Сердце камня. Легенда о СибИрии

1

Ближе к вечеру на тихом краснозорье, когда пробрызнул тёплый дождь, искромётный в закатных лучах, и всё кругом дышало благодатной свежестью, Причастин – возбуждённый, с горящими глазами счастливого папаши – вернулся из тайги, где проходила очередная геологоразведка.

В этот вечер ждал он дорогого гостя и немного подсуетился: стол накрыл, пускай и грубовато, по-мужски, но зато от души: наварил, напарил и нажарил, как мог, а надо сказать, что он мог очень даже неплохо – многолетние походы с геологическими партиями даром не прошли.

И вот – с удивительной точностью – железная щеколда на калитке клацнула.

В избу вошёл Кудесник – хозяин его встретил у порога.

– Поздравляю, Алексис! От души поздравляю! – басом бухнул Кудесник и обнял Причастина, в новую рубаху облачённого. – Сын, говоришь? Угадали, стало быть, врачи?

– Да и я не сплоховал.

– Поздравляю, поздравляю. И тут же немного сочувствую. Теперь, как сказано поэтом, покой нам только снится. Пелёнки пойдут, распашонки…

– Это не страшно, это дело житейское. Проходи, Ян Маркович. Располагайся.

Причастин давненько заметил одну невероятную штуковину: с приходом Кудесника в избе светлело – седобородый облик Славинского излучал неуловимое, странное обаяние, под которое попадали почти все, с кем он общался.

Вот и сейчас пристально смотрящие глаза его светились искренней радостью.

– Как там Татьяна?

– Всё путём. Привет передавала.

– Хорошая жена тебе досталась. Береги.

Алексей отшутился:

– Это она должна меня беречь. Она же – Берегиня.

– Я подарок ей приготовил, но дома оставил, – смущённо сказал Славинский. – Спохватился на полдороге – не захотел возвращаться.

– Ничего, успеется, потом отдашь.

Разглядывая комнату, Кудесник машинально перебирал серебряные кольца бороды; накручивал и надевал на указательный палец левой руки; снимал кольцо и снова аккуратненько накручивал – привычка такая.

Прохаживаясь по комнате, Кудесник достал гребешок, причесал длинную мягкую бороду, ниспадающую на грудь, – концы её свивались в серебряные кольца. Гребешок у него костяной, с какими-то резными замысловатыми вензелями, среди которых проступал треугольник в солярном знаке.

Любопытную натуру Кудесника заинтересовали фотографии из жизни геолога – за стеклом буфета и на стенах в рамочках. Привлекли внимание разноцветные и разнокалиберные образцы минералов на книжной полке: малахит, пирит, авантюрин, яшма, змеевик, опал.

– А вот это хризолит. – Он подержал на ладони золотисто-зелёный сверкающий камень. – В переводе с греческого «золотой камень». А в Монголии почему-то его называют «камень дракона».

– Ой! – полушутя, полусерьёзно воскликнул Причастин. – Только не надо про эту тварь! Я как вспомню, так вздрогну. Давай к столу, Ян Маркович.

От Причастина попахивало водочкой – уже остаканился, – и потому Славинский неодобрительно покачал головой, когда покосился на стол, где среди закусок мерцала поллитровка.

Стул заскрипел под массивной фигурой Славинского.

Он отодвинул от себя наполненную рюмку – водка на скатерть едва не плеснулась.

– Я не потребляю. Ты же знаешь.

– Так сегодня-то можно, такое событие. Даже Ванька Непутёвый в кои-то веки в гости зашёл…

– Событие – да, грандиозное. Я рад за тебя, очень рад. И я с удовольствием выпью. Чаю, морсу или молока.

– Обижаешь, Ян Маркович. Грех не отметить рождение сына, крестника будущего твоего.

Алексей упрямо настаивал на выпивке – убеждал, умасливал, навяливал. И Славинский, дрогнув хмурыми бровями, неожиданно согласился.

– Уговорил. Наливай. Да что ты в эти рюмки? Только губы мочить. Стаканы давай. Наливай до краёв. Всклень, как говорили раньше на Руси. Гулять так гулять.

– Вот это я понимаю! – обрадовался Причастин. – А то морсу ему подавай на серебряном блюде.

Они подняли полные гранёные стаканы и чокнулись так задушевно, аж на стол потекло…

Кудесник одномахом опорожнил стакан, громко крякнул и с аппетитом взялся закусывать.

А Причастин, отпив глоток-другой, отчего-то скривился. Дураковато в стакан посмотрел. Понюхал, в руках повертел.

