадцать-тридцать особей и всегда действовали по заранее продуманному плану. Пронзали жертв копьями, стараясь причинить им как можно больше увечий. Если акуле удавалось скрыться от этих жестоких охотников и попасться рыбакам, то люди долго размышляли над тем, кто же мог оставить в теле хищника острые орудия. Копья русалки делали из костей попавшихся в их ловушки млекопитающих, оснащая стержень острыми зубами все тех же жертв. Ундины этого вида не любили гостей, и убивали даже случайно заплывших к ним.

Лишь корпус батискафов легко выдерживал летящие в него копья русалок и совсем не привлекал червей в качестве возможной пищи. А вот силиконовые руки-щупальца подводных аппаратов часто приходилось ремонтировать, поскольку русалки, защищаясь от них, использовали плавники-лезвия. Похитить свирепую ундину удавалось не часто. Оттого каждая пойманная особь мужского пола особенно ценилась Савроном и Люком, ведь считалась ценным донором для оплодотворения искусственных ундин. И если получить новорожденного мутанта у ученого получалось хорошо, то внедрить его в колонию русалок не удавалось. Однажды он попробовал сделать это и потерял только что родившегося гибрида. Русалки не приняли малыша за своего сородича, хотя принюхивались, трогали, щупали и изучали. Но потом издали отвратительный вопль разочарования и злости, оставив подопытного на корм червям. Смотреть на это зрелище даже сам Саврон не смог. И серьезно подумывал навсегда оставить миссию с увеличением популяции человекообразных ундин. Но отказаться от дела мирового масштаба и значения влекло за собой только одно – попрощаться с собственной жизнью. Цена была слишком велика.

Колония ундин, превращенных Савроном, обитала в поражающих своими размерами раковинах гигантских двустворчатых моллюсков (тридакны). Обычная их длина – не больше полутора метров. Но ученый специально отбирал самые крупные из моллюсков, искусственно выращивал их до десяти-пятнадцати метров так, что ракушка становилась еще больше, и поселял туда прошедшую обучение ундину. Самого моллюска извлекали и безжалостно пускали в рацион воинов. Бывший владелец ракушки за время принудительного роста успевал произвести небывалого размера жемчуг. Но он, к сожалению всего персонала ВООВА, не представлял из себя никакой ювелирной ценности. Жемчуг раскалывали и использовали в качестве мебели и необходимых предметов обихода нового дома искусственных ундин. В жилище все напоминало о жизни на суше – там были удобные кресла, прикроватные тумбы и даже вазы с океаническими цветами. Саврон был против такого копирования, но ничего не мог поделать с ундинами, скучающими по своей прошлой жизни. И разрешить им обустраивать свое жилище так, как хотелось, было небольшой, но значительной уступкой со стороны ученого.