Как стать никем. Апокалипсис по-питерски

© Алексей Гагач, текст, 2024

© Алексей Петров, илл., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Как стать никем? В наше время тренингов и семинаров, когда спикеры, коучи и иные «различных дел мастера» учат быть всем, кем хочешь – художником, музыкантом, бизнесменом, инвестором, проактивным долбодятлом с сертификатом, мне остаётся лишь обратное – научить снова быть никем, используя свой неоспоримо богатый, накопленный с годами опыт. Хотя ладно, зачем сразу пугать читателя? Никого учить я не буду.

Эта книжка про меня и про всё, что меня окружает, сконцентрированное в одной квазиличности – Алексее Гагаче – пареньке, что родился в СССР, рос в девяностые, возмужал в двухтысячные, помудрел в десятые и обмудел в двадцатые. Сборник юмористических рассказов, или «роман в рассказах», я писал с 2017 по 2024 год, особо не спешил, выкладывал потихоньку в интернет и радовался реакции читателей. Уверен, что тебе тоже понравится, если ты, конечно, не принадлежишь к белопольтной моралфажистой прослойке нашего излишне современного общества.

Мне помогали. Вот они, добрые люди: литературный редактор – Юрий Жуков (Мори), ошипки на первой стадии написания рассказов правила – Наташа Wisdom, художествами занимались Алексей Петрофф и Ринад Ахметов, Алексей Петрофф ещё занимался всяческой моральной поддержкой и порою заслуженными хвальбами (читать на обложке), Ольга Гарина помогла привести в адекватное состояние синопсис, а mobilshark и Антон Пункт задрали планку жанра контркультурного рассказа на недостижимый для меня уровень, но я всё же попытался прыгнуть. Поверила в меня и в книгу ведущий редактор издательства «Астрель» Ирина Епифанова. Но больше всех мне помогли вы – читатели сайтов ЯП, udaff.com, различных литературных сообществ, салонов, подписчики моих соцсетей. Низкий мой вам графоманистый поклон.

Глава 1. Мальчик

Могучие столпы литературы отбрасывают на землю тень, называемую – графомания.

Когда рождается графоман, великие классики всего мира делают в гробу полный оборот, словно бы приветствуя «сутулых дел» страдальца, предваряя долгое совместное физическое и философское взаимодействие, как инь и ян, как электрон и атом, как качели в мороз и язык любопытного дурака.

Я родился в самом подходящем для счастья месте – в городе Сочи. Родители рассказывали, что зачали меня под пальмами на правительственной даче Бочаров Ручей, в ауре власти и уверенного советского счастья. Гм. Кому ручей, а кому и речка-говнотечка, над которой нависал наш деревянный сортир.

Мы жили на Клубничной улице. Живописное, заросшее тропическим лесом место, неподалёку от побережья, которое нынче изнасиловано застройщиками.

Забор президентской резиденции был через железную дорогу от нас. Я даже сохранил воспоминания о том, как мы, перелезая через ограду, купались на пляже, ещё помнящем разлапистые шаги Брежнева и отпечатки его бровей. Я-то был совсем малышом, но ловкие старшие двоюродные братья успешно переправляли меня туда и обратно. Когда дача пустовала, охранники нас почти не гоняли. Да и смысл?

Гальку в промышленных масштабах мы украсть не могли. Море – тем более.

Начинался сезон. Над домом то и дело пролетали вертолеты, низко-низко, доставляя на отдых Андропова, потом Горбачёва, а заодно пугая меня до усрачки.

Сочи – это место для отдыха, не для политики. Рядом с нашим домом росли пальмы, инжиры, фейхоа и прочий невзрачный фундук. Бабушка с дедушкой разводили уток и кур, выращивали тюльпаны на продажу, у них – дико звучит в наши промышленные времена окостеневших мегаполисов – были свои голубятня и виноградник.

Длилось моё сочинское счастье три с половиной года. Родители-кочевники, прекрасные врачи, обрубили отцовскую пуповину и, в поисках независимости, покинули вотчину, притаранив бедного ребёнка в Ленинградскую область.

Это было жестоко!

Помню, как пучил свои глупые зенки на залитое солнцем окно и не верил, что пора ложиться спать. Маме приходилось завешивать окна плотной тканью. Но меня этот фокус не устраивал: я понимал, что за окном всё так же светло, и орал до изнеможения.