– Что за фигня? – пробормотал.

– А что такое?

– Так это ж не водка – вода.

– Неужели? – В глазах Кудесника лукавинки искрились. – А я дерябнул и не заметил.

Причастин понюхал бутылку – носом поводил около горлышка.

– Вода. Натурально.

– А ну-ка дай. – Кудесник три раза повернул бутылку вокруг своей оси, понюхал и Причастину подал. – Водка. Ты что? Иерусалимская слеза. Или ты нюх потерял?

Алексей глотнул прямо из горлышка и обалдело уставился на бутылку – теперь там действительно водка.

– Как это понять? – Глядя на Кудесника, он заметил что-то плутоватое в его лице. – Так это ты химичишь? Ёлки-шишки!

– Здравствуйте вам. С больной головы на здоровую хочешь свалить? Ты закусывай, Алексис, а то видишь, какие дела начинаются: галлюцинации. А там, глядишь, и белая горячка. Белка. Страшный зверь.

– Ладно, не пугай, Ян Маркович. Лучше скажи, как ты химичишь. А? Как ты это проделываешь?

– Если я и химичу, то лишь благодаря твоему ослиному, извини, упорству. Тебе же русским языком говорено: чаю, морсу или молока.

Хозяин про выпивку больше не заикался и сам почему-то перестал выпивать – расхотелось.

Чайник закудахтал на плите, и вскоре перед Славинским на столе ароматно вздымилась деревянная кружка – запахло таёжными травами, лугом покосным.

В кружке был кошмарный кипяток – с пылу с жару. И потому Алексей обалдел, наблюдая за тем, как Славинский начал прихлёбывать чай и негромко причмокивать от удовольствия.

– А кишки не это… ничего? Не сварятся, Ян Маркович?

– У меня не сварятся. Бывало, камни грыз, когда в забоях голодали сутки напролёт.

«Вот это фокус! – ужаснулся Алексей. – У него там, наверно, лужёное горло, а в брюхе железный котелок вместо желудка. Да и весь он какой-то – всё равно что железный. Около костра тогда я, помню, прямо-таки обалдел».

2

Около костра на берегу они в тот вечер засиделись за разговорами. Алексей с устатку маленько выпил – рыбалка удалась, не грех отметить. А он, Алексей, когда выпьет, папиросы смолить начинает, как ненормальный.

В общем, достал он тогда из костра горящую веточку – на раскурку. А веточка возьми да и погасни. И тут Славинский удружил ему – голой рукою взял крупный уголь, похожий на переспелый, красновато-оранжевым соком наполненный помидор. И всё бы ничего, такие фокусы мужики возле костра уже проделывали неоднократно: если уголь взять на несколько секунд – не успев обжечься, успеешь прикурить, руки-то всё же дубленные разнообразной нелёгкой работой. Но в том-то и дело, что этот фокус исполняется в течение трёх-четырёх секунд. А тут – с полминуты, наверно, прошло, если не больше. Славинский, дав прикурить Алексею, видимо, тут же забыл про уголь – сидел, как ни в чём не бывало, очередную какую-то байку травил. Алексей до того обалдел, что не сразу язык заворочался – напомнить про уголь. Славинский спохватился и вроде как немножечко смутился, а через две-три секунды протянул Причастину какой-то камень цвета бычьей крови, – на, мол, посмотри, геолог, что это такое: гранит, сердолик или яшма? Причастин взял тот камень и тут же почувствовал головокружение, и показалось ему, что Славинский в ту минуту смотрел на него таким невероятно острым взглядом, каким, наверно, можно, как гвоздём, стекло поцарапать. Причастин хорошо запомнил оторопь, его охватившую в те мгновенья.

3

И примерно такую же оторопь испытал он сегодня, когда Славинский с водкой проделал фокус, а теперь вот с крутым кипятком. «Ты что за человек?! – хотелось Причастину крикнуть. – Уму непостижимо, как так можно!»

– О чём задумался, Алексис?

– Так, ерунда. Вот хотелось бы узнать, Ян Маркович: ты вообще никогда, что ли, не потреблял? – Алексей пощёлкал пальцем по кадыку. – Или всё же по молодости, по глупости…

– Нет. Никогда.

– Тебе надо памятник ставить. Это ж геройское дело.

– Геройскую душу надо иметь, чтобы гадость вот эту глотать. – Славинский брезгливо кивнул на бутылку. – Вот уж действительно – запридух.

– Запридух? Это что?

