Шесть утра

Глава 1

Открываю глаза.

Через задвинутые шторы слегка виднеется серость осеннего утра. Прохлада в комнате заставляет поёжиться и сильнее укутаться в тёплое одеяло. Сон с каждым вдохом покидает меня.

– Вот мне и двадцать, – шепчу в пустоту.

Перевожу взгляд на тумбочку. Чёрные часы приветствуют меня, подмигивая красными цифрами 6:00.

– Серьёзно? У меня вообще-то отпуск!

Полгода работы без выходных не прошли бесследно. Организм привык просыпаться в одно и то же время, даже будильник не нужен – всё на автомате. Одно радует – не нужно идти на работу. В этот серый мир монотонности, пыли и отвратительного запаха потных тел.

Бр-р-р… Как вспомню – начинает мутить.

Хотя мой личный мир тоже не отличается яркостью красок. Тишина, одиночество и Блэк. Вот и все краски. Напоминание об этом отдаётся болью в груди.

– Нет, Кейт, просто не думай об этом, – отгоняю от себя навеянную грусть.

Блэк, услышав моё ворчание, тут же оживляется. Его когти цокают по полу, и через пару секунд он уже у кровати – хвост метёт воздух, глаза блестят, язык наружу.

– Доброе утро, друг… только без поцелуев, – бурчу я, но поздно.

Мокрый нос утыкается мне в бок, от чего становится щекотно, и тело машинально сокращается. Мою щёку накрывает розовый, слюнявый язык.

– Эй, кожаный нос! Встаю я, встаю! – смеюсь, отмахиваясь и ласково треплю его за ухо. – Спасибо за поздравления, но умыться я могу без твоей помощи.

Блэк довольно фыркает и, будто гордясь собой, важно направляется на кухню.

– Ну да, миссия выполнена, теперь можно и поесть, – говорю я ему вслед.

Комната снова пустеет.

Тишина обволакивает – тяжело, но я привыкла.

Я смотрю на пустую комнату.

Только Блэк и я.

Иногда кажется, что, если бы не этот мохнатый будильник, я бы давно перестала просыпаться.

Сажусь на кровати.

Улыбающиеся глаза смотрят на меня.

– Здравствуй, мама… вот мне и двадцать, – шепчу я, беря в руки рамку с фотографией.

На снимке – счастливая женщина в васильковом платье. Она стоит посреди поля цветущих маков, ветер играет её густыми чёрными волосами. Улыбка – сияющая.

Такая тёплая, что ею можно греть раненую душу.

Мама держит букет полевых цветов. Рядом – коляска. В ней крошечная девочка, увлечённо слюнявит кулачок. По другую сторону – мальчишка десяти лет, гордо демонстрирующий в камеру свою игрушечную машинку – большой джип цвета хаки.

Я улыбаюсь, а внутри всё сжимается. Осторожно провожу пальцем по стеклу, стирая пыль с маминых волос. На секунду кажется, что она улыбается чуть шире – будто видит меня.

Ещё мгновение держу рамку.

– Скучаю, – выдыхаю тихо.

Возвращаю фото на его законное место. И меня уносит в воспоминания.

Когда-то и у нас было счастье. Тогда никто и представить не мог, что всё рассыплется, как песочный замок под волной.

У нас было счастливое детство. Дом был наполнен смехом, радостью, любовью. Я маленькая смотрела на родителей и мечтала, что когда вырасту, у меня тоже будет такая счастливая семья.

У них была любовь – та, о которой мечтают, о которой снимают фильмы, пишут в книгах.

Отец. Как же я любила его.

Когда я была маленькой, весь мой мир вращался вокруг одного человека – Фредерика Вайса.

Он был военным, человеком дисциплины и силы, но для меня – самым добрым и надёжным человеком на земле. Его голос я могла узнать из тысячи – твёрдый, уверенный, но всегда тёплый, когда он обращался ко мне.

Папа умел управлять людьми, будто родился для этого. Его уважали, слушались и боялись…

Он пах табаком, дорогим парфюмом и железом – запахами, которые навсегда впитались в мою память. Я любила прижиматься к его форме, слушать, как стучит его сердце, и чувствовать себя самой защищённой девочкой на свете.

