Fuckтор лидера. От поражений к победам

Глава 7. Дешевая одежда – дорогой характер

…но все же, нас наконец забрали домой. Туда я вернулась как победительница, хотя победа была странной. После интерната мама решила, что теперь мне самое место в гимназии – престиж, уровень, вроде как “новая жизнь”. Вот только, директор сразу отрезала: “Девочка у вас слабая, не потянет. Лучше бы ей снова во второй класс. Она вряд ли адаптируется к нашей программе.”.

Вот так, не спросив, не посмотрев мне в глаза. Как будто я сама не знала, на что способна. А я училась на одни пятерки, щелкала задачи как семечки. Но кому до этого было дело? Мое мнение никто даже не пытался услышать. И я даже не сопротивлялась. Мне было все равно, хоть в первый класс отправьте, хоть в десятый – лишь бы дома. Только дома. С мамой. После двух лет казенного ада, когда ты каждую ночь засыпаешь с мыслью, что ты лишний, родной уголок становился роскошью.

Через год мы и правда переехали – в свой дом. Ну как “свой” – это была половина дома, купленная мамой. Но для нас это было равносильно дворцу. Наконец-то – стены, которые никто не отнимет, крыша, где можно вздохнуть спокойно. Помню, как мы втроем стояли на пороге и смеялись, просто потому что теперь это наш угол, наш мир. Но смех этот был через силу и сквозь невыплаканные слезы – мама влезла в долги под проценты, и висела над нами удавка, которую надо было стараться не затянуть каждый месяц.

Денег не хватало даже на еду. Бабушка с дедушкой снова стали нашими ангелами-хранителями. Дед рубил срубы, ставил бани – так он зарабатывал добавку к пенсии. Они делили с нами последнее, хотя у них на руках было уже шестнадцать (!) внуков.

На заводе, где работала мама, зарплату порой задерживали месяцами. Но выдавали талоны – на молоко, на хлеб. И вот я, маленькая девчонка, стою в очереди по два-три часа, сжимая в кулаке эти бумажки, словно пропуск в безголодную жизнь. А дед привозил мешок муки и картошку – наш стратегический запас. Вареники с картошкой мы стряпали почти каждый день, это был наш праздничный и будничный стол. А жареная картошка – это уже праздник, потому что масло было на вес золота.

В школу я пошла обычную. И тут случилось чудо – или махинация, или просто совпадение. Наши документы из интерната куда-то внезапно “потерялись”, и гимназия, куда я формально зачислялась, сделала новые. В моем личном деле теперь значились только гимназия и обычная школа под счастливым номером 13. Как будто этих двух лет в интернате никогда и не было. Чистая биография. Без боли. Без позора.

Но внутри-то они оставались. Просто мы с сестрой молчали. Стыдно было рассказывать, да и кому оно интересно? Какая разница, что у тебя было и через что ты прошла, если ты все равно улыбаешься и делаешь вид, что сейчас все нормально?

Собирали нас в школу, конечно, всем миром. Мама тянула как могла, но без бабушки и деда мы бы точно не выкарабкались. Их помощь была спасением. Денег хватало только на самое базовое – тетради, ручки, какие-то учебники. А вот на одежду – всегда дефицит. Новые вещи почти всегда покупали сестре. Она старше, она уже в шестом классе, “ей нужнее” – так говорила мама. И я соглашалась. Мне и в голову не приходило возражать. Я не хотела добавлять ей проблем. Она и так вывозила эту жизнь на пределе.

Поэтому мы иногда носили одну и ту же одежду. У нас даже была история с брюками: сестра возвращалась со школы, снимала их, а я тут же натягивала и бежала на свою смену. Это было адски неудобно: я всегда была на размер больше нее, и на мне эти штаны сидели так, что хоть стой, хоть падай. Чаще я донашивала вещи взрослых – какие-то растянутые кофты, чужие пальто. Полиция моды оценила бы, отвечаю.

И вот однажды на перемене я услышала, как одноклассницы обсуждают меня: “Нищебродка, в старой маминой кофте ходит.”. Я застыла. Да, это была чужая кофта, и да, мне казалось, что одежда это вообще не главное. Я жила с мыслью о том, что главное – это голова, руки, поступки, то, что у тебя внутри, какой ты человек. Но в тот момент мне было так обидно, что хотелось провалиться сквозь землю. Я плакала.

