Тахион

Глава 1. Благая весть

– Нет… Да нет… Нет… Нет же! – старательно выговаривая каждое отрицание, произнося каждое последующее с ещё большим ударением и почти выкрикивая последнее, Виктор пытался заглушить нарастающее головокружение, которое ударило по перепонкам, заставляя его краснеть и создавая видимое давление по всему лицу.

Он отвёл взгляд от листа, который держал в руках, резко вниз. Пол начал слегка покачиваться. Подняв глаза выше, он заметил, что в окне потемнело, хотя часы в комнате намекали на полдевятого утра. Он сразу сообразил, что потемнение вызвано колоссально возрастающим давлением, схлопывающим поступление света по краям глаз. В мгновение он почувствовал, что уже точно не выдержит. Он принялся натужно открывать и закрывать глаза, из-за чего всю комнату теперь наполнили из ниоткуда возникающие, разбегающиеся и исчезающие маленькие световые пятнышки. Он распахнул окно, рухнул всем телом на стул, стоящий в непосредственной близости, и вдохнул так сильно, словно собирался через секунду нырять на какую-то непостижимую, рекордную для человека глубину. Зажмурился и задержал дыхание. Наконец, открыв глаза и выдохнув, он снова посмотрел на лист, который всё это время держал в руках.

«Всё, – подумал он, – даже если я его прямо сейчас сожгу, это знание тут». Он демонстративно поднёс указательный палец к виску, а затем обхватил голову обеими руками, стараясь осилить происходящее и придать направление тому гигантскому потоку мыслей, который, словно прорвав дамбу, выплеснулся наружу. «Оно выведено. Тут. Невероятно. Получено. Точно? Да-да! У меня в руках. Сейчас. В мозгу. Не стереть и не забыть. Месяцы, годы. Нет противоречий. Сколько бессонных ночей. Просто сумасшествие какое-то. Это… Это непостижимо просто», – он сдался и уже не старался подбирать слова к мыслям, толпившимся на краю его сознания.

Именно сейчас Виктор вдруг резко почувствовал, насколько устал. Он искренне удивился этому. Ведь всё это время, пока мечта, мысль, смелость и упорство двигали его вперёд, он даже не замечал, как вокруг сменялись дни и ночи, как, целиком погружённый в труд всей своей жизни и поглощённый поиском, он заглушал любые проявления усталости. Теперь же его просто валило с ног: сильно болели спина и шея, ныли плечи, в глазах, покрасневших и сухих, всё начало расплываться. На мгновение он подумал, что такой резкий перепад в сторону крайней усталости – верный признак успеха и правильности его решения: окончательного, математически точного, недвусмысленного, выверенного и в высшей степени элегантного. Он бился над ним все четыре года с момента начала аспирантуры. «И он его нашёл. Гений», – отозвался он о самом себе в третьем лице. Но, почти сразу же сменив тон мыслей, он решил, что именно переутомление нашёптывает ему картины славы, которые пронеслись в его воображении. «Нобелевка. Новый мир. Мир для всех. Расцвет человечества. Звёзды. Нет. Стоп. Ещё раз, в сотый, в тысячный раз всё перепроверить», – одёрнул он самого себя.

Но усталость брала своё, мысли стали размываться, и он поневоле начал путаться в них, всё больше отвлекаясь на вид из окна. Привычное освещение, характерное для непривычно безоблачного утреннего Петербурга в сентябре, вернулось. На улице всё было как всегда, по-старому. Он обратил внимание на стройный отряд школьников, ведомый двумя преподавателями, то и дело что-то подсказывающими сопровождающему их маленькому роботу на гусеничном ходу – стандартному компаньону образовательных прогулок на природу. Им навстречу, объезжая на электросамокатах, будто грациозно оплывая, двигались доставщики еды, у каждого из которых на голограмме, создаваемой монитором самоката, красовалась пёстрая реклама компании, отвечающей за доставку вкусностей. Чуть дальше привычным стуком колёс напомнил о себе трамвай, проходящий неспешным тактом по Садовой. Им мало кто пользовался из-за явной медлительности, но так как за громоздкой допотопной оболочкой скрывался встроенный обновлённый автопилот, да ещё и с нулевым загрязнением воздуха, администрация города решила сохранить этот музейный экспонат на колёсах, облепив его к тому же головывесками всякой всячины. Из больших динамиков на дронах, летающих по строго заданным повторяющимся маршрутам, доносилось привычное и приятное слуху пение птиц.

