Fuckтор жизни. Как не ссать и исполнять мечты

Предисловие

Да кто я вообще такая, чтобы писать книгу о себе? Не королева, не нобелевский лауреат, не рок-звезда. Самый обычный человек, который живет свою жизнь – иногда тихо, иногда громко, а иногда так, что сама не верю, что это происходит со мной. У меня нет миллиарда на счету и армии поклонников. Но есть история. И эта история, как оказалось, стоит того, чтобы ее рассказать.

Решение написать книгу пришло не с потолка.

Во-первых, я давно поняла: если ты хочешь оценивать людей, надо сначала узнать их поближе. И я решила дать вам возможность узнать меня – со всеми моими слабостями, провалами и победами. Хотите составить обо мне мнение? Сначала познакомьтесь со мной.

Во-вторых, я однажды попыталась узнать историю своих близких. Но оказалось, что спрашивать уже не у кого – тех, кто мог бы рассказать, больше нет. И я решила: мои потомки не должны сталкиваться с такой пустотой. Мне хочется, чтобы мои дети, внуки и правнуки знали мою историю, и у них была возможность открыть эту книгу и услышать маму, бабушку, прабабушку – настоящую. Пусть у них останется эта книга. Бумага выдержит все, даже то, что память иногда стирает.

И, в-третьих… именно этот пункт окончательно подтолкнул меня к написанию. Я получила звание “Лучший сотрудник года”. Красиво звучит, правда? Только я сама не поняла – за что. Этот вопрос “почему?” сверлил мне голову и не давал покоя. Ведь эти люди, которые меня наградили, совсем меня не знают. Ни моих провалов, ни моих слез, ни моей правды. И, кажется, именно это стало главной причиной: я хочу рассказать о себе честно. Без прикрас. Показать себя настоящую, без масок и без глянца.

Итак, все, кто меня знает, все мое окружение – это моя автобиография, давайте станем еще ближе. А всем, кто меня не знает – читайте это как красивую историю, автобиографию-роман, если хотите. Про девочку, которая очень хотела жить и быть собой. Это не мотивационная книга, но если после прочтения у вас возникнет желание двигаться вперед, преодолевать препятствия и делать больше – я буду рада.

Я – не святая и не героиня. Но я – настоящая. И если после этой книги вы узнаете меня хотя бы чуть больше, и если у вас появится больше энергии на новые свершения – значит, все было не зря.

Оглавление

Глава 1. Добро пожаловать в…триллер?

Глава 2. "Она не выживет"

Глава 3. Вечера на Хуторе близ тюряги

Глава 4. Сказка с привкусом пороха

Глава 5. Люблю и ненавижу. Ненавижу, что люблю.

Глава 6. Интернат вместо детства

Глава 7. Дешевая одежда – дорогой характер

Глава 8. Привет, мужик. Прощайте, дети.

Глава 9. Дом без тепла, школа без тормозов

Глава 10. Бунт на корабле и целительная водка

Глава 11. Когда проигрыш превращается в силу

Глава 12. ЮрФАКью. Меня не переубедить.

Глава 13. “Продавалка” с характером

Глава 14. Мы будем делать бизнес, мы будем делать бабки…с ба!

Глава 15. Диплом без аплодисментов

Глава 16. Всем плевать, а мне нет

Глава 17. Не работайте с мудаками

Глава 18. Компания мечты. Первые шаги.

Глава 19. Компания мечты. От успеха к катастрофе.

Глава 20. Компания мечты. Мечта на грани разрушения.

Глава 21. Компания мечты. От раздолбаев к империи.

Глава 22. Компания мечты. Что не убивает, то делает сильнее.

Глава 23. Компания мечты. Жизнь продолжается.

Глава 1. Добро пожаловать в…триллер?

2023-й год. Первое января, на часах 09:00.

Страна еще спит после новогоднего угара, холодильники ломятся от оливье, телефоны забиты поздравлениями, а у меня – звонок. Артем.

Мои ребята, мне не часто звонят, Хотя запрета на общение у нас нет, просто негласно все понимают, что пустая болтовня не имеет смысла. Мы созваниваемся исключительно по делу.

Я уже была на ногах. У меня нет традиции встречать Новый год под бой курантов, шампанское и “желаю чтоб в новом году все было…по-новому”. Я давно живу своим ритмом: лечь вовремя, встать вовремя. Поэтому трубку я взяла спокойно, даже с привычным юмором спросила:

“Тебе не спится?”