Маме я все рассказала. Но в то же время понимала, что она ничего не сможет изменить. У нее и так сердце разрывалось, что мы ходим в чужих вещах, что я учусь и взрослею с чувством, будто я лишняя и какая-то не такая.

И тут вмешалась моя двоюродная сестра. Она выслушала и, не долго думая, сказала: “Дай леща разок – и все, никто больше не сунется.”. Простая деревенская педагогика. И, знаете, она сработала. Вскоре, когда очередной пацан решил меня поддеть, я схватила ручку и со всего размаха пробила ему лоб. Кровь пошла, шум поднялся – но с того дня обо мне никто слова плохого не сказал. Тишина. Уважение.

Нет, это не сделало из меня бойца ММА. Но я поняла главное: если тебя прессуют, нельзя сидеть, хавать и заглатывать. Нужно отвечать. Не обязательно кулаками, но так, чтобы тебя больше не трогали. И с этого момента началась моя новая, веселая жизнь в школе.

И вот что интересно – я и по сей день не считаю вещи мерилом человека. Недавно моя заместитель сказала: “Вам не хватает брендовых шмоток.”. Я спокойно ответила: “Окей, скинь полмиллиона, я что-нибудь куплю.”. Она в ответ: “На 500 тысяч вы ничего не купите.”. Тогда я рассмеялась и сказала: “Тогда уж лучше ремонт в офисе замучу на миллион.”. Потому что правда – весь этот вещизм давно не в моде. Да и никогда не был.

Для меня правильно – это когда тебе комфортно. Хочешь бренды – носи, кайфуй. Хочешь старую кофту – да пожалуйста. Главное, чтобы ты сам в этом не чувствовал себя нищебродом.

Внутреннее состояние важнее внешнего. Да, действительно, одежда – это мощно заряженный символ и при помощи нее можно влиять на свое состояние. Но если твоя внутренняя опора остается нерушимой вне зависимости от того, надето ли на тебе что-то от Valentino или что-то от Валентины с базара – ой, да носи что хочешь.

Глава 8. Привет, мужик. Прощайте, дети.

Через год после переезда мама наконец рассчиталась с долгами за дом и, внезапно, выдала новость прямо в лоб: выходит замуж. Мы с Янкой радовались, честно: ну да, логично – мы же вырастем и уйдем, а она останется одна. Мне особенно хотелось верить, что вот оно, чудо: появится отец, которого мне всегда так не хватало. Но чуда не случилось.

Наш отчим оказался человеком хорошим, даже правильным: за всю жизнь он не сказал нам ни одного плохого слова. Но и отцом он нам, увы, так и не стал. Он жил как будто на отдельной орбите – рядом с мамой, но не с нами. Даже когда у них родилась совместная дочь, ничего не изменилось: он был все такой же – сам по себе. Думаю, он просто такой человек по складу характера. Справедливости ради нужно сказать, что сегодня он прекрасно ладит с нашими детьми, искренне считает их своими внуками, а они зовут его дедом. Вот это у него получилось. Я рада.

С его появлением жизнь в доме изменилась. Финансовое положение, как и положено с приходом мужчины, выровнялось: у нас всегда была еда, в школу нас собирали достойно, покупали все необходимое, мы впервые начали “жить как все нормальные люди”. Но вот счастья это не добавило. У них с мамой почти сразу пошли бесконечные ссоры по всякой ерунде. Мы с Янкой вечно чувствовали себя виноватыми и лишними. Никто нам этого не говорил, но ощущение было именно таким: вроде дом полный людей, а ты там как чемодан без ручки.

Потом родилась вторая сестра. Разница между нами – 13 лет. Я до сих пор думаю, что мама родила ее скорее не от великой любви, а чтобы удержать отчима. Ну или потому, что все вокруг зудели: “надо вам общего ребенка, тогда все наладится”. Но забота о младшей легла почему-то не на маму, а на меня.

Я тогда вообще была, так сказать, “удобным ребенком”: хорошо училась, сама решала любые вопросы, никуда не лезла и проблем не создавала. Янка же была моей полной противоположностью. К сожалению, она связалась с какой-то мутной компанией, все время влипала в истории, учебу забросила, из техникума вылетела, ругалась с мамой на повышенных тонах, мотала нервы и жила в режиме “хаос 24/7”. Понятно, что таким образом она просто требовала внимания, но где его взять, если мама и так вся в склоках и бытовухе?