Облюбовав картину проснувшегося города, Виктор почувствовал, что больше не может сопротивляться сну, отчаянно напоминающему о полном физическом изнурении молодого учёного. Он закрыл окно, лёг на диван и стал в упор смотреть на исписанный лист, с одного края которого на другой тянулась выведенная формула. Виктор смотрел на неё не отрываясь, делая какие-то странные упражнения бровями, словно из последних сил стараясь отогнать усталость. Но уже через полторы минуты он крепко заснул, медленно опустив лист прямо на лицо. «Чувство оконченности. Завершённости. Люблю тебя… Да нет же. Всё только начинается», – объяснил он самому себе, улыбнувшись и погружаясь в глубокий сон.

Это был сон человека, резко освободившегося от титанической тяжести безустанной работы: наступив моментально, сон обхватил Виктора в свои крепкие объятия на добрые тринадцать часов. Мозг, пытаясь адаптироваться и перенаправить ставшее привычным напряжение в русло неожиданно обретённого отдыха, всё ещё дико пульсировал и продолжал давать Виктору пищу для размышлений даже в бессознательном состоянии, создавая яркие, порой фантасмагоричные иллюстрации: в черноте сновидения перед Виктором вспыхивали и гасли его же исписанные листы. Это были десятки и сотни оазисов, каждый из которых сулил невообразимые богатства знаний и блистательной славы учёного, стоило до них лишь дотянуться. Но как только он старался ухватить хотя бы один из этих мерцающих в окружающей пустоте мотыльков, парящих прямо перед ним, они моментально растворялись. Виктор силился проснуться, но усталость лишь тяжелее давила на него, вынуждая подсознание доставать из своих недр всё более необычные сюжеты. Море вспыхивающих и растворяющихся листов сменилось бесконечным покрывалом звёзд, раскинувшихся миллиардами блистательных капелек вокруг самого Виктора. Снилось ему, будто он парит в невесомости, окружённый бездонной глубиной космоса. Это был шедевр, сотканный самой природой мироздания: скопления бесчисленных звёзд и галактик сияли повсюду вокруг него, раскрывая блистательность мира, в котором так несказанно посчастливилось найти свой уголочек и человеку. «Даже если объединить все телескопы мира, они не передадут этой бесконечной красоты. И я почему-то вижу это. Вижу своими глазами. Как это?» – думалось ему. Но стоило Виктору сделать хотя бы одно невольное, даже самое малое, микроскопическое движение, моргнуть, повернуть голову либо едва пошевелить пальцем, как миллиарды блистающих капелек мгновенно превращались в тонкие горизонтальные струйки, проносящиеся вокруг него с астрономической скоростью. Как только он останавливался, обездвиженно замирал, боясь даже вздохнуть, картина Вселенной вновь становилась ясной и отчётливой, но едва лишь его веко опускалось, ресницы касались ресниц, эта неописуемая статичная красота вздрагивала и вновь превращалась в грандиозный шквал пронзающих пространство лучей, ливнем света переносящихся из одного края бесконечности в другой. Вся эта грандиозность происходила в абсолютнейшей тишине, что, как тут же для себя заметил Виктор, было весьма логично. «Звук создаётся атмосферой, – продолжал он думать, – космос же от рождения немой». Но как только он утвердился в этой мысли, вакуум тишины нарушился внезапным и от того пугающим шёпотом, заставившим его содрогнуться. «Иди…» – прошептал возникший из неоткуда, будто едва уловимый и доносящийся издалека голос. «Куда?» – оторопев, машинально спросил он. Ответа не последовало, и Виктор вынужденно переспросил: «Куда?» Затянувшееся молчание вновь содрогнулось, и он услышал в ответ тот же далёкий шёпот: «К себе…»