От распирающего щуплую грудь чувства внутреннего протеста я стал капризен и рассеян. Новая реальность дико мне не нравилась. Холодно и страшно.

Тропический рай остался в недосягаемой дали.

Родителям тоже переезд не пошёл на пользу. Мама ударилась в работу, а отец семейным обязанностям предпочёл крепкий алкоголь. В результате я бывал забыт в детском садике не менее раза в неделю. Бедные воспитатели выучили места, где можно было обнаружить кого-либо из моих предков, и таскали подкидыша по всему городу, в надежде сдать на руки нерадивым «шнуркам».

Садик…

В детском садике меня взяли главным героем на финальный праздник – выпускной. Ответственность огромная, опять же родители очень гордились. Радовался и я, ибо уже начинал смутно подозревать, что расту дуралеем. А тут вот нате – не дуралей. Мне доверяют, меня любят, на меня рассчитывают. Чувствовал себя самым важным и счастливым ребёнком на Земле; бегал, суетился, повторял песни, реплики и стишки, раздуваясь от важности, как воздушный шарик.

Чемпион и победитель. Я почти простил переезд.

На финальный смотр представления пришла заведующая и ещё какая-то, ранее невиданная тётя. Кудрявая, как барашек, толстая, очень строгая.

– Так! – сказала тётя, посмотрев выступление. – Почему столько артистов беззубых?

– Это же дети! – напряглась заведующая. – Молочные зубки выпадают…

– Я знаю! – перебила заведующую тётя и топнула ножкой. – Безобразие.

– А где я зубастых-то возьму? – возмутилась заведующая.

– Да хоть где! В соседнем садике займите, в школе! Выкрутитесь. У нас выпускной, а дети ротики беззубые раскрывают. Как будто в Советском Союзе цинга лютует! Тут проверки, комиссии! А у ЭТОГО ещё и рожа глумливая! Его точно вон!

Перст судьбы был направлен на меня.

Вот так, секунду назад я был всем, а теперь, указанием строгого пальца, я превратился в нуль. По тону жирного барашка стало ясно: сказка закончилась навсегда.

Я заревел. Воздушный шарик лопнул. Так «глумливая рожа» и осознал, что счастье – оно скоротечно. Однако жизнь только начинала свои эксперименты…

Глава 2. Гагарин

Вот раньше были детские площадки – да-а-а, не чета нынешним: скрипучая карусель с оборонного завода, песочница, обоссанная котами, и качели. В комплектацию «люкс» входила железная ракета, где завсегда было насрано. Я там первый раз покурил, в ракете, волнуясь перед первым в моей жизни Первым сентября. Слово «первый» при описании стартовых этапов жизни будущего гражданина вполне уместно, даже пусть и по три раза в предложении. После «взрослой» дозы никотина я почувствовал себя Гагариным, позеленел, как марсианин, сошёл по трапу, как Армстронг и, пошатываясь, направился на торжественное мероприятие как обычный лох. Вот такие вот ракеты у нас были на детских площадках. И сигареты «Космос».

Площадки, созданные для генерации нехитрого детского счастья, окружали тёмные покосившиеся сараи и унылые панельки с одинаковыми тюлевыми занавесками в тусклых окнах. Качели конструктивно различались – бывали с планкой и осевые. Если осевые, то можно было делать полный оборот, если с планкой, то нельзя – перекладина мешала, ограничивая амплитуду. Но я тогда не знал, что нельзя.

Попал я как-то в незнакомый двор и решил опробовать тамошние качели. Раскачался как следует, чтобы выйти на полный оборот, и – бац! Нулевое перемещение, слышали? Нахожусь в песочнице, которая котами обоссана. Что я там делаю? Нахожусь…

Качели качаются в сторонке, пустые. Как в фильме ужасов. У подъезда серенькие тётки с раскрытыми ртами стоят и смотрят, дополняя картину хоррора. А у меня голова вся в песке. Чудеса!

– Мальчик, иди-ка сюда! – позвали тётки.

Я подошёл, пошатываясь.

– У тебя всё хорошо?

– Всё хорошо! – ответил я.

– Ладно, иди.