Мама работала в три смены, и выглядела так, как будто у нее в теле не было ни грамма запаса. Декрет прошел мимо нее как бессонная ночь, и она уже давно жила не для нас, а для графика, денег и нового мужика. Усталая, злая, она ходила по дому как ветер в подвале – быстрый, холодный и безжалостный.

Однажды, в разгар очередной родительской ссоры, мама собрала нас и объявила решение, которое тогда нам показалось жестоким приговором: “Вам бы было неплохо пожить отдельно.”. Сказала ровно, спокойно, без лишних сантиментов. Это ей казалось как шаг к самостоятельности для нас и как облегчение для нее. “Я буду помогать с арендой, покупать продукты, я вас не бросаю.”, – говорила она, и это звучало почти по-деловому.

Для взрослого это может, и нормально. Но для нас с Яной это был третий тяжелейший удар. Первый – папка, второй – интернат, а третий – когда тебя упаковывают в чужую жизнь под вывеской “самостоятельность”. Я долго не могла простить ей этот поступок. На словах прощала, но в голове и душе – нет. Сейчас я считаю, что это была манипуляция – шаг мамы в сторону собственного мужа, попытка отгородиться, упростить быт. Но, ссука, при чем тут мы? Мы были детьми, а не проектом или средством для оптимизации ее жизни.

Мы уехали жить отдельно. Сначала это действительно выглядело как взросление: ключи в дверь, свои правила, свои счета. Мама приходила проведать, приносила передачи, проверяла, как мы живем. Но в один из таких визитов случилось то, что перевернуло все.

Повод был пустяковый, обычная ссора. Но я ей нахамила. Впервые вслух, впервые выдала агрессию в обратку. Она впервые в меня чем-то кинула. Чем именно – не помню. Но это точно был удар по моей душе. Я заплакала, и вдруг начался приступ: давление скакнуло, из носа пошла кровь. Не смогли остановить без врачей и я уехала в больницу.

Это был мой первый нервный срыв. Надеюсь, и последний. Я не могла с ней больше общаться, именно тогда я стала молчать, точнее сказать, что с тех пор, в ситуациях когда мне больно или плохо, я просто молчу, а еще, с тех самых пор, я не плачу. С того времени я плакала всего два раза: когда умерла бабушка и однажды уже в зрелой жизни, на работе, когда нервы дали трещину.

В больнице меня подлечили. Это было детское отделение неврологии. Я лежала там часто, с пяти лет и до самого совершеннолетия, так что, медперсонал меня уже знал по имени, фамилии, цвету носков и вообще я там была как родная.

Но этот раз был чутка другим: все заметили мое молчание, мою стальную тишину, сочли это странным и отправили к психологу. Я впервые была у психолога – приятная такая женщина, которая посмотрела мои рисунки, послушала и сказала: “Забей. Живи своей жизнью.”. Казалось бы, банально. Но мне это помогло.

Действительно, вот так открытие – зачем акцентироваться на ком-то другом и их жизнях, если главное, что у тебя есть – это ты сама? С тех пор главный человек в моей жизни – я, я, я, и еще раз я.

Потом была еще одна попытка похода к психологу в двадцать с небольшим. Но там я ничего нового, чего бы я про себя не знала, не услышала. Я даже подумала тогда, что быть психологом – прикольно. Говоришь людям стандартные штуки, и все счастливы.

Я поступила в институт – хотела получить второе образование, стать психологом. Но меня отчислили. Почему? Официально – типо за неуспеваемость. А на самом деле – за мой характер. Я малость подорвала телеграм-чат курса, где студенты постоянно ныли и ныли, ныли и ныли. Я честно и прямо им написала, мол, “ребята, вам категорически нельзя работать с людьми, вы их в психушку загоните, будьте позитивнее”. Через день меня отчислили. Но я не жалею. Я редко жалею о сказанном. Если переборщила – могу извиниться. Но тогда я не собиралась притворяться. Я просто сказала правду.

Эти (многие) психологи – это нечто, конечно. Большинство поступает на психфак, чтобы решить свою проблему. Свою проблему не решили, но зато ходят и пытаются решить чужие. Посмешища.

После госпиталя мы с сестрой вернулись домой, и это было решение отчима. Ему отдельная благодарность: рано, ну рано детям уходить из дома в 14–15 лет – это же просто преступление против детства. Он это понял и вмешался. Мы вернулись, и я снова училась дышать и вообще существовать рядом с матерью, но уже с прочерченной красной линией внутри меня и четким правилом: “если больно – молчи”.