Виктор резко проснулся. На улице уже было темно. Посмотрев на часы, показывающие без десяти десять вечера, он удивился тому, что вообще смог так крепко и долго спать, учитывая то невероятное открытие, которое сегодня совершил. Сновидения и любое воспоминание о них, как это бывает при внезапном пробуждении, моментально улетучились. Вставая, он по привычке, но быстрее обычного окинул взглядом большой плакат, висящий рядом с диваном на стене. Там красовалась Земля с расстояния лунной орбиты – репродукция знаменитой фотографии, сделанной экипажем «Аполлона-8» в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. Это была, как он сам любил себе напоминать, лирика для физиков, одна из тех искр вдохновения, которые воодушевляют людей, далёких от мира поэзии. Это изображение хрупкого голубого шарика, вместившего на фоне громадной темноты космоса всю историю человечества, он считал одним из величайших напоминаний главного принципа любого, как он считал, учёного: созидай для мира, созидай для всех. Почерпнув заряд энергии, он подошёл к столу, на котором располагались громадная стопка исписанных бумаг и электронный планшет. Он также резко вернулся к дивану, вспомнив, что оставил заветный лист именно там. С секунду поморщившись от того, что лист был помят, очевидно потому, что сам Виктор неплохо на нём устроился и всячески ворочался во время сна, он вновь перебрал глазами всю последовательность математических обозначений. Он знал их наизусть, но никак не мог убедить самого себя, что формула преобразилась в настолько ошеломляющее уравнение. Постояв так минут пять и тщательно вглядываясь в каждый символ, Виктор взял одну из книг, большое количество коих лежало, как могло со стороны показаться, в хаотичном беспорядке на полу. Обложка твёрдого переплёта книги гласила: «Теория поля». Он по памяти открыл одну из нужных страниц и стал сравнивать уравнение на своём листе с изложенным в книге материалом, при этом ярко меняя мимику лица сначала от удивления, затем возбуждения и широкой улыбки к окончательному состоянию, напоминающему некое проявление экзальтации.

Последующие полчаса он снова и снова просматривал формулу, будто стараясь наперекор себе найти в ней некий изъян. То обращаясь к книге, а потом к планшету, то копаясь в исписанных бумагах, он возвращался к драгоценному листу, который сулил революцию в человеческом понимании устройства принципиальных законов физики. Наконец, демонстративно громко хлопнув книгой по столу, он оставил её, обратившись командным тоном к планшету:

– ВИ.

– Здравствуйте, Виктор. Чем могу помочь? – ответил встроенный голосовой помощник.

– Набери Григорию Евлампиевичу Саглуупову. Срочно. Видеозвонок. На громкую.

– Выполняю, – сразу отозвался ВИ, одновременно выводя на экран планшета приложение для видеозвонка.

После череды гудков планшет вывел изображение мужчины, который, изначально сидя полубоком, медленно повернулся лицом к экрану. Это был почти полностью седовласый, но с лысиной, одетый в белый халат учёный, на нос которого по старой моде или просто по привычке были спущены очки. Его лицо необычайным образом выражало одновременное спокойствие, искреннее воодушевление и привычную для любого, кто был с ним знаком, неиссякаемую доброту, особенно отчётливо просматривающуюся в тёплых глазах и полуоткрытой, скромной улыбке. Свежевыбритые щёки учёного через планшет казались особенно красными: очевидно, кожа Григория Евлампиевича была крайне чувствительна, отчего он брился нечасто и обычно оставлял щетину. Но в этот раз учёный, видно, по важному случаю, решил доставить себе небольшое неудобство. Было заметно, что кто-то со стороны отвлекал Григория Евлампиевича, который в своей естественной улыбке отвечал голосам за кадром что-то на французском языке. Наконец, обратившись целиком к планшету, учёный звучно произнёс:

– Витя, здорово! Что нового? Тут в ЦЕРНе весёлая компания собралась! Кристофер Грааб, помнишь его, уверен, по практике. Передавал тебе всяческие приветы! И Эмили Тайган тоже! Лусинэя тоже тут. У меня две минутки, извини, дальше я пару слов должен сказать к завершению конференции. Как, кстати, исследование? У вас который час? – сразу же засыпал вопросами учёный.