Но на том конце – не смех. Голос Артема был тяжелый, глухой, будто внутри у него была бомба, которая вот-вот рванет. Он сказал, что ночью в офис одного из франчайзи залезли. Грабители. Все перевернули вверх дном. Украли технику. Устроили погром…

***

Наверное, вы сейчас подумали, что вам предстоит прочесть какой-то триллер из разряда тех, что были модными в 2000-ных. Но нет. Это всего лишь один фрагмент из моей управленческой жизни.

И к этому меня привел…нет, не криминал. Меня к этому привело мое желание помогать людям и делать их жизнь лучше.

Об этих и многих других интересных событиях я подробнее расскажу в последних главах, а пока…

Давайте все же пройдемся по моей истории последовательно. Потому что иначе будет просто непонятно, как и за счет чего я справилась с вышеописанным трешем (и не только с ним).

Давайте начнем с самого начала – с рождения…

Глава 2. “Она не выживет”

“Я не умру вам всем назло” – вот, как можно описать этот период. История моего рождения – это длительная демонстрация наших с мамой средних пальцев всему окружающему миру. Да, я уже тогда была достаточно наглой и дерзкой для этого.

Ночь с 6 на 7 января, 1988 год. Поселок Сибирка, Саткинский район, Челябинская область.

Был поздний вечер, что-то около часов десяти. На улице гуляла предрождественская метель. Едва родители успели лечь спать, как вдруг воздух прорезал тонкий, капризный детский плач. Это Янка, моя старшая сестра, заплакала. Ей тогда было чуть больше года. Ее голосок – визгливый, отчаянный – разбудил маму.

Мама, сонная, протирая глаза, поднялась с кровати и пошла к ее кроватке. Как вдруг, что-то теплое, липкое, тяжелое плюхнулось на постель. Прямо на белье. Она глянула вниз – это была кровь. Настоящая, густая, алая. И она не просто капала – нет, буквально начали сыпаться огромные, страшные, запекшиеся куски. Каждый раз, когда я слушала эту историю от нее, я чувствовала неописуемое восхищение ее силой и стойкостью. Так вот…

В ту же секунду все в доме вскочили. Бабушка примчалась первая. Мы тогда жили у нее. Паника заполнила комнату, как густой едкий дым, но отец среагировал мгновенно – он не матерился, не метался, а сразу побежал действовать. Он знал – ждать нельзя. Настоящий мужик.

Поскольку жили они в деревне и до ближайшего города было 25 километров, ждать скорую, да еще и в такой вечер, было ну совершенно не вариант. Отец, который работал начальником участка, поднял водителя с машиной и сказал: “Поехали, надо везти ее в роддом.”.

Пока женщины одевались, а мужчины прогревали машину, у мамы начались очень сильные схватки. К тому моменту было уже, наверное, около полуночи. В течение двух часов из мамы продолжали выпадать жуткие куски запеченной крови, и она испытывала те страшные, сильные, болючие схватки. Отец со скоростью гонщика Формулы 1 повез ее в роддом. Было даже слышно, как педаль газа, как самая настоящая женщина, кричала “не дави так на меня!”. Но медлить было нельзя.

Примчались в роддом. У мамы были все сопроводительные документы, книжки для беременных и т.д., она была полностью готова. И вот родители напарываются на первый кол с проблемой, а я – на первую угрозу моей жизни.

Любезный врач сказал, мол, срок маленький, 32 недели всего, рожать рано, и что маму надо вести в женскую консультацию, в гинекологию, а не в роддом. К тому моменту мама уже теряла сознание и едва все это слышала. Отец взял все в свои руки (кхехе, потому что я и мама – его все), поднял маму, за которой тянулась вязкая кровянистая дорожка, набрал воздух в легкие и со всей яростью крикнул: “Принимайте или я сейчас вышибу тут все двери!”. Ну как в кино прямо.

Вообще, я поражаюсь такому подходу и уровню подготовки врача: перед тобой женщина, из которой буквально вываливаются куски запекшейся крови, которая приехала к тебе за полночь (просто так, наверное, пошутить решила, еще и в Рождество), а ты ей “не, ну рожать явно рано, давайте еще поконсультируемся”. Фантастическое в своем аутизме решение, пардон.