– Водку так называют. Не знал? Теперь будешь знать. Водка дух запирает. И зачем это надо? Трезвому-то жить гораздо интересней.

– Согласен. Только всё же иногда можно причаститься. Даже в церкви, я слышал, вином причащаются.

– Это называется евхаристия.

– Чего-чего?

– Таинство причащения христиан – вкушение, так сказать, крови и плоти Христа под видом вина и хлебца.

– Ну, вот и я о том же. Разве это не таинство – рождение человека? Разве по этому поводу выпить нельзя?

– Можно. Только мы зачастую меры не знаем.

– Да я-то вроде знаю. Всегда при памяти. Дёрнул маленечко для настроения и шабаш.

Славинский в окно посмотрел.

– Мера бывает разная.

– Это так, не спорю.

– Ну и где она?

– Кто?

– Мера. Мы же о ней говорим.

Алексей выжидательно посмотрел на него.

– Что-то я врубиться не могу, Ян Маркович. Ты на что намекаешь?

– Золотая гора по имени Мера. Слышал про такую?

– Нет, не приходилось. Что за гора?

– Так ведь золото здесь не случайно нашли.

– Где? На Олимпиадинском? Что значит «не случайно»? Годами искали, вот и нашли.

– Э-э, не скажи, Алексис. Как бы не так. Дело в том, что здесь когда-то стояла гора золотая – Мера.

– Неужели? – Причастин удержался от ухмылки. – И куда же она подевалась?

– Провалилась. Ушла под землю. И вот с тех самых пор золото в недрах земли стережёт дракон. Его называют по-разному. Тунгусы с давних времён зовут его Хатана, а другие сибирские народы – Эрлик-хан.

Они помолчали.

Разговор становился настолько серьёзным – Причастину вновь захотелось маленько поддать. Он потянулся к бутылке, но рука почему-то на полпути замерла. Опуская дрогнувшую длань, Алексей занервничал, забарабанил пальцами по столу.

– Дракон? Да ну! Это похоже на сказочку.

– Значит, ты мне сказочку рассказывал? Ты же сам говорил, что там творилось – возле роддома.

– Хо! Так это же во сне!

– А ты уверен?

Причастин смутился – он был не уверен.

– Ну хватит, Ян Маркович. Я и так в ту ночку… сам едва не родил.

– Ты вроде не робкого десятка. И на медведя ходил, и волку намыливал холку.

– Так-то оно так, но такой зверюги я не встречал.

– Вот тебе и сказочка, Алексис. Неужели ты ещё не понял? Дракон под землею живёт и временами поднимается наверх.

Причастин посмотрел в окно – в сторону роддома – и покачал головой.

– Нет уж, нет уж! Лучше пускай во сне, чем наяву вся эта камарилья. Как вспомню, так мороз по коже. Ну, хватит об этом! – Причастин отмахнулся – чуть рюмку не расхряпал, успел поймать. – Ян Маркович! Я вот о чём хотел с тобою посоветоваться. Мы тут с Танюхой забуксовали насчёт того, как парнишку назвать. Я говорю, давай Степаном назовём. Дед был у меня – Степан. А ещё когда-то на Руси был такой денёк весенний под названием Степан-землепашец. В этот день, в конце апреля, Степан-ранопашец будто бы ходит по лугам и полям, проверяет, хорошо ли земелька оттаяла, не пора ли пахать. Мой деда как раз родился в этот день. А Татьяна как услышала эту историю – запротестовала. Ты что, говорит, хочешь пахаря сделать из нашего сына? Нет, говорю. Ну, короче, сто имён перебрали и всё равно не можем определиться. То мне, то ей не нравится. Может быть, ты чего присоветуешь?

Кудесник призадумался, но только не над выбором имени.

– Земля – это серьёзно. Землю пахать – достойное занятие. Тут нужна любовь к земле, та самая любовь, которую почти убили в душе народа – скольких раскулачили, в лагеря загнали. Как вспомню – это ужас. Какие были мужики, хозяева какие. Они эту матушку землю каждой кровинкой чувствовали. Они понимали – у земли имеется душа. Ты вот смотришь сейчас и усмешку скривил. Видать, и у тебя охотку отбили – землю знать и любить.

– Нет, почему? Я же геолог, я много лет уже в земле копаюсь. И мне это нравится.