Я зашагал в произвольном направлении, широко расставив глаза, ступая по лужам, в которых отражалась действительность. На несколько десятков секунд я узрел в небе северное сияние и какого-то мужика с бородой.

– …Я Гагарина тоже тут не видел! – неожиданно заявил мужик. – Передай всем, гуд?

Я кивнул, и морок исчез.

Осталось только выяснить, как я в песочнице очутился? Я направил стопы к качелям, изучил конструкцию. Так и есть – перекладина. Глянул на песочницу – далеко. Неужели долетел? Ну а какие ещё варианты? И во дворе, как назло, безлюдно, кроме тёток, никто не видел подвига. Да и подвиг ли? Вот если б орал во время полёта что-нибудь эпохальное, бессмертное – «поехали», например, или «слава КПСС», – то да, это подвиг. А я летел и молчал. И вообще, процесса полёта не помню. Единственный плюс – в отличие от Гагарина, я таки кого-то узрел. Но кто поверит?

Может, я попаданец и переместился в иную реальность? Ещё хуже, чем была раньше? Дома я подразнил кошку – поцарапала. На лестничной площадке загремело, захлопало, закричала тётя Наташа. Дядя Боря опять нажрался качественного авиационного спирта и отстаивал своё конституционное право быть пьяным. Всё нормально, всё как всегда.

Скорее всего, я не попаданец, а таки обыкновенный дуралей. От мысли этой на душе полегчало.

Глава 3. Татьяновна

Первый класс. Мы столпились у ворот школы. Стены заведения пугали нас своей сахарной белизной, сиянием кварцевой штукатурки. Было похоже, что строители взяли куски рафинада и проделали в них прямоугольные отверстия, выполняющие функцию дверей и окон. Толпа детишек была растеряна. Может, за дверями школы нас ждёт газовая камера или скотобойня? Иначе к чему такая торжественность? Детей приносят в жертву. Ясно как белый день. И мы не зря волновались: нас приносили в жертву Татьяновне.

За пару недель до старта занятий ко мне приходила знакомиться классная руководительница – Татьяновна. На самом деле Татьяна Изяславовна, но кому хотелось выговаривать эту белиберду?

Татьяновна протянула мне газету и попросила прочесть отрывок какой-то статьи. Я выполнил задание. С пяти лет я свободно читал.

– В конце статьи ты съел предлог «в», – заявила Татьяновна. У моей мамы полезли глаза на лоб. Ничего, что я вообще не обязан был уметь читать и писать?

Первое впечатление о Татьяновне оказалось верным. Я ещё не знал тогда, что бывают такие люди – сучки. Потом понял: Татьяновна была первой сучкой в моей жизни. Всё то, что дети подбирали на продлёнке, оседало в карманах Татьяновны. Кто-то нашёл двадцать пять рублей. Невиданная удача. Татьяновна тут же развела лоха на бабки, рассказав тому про какие-то взносы, которые он погасит за родителей. Я денег не находил, но, так как мы гуляли в сосновом лесопарке, часто находил съедобные грибы. Мне ни разу не удавалось скрыть находку от цепкого взора нашего надзирателя.

– Ой, Алёша, спасибо! – говорила Татьяновна и тянула хищную длань. – Ты опять мне грибочки нашёл?

Татьяновна била нас указкой, рисовала на лбу обидные слова, оценки. Однажды я умудрился выиграть в «Поле чудес». Был тестовый запуск новой популярной игры на параллели. Призов была куча. Организаторы явно просчитались с количеством баллов, которые можно набрать за игру. В результате в класс я вернулся со стопкой цветных коробок. Там меня поджидала Татьяновна.

– Лёшенька, правда, ты оставишь это всё в классе, чтобы дети могли играть в эти игры? Ты же не жадный мальчик? – Татьяновна била наверняка, и больше этих игр я никогда не видел.

Как-то во дворе старшие дети научили меня рисовать вагину. Да-да, мы тогда её называли пиздой. Рисуем лодочку, делим вертикалью напополам, сверху рисуем кустик.

В школе на перемене я научил рисовать пизду Ваню и Стаса. Мы упоённо тренировались на «ненужных» школьных плакатах, которые пылились в углу и никогда не разворачивались. А потом мы этими плакатами ещё и подрались.

Татьяновна, войдя в класс, сразу почуяла неладное.

– Кто это сделал?