Когда медперсонал увидел (наконец-то) кровавую дорожку, по полу преследующую моих родителей, только тогда они соблаговолили открыть двери и быстро начали снимать с мамы шубу и остальную верхнюю одежду. Эхо от их движений раздавалось на всю больницу.

В отделении – почти никого. Одна врач, сестра и санитарка. Все. Отец с водителем подняли маму на носилках на второй этаж – лифтов тогда не существовало даже в фантазиях – и внесли прямо в операционную. Врач глянула на все это и почти сразу сказала: “Будет кесарево.”. Ага, нашим врачам только дай волю че-нибудь порезать-разрезать, будто не в медах учились, а на курсах резьбы по дереву…

К тому моменту мама уже истекала кровью, держалась на самом краю сознания. Слышала голоса, слова, но будто сквозь толщу воды. Ее уложили на холодный стол в операционной и начали обзванивать врачей по домам.

Для кесарева был нужен анестезиолог. Но дежурный уже усыплял кого-то в хирургии – он был один на всю больницу. Вызвали другого, со сна. И нет, это не был анестезиолог Мебиуса – он сам себя в сон не вводил. Спал себе человек сладко, естественным сном, а тут хренак, и ой, радости-то какие, поработай в Рождество. Представляю его реакцию на тот звонок.

И вот тут случилось то, что потом можно будет назвать чистой удачей или, если хотите, злой иронией судьбы. Заведующая родильным отделением приехала раньше анестезиолога. Гинеколог, женщина с руками, которые уже сотни раз тянулись к новой жизни, решила: “Не-не, резать не будем. Будем рожать естественным путем.”. Отлегло, но ненадолго…

Метод, который ей в итоге пришлось применить, сейчас во всем цивилизованном мире под запретом. Метод Кристеллера. Это когда младенца буквально выдавливают из матери. Вот так, руками и весом, вдавливая в живот, выгоняя меня наружу.

У меня даже остался “сувенир” с того дня – три пальцевидных вдавливания в черепе. Их прям видно и можно прощупать (может даже бизнес из этого замучу – “потрогай 3 пальцевидных вдавливания по цене двух; ограниченная возможность, только для самых близких”). Но, на самом деле, смешного мало, конечно. Вместе с ними, о моем изгнании из маминого животика таким вот пещерным способом мне напоминают постоянные мигрени и высокое давление. То еще удовольствие, конечно. О своем дне рождения я вспоминаю каждый день. В общем…

Появилась я на свет синяя, как чернила. Весом в каких-то жалких 1432 грамма. Все признаки недоношенности. Мама меня даже не увидела – она проваливалась в беспамятство. Меня раздышали, сунули под кислород. Маму увезли в реанимацию.

Полностью в сознание она пришла только к девяти утра. Под капельницами, все в той же операционной. После чего начался треш, который и врагу не пожелаешь. Я до сих пор с ужасом представляю, что моей маме пришлось пережить.

В палату вошла медсестра. Будничным тоном – будто речь о чем-то рутинном, а не о человеческой судьбе – сказала маме, что у нее родилась девочка, назвала вес. А мама спросила только одно: “Живая?”

– “Живая. Под кислородом. Даже порозовела.”

Так я и появилась. В ночь с шестого на седьмое января. В ту самую ночь, когда христиане празднуют рождение сына Божьего. Бабушка потом всю жизнь мне это повторяла: “Ты родилась тогда, когда и Христос.”. Эти слова вели и ведут меня всю жизнь. Я всегда знала, что у меня совершенно особенная, уникальная, увлекательная судьба. Пусть и началась она с неприятностей…

Каждый день к маме заходил детский реаниматолог. Его фразы были как приговоры, которые ножом вырезают прямо на сердце: “Состояние крайне тяжелое. Безнадежное.”. Пять дней маме вообще меня не показывали. Пять дней она жила между надеждой и тем, что ребенок может умереть в любую минуту. Ей прямо говорили: “Готовьтесь.”.

А потом добивание: как-то утром, к маме пришла детский врач – взрослая женщина, по возрасту примерно как мама сейчас. Вздохнула, посмотрела и сказала:

– “У вас ведь дома еще ребенок? Маленький?”

– “Да, дочке год и два”

– “Этот – в безнадежном состоянии. Все равно погибнет. Поэтому мы вам ее не показываем. Даже если вы откажетесь от нее прямо сейчас, никто вас не осудит. Вы еще молоды, родите других.”