– А ты зачем копаешься? Ты земные сокровища хочешь найти. А найдёшь, так там всю землю на уши поставят – разроют, вынут золотую жилу или алмазную россыпь. Твоя геология далеко ушла от хлебопашества. – Кудесник спохватился. – Однако же и я ушёл далеко от того, что хотел сказать. А если точнее – это не я, это один учёный выдвинул гипотезу о живой Земле. Его теория гласит: Земля – это разумный организм. Вот почему она себя старается сберечь и сохранить. И когда она людей начинает стряхивать с себя – это выглядит примерно так же, как люди с себя стряхивают вшей или убивают комаров. Правда, есть и другая теория – теория космического разума, который Землю держит под контролем и не даёт ей погибнуть.

– Всё это интересно, только мне хотелось бы узнать вот что: как назвать нам сына? Крестника будущего твоего.

– Извини, заболтался, – спохватился Кудесник. – Ну а по поводу имени – что тут думать и гадать? Ты же сам говорил: солнечный свет столбом над роддомом стоял, защищал от дракона. Вот и назовите – Ярослав. Солнце —это ведь Ярило. Яр. Пусть будет Ярославом. Солнце будет славить в нашей жизни. – Увлекаясь, бородатый Кудесник вдохновился, раздухарился и полез в дремучие многовековые дебри славянской мифологии – затеял разговор о Славе, вспомнил богиню Сва-Славу.

– А что за богиня такая? Не слышал ни разу.

– А про жар-птицу слышал?

– Ну так ещё бы! У нас ковёр такой был дома – Иван-царевич там, жар-птица и серый волк.

– Так вот жар-птица – она как раз и есть та самая богиня Сва-Слава, которая защищает людей и помогает им творить чудеса.

Алексей внезапно что-то вспомнил:

– Слушай, Ян Маркович! А бывает птица с человеческим лицом?

– Бывает. Птица Гамаюн, к примеру.

– А что это за птица?

– Гамаюн приносит душу ребёнка.

– Да ты что? Вот ни ху-ху! Вот это ничего себе! – потрясённо воскликнул Алексей и припечатал кулаком по столешнице. – А как же насчёт аиста?

– Нет, птица Гамаюн. Она приносит душу младенца. У народов Сибири она называется Богиня Умэй или Умай. А почему ты об этом спросил?

– Видел потому что. Нет, ну надо же! А я тогда подумал, что приблазнилось. Ну, давай-ка мы выпьем за сына, за светлую душу его. А насчёт имени – это неплохо. Ярослав – это звучит.

– Что значит «неплохо»? Очень хорошо.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Я Танюхе предлагал. Не понравилось ей почему-то.

Кудесник, накрутив на палец кончик бороды, посмотрел на ходики, висящие над столом.

– Пойду, мне пора.

– Посиди. Ведь мы ещё…

– Время позднее, а у меня завтра смена с утра. – Кудесник многозначительно посмотрел на бутылку. – Теперь ты знаешь меру? Да? Меру золотую.

– Всё путём, Ян Маркович. Всё под контролем. Сын как-никак. Дело святое, можно сказать.

Возле двери Славинский остановился. Что-то собрался сказать, но не решается. Что-то важное, главное. Может быть, то, из-за чего он сюда и пришёл.

– Дело в том, старики давно мне легенду поведали…

Причастин взял его под локоть.

– Присядь, Ян Маркович. Зачем же у порога? Что за легенда?

– Легенда или предсказание такое, но суть не в этом. Суть в том, что я теперь, Алёша, думаю… Всю ночь не спал сегодня и всё думал: не то ли предсказание свершилось?

– Какое предсказание? О чём? Я не пойму.

Глядя в пол, Кудесник помолчал, вздохнул. Он пребывал в сомненьях: говорить ли, нет?

– Предсказание или предание о том, что… Ну, в общем, когда люди найдут легендарное золото Меры, тогда придёт на Землю человек, способный победить дракона.

Поначалу Причастин не понял всей этой премудрости, но затем глаза его стали расширяться.

И опять в тишине стало слышно, как ходики размеренно «шагают» на стене. Ветер веткой за окном скребёт по стеклу.

Алексей облизнул пересохшие губы. Белёсая горбинка на носу его покраснела, как бывало только от сильного волнения.

– Ты хочешь сказать…

– Я молчу! – Славинский неожиданно обнял его, похлопал по спине. – Я уже и так здесь лишнего наговорил. Не обращай внимания. А насчёт имени надо подумать. Помараковать. Вот, например, есть ещё вариант – Радомир. Радость мира. Ты спроси у Татьяны. Может, понравится.

1

Любовь слепа, и потому многие родители своих детей считают необыкновенными, исключительными – был грех такой, и есть, и непременно будет; так уж устроено родительское сердце.