Глава 9. Дом без тепла, школа без тормозов

Давайте еще ненадолго погрузимся в школьные годы.

Я не могу сказать, да и не хочу, что моя жизнь тогда была плохой. Скорее – мои детские ожидания снова и снова разбивались о тупую, глухую, но твердую стену реальности. Мне не хватало любви, тепла, заботы – но, наверное, у мамы просто не было такой возможности. Она вкалывала как ломовая лошадь, а я, сколько могла, помогала.

Но все равно – внутри было пусто.

Отдушиной для меня стала школа.

Я обожала туда ходить. Сама атмосфера учебы меня заводила: шум классов, звонки, вечные списки дел, домашних заданий, и школьные сплетни. Там всегда бурлило движение, кипела жизнь. Я любила коммуницировать, решать какие-то задачи, разруливать ситуации. Училась хорошо, была старостой, заводилой, миротворцем и спорщиком в одном лице. Могла за правду вцепиться намертво, а могла и всех помирить. Мне нравилось быть в гуще событий – вечно при деле, вечно в центре. Особенно я горела школьными мероприятиями: концерты, конкурсы, КВН, сборы – везде была я. Наверное, отчасти потому, что дома находиться не хотелось. Но и еще потому, что я реально люблю подобной движ-Париж. До сих пор люблю. Не тусовки ради тусовки, а активность, энергию, людей вокруг.

Секции? Забудьте. Мне официально запрещали любые дополнительные нагрузки – у меня больная голова, и я была освобождена от всего подряд: факультативов, труда, изо, физры. Но я все равно прорывалась на уроки, потому что не хотела выделяться. Исключение только одно: физкультура. Бегать и прыгать мне категорически было нельзя. И я этим пользовалась на полную. Так что, спортивного духа во мне нет вообще – не воспитали. Чемпионский характер в меня никто не вбивал.

Но все равно – школа была кайф. Веселая, живая, насыщенная жизнь, в которой у меня было много друзей и уважение. Да, поведение мое не всегда было образцовым, но учителя меня все равно любили. Настолько, что я до сих пор с некоторыми из них тепло общаюсь.

Отличницей я не была. Для меня оценки никогда не значили ровным счетом ничего. Важны были знания. Причем – только гуманитарные. Точные науки? Терпеть не могла. Цифры меня утомляли, высасывали силы. Я их прогуливала под предлогом “домашней занятости” – и, что удивительно, учителя меня покрывали и не прессовали. Считать я умела всегда прекрасно, тут вопросов нет, но сама математика вызывала у меня отвращение. Все эти выведения теорем из чего-нибудь еще более несущественного…фффуу, бль.

Зато русский язык – просто one love (перевод: ван лав). Настолько, что на первом в истории России издевательств над детьми…пардон, на первом в нашей стране ЕГЭ я сдала математику на трояк, а русский – на отлично. Единственная в школе! Учитель математики (сейчас она уже директор, дай ей Бог здоровья, железных нервов и валерьянки в чаечек) только махнула рукой: “Ерунда, я в аттестат тебе все равно поставлю четверку – я знаю, что ты знаешь”. А вот учитель русского сказала обратное: “Не заслужила”. И влепила мне четверку. Так и живем…

В школе у меня было две главные подруги – Алена и Таня. Мы держались друг за дружку, как маленькая банда: вместе в школу, вместе домой, вместе на все кружки. Дружба началась с первого же дня, как только я перевелась в эту школу, и с тех пор мы почти не расставались.

Мы ходили в кружок юных инспекторов движения – в форме, с повязками, были все такие из себя важные и нужные. После занятий болтали обо всем на свете, делились эмоциями, секретами, да и наши мамы между собой тоже сдружились. У нас у троих судьбы перекликались: какое-то время нас воспитывали мамы-одиночки, потом у каждой появился отчим. Видимо, именно это и стало тем клеем, который нас крепко соединил. Enter.

Я искренне люблю этих девчонок и всегда буду благодарна им за те эмоции, которые мы разделили. Но школьная дружба, увы и ах, имеет свойство расслаиваться. В 10 классе Алена и Таня ушли в другую школу, а мы все втянулись в новые компании, новые интересы, новые движухи. Общение постепенно сошло на нет – то ли из-за расстояния, то ли из-за моей вечной занятости. ХыЗы.