В классе стукачей шансов уйти от возмездия не было. Татьяновна долго орала, била нас этими плакатами, а потом выставила за дверь, наказав достать точно такие и без них не возвращаться.

Миссию возглавил я. Рядом с сахарной школой высился такой же кварцевый кубик Центра детского творчества, где базировалась художественная школа.

– Там рисовать умеют, вот и нарисуют! – трезво рассудил я.

Но мои расчёты не оправдались. Преподаватель художественной школы, внимательно рассмотрев подранные плакаты с вагинами, сказал, что они такое не рисуют. Нам оставалось одно – пропадать.

Лютовал снежный февраль – морозы и метели. Пропадать надо было обязательно в лесу, в горах. Чтобы наверняка. Горами мы называли два высоких холма – Стрельбище и Штурмовой, которые высились в нескольких километрах от окраины города, отгораживая воинскую часть. В хорошую погоду там было весело кататься на лыжах. Сколько лыж, санок и ног там было переломано горожанами! Но в тот день на холмах не было никого. Только навсегда изгнанные из человеческой стаи дети.

Катались мы до темноты, до посинения губ, до промокания последней нитки ткани. Ваня и Стас взбунтовались, да и мне помирать расхотелось. Леденея на ходу, мы побрели обратно в город, просить, чтобы наши ничтожные тельца взяли домой без наличия таких важных плакатов. Надежды, конечно, было мало.

Вьюга замела тропинки. Мы шагали по сугробам через силу, с остервенением. Сквозь чёрные ели иногда было видно далёкие огоньки тёплых окон. Глупо было погибать, глядя на них. Я уже не мог поднимать ноги и наваливался на сугробы всем телом, как ледокол, прокладывая путь бредущим сзади одноклассникам.

Выбравшись из зарослей на простор, я увидел у одного из подъездов пятиэтажной панельки толпу взрослых людей. Я встал на четвереньки и пополз.

Я помню, как замолкли взрослые, глядя на выползающих из леса детей. Помню в толпе бородатое лицо отца. Помню колючие глаза Татьяновны. Помню, как кто-то крикнул: «Это она сказала им не возвращаться!» Помню, как отец взял Татьяновну за голову и приподнял сучащую ногами учительницу. Помню, как с её сапог посыпались в снег жёлтые ягоды морошки, облепихи, они растапливали снег, закапывались в землю, всходили молодыми побегами, вырастали, обвивая стеблями и ветвями Татьяновну, заползая ей в глаза, в рот, в уши.

Через месяц, когда я вернулся в школу, вылечив воспаление лёгких, Татьяновны там уже не было, кто-то замещал её. А потом нашли новую постоянную учительницу для первого класса. Круглую, уютную, добрую. На первом же уроке она рассказала нам про взаимоотношения полов, упоминала тычинку и пестик, оперировала понятиями «краник», «пещерка». Я поднял руку и нарисовал на школьной доске большую пизду. Девяностые годы шли по стране уверенной поступью.

Глава 4. Как посрать интеллигентно

Осень девяносто второго была тревожной. Ёмкой на события. Тёмной, мрачной и пугающей, как силуэт постового мента в свете фар. Особенно для некоего Алексея Гагача, единственного сына в распадающейся семье нищих врачей.

Стало быть, для меня.

Утешения и примеров для подражания в свои девять лет я искал в книгах. Их мои родители-бессребреники, в отличие от денег, накопили уже в гигантских количествах, хоть печь топи. Исторические романы, классики нашей и не совсем литературы уносили меня далеко от событий, страшных для ребёнка, который видел, как рушатся страна и собственная семья.

Вести себя я старался подобающе героям книг, честно и благородно. Не наступать никому на горло, да и себе на шею никого не сажать стало моим жизненным кредо. Неплохо для юного перестроечного интеллигента.

Как-то раз меня пригласили на день рождения к однокласснику.

Идти было неловко, я очень стеснялся. Именинник был выходцем из появившегося недавно в стране молодого класса нуворишей. Нуворишей, так скажем, стартаперов. Выражение «новые русские» не проникло ещё в толщу русского языка, я его тогда и не знал. Родители приятеля не до конца потеряли свои пролетарские корни, поэтому пригласили на именины к сыну почти всех его дворовых друзей и одноклассников.