Для меня он был героем. Настоящим. Из тех, кто сам пишет свою историю. Он мог всё – защитить, починить, успокоить, научить. Я хотела быть на него похожей.

Когда он уходил на службу, я стояла у окна и ждала, пока он оглянётся. И он всегда оглядывался – улыбался, поднимал руку в воинском салюте: «Принцесса, я скоро вернусь». Я верила. Всегда.

А потом…

Вы верите в сглаз?

Я – нет.

Я верю в предательство.

А вот бабушка, пытаясь хоть как-то выгородить своего сыночка, выдала такой вердикт:

– Точно сглаз или приворот. Не мог он просто так связаться с этой малолетней шаболдой. Фредерик не такой!

Всё началось с маминых слёз. Сначала – тихих, украдкой, ночью на кухне.

Потом – крики. Отцовские хлопки дверей.

Потом – долгие вечера, когда он «задерживался на работе».

Потом – ночи.

Потом – он мог не появляться неделями.

Убийце нашей семьи было восемнадцать. Ни красоты, ни ума. Только наглость и дешёвые духи. До сих пор помню этот мерзкий запах на рубашках отца.

Тогда я впервые поняла, как быстро рушится всё, что казалось нерушимым.

Семья оказалась не крепостью – а песком, который утекает сквозь пальцы.

Мне тогда было почти шестнадцать.

Последний год школы. Все думали о выпускном, платьях, экзаменах…

А я – о том, как пережить очередной день, не сорваться и не врезать кому-нибудь под дых.

Все всё знали. Лисса с гордостью рассказывала о похождениях моего отца своей подруге, и сарафанное радио разносило это дальше.

О, эти взгляды!

Скользкие, насмешливые, издевательские.

И «шуточки», конечно. Куда же без них.

– Что, папочку на молоденьких потянуло? Дай мне его номерок, он ничего такой, – хихикала Мэлани, та ещё змея.

– О, Кейт, ты чего такая грустная? Папа снова задерживается на работе? – добавлял кто-то из парней, и класс взрывался смехом.

Случались и драки, но потом… я стала делать вид, что не слышу. Молча смотрела в окно.

Иногда собирала вещи, выходила из класса и шла в туалет.

Там, у зеркала, я давала волю эмоциям: плакала, кричала. До крови била кулаком в стену, представляя перед собой ту, которая лишила нас семьи.

Мне было стыдно.

Тогда я впервые поняла, что стыд – штука коварная. Он приходит к тебе даже тогда, когда ты ни в чём не виноват.

Друзей у меня не было.

Все свободное время я проводила в одиночестве – читая книги либо успокаивая плачущую маму.

В один из дней, как гром среди ясного неба, отец собрал нас на кухне.

Мама сидела напротив, бледная, с пустыми глазами. Я стояла у стены, скрестив руки, потому что иначе дрожали пальцы.

Он говорил слишком спокойно. Будто внутри него ничего даже не дрогнуло.

– Лисса беременна, – на его губах проскальзывает улыбка. – Я… я ухожу. Анна, я подал на развод.

Эти слова повисли в воздухе, как пыль после взрыва. И весь мир в одно мгновение рассыпался на осколки.

Мама молчала. Только слёзы текли по щекам, оставляя за собой след боли.

А я стояла и думала: вот и всё.

Вот и конец сказке про любовь, в которую я когда-то верила.

В тот день я впервые почувствовала, что семья – это не крепость, а карточный домик. Одно неверное движение – и всё рухнет.

Время перестало существовать – просто череда утра и вечеров.

Мама…

Когда-то – сильная, красивая, уверенная женщина. Теперь – тень самой себя.

Она тяжело переживала развод. Всю эту грязную историю.

Сначала держалась, пыталась улыбаться, говорить, что всё в порядке, она в норме.

Потом перестала.

В доме появился запах алкоголя. Сначала лёгкий, почти неуловимый, потом – стойкий, въедливый.

Иногда она сидела у окна с бокалом, глядя в никуда.

Глаза стеклянные. В них – боль, усталость, обида.

Бывало, напивалась до беспамятства – тогда её боль вырывалась наружу дикими криками. Они разносились по дому, заставляя меня тихо плакать в своей комнате.

Я не осуждала её.

Да и кто имеет право? Каждый переживает боль по-своему.

Кто-то плачет.