– Григорий Евлампиевич, извините, что поздновато звоню. Тут настоящая… полундра! С исследованием каюк!

– Что говоришь? Maintenant, maintenant, d’accord. Non, s’il vous plaît. Commencez, je vais venir en ce moment. Deux minutes. Bon, merci, – обращаясь в сторону с благородной и учтивой улыбкой, произнёс учёный и переспросил. – Что говоришь?

– Григори Лампич, – глотая от волнения буквы, ещё громче отвечал Виктор, стараясь передать суть произошедшего максимально лаконично и ёмко, – уравнение! Получил! Заработала наша с вами модель! Гравитационное поле интегрировано! Не просто интегрировано! Это ещё цветочки! Самый сок, послушайте: возникает и выводится абсолютно нормальная модель тахиона, вписывающаяся в суперструны. Повторяю: гравитационное поле…

– Чего-чего? – с нескрываемым удивлением переспросил бывший Григорий Евлампиевич, а теперь Григори Лампич.

– Я вам говорю! Я в шоке просто! Интеграция гравитации дала тахион, не противоречащий стандартной модели, плюс неоткрытые частицы в рамках суперструн! Причём выводимые в обязательном порядке, но полностью интегрированные! Отдельно проявляется ясная причина, почему мы до сих пор не регистрировали их в разгонных операциях. Но это дело второе. Тут есть слон побольше, профессор! Последнюю неделю только и делал, что проверял и перепроверял. Боялся спугнуть. Вы же знаете меня, и, как вы учили, с максимальным скепсисом и сдержанно! Утром окончательно убедился, потом просто сил не было, вырубило меня как-то сразу. Только встал, ещё раз перепроверил всё. Извините, что не сразу. Удалось! Поженили мы с вами теорию относительности с квантовой механикой! – переходя в очевидный восторг, перехлёстываясь в эмоциях и уже почти крича, отвечал Виктор. – Да ребёночек какой получился у них! Загляденье просто!

– Ты модель на квантовом компе прогнал? Что даёт? – очевидно заражаясь энтузиазмом, быстро спросил Григорий Евлампиевич.

– Прогнал двадцать два раза! Результат постоянный, отклонение меньше одной триллионной. Потом, думаю, дай-ка на серверах «Джоконды» проверю, чтоб исключить технический прокол. Еле уговорил наших отдать машину на три дня. Пришлось наобещать, что следующие пять сессий их. Из лаборатории на радостях не вылезал! Если б не Егор Харитоныч, у которого ключи, вообще бы там беспеременно ночевал! Григори Лампич, это, мне кажется, победа! Вот оно! – хватая в экстазе лист с уравнением и тыча им в экран планшета, прокричал Виктор.

– Так, мне буквально пять минут дай, я до номера своего дойду, – вставая с места и ускоряя шаг к выходу, произнёс учёный, на ходу добавляя кому-то из окружающих: – Sarah, je suis désolé, c’est une situation extraordinaire. Non, non. Pas de problème, absolutement. Juste mes collègues avec une chose immédiate, que doit être adressé immédiatement. Non, je ne vais pas oublier, je suis très désolé. – И добавляя совсем громко, видимо, остальным собравшимся: – Chers amis, je dois demander votre pardon, mes collègues de Petersburg demandent mon attention urgente. Non, non. Jamais. Je vais revenir neuf heures et demie!

Всё это время Григорий Евлампиевич не выключал связь с Виктором, который наблюдал за тем, как его старший коллега действительно торопится.

Григорий Евлампиевич оказался в своём номере довольно быстро, сразу обратившись к своему подопечному:

– Так. Ещё раз давай. Подробно, досконально.