У мамы внутри в тот момент будто что-то взорвалось. Она, не моргнув, ответила: “Нет. Нет, и еще сто раз нет!”. Врач пыталась “смягчить”:

– “Подумайте. Зачем привыкать к ней? Все равно умрет. Подпишите отказ, и все. У вас есть ребенок, будет еще.”.

Но мама была настойчива, как никогда: “Я и думать не буду. Когда я решала рожать – я уже сто раз подумала. Этот ребенок мне нужен. И даже если она погибнет – погибнет у меня на руках. Я никогда ее не брошу. Никогда. Все, что с моим ребенком случится, случится при мне!”.

Врач ушла, оставив после себя тяжелый запах хлорки и безнадежную пустоту. На прощание сказала: “Вы, все-таки, подумайте.”. А мама снова отрезала: “Нет”.

Ее ко мне не пустили. Сказали, что я лежу под грелками, подключена к зондам и проводам. “Нельзя пока. Не положено.”. И закрыли дверь.

Я, конечно, понимаю, что врач должен быть предельно честен и не давать ложных надежд. Однако, есть разница между честностью от компетенций и честностью от лени. Так вот, в нашем случае было второе. На меня махнули рукой от лени, от некомпетентности, от нежелания разбираться и что-либо делать (чуть ниже вы поймете, почему).

Я даже представить не могу, что мама тогда чувствовала. Но я знаю точно: когда у меня родился Владимир, все начиналось похожим образом – кровотечение, срочные сборы, Олег (муж) героически мчался по встречке, но это были совсем уже другие времена. Там нас ждали, были готовы. Да и я знала, что делать, и это нам очень помогло. Но даже тогда, когда у меня на глазах забрали Вову в реанимацию и несколько дней не отдавали, я была готова выть от бессилия.

Позже, когда мама уже стала старше, она часто возвращалась мыслями к тому разговору с врачом. И каждый раз внутри возникал один и тот же вопрос: “Как человек может так спокойно, хладнокровно предложить отказаться от ребенка?”. Так и хотелось сказать что-то в духе “слыш, эскулап, себе свои советы посоветуй”.

Ведь по сути это значило: меня просто отключили бы от аппарата искусственного дыхания. Врачи не верили, что я выживу.

Мама рассказывала: в момент моих родов она чувствовала что-то, что словами не объяснить. Это не была боль – ни физическая, ни внутренняя. Это было похоже на глухое ощущение горя. Будто где-то внутри она хоронила меня еще до того, как увидела. “Наверное, так и чувствует себя женщина, когда теряет ребенка,” – говорила она, – “Не дай Бог мне это когда-нибудь узнать”.

Когда та врач извергла свои “предложения”, мама рухнула в какое-то тяжелое оцепенение. Тело ее слушалось, но внутри была пустота. Она не могла есть, не находила себе места, просто ходила кругами по отделению. К вечеру все же подошла к детской. А там, за дверью, находилась я.

Дежурная медсестричка, которая уже не раз видела маму у этой двери, остановила ее.

– “Идите в палату, а то врачи заметят. Я вас позову, когда смогу. Часов в шесть.”

Шикарная женщина, спасибо ей за понимание и способность сопереживать, а главное – помогать. Мама впервые за несколько дней почувствовала вспышку радости. Она вернулась в палату и сидела, как наливное яблочко на ежиных иголках, отсчитывая минуты с тревожной, но все же улыбкой на лице.

И вот вечером сестра ее позвала. Они вместе вошли в детскую палату. Воздух там был тяжелым – запах йода, стерильных пеленок, тихий писк аппаратов. В одной из кроваток – я. На тот момент меня как раз временно отключили от аппарата, потому что делали процедуры. Я лежала, завернутая в пеленки и одеяло, крошечный комочек.

– “Вот,” – сказала медсестра, – “вот ваша девочка”.

Мама взяла меня на руки. Сказала мне потом: “Ты выглядела нормальной. Лицо как лицо, только очень маленькое.”.

Сестра подбодрила: “Да, она просто маленькая. И все.”.

Маме дали всего две минуты. Две минуты, чтобы посмотреть на меня и ощутить тепло и вес собственного ребенка. Потом снова подключили к аппаратам. Но именно после этого ей стало легче дышать. На этом моменте рассказа, когда я слушала его от мамы, я расслаблялась и выдыхала вместе с ней. Фух. Ну хоть немножко напряжения снялось. Ненадолго.