Кто-то топит её в стакане.

Кто-то ищет лекарство в других отношениях.

Она всё чаще уставала, всё реже вставала с постели.

«Просто слабость, организм шалит», – отмахивалась она, пытаясь улыбнуться.

Но улыбка не спасала, когда по утрам её мучили боли.

Я помню тот день.

Белые стены кабинета, запах антисептика и холодный свет ламп.

Врач говорил ровно, без эмоций – будто читает погоду на завтра:

– Онкология. Последняя стадия. Опухоль неоперабельна.

Я сидела рядом и ждала, что кто-то скажет, что это ошибка, злой розыгрыш.

Что результаты перепутали. Что всё можно исправить.

Но нет – это была реальность.

Мама просто кивнула.

– Я поняла.

Вот и всё.

Ни истерик, ни слёз. Только это короткое «я поняла».

А я смотрела на неё и не могла понять – как можно так спокойно встретить приговор?

Потом врач долго что-то объяснял, писал назначения.

Я не слушала.

В ушах гулко стучало сердце, а страх медленно обнимал за плечи.

– Фредерик Вайс, я ненавижу тебя! Будь проклят ты и твоя новая семейка, – прорычала я, смотря в одну точку. – Никогда не доверять мужчине. От них только боль, – дала себе наказ.

Всё, что было раньше, растворилось – как дым.

Николас.

Мой брат.

Старше меня на десять лет, умный, сильный, надёжный.

На тот момент он уже служил в Мроке, за пятьсот километров от нашего города.

Пятьсот километров – вроде не пропасть, но когда тебе семнадцать и рядом больная мама, кажется, что он живёт на другой планете.

Он работал без выходных. Постоянно.

Деньги отправлял нам – перевод и короткое сообщение:

Держись, Кейт!

Эти слова я перечитывала по сто раз, как молитву.

Пока я сидела у постели Анны, он таскал ночные смены и дежурства, пытаясь удержать наш маленький мир на плаву. Всё, что у нас было, держалось на нём.

Сначала я злилась – что он не рядом, что мне приходится одной справляться с мамой, с её болью, с её криками по ночам.

А потом поняла: он там тоже один. Ему непросто.

И я до сих пор не знаю, как он не сломался. Не представляю, что бы без него делала тогда.

Все мои мечты растворились.

Поступление, ветеринарный вуз, новый город, жизнь, где я лечу животных и сама чувствую себя живой…

Всё это исчезло, как пар над кружкой – стоило болезни мамы коснуться нашего дома.

После диагноза я больше не думала о будущем.

Всё, что оставалось в голове, – это бесконечное колесо мыслей:

– А вдруг есть шанс?

– А вдруг врачи ошиблись?

– А вдруг можно найти лекарство?..

Я рылась в статьях, ночами читала форумы, писала незнакомым людям.

Искала ответы, которых не существовало.

Мама держалась.

Иногда казалось, что не я ухаживаю за ней, а она – за мной.

– Кейти, не грусти, – говорила она. – Грусть делает дом холодным.

И я старалась улыбаться.

Потому что если мама улыбается через боль, я не имею права хмуриться.

Мы боролись до моих девятнадцати.

А потом просто кончилось время.

Не буду вдаваться в подробности. Некоторые истории слишком личные, чтобы рассказывать их до конца.

Было тяжело.

Словно кто-то вырвал кусок из груди и оставил пустоту, которая больше никогда не зарастёт.

Мама ушла на следующий день после моего девятнадцатилетия.

Я до сих пор помню тот утренний воздух – неподвижный, вязкий. Он душил меня, не давая сделать вдох.

На похоронах нас было двое.

Я и Николас.

Всё.

Ни отца. Ни бабки. Ни даже сочувствующих соседей – просто тишина и звук земли, падающей на крышку гроба.

Тогда я поняла, что наша семья закончилась задолго до смерти мамы.

Папа не пришёл.

Его мать тоже.

Ни звонка, ни сочувствия, ни «держитесь».

И знаете что?

Да и чёрт с ними. Пусть пропадут пропадом. Суки.

Моей отдушиной был Блэк – подарок от Ника на моё восемнадцатилетие.

В детстве я мечтала о волке. О своём – большом, чёрном, с глазами цвета ночного костра.