– Понял вас, – ответил Виктор, излагая в деталях весь процесс своей научной деятельности с последней встречи со своим наставником и резюмируя, – таким образом, выведенная модель стипулирует математическую интегрированность, верифицируемость – надеюсь, и опытно-экспериментальную – и доказательность теории суперструн, которая, по сути, отождествляется с теорией гравитации. Эйнштейновская относительность и квантовая механика соединены через тахион – он, получается, источник пространства-времени, создающий его кривизну и делящуюся в противоположные конусы волновую функцию, через которые и проявляется эффект волнения поля. Именно тахионы, не гравитоны! Вы можете спросить, что же стало с нашими виртуальными частицами, которые требуются для синхронизации бозонов и фермионов? Действительно, их массы велики, но велики они лишь виртуально: в тех схлопывающихся измерениях, которые наши детекторы пока не в состоянии уловить. Мы ведь не планируем строить кольцо для разгона частиц вокруг Земли? – полушутя заметил Виктор, сразу же продолжив. – Это само по себе феноменально, честное слово, Григорий Евлампиевич. Кажется, мы создали её. Объединительную теорию всего! Но меня поражает даже не это! Принципиальная верифицируемость тахионов! Сейчас на бумаге, а дальше? Это их отрицательная масса, то есть энергия, создаваемая при делении пространства, синергирует относительность с квантовым полем. Вы можете представить, какие просторы это открывает? Сколько новых вопросов, причём фундаментальных вопросов, рождает моментально? Я, честно говоря, даже не представляю! Тахионы, получается, выполняют роль тёмной энергии, а тёмная материя – это эффект их инверсии? Какими они были в самые первые мгновения Большого взрыва? Может, Большой взрыв – это вибрация первого спонтанного тахиона? Может, во Вселенной только один тахион? Ведь это может быть вполне логично?! Что делать со всеми временными парадоксами теперь? Григори Лампич, не сердитесь, не могу не сумничать. Когда старик Сократ, со слов Платона, сказал, что знает о том, что в действительности ничего не знает, он и не предполагал, что мы удесятерим границы этого незнания! Это меняет всё!

Как ни старался Виктор сдерживать свои эмоции, которые он традиционно сковывал, считая любое их проявление избыточным, отвлекающим от научного процесса и логического поиска, на протяжении всего этого дня данная задача была им благополучно провалена: и утром, и, особенно, в момент разговора с Григорием Евлампиевичем он с неизбежностью скатывался в почти дикую восторженность то ли от того, что эмоции без его участия и желания копились, то ли от естественной радости, знакомой любому учёному, – момента первой вести, которую, как марафонский бегун, человек науки, задыхаясь от восторга и проделанного пути, спешит сообщить своим соратникам, возвещая об очередной и на этот раз ярчайшей победе научного познания.

Научное сообщество всегда отличала предельная дозированность к различным спекуляциям, но, очевидно, аргументы и заразительная уверенность Виктора были настолько исчерпывающими, что Григорий Евлампиевич, человек добродушный и в своём добродушии снисходительный к мечтательным процессам, сейчас совершенно искренне был впечатлён результатами проекта, который они с Виктором начали четыре года назад, как тогда казалось самому Григорию Евлампиевичу, лишь как умозрительное упражнение для «подкачки интеллектуальных мышц подрастающего поколения». Годы упорнейшей работы, объёмы которой росли пропорционально вложенным усилиям, дали свои блистательные плоды.

– Григори Евлампич, вы слышите меня? – спросил Виктор, окончив свой доклад, но видя лишь бессловное возбуждение своего наставника.

– Да-да, я сейчас одновременно, пока слушал тебя, заказывал билет. То, что ты открыл, и я не кидаюсь этим словом, поверь мне, это прорыв. Нет времени оставаться на завтрашние церемонии тут. Я вылетаю первым же рейсом.

– Мы открыли.

– Что-что?

– Мы вместе, Григорий Евлампиевич. Без вас я бы не смо…

– Полно тебе. Так… Через Вену в три часа утра, но транзит полчаса… А, вот, нашёл прямой рейс.

– Вас надо встретить?

– Нет, но… – очевидно, дожидаясь подтверждения резервации билета, затянул профессор и затем утвердительно добавил, – завтра в одиннадцать сможешь быть в Институте Вавилова-Черенкова?

– Конечно! До Москвы ведь не пять дней, на Сапсане долечу!

– Хорошо. Изложение материала как у тебя?

– Рукопись полностью готова. Читал и перечитывал сегодня четыре раза.