Отца в роддом даже не впустили. Все, что оставалось – махать руками в окне и перекидываться записками, словно на тюремном свидании. Когда мама написала ему про меня, он ответил коротко и жестко: “Как можно ее оставить? Она же живая. Нет, конечно! Даже мысли такой не было.”.

Дома все – бабушка, дед, отец – сходили с ума от тревоги, но рядом быть не могли.

Маму вскоре перевели из роддома в детское отделение. Но не потому, что стало легче – наоборот. В роддоме больше держать меня было нельзя: через пуповину уже не капали, а венки были слишком тонкие, их искали как под микроскопом. Врач-реаниматолог, провожая, сказала: “Вы особо не обольщайтесь. Она и там умереть может в любую минуту.”. Скоты. Я сейчас пишу это, вспоминаю, и я в ахере просто: как можно быть настолько холодными и жестокими?!

Я все время лежала в специальной кроватке-грелке, и доставать меня оттуда было нельзя – сразу остывала. Мама могла подержать меня только во время переодеваний, под присмотром медсестры. Для нее эти мгновения были как глоток воздуха, но они были минутные, если не секундные.

В детском отделении первым меня осмотрел молодой врач-педиатр, фамилия у него была Титов. Посмотрел мельком, махнул рукой, и выпалил:

– “Ай, вы такие маленькие, с вами возни много. Безнадежно!”

И ушел.

Мама обвалилась прямо там, в коридоре. Слезы полились сами собой, неконтролируемо. Она слилась с собственной тенью – худая, изможденная, вся в черной тоске. В ней в очередной раз попытались загасить и без того слабо тлеющие остатки надежды. Я лично от этого сгораю от злости. Нельзя так жестоко относиться к женщине, чей ребенок находится между жизнью и смертью.

И только вечером в отделение зашел другой врач – дежурный из инфекционного. Мужчина в годах, крепкий, лет пятидесяти. Сразу видно – на опыте. Он заметил маму, зареванную, убитую, и медленно подошел к ней.

– “Чего вы плачете?”

Она ответила: “Мне все время говорят, что ребенок безнадежен. Что она умрет. Все две недели одно и то же.”.

Он взял меня из грелки, осторожно распеленал, прислушался к дыханию, к сердцу, потом поднял глаза и зажег в маме новый огонек надежды:

– “Кто вам сказал такую чушь? Мы сделаем все, чтобы сохранить ей жизнь. Она уже две недели прожила. А вам надо успокоиться. Дочка вас чувствует. Хотите ей помочь – перестаньте рыдать, держите себя. И слушайте врачей. Тогда будет результат.”.

Эти слова обняли маму, как спасательный круг. Она впервые за все это время почувствовала, что в этой борьбе против безнадежности она не одна. Взяла себя в руки и решила держаться ради меня.

Мы с мамой провели в детском отделении целый месяц. Сначала меня кормили через зонд, потом – чтобы появился глотательный рефлекс – по капле, из пипетки, как котенка. Вес прибавлялся медленно, до 1900 граммов. Врачи сказали: “Дотянете до 2300 – приезжайте в роддом, там поставим хотя бы ослабленную БЦЖ.”. Мы все успешно сделали.

И вот, спустя время, мы поехали домой. Родители укутывали меня в одеяло и обкладывали грелками со всех сторон. В таком импровизированном инкубаторе я и жила первое время.

Купать меня начали сразу же, как только вернулись. Целых три месяца дед каждый вечер топил баню, чтобы к вечеру она была горячей. Мама с бабушкой носили меня туда, парили и мыли по часу. Мама стелила одеяла на лавку, клала меня сверху, и я растягивалась – маленькая, но довольная, греясь после ледяных больничных дней.

“Мы тебя выпаривали, прямо как цыпленка из яйца”, – вспоминает мама.

А я…а что я? Я просто хотела попасть в этот мир во что бы то ни стало. Черт возьми, сколько же мне, тогда еще совсем маленькой, слабой девочке, балансирующей между жизнью и смертью, пришлось пережить. Но я хотела показать всем уже тогда – за жизнь надо бороться.

Говорят: “хочешь жить – умей вертеться”. А я увернулась от смерти, чтобы вертеть эту жизнь так, как мне угодно. И желание жить полной жизнью и дышать полной грудью остается со мной по сей день.