Волка, конечно, Ник не достал.

Зато однажды заявилcя с щенком, похожим на клубок шерсти с ушами, которые не знали, куда им смотреть.

– Волков не завезли, пришлось взять аналог, – сказал тогда Ник, и впервые за долгое время я рассмеялась.

С тех пор Блэк стал моим всем.

Он был рядом, когда мама засыпала после уколов.

Я выходила во двор, а он уже ждал – терпеливо, как будто знал, что мне нужно отвлечься, пробежать круг, просто дышать.

Мы тренировались, гоняли мяч, таскали покрышки, пока дыхание не превращалось в пар.

Я говорила – он слушал.

Не перебивал, не осуждал. Просто был рядом.

Постепенно мы с ним стали чем-то вроде одного целого: я – его всё, он – моё сердце.

После смерти мамы я поняла: если бы не Блэк, я, наверное, просто перестала бы вставать по утрам и отправилась следом за ней.

После того как мамы не стало, я просто… выключилась.

Дни слиплись в один сплошной ком – еда наугад, бессонные ночи, собака, тишина и потолок.

Я ничего не делала.

Совсем.

Сначала казалось, что могу позволить себе немного не жить.

Но счета быстро напомнили, что роскошь депрессии подходит не всем.

И если бы не Блэк, я, может, и дальше валялась, глядя в стену.

Но кто-то же должен был покупать ему еду, да и себя кормить заодно.

Так я пошла работать.

Завод. Производство болтов, гаек, шайб, гвоздей и прочей железной мелочи, которая звенит в ушах и снится по ночам.

Воздух там пах металлом, машинным маслом и безысходностью.

Люди – уставшие, серые, словно из одного и того же шаблона.

Но работа спасла меня.

Когда стоишь у станка двенадцать часов в день, некогда думать о душевной боли.

Гул машин становится как белый шум – забивает мысли, глушит память.

Наверное, именно тогда я впервые поняла, что выживание – это не подвиг.

Это просто привычка вставать утром и идти дальше, потому что никто не сделает этого за тебя.

Пахала я как проклятая – двенадцать часов в день, без передышки на жизнь.

Сначала у меня были выходные. Целых два.

Потом – один.

А потом начальство решило, что отдых – для слабаков.

Ну и я, конечно, не спорила.

Так я бежала от тишины.

И вот где-то между сменами в голову мне влетела идея: продать моё старое ржавое корыто на четырёх колёсах.

Даже язык не поворачивается назвать это машиной.

Каждый раз, когда я пыталась завести мотор, он издавал такие звуки, будто просил отпустить его с миром.

Так вот, решила: продам это корыто и куплю нормальную тачку. Настоящую. Чтобы ехала, а не молилась на каждый поворот.

А потом – в путь.

Неважно куда, хоть на пару дней. Просто уехать. Выдохнуть. Почувствовать себя живой.

Я начала копить.

Копейка к копейке.

Без лишних покупок, без новых шмоток. Иногда даже электричество старалась тратить поменьше – как будто лампочка виновата, что мне в голову пришла безумная идея.

Но сумма росла.

И вот, наконец, я позволила себе немного роскоши – взяла отпуск.

Осталось только одно – купить машину, сесть за руль и поехать.

Может, на день. Может, на неделю.

А может, вообще не возвращаться.

Мечты, да?

Глупые, наивные, зато мои.

И самое главное – они бесплатные. Пока ещё даже не подвержены налогообложению.

Это то, что мне сейчас по карману.

Всё. Прочь воспоминания.

Блэк гремит пустой миской, как будто бьёт в барабаны апокалипсиса.

– Да знаю я, знаю, – вздыхаю, свешиваю ноги с кровати. Пол холодный, колет пятки, но неплохо приводит в чувства.

Потягиваюсь, чувствую, как тело будто заново вспоминает, что оно живое.

– Ну что, Кейт, двадцать лет. Время начинать жизнь с чистого листа, – бормочу, глядя в потолок. – Сколько можно топтаться на черновике?

Взгляд падает на мамино фото.

– Спасибо, мама, – шепчу. – Я попробую… правда.

Блэк снова требовательно звенит миской.

– Всё, иду, голодающий, – усмехаюсь. – Потерпи пару минут, твоя повелительница мяча и корма уже на ногах.