– Хорошо. Отправь мне и дай три часа на окончательное рассмотрение. Ты вроде сказал, что спал сегодня? Так вот, пока не спи. Жди моего ответа. Напишу. Если всё нормально, сначала отправляешь в «Вестник», потом нашим в центры физики, не забудь про «Курчатова», а потом коллегам в Киото, Женеву, Страсбург, Кембридж, Шэньчжэнь, Дели и Чикаго. Вроде не забыли никого. Их контакты скину после просмотра финальной версии работы. Витя…

– Да, Григори Евлампич.

– Это действительно прорыв, Витя. За четыре года твоей работы.

– Наш прорыв, Григорий Евлампиевич, – произнося в этот раз подчёркнуто уважительно, отозвался Виктор, широко и естественно улыбаясь.

Глава 2. ННП

Вакуумный гиперпоезд «Сапсан», названный в честь своего «дедушки», мчался со скоростью семьсот семьдесят километров в час и через пятнадцать минут должен был достичь Москвы. С момента полного перехода на электрический и электромагнитный транспорт большинство услуг по поездкам стали крайне дешёвыми, так как солнечные панели и ветроэлектрические установки, выросшие по всей планете, как грибы, с лихвой обеспечивали первичные потребности граждан. Для студентов же транспортное перемещение стало практически бесплатным.

Виктор, так и не сомкнувший глаз за всю ночь, вновь и вновь сверял полученные данные в виде уравнения с теми расчётами, которые были проведены ранее. Ещё раз убедившись в верности своих калькуляций, он взял планшет и начал быстро сканировать стопку бумаг, служивших приложением к главной рукописи, уже отсканированной и отправленной Григорию Евлампиевичу, при этом машинально кивая каждому исписанному листу, как бы переподтверждая его достоверность и благословляя его переход в постбумажное виртуальное состояние. Привычка писать на бумаге досталась ему из детства и была взлелеяна консерватизмом Григория Евлампиевича, свободно пользующегося любыми современными гаджетами, но твёрдо убеждённого в том, что мыслительный процесс стимулируется в том числе и мышечной активностью при ручном написании, заставляющего мозг тратить дополнительную энергию на обдумывание телодвижений кисти и пальцев. Техника письма физическим инструментом – кистью, ручкой или карандашом – заметно уступала в скорости печати на виртуальной клавиатуре, что уж говорить о приложениях нейронной трансформации мыслей в текст, которые к середине двадцать первого века стали нормой и основным способом изложения материала. Тем не менее в некоторых областях науки сам процесс мыслительной отдачи, как любили повторять учёные старой закалки, подобно Григорию Евлампиевичу, имеет непосредственную реализацию через «простейшие орудия труда, такие как мел, доска, бумага и чернила». Они «закаляют мысль через тренировку физического акта написания, а не оставляют мысль на откуп самой себе». «Мел и карандаш – это продолжение вашего тела и мозга. На их острие сконцентрированы все нейронные сигналы и электроны, родившиеся в ваших светлых головушках», – любил повторять Григорий Евлампиевич каждому новому потоку студентов.

Вчерашний план рассылки рукописи в соответствующие научные учреждения России и зарубежья был немного смещён: было решено ограничиться только скорейшей отправкой в «Вестник физических наук им. П. Л. Капицы» – главный русскоязычный научный альманах, тогда как все остальные действия отложить до совместного прибытия в Москву и встречи в Институте Вавилова-Черенкова, где в последние годы преподавал Григорий Евлампиевич и где завершал аспирантуру Виктор.

«Добро пожаловать в Москву. От имени компании желаем вам отличного дня», – раздался монотонно-постановочный, но приятный голос искусственного бортпроводника, сообщающего о прибытии Виктора в столицу России. Покидая пассажирскую капсулу гиперпоезда, Виктор ускорил шаг к дальнему концу зала, где располагался главный выход. Проходя через зону быстрой идентификации, просканировавшей лицо Виктора и автоматически подтвердившей его статус аспиранта, а значит, и бесплатную поездку, он дал голосовое поручение системе Встроенного Интеллекта, или просто «ВИ», о вызове такси в зону станции прибытия поездов. Сев в машину и скомандовав место назначения, Виктор переключил своё внимание на планшет, вновь и вновь перепроверяя данные, хотя сжатое изложение материала уже было отправлено в «Вестник» ранним утром.