– Нет, я понимаю, что любовь слепа, – говорила Татьяна мужу, – но я же всё-таки стараюсь быть объективной. Сынишка-то и в самом деле редкостный.

Причастин осторожничал:

– Я не спорю, Танюха. Только нам бы не сглазить.

Необыкновенность, феноменальность мальчика прежде всего проявилась в том, что Радомир довольно рано стал разговаривать.

– Причём заговорил он как-то необычно, – вспоминала Татьяна. – Дети начинают: мама, папа, а этот…

И опять Причастин не разделил восторга:

– В том, что Радомирка заговорил так рано, нет ничего сверхъестественного. Может, кто-то из детей и пораньше научился разговаривать. Или случается как раз наоборот – ребёнок может поздно научиться говорить; так было, например, с Альбертом Эйнштейном. Это мне Славинский говорил.

– Ну, он-то, конечно, с Эйнштейном знаком, – усмехнулась жена. – Альберт ему всё рассказывал про детство своё золотое.

Татьяна почему-то недолюбливала Кудесника, а вот спроси почему – не сможет ответить, сама не знает, только сердцем чувствует что-то такое, что ей подсказывает: надо бы держаться подальше от Кудесника.

Радоваться тому, что мальчик начал рано говорить, Татьяне пришлось недолго.

Весь «тихий ужас», уникальность мальчика заключалась в том, что разговаривал-то он не столько с людьми, сколько с миром, его окружающим, – с деревом, стоящим за оградой, с птицей, прилетающей под окно, с лошадью, пасущейся за огородом.

Татьяну открытие это шокировало – чуть не заплакала. Но вскоре опять развеселилась – необычный всё-таки сынишка, смышлёный да красивенький, что тебе ангелок.

В глазах его синело безоблачное небо и сияли две крохотные звёздочки – жизнерадостные искры, говорящие о высоком духовном огне. Ресницы длинные, высокий чистый лоб и твёрдый подбородок. И только одно заставляло настораживаться: между бровями мальчика – в морщинах – постоянно будто бы крепко зажата какая-то нешуточная мысль.

2

Очередной рабочий день закончился. Утихла трескотня моторных лодок на реке. Бензопила замолкла и чей-то деловитый молоток.

Посёлок погружался в предвечернюю голубоватую дрёму. Закатные отблески петухами заскакивали на вершины елей, растущих по берегу светловодной речки Теи. Огненные отблески красными рубахами полоскались в воде, отражённо вспыхивали в окнах. Пыль на дорогах розовела – косыми клиньями лучи лежали в колеях. Отсыревала и дурманно дышала полынь по оврагам. Воробьи хоронились по укромным застрехам.

Хлопнула калитка.

Алексей, войдя в избу, оставил у порога якорь для рыбалки – друзья изготовили. Новенький, точёным железом мерцающий якорь сделан в виде подковообразной шайбы с кольцом для привязи.

– Танюха, глянь-ка! О! – Причастин позвякал кольцом. – Классную вещицу замастырили! Кудесник, правда, не оценил. Я встретил его по дороге домой. Он увидел эту железяку и спрашивает: это, мол, что такое? Да вот, говорю, якорь сделали. А он так печально головой покачал и сказал, как этот, как мудрец Конфуций: «У вас есть паруса, а вы вцепились в якорь!»

Татьяна с подозрением посмотрела на мужа: не выпил ли?

– Что-то я не поняла, Алёша.

– А что тут непонятного? У вас есть паруса, а вы вцепились в якорь. В жизни так часто бывает: у человека есть возможность плыть и плыть по жизни, а он… Да что тут говорить! Если бы мы сюда не переехали, а вцепились бы в то место, где жили, так у нас ничего бы и не было – ни хорошей работы, ни приличной зарплаты. И парнишка, может, не родился бы. У нас ведь долго не получалось. – Отвлекаясь от своих премудростей, Причастин любовно погладил изящно изготовленную железяку. – Шикарная штука. Даже на рыбалку жалко брать. Вдруг зацепишь за корягу, оборвёшь.

Жена саркастически посочувствовала:

– Вот горе-то будет.

Причастин уловил насмешку в голосе и тоже усмехнулся, говоря:

– Вам не понять моей печали.

– Да где уж нам. У нас печаль другая.

– А что такое? – Он якорь под лавку задвинул. – В чём дело?