Глава 3. Вечера на Хуторе близ тюряги

Осень 1985-го. Сибирка – крошечный поселок среди уральских сопок. Воздух густой от запаха дыма и сырой листвы, вечерами в клубе крутят кино и включают музыку для танцев. Это было единственное место, где молодежь собиралась подрыгать конечностями и культурно (нет) отдохнуть.

Маме тогда было всего 17. Она только закончила поварское училище, держала в руках свежевыпеченный диплом, но работать официально еще не могла – слишком молода. Никуда не хотели брать. Поэтому она вернулась домой и, не смотря на возраст, устроилась поваром в местный детский сад: детей мало, работа простая, а диплом у нее уже был. В жизни все казалось ясным и предсказуемым.

А потом появился он.

Отец.

Ему был 31 год. Среднего роста, крепкий, с густыми бровями, темными глазами и улыбкой, от которой в помещении лампочки загорались безо всякого электричества. Он приехал на сезонные работы из Казахстана: в леспромхоз не хватало рабочих рук, поэтому набирали рабочих из других колхозов и совхозов. И селили в специальном общежитии.

Папа был не просто “чужим” для местного населения – за его спиной еще и отплясывала тень тюрьмы. Когда-то он заступился за девушку, которую пытались изнасиловать, и в драке с “поножовщиной” один парень не выжил. Суд решил, что он виновен. Несколько лет зоны – и вот он снова на свободе.

Сначала мама и отец просто дружили, присматривались друг к другу, пересекались: в клубе, на улицах, у магазина. Потом – улыбки, короткие разговоры, прогулки до глубокой ночи. Дружба плавно перетекла во что-то большее. И чем сильнее становилось это “большее”, тем отчаяннее сопротивлялась семья. Я их понимаю – ну кто захочет выдавать дочь за уголовника? Я б тоже, наверное, зассала.

Бабушка и дедушка запрещали ей встречаться с ним. Разница в возрасте, криминальное прошлое, чужак в деревне – все играло против него. Но, как сказала мама: “Любовь хуже поноса”. До сих пор думаю-гадаю, че это значит: то ли то, что любовь проявляется еще быстрее, то ли то, что после того, как любовь проходит, ощущения похуже, чем после того как проходит понос. Напишите мне, кто разгадает эту загадку, денег дам. Короче:

Смеясь этим всем запретам взрослых, они продолжали видеться. То на танцах, то в темных дворах, то на лесной дороге, где только звезды были свидетелями их шур-мур. Шекспир гордится и аплодирует стоя.

И вот весной сезон закончился, отцу скоро нужно было возвращаться назад, в Казахстан. Но он не собирался просто уезжать. Точнее – не собирался уезжать один. Он пришел в дом к бабушке и дедушке, сел за стол и, глядя им прямо в глаза, сказал:

– Да, я сидел. Да, у меня прошлое. Но я люблю вашу дочь. Я без нее не уеду.

Когда подошел срок его отъезда, отец снова заговорил серьезно: предложил маме ехать с ним. Ей было всего семнадцать – мысли о переезде, да еще и в незнакомый город, да к взрослому мужчине, да с его тяжелым прошлым, напугали ее до дрожи. Она отказалась. Что ж, отец собрал вещи и уехал один.

Но уехал ненадолго. Все лето он мотался по кабинетам, решал вопросы с документами и разрешениями на выезд. Это были последние годы Союза: бюрократия жутчайшая, бумаги шли месяцами, многое оформлялось через Москву под грифом “секретно”. Но он был упертым: выстоял все очереди, прошел все проверки, поругался со всеми бабками в регистратуре, и, конечно же, добился своего. Вот реально, чего моему отцу не занимать, так это, в хорошем смысле, упертости, настойчивости, умения добиваться своего. Если он за что-то взялся – он доведет дело до конца, чего бы ему это не стоило. В этом плане я та еще папина дочка. Эти его качества передались и мне. Но вернемся на место преступл…пардон, событий:

Осенью он вернулся в деревню. Вернулся – к ней. После этого они с мамой уже не расставались. Стали жить вместе как муж и жена, хотя штампа в паспорте еще не было. Для поселка это было фурором: соседки шептались за спиной, бабушка морщилась, дед молчал. Но мама и отец не слушали никого. Они выбрали друг друга.

Вскоре родители переехали в город Сатку. Отец снял частный дом и устроился в леспромхоз – уже не временным рабочим, а всерьез, на стабильную зарплату. В этом доме, в городе, мама забеременела моей сестрой Яной. А когда Яне исполнился месяц, они с отцом официально расписались.