Дарить мне было особо нечего: какая-то картонная коробка с дешёвой игрой. Кому-то, может, и пофиг было в девять лет, главное, сладостей нажраться в гостях, но… Но #яжинтеллигент, как бы написали сегодня в соцсети, всеми фибрами души ощущал свой классовый разрыв с хозяевами и жутко комплексовал по этому поводу.

Впрочем, поводов комплексовать у меня хватало и без этого.

Увидев пренебрежительный взгляд, коим окинули мой подарок родители именинника, я зажался ещё больше. Свернулся в шар на манер зверя броненосца, знакомого мне по иллюстрациям к Альфреду Брему. Даже когда нас отвели в большую комнату, где стоял огромный надувной бассейн, наполненный разноцветными пластиковыми шариками – невиданную на то время роскошь, – я отреагировал сдержанно.

В кого-то кидался, конечно. Машинально уворачивался от летящих в меня шаров, скромно улыбался и нервничал.

Признаться, скованности мне добавляло неудержимое желание какать.

Ни один, ни один литературный, с-сука, герой на страницах прочитанных книг так ни разу и не захотел справить большую нужду. Ни Том Сойер, ни Гекльберри Финн, ни, мать его, дядюшка Том нисколечко не обосрались во время своих приключений. Даже когда Том Сойер заблудился в пещерах с девочкой Бекки, он не решился посрать в присутствии дамы. Да что там! Даже индеец Джо, питавшийся свечным огарком и уханьскими летучими мышами, злодей и родственник Дарта Вейдера, так и умер, не обосравшись.

В общем, примеров для подражания у меня не имелось.

Казалось бы: вон туалет возле кухни, где сидели и выпивали родители именинника с родственниками. Берёшь и идёшь, сохраняя скромность, но не теряя внутреннего величия. Но вход в туалет был очень и очень близко к ним. Надо было осмелиться зайти туда на виду у всех, а потом смыть своё достоинство в унитаз, под звуки фанфар, издаваемых молодой интеллигентной жопой.

Да, даже у Пикуля не было инструкции, как вести себя в такой щекотливой ситуации. Позднее оказалось, что Пикуль многое не предусмотрел в моей последующей жизни…

Вот и сейчас красномордый отец именинника забежал в комнату и позвал детей на развлечения: с завязанными глазами срезать подарочки, подвешенные на нитки, сбивать палкой лошадь, набитую сладостями.

– Айда, детвора, безобразить! – орал богатый папа. – Камон, бейбиз!

И детвора побежала безобразить, оставив меня в комнате наедине с доеденным тортом, бассейном с шариками и неминуемой, надвигающейся как цунами, дефекацией. Я ещё раз подумал о туалете возле кухни и в ужасе помотал головой. Нет! Пердеть во всеуслышание в сортире? Отставить!

Пикуль мысленно улыбался мне в густые будёновские усы.

На глаза попались чистые салфетки, лежащие возле тарелки из-под торта. Я подбежал и схватил их. Инстинкт вёл меня неприхотливой дорожкой мелких пакостей по нарастающей. Половина дела была сделана.

Тут мой взгляд, блуждающий в поисках решения второй части вопроса, остановился на бассейне с шариками. Экстренно прошуршав в голове миллионами прочитанных страниц и не найдя в них ответа на вопрос об этичности и интеллигентности задуманного, я решился: «Том Сойер поступил бы так же!» – и нырнул в бассейн.

На самом дне я разгрёб руками под собой пещерку, в которую с удовольствием и насрал, искренне считая, что туда никто не доберётся. Тщательно подтёрся и встал. Цветные шарики, тихо шурша, укромно скрыли мою кладку.

Потом, много позже, я видел по телевизору откладывание яиц галапагосскими черепахами… Посмотрел и прослезился от идентичности деяний, от суровой физиологии этих больших кожаных зверей, так недалеко ушедших от нас своими яйцекладками.

Веселье было в самом разгаре, когда я незаметно примкнул к празднику и умудрился выиграть в конкурсе бутылку пепси. Настроение заметно улучшилось, тучи над головой и в кишечнике рассеялись. Жизнь была похожа на сказку со счастливым концом до тех пор, покуда родители именинника не погнали всех детишек назад в комнату.

Мною овладело смутное беспокойство.