Тогда рядом со мной оказалась Эльза. Честно, я до сих пор не понимаю, как мы вообще подружились, потому что мы были ну прямо реально из разных миров. Я – дерзкая, шумная, местами хулиганка. Она – спокойная, правильная, прилежная. На первый взгляд – несовместимые полюса. Но, полагаю, именно в этом и был кайф. Единство противоположностей, все дела.

Она уравновешивала меня, останавливала, когда я норовила перейти грань дозволенного и перегнуть палку. А я, наоборот, бодрила ее, показывала, что свобода – это не страшно, что прогулять урок иногда полезнее, чем отсидеть его, что разговаривать в классе – не смертельно. В общем, я испепеляла в ней “хорошую девочку”, а она не давала моей плохой девочке превратиться в исчадие ада.

Мы реально друг друга дополняли. Ей со мной было живее, а мне с ней – спокойнее. Баланс хулиганки и отличницы. И знаете, что? Мы до сих пор общаемся. Не так часто, в основном по телефону, но это не важно. Важно то, что контакт остается.

Летом, после третьего класса, я впервые пошла работать. В деревне, где жили бабушка с дедушкой, был лесхоз, и взрослые ездили на посадку деревьев. В то лето меня взяли с собой. Представьте: Тайга, палаточный лагерь, десятки мужиков, и мы – две маленькие девчонки: я и моя двоюродная сестра.

Нас определили в “повара”. Ну как повара – скорее, кашевары. Варили супы, каши, самое простое. Сейчас вспоминаю и диву даюсь: как у взрослых вообще хватило спокойствия отпустить нас в такие условия? Две малявки и целая бригада здоровенных мужиков. Но деревня – это отдельный мир. Там был свой кодекс: нас берегли, как младших сестренок.

Жизнь в лагере была суровой и одновременно захватывающей. Утром – поездка в лес, посадка крошечных елочек, работа на земле. Вечером – костер, разговоры, смех, простая еда и приятная усталость. Сестры, чтобы добавить в это все “взрослости”, научили меня гнать самогон (ну да, это прям инициация во взрослый мир была). Мы его тут же продавали работягам и зарабатывали свои первые деньги. Смешно, но именно так я впервые почувствовала вкус самогон…самостоятельности. Не скажу, что платили много, но собрать себя к школе мне всегда хватало.

Так у меня появилась традиция: каждое лето – на работу. Никаких “каникул” в привычном понимании этого слова. Я трудилась где только можно: на стройке, в музее, в детском саду, даже плитку клала. И знаете, мне это нравилось. Да, детство ускользало сквозь пальцы, но зато были деньги. Никто в классе не подозревал, что наша семья жила небогато. Я держала марку: выглядела, как все, и чувствовала себя наравне с ними.

Дома я оставалась “удобным ребенком”. Убирала, готовила, присматривала за младшей сестрой Таней. Она родилась, когда маме было 33, а нашему отцу (т.е. отчиму) – дяде Диме, как мы его называли, – всего 29. Казалось бы, “поздний ребенок” должен бы был купаться во внимании родителей. Но по факту больше всего времени она проводила со мной.

Родители работали без остановки, бабушка с дедушкой жили далеко, старшая Янка в тот период жила гулянками и друзьями. Так что все ложилось на меня. Я не жаловалась. Просто делала. Родители не вмешивались в мою жизнь: обеспечивали всем необходимым, давали самое основное, что нужно ребенку, но дальше – “сама справишься”.

Карманные деньги я зарабатывала летом, а в учебный год просто шла своим ходом. Настолько своим, что в школе родители даже на родительские собрания не ходили. Помню, единственное, что в одиннадцатом классе я буквально уговаривала маму прийти, так как нужно было решить вопрос, который обсуждали только с родителями. Но в остальном – неа, никогда она их не посещала.

Полагаю, что таким образом мама приучала нас к самостоятельности. А и я не против. Никто не знает как воспитывать детей, равно как и я до конца не знаю, все ли я делаю правильно сейчас со своими. Смогу ли я сделать их самостоятельными, умными, счастливыми? Мой научный ответ: хер его знает, время покажет. Но одно я знаю наверняка: спустя время, моя дочь, за мои же деньги, пойдет к психологу жаловаться на меня, потому что она уже сейчас на любой мой запрет говорит, что у нее детская травма (вот они – дети ТикТока). Атас. И смешно, и грустно.