– Сынок-то, Радомирка наш… – Татьяна посмотрела в сторону кроватки, где спал мальчонка. – Разговаривает он. То с камнями, то с деревьями беседует. Представляешь? Или вот ещё что сынок наш отчебучил…

Алексей неподвижно, устало послушал жену, говорящую о причудах и странностях сына. Потом засопел, нагибаясь, с трудом стянул, содрал с ноги сапог, будто приклеившийся к ступне. Сказал с облегчением:

– Я уж думал, тут правда серьёзное что-то.

– А ты считаешь, это нормально?

– А что особенного, Тань? Разговаривает малый – эка невидаль. Я тоже на рыбалке иногда беседую то с камнями, то с деревом.

– Допустим, – понижая голос, согласилась жена. – Только есть одно большое «но». Когда ты с ними говоришь, они тебе что-нибудь отвечают?

– Кто?

– Дед Пихто! – Жена оглянулась на спящего сына. – Наш Радомирка говорит с деревьями, с травою или камнями – и они отвечают ему. Представляешь?

Он помолчал, ошалело уставившись.

– Как это? Кто отвечает?

– Камни отвечают. Деревья. Трава.

– Ой, да ладно. И что же они отвечают?

– А я откуда знаю? Они отвечают ему на каком-то своём языке.

Родители какое-то время молчали, пристально глядя друг на друга. Алексей поцарапал щетину.

– Ты это серьёзно?

– А то мне делать нечего. Зачем ты смотришь на меня, как на дурочку?

– Не выдумывай. Просто я немного растерялся. Очень уж всё это… Кха-кха… Невероятно. Не сердись, Танюха. Давай-ка будем ужинать. Проголодался так, что быка бы съел, не охнул.

Собирая на стол, Татьяна глянула в окно, а там как раз уазик пропылил по улице и остановился возле ворот соседа.

– Кстати, Ванька приходил.

– Непутёвый? А что ему надо?

– Обижается, что крёстным не сделали. На моей машине, мол, ездили в роддом, ну и всё такое.

– Я с ним уже на эту тему говорил. Он отлично знает, кто у нас крёстный.

– Знать-то знает, а всё равно не унимается. Вон, погляди-ка, подарок принёс.

Увидев новую игрушку, Алексей изменился в лице.

– Дракон?! Вот ни хрена себе.

– Причём уже не первый.

– Как «не первый»? А где они?

– В земле.

– Что значит – в земле?

– Радомирка их зачем-то в землю зарывает. Но это ещё ничего. Странно то, что я потом хотела игрушки достать из земли, а их там нету. Как сквозь землю провалились.

Бледнея, Причастин опустился на табуретку. Задумчиво уставился в пол, вымытый женою накануне его прихода – плахи дышали свежестью, блестели шляпками гвоздей, отполированных до серебра.

– Что с тобой? Что случилось, Алёша?

Он хотел рассказать о драконе, который то ли приснился, то ли в самом деле появился тогда возле роддома. И хотел рассказать он о том живом дракончике, который прокусил ему сапог и зарылся в землю. Но рассказать не решился – слишком всё это смахивало на чертовщину.

Широкой ладонью он молча сграбастал игрушку и скрылся за дверью. Через минуту-другую вернулся и как-то слишком аккуратно, тщательно вымыл руки с мылом, сполоснул лицо.

– Ну Ванька! Ну чертяка! – прошептал с какой-то весёлой злинкой. – А чего ж ты раньше не сказала?

– Я думала, ты знаешь. – Татьяна протянула полотенце, расшитое радужными узорами, потом глазами показала на порог: – А там что за свёрток?

– Где? А, это? Во! Чуть не забыл! – Причастин раскрыл шуршащий пакет, принесённый вместе с якорем. – Это Кудесник передал.

– А что там?

– Книжки. Да какие книжки! Ты только глянь!

Рассматривая яркие обложки, Татьяна не разделила мужниной радости.

Отошла от книжек, лежащих на столе. Постояла возле окна, за которым темнота густела – первая звёздочка вдали над горами подрагивала.

– Алёшенька, не нравится мне это. – Она посмотрела на книги.

– Танюха! Ты что? Да это же мировая классика!

– Я не об этом. Я о том, что Радомирка так рано и много читает.

Муж приобнял её, обдавая крепким дыханьем табака.

– Другие вон своих оболтусов никак не могут выучить, а ты… Гляди сюда! – Причастин взялся перелистывать упругие страницы мелованной бумаги – замелькали разноцветные картинки. – Смотри! Тут сплошные богатства. Старинные русские сказки. А ещё тут вот что есть…