Я скромно пристроился в углу комнаты и начал играть с машинками, в то время как не все, но большая часть детишек с визгами и писками снова полезли в чудо-бассейн. Я с ужасом смотрел на них, но остановить не решался. Через пару минут кутерьмы в комнате стало сильно вонять. Ребята один за другим останавливали озорство и недоумённо разглядывали себя и друг друга, морща носы. Потом нюхали свои одежду и пальцы. Воздух. Пол, стены и потолок.

Бассейн превратился в настоящую домашнюю говномешалку с высоченным КПД. Наконец, из шариков вынырнул именинник, с прилипшей ко лбу салфеткой, которой я вытер ранее афедрон.

– Па-а-па-а-а! – рыдал бедный мальчик, по уши вымазанный в какашках.

В комнату ворвался встревоженный папаша, за ним все остальные гости. Сцена, представшая перед моими глазами, была достойна пера живописца. Или кисти поэта. Обосранные с головы до пят дети в бассейне с шариками и кучка выпавших в осадок взрослых на почтительном расстоянии. Последние не решались подойти ближе.

Практически весь свой ругательный словарный запас я почерпнул из последующей речи богатого папы:

– Вы… бля… охуели? Серуны кривопиздые! Да я… я… да я вас ща всех хуем порешаю! Тримандаблядская пиздопроушина вам в полный рост!

И так на пять минут, с руладами, оттяжкой и фиоритурами.

Наконец очнулась одна из родственниц, чей ребёнок айсбергом дрейфовал в говнованне, ища если не «Титаник», то хотя бы какой-то выход.

– Стасечка, вылазь быстрее! – позвала она ребёнка, пока папаша именинника переводил дух.

– Стоять! – заорал вошедший в раж папан. – Вдруг это он насрал?!

Стасечка от такой обиды скуксился и заревел, несмотря на свои не детсадовские уже годы, размазывая по лицу слёзы и говно.

– Точно он! – не унимался папаша. – Вон как какахи свои по еблу упоённо размазывает! Своё не пахнет!

Тут бы мне встать и честно-благородно признаться: «Так и так, дамы и господа. Я, Алексей Гагач, насрал в ваш красивый бассейн, полагая по примеру классиков мировой литературы, что в туалете в гостях срать неинтеллигентно!» Но папаня был настолько грозен, что я побоялся отхватить недетских трындюлей. Поэтому просто пониже нагнул голову и энергично водил машинкой по полу, притворяясь, что меня всё это не касается.

– Ты чо, охуел, баран недоёбанный? – взревела мамаша. – Да это твой Борька и обосрался от радости, что мы ему «сегу» из Америки на день рождения привезли!

Ага, блядь! «Сегу»! Моя картонная игра упала в рейтинге подарков ниже подвала, и я задумчиво промолчал.

– Нийя-я-я! – завыл Борька и кинул в неё салфеткой.

Богатый папа не выдержал такого оскорбления и засандалил родственнице по уху. В бой тут же вступил её муж. Комната наполнилась криками, визгами, дерущимися людьми. Я вообще считал, что бить женщин – некультурно. Мой отец, каким бы пьяным ни был, мать ни разу не тронул.

А тут сразу видно – люди книг не читали.

Такое ёблобитие образовалось, хоть свет туши. Кстати…

Я подошёл к выключателю и вырубил свет. Возня в комнате поутихла, а я взял свою куртку, башмаки и тихо выскользнул в коридор. «Хуясе, – думал я, – у парняги обильный день рождения выдался. И „сегу“ ему подарили, и в бассейн насрали, и батьку отпиздили. Будет что вспомнить. „Богатые тоже плачут“ какие-то!»

Дома меня встретил пьяный бедный папа.

– Пап, а почему ты пьёшь? – спросил я.

– Не знаю, – грустно пожал плечами отец.

– Может, эта водка такая вкусная?

– Нет, сынок, горькая.

Я тоже пожал плечами. Тогда вообще непонятно, зачем её пить. Но тут пришла с дежурства мать и начала распекать отца за пьянство. Обычный вечер в нашей семье.

Я взял «Баязет» Пикуля и приступил к чтению.

«Когда-нибудь, – думал я, шурша страницами, – буду тоже писать книги. Про то, как в жизни бывает по-настоящему! И про говно напишу. Обязательно…»