Он тихо фыркает, будто понимает каждое слово.

Шаркая ногами, иду в ванную.

Щёлкаю выключателем – свет вспыхивает резко, безжалостно бьёт по глазам.

Зеркало встречает меня той, кого я не всегда хочу видеть.

Копия своего отца.

Наклоняюсь ближе.

С каждым годом всё больше усталости в глазах.

Волосы – густые, тяжёлые, чернее ночи.

Мамины.

Они всегда свисают на плечи мягкими волнами, и иногда я ловлю себя на том, что, касаясь их, будто чувствую мамино тепло.

Раньше я носила короткое каре – теперь же они почти до талии.

Может, просто хочу, чтобы напоминание о ней было всегда рядом со мной.

Глаза Фредерика Вайса.

Оливковые, глубокие, с тем самым блеском, который всегда выдавал эмоции, даже когда хотелось промолчать.

Смотрю на себя – и вижу двух людей: того, кто всё ещё верит, и того, кто давно устал.

– С днём рождения, Кейт, – шепчу. – Похоже, ты всё ещё жива.

Перевожу взгляд на плечо – и морщусь.

– Ого, красота какая… – пробормотала я.

Красное пятно бросается в глаза. Провожу пальцами – на коже припухлость, горячая на ощупь.

Вчера туда вкололи ту самую «супер-вакцину нового поколения».

Название, как водится, вылетело из головы. Неважно.

Заставили её вколоть всем, без исключения. Толпы людей стояли в очереди и, как улей, гудели недовольствами вперемешку с восторженными возгласами.

Правительство заверило, что теперь мы защищены от всех болезней.

От старости, от вирусов, чуть ли не от самой смерти.

Мол, человечество вступает в новую эру – эпоху вечного здоровья.

Ха. Ага. Конечно.

Я помню, как стояла в очереди, глядя на белые халаты и слушая, как медсестра бубнит инструкции.

А сама думала совсем о другом – об отпуске, о свободе, о машине.

– Молодость и здоровье всем, кто выжил после вакцинации, – усмехаюсь я и иду включать душ.

Шипение воды наполняет ванную.

Горячие струи душа приятно обжигают кожу, смывая остатки сна и липкие воспоминания, которые никак не хотят уходить.

На пару минут я просто стою, не двигаясь, слушаю, как вода стучит по кафелю.

Если закрыть глаза – можно притвориться, что за стеной нет этого мира.

Нет работы, одиночества, пустоты. Только вода и я.

Пар поднимается вверх, клубится, будто старается спрятать меня от реальности.

Я вздыхаю.

– Вот бы раствориться вместе с тобой… – бормочу себе под нос.

И, как назло, из кухни раздаётся громкое:

– ГАВ!

– Да-да, командир, уже иду! – отвечаю, выключая воду.

Промакиваю кожу, накидываю полотенце на голову, закручивая его, как чалму.

Холод от пола кусает ступни, напоминая, что реальность вернулась.

Натягиваю бельё, потом чёрные спортивные штаны и такую же футболку.

Чёрный – мой любимый цвет. С недавних пор. Просто помогает не выделяться.

Бросаю взгляд в зеркало.

– Пошли, – говорю отражению. – Блэк не переживёт ещё пять минут без завтрака.

Из кухни снова раздаётся грохот миски – подтверждение моих слов.

Я усмехаюсь.

Захожу на кухню, по пути зевая и почесывая голову.

– Эй, дружище, извини, отвлеклась немного, – говорю, глядя на блестящие от нетерпения глаза. – Забыла, что ты тут уже при смерти от голода.

Блэк, услышав мой голос, радостно подскакивает, хвост мельтешит, как пропеллер.

– Терпи, обжора. Сегодня у тебя праздничный завтрак, – торжественно сообщаю, доставая мясо. – В честь моего юбилея!

Он наклоняет голову набок, вслушиваясь в слова.

Отборные куски мяса падают в миску с глухим звуком.

И всё – мир для Блэка перестаёт существовать.

Пёс бросается к еде с таким рвением, словно участвует в соревновании по скоростному уничтожению стейков.

Несколько секунд – и миска пуста.

Блэк довольно облизывает морду, подходит ко мне и трётся о ноги, как гигантский кот. Шерсть приятно щекочет кожу.