Глава 10. Бунт на корабле и целительная водка

В 10 класс меня брать не хотели. И знаете, что? Я даже сейчас, спустя годы, могу вспомнить этот холодок внутри – когда ты вроде умная, активная, лидер по натуре, а тебя ставят под вопрос. Решает не твой мозг, не твоя харизма, а твое типо “плохое поведение”.

А какое оно у меня было? Ну прогуливала иногда предметы, и че с того. Ну подбивала весь класс сорваться с урока и пойти, например, гулять или зависнуть в другом кабинете. Ну могла пошалить. Но без злобы же! Просто я не терпела скуку, не могла спокойно сидеть и молча глотать скучные формулы, когда жизнь из меня рвалась наружу. Для меня это было не “плохое поведение”, а честная реакция на тухляк.

А вот для директора это было совершенно другое кино. Галина Владимировна, моя тезка. Она решила, что меня надо проучить. Может, думала, что я испугаюсь, что отстану и пойду в другую школу, где меня возьмут без вопросов. Но нет. Я слишком любила нашу школу, под счастливым номером 13. Для меня это был не просто номер – это был мой мир, мой двор, моя тусовка, моя сцена. И уходить я не собиралась.

Я пришла к ней лично. Стою перед директором, внутри киплю, но снаружи спокойная и уверенная. И говорю: “Возьмите меня в 10-й. Я обещаю вести себя хорошо. Но если нет – уйду в другую школу.”. И тут момент истины. Я видела ее глаза – будто она проверяла меня на прочность. Но в итоге меня взяли. Не потому что поверили в мою примерность, а потому что я была слишком упряма и слишком хотела остаться.

Следующий год начался с большого сборища. Всех ребят из разных классов собрали в один новый. И как это обычно бывает: “А-шки” не любили “Б-эшек”. Мы были как собранные в кучу разноцветные бусины, которые все время сталкивались и дребезжали друг о друга.

Первые месяцы – Боже, это были вечные стычки. То эти что-то сказали, то те огрызнулись. Компашка на компашку, недовольство на недовольство, баш на баш. Каждый пытался отстоять свое, будто мы разные виды животных, которых заперли в одной клетке. И это было утомительно. Даже для меня, хотя я обычно любила побыть в центре любой подобной яркой движухи.

И вот в какой-то момент я не выдержала. Я – староста. Я – заводила. Если я этот бардак не решу, то никто не решит. И я собираю всех. Без вариантов, без обсуждений. “Собрание класса будет. И точка.”.

Собрались не в школе, конечно же. Чтобы атмосфера была своя, не под контролем учителей. Я беру бутылку. Или две. Или три. Не помню уже. Водка – самая честная валюта нашего времени. Не для того, чтобы нажраться в хламину, а чтобы сбросить маски. Чтобы каждый мог сказать прямо: что его бесит, что он терпеть не может, где у него наболело.

Мы сели. Мы выпили. И началось. Сначала все орали, предъявляли, выплескивали злобу и претензии. Но чем больше слов вылетало наружу, тем тише у всех становилось внутри. Когда у каждого появилась возможность высказаться – напряжение как будто растворилось. К концу вечера мы уже не ругались. Мы смеялись. Мы реально стали командой. Даже больше:

С того вечера мы стали семьей. У нас был самый дружный класс. Самостоятельные, инициативные, с бешеным чувством юмора. Мы придумывали свои традиции, устраивали концерты, прикалывались друг над другом и поддерживали друг друга так, как поддерживает только своя стая. Два года мы жили как единый организм. И когда все закончилось и мы выпустились – да, конечно семья распалась. Но то, что было между нами – это бесценно, потому что мы взаимодействовали честно и открыто, без масок и ролей. По-чесноку.

Наш классный руководитель, Светлана Валерьевна, была как цемент в этом доме. Она любила нас, верила в нас, и, что самое важное, выгораживала. Я знаю это точно: сколько косяков мы натворили, а “наверх” доходила только половина, если не меньше. Остальное она сглаживала, прикрывала, списывала. Она была нам как мама, которая не сдаст своих детей.

И судьба иногда играет красивые совпадения. Она потом, как и я, переехала в Сибирь. Я до сих пор думаю, что это какой-то знак.