– Ну всё, герой, миссия «позавтракать» успешно выполнена, – улыбаюсь я.

Он фыркает, оборачивается и уходит к двери.

– Я скоро приду, и мы с тобой поиграем, хорошо? – говорю я, прислонившись к дверному косяку.

Пёс ступает по мокрому от росы газону.

Солнце пробивается сквозь тучи, блестит на его спине – и на миг он выглядит как волк из старых легенд: гордый, свободный, мистический.

– Эй, не убегай далеко! – кричу ему вслед.

Пёс оборачивается и смотрит на меня. В этом взгляде – преданность, понимание. И что-то ещё… Он единственный в этом мире, кто понимает меня.

– Даже не ответишь? – усмехаюсь. – Да и ладно, хуже было бы, если бы ответил.

На телефон приходит оповещение о новом сообщении.

Вариантов немного.

Первый – Николас.

Второй – Мэгги, моя единственная подруга.

И третий – скидка в честь дня рождения от какого-нибудь магазина.

Всё. Других источников социального общения в моей жизни нет.

Подхожу к стеклянному столу, где с вечера лежит телефон, и гляжу на экран.

Сообщение от Ника:

С днём рождения, сестрёнка! Скоро буду дома))

– Что?! Серьёзно?! – мой радостный крик разрывает утреннюю тишину. – Мы не виделись полгода! Пол, мать его, года!

Не успеваю толком перевести дух, как приходит следом ещё одно сообщение.

Банк «ФунФужн»:

В честь вашего дня рождения у нас для вас отличное предложение! Кредит под сниженный процент…

– Ага, спасибо, вот прям этого мне не хватало, – бурчу я, смахивая сообщение, даже не дочитав.

Телефон снова вибрирует.

Я закатываю глаза.

– Да что ж такое-то! Я сегодня вообще выпью свой кофе или нет?!

На экране – Мэгги.

«Ну с др, старая клюшка! Еду к тебе, чтобы твоя одинокая задница не скучала! Надеюсь, ты не на диете? Везу кофе и твои любимые булочки с корицей. Жди!»

Не сдерживаю улыбку.

– Спасибо, что ты у меня есть, – тихо произношу в пустоту.

На секунду в доме становится теплее.

С Мэгги мы познакомились в больнице для онкобольных.

Она тогда проходила практику от мединститута – молодая, шумная, с вечно сползающим халатом и улыбкой, которой могла бы освещать палаты вместо ламп.

Мы сдружились почти сразу. Ощущение, что знали друг друга всю жизнь.

Мэгги давно положила глаз на Николаса.

Каждый раз, когда я упоминала брата, у неё появлялось это выражение лица – смесь смущения, надежды и стратегического плана по завоеванию его сердца.

– Кейт, ты ничего не понимаешь! Да я даже при упоминании его имени становлюсь водопадом, хоть трусы меняй! – не стесняясь в выражениях, возмущалась Мэг.

– Ха, – усмехаюсь я, наливая себе кофе. – Вот это будет сюрприз, когда она узнает, что Ник тоже едет ко мне.

Представляю её глаза – круглые, сияющие, и этот писк: «Что?! Нииик?!»

Становится даже немного веселее. Неужели сегодня действительно у меня будет праздник?

Раз уж кофе мне сегодня везут с доставкой на дом, пора бы и себя привести в порядок.

Хоть внешне буду выглядеть как человек, если внутренне это пока под вопросом.

Беру фен – горячий воздух гудит в ушах, волосы пляшут в отражении зеркала.

На секунду мне даже кажется, что вместе с паром испаряется и весь хлам из головы.

За окном раздаётся лай и рёв мотора – такой, что стёкла чуть дрожат.

– Мэгги… – бормочу я, сбегая по лестнице. – На мотоцикле? Серьёзно?

Открываю дверь и замираю.

Перед калиткой – настоящий монстр на двух колёсах.

Чёрный, отполированный до зеркального блеска байк так сияет на солнце, что даже кот со своими яйцами позавидовал бы.

На мотоцикле – два всадника.

Первый – высокий, широкоплечий, весь в чёрном.

Кожаная куртка, шлем, мускулы – ну классика, прямо картинка для женских фантазий. Каждое движение выверено, уверенное, чересчур… привлекательное.