Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим

«Подарок» от собак

Я уже сказал, что кормёжка в артели, в отличие от других, была, мягко говоря, не ахти, и поневоле вспоминал Колымскую артель».. беду». Котлеты там были с башмак, гуляши горой, в борщах всегда и у каждого был добрый шмат мяса. Винегреты, всевозможные салаты, малосольный лосось – постоянно стояли на столах в тазах, как и горячие чайники с чаем, кофе, какао, ешь – не хочу.

В этой же артели, мяса мы почти не видели, а о том, чтоб даже в мороз перекусить или глотнуть чайку, и речи не могло быть. Зато они где-то закупили мороженой сельди, и нам уже не нужно было гадать, что на обед, всё пропахло жареной селёдкой.

Коком в артели был русак, дразнили его Женькой, он был читинский, и мы были ровесниками. Как бы то ни было, но мы с ним нашли общий язык: просто я подогнал ему как форму белый капитанский китель с золотыми пуговицами, лежавшим у меня с давних пор, чем и покорил сердце флотского кока, что и стало невольным предлогом к дружбе. Жека частенько «подогревал» меня чаем, сахарком, а то и сливочным маслом, что было совсем не лишним при систематическом недоедании. Электрочайник у меня был, и по вечерам я кайфовал, попивая крепкий, сладкий чай. К той поре я жил отдельно от толпы, меня достали пустые споры, глупые базары, орущие футбольные болельщики у мутного телика и карты, которые я ненавижу и не играю даже в подкидного.

В нашем вагоне пустовала каюта проводника, заваленная всяким хламом. Сломав переборку гальюна, я соединил два отсека, и у меня получилась прекрасная каюта «люкс», где я и стал полновластным хозяином. Как потом оказалось, это была самая холодная часть вагона, Арктика. Но не зря говорят что голь на выдумки хитра, да и жизненный опыт не последнее дело. Вскоре у меня в каюте исходила жаром мармитка от кухонной плиты, и была возможность не только согреться, но и просушить рукавицы, обувь, одежду да и выстиранное бельишко.

Теперь, когда у в каюте у меня Ташкент, есть столик, светильник на переборке, при котором можно читать, включать и гасить свет, не вставая с тёплой постели, есть транзистор, по которому я могу послушать музыку и нормальную русскую речь, а не «балаканье» хохлов, и только здесь я отдыхал душой и телом. Хохлы завидовали моему «люксу», поэтому иногда, ради юмора заталкивали в замок то гвозди, а то проволоку или просто элементарный деревянный клинышек. Зато какой они испытывали кайф, глядя, как я чертыхаясь ковыряюсь с замком.

Это удовольствие я им быстро обломал, приобретя сразу десяток простеньких дешёвых замков, и в очередном случае паскудства я просто спиливал ножовкой по металлу испорченный замок и вешал новый. А тут ещё «Дед мороз», который жил через стенку вагона, но только в сугробе, или может даже кто-то другой, но тоже очень добрый, прислал очень ценный для меня подарок.

Однажды, ещё в марте, выйдя вечером из вагона, я обратил внимание на собак, грызущихся меж собой. Они барахтались в сугробе, дрались за какую-то банку, отогнав псов, я взял её, вынес на свет, и вот те хрен, это была прекрасная свиная тушёнка, целых три литра. Возможно, что и кто-то из хохлов заныкал в снегу эту банку, видимо, на чёрный день, но собаки унюхали, откопали, отгрызли капроновую крышку, вылизали, сколько смогли, а остальное подарили мне. Ложкой я выгребаю верхний слой, выбрасываю собакам, а потом, не спеша, исходя тягучей голодной слюной, мажу толстым слоем тушёнку на хлеб, грею и пью обжигающий чай, не пожалев ни заварки, ни сахара – праздник так праздник.

Я растягиваю этот процесс, сколько могу, но всему есть предел, у меня кружится голова, я сдаюсь и предаюсь чревоугодию. Медленно, как я хотел вначале, не получилось, челюсти, кажется, помимо моей воли, перемололи приготовленные бутерброды, а горло потребовало срочно залить всё это горячим, сладким чаем. Я наелся, как дурак на поминках, и спал в ту ночь как убитый, и мне, как и в детстве, снились розовые сны. Я даже не вспомнил о том, что на ночь есть вредно, зато сделал вывод, что спать, не слыша голодного урчания в брюхе и не исходя во сне на подушку слюной, гораздо комфортней.

Эту вкуснейшую домашнюю тушёнку я ел больше месяца благодаря Господу Богу, пославшему мне этот дар и хохла, спрятавшего её в сугроб. Не забыл я в молитвах своих и собак с их изумительным собачьим нюхом, а они, не помня зла, стали моими лучшими друзьями, и я чисто по дружбе выносил им с камбуза всё, что мог, в смысле отходов.

Лососи – ммм!

Как-то уже под осень нас сняли с участка и послали на торговую базу выгружать из вагона-рефрижератора, непотрошёную, свежую амурскую кету. Это была удача. Лосося я ловил в Охотском море и прекрасно знал, что это за рыба, что можно из неё приготовить и как её есть. В принципе, я с удовольствием ем её и сырую, а строганина из мороженого лосося – это вообще деликатес. Этот лосось предназначался вовсе не нам, не для артели как мы сначала думали. А то, что нас послали на выгрузку, так это наш босс просто удружил рабсилой своему корешу, местному авторитету, который закупил эту кету у амурских браконьеров по дешёвке, надеясь на солидную прибыль.

Мы поехали на артельном «Урале», где водилой был местный жуликоватый парнишка Колька. То, что у этого барыги торгаша было столько прекрасной деликатесной рыбы, а у нас не шиша, мы посчитали вопиющей несправедливостью, и чтобы восстановить статус-кво, мы попросту спёрли у него энное количество хвостов, всего-то штук сорок-пятьдесят. Мы зарядили рыбой Колькин Урал, куда только можно было: набили под сидушки и за сидушки, во все бардачки, ящики с ключами и даже в пустую шину, валявшуюся в кузове. Худо-бедно, но на мою долю пришлось с десяток здоровенных, непотрошёных, с икрой лососей, а с икрой потому что всю рыбу выбирал сам. Благодаря опыту приобретенному на лососёвой путине в Охотском море я безошибочно выбирал только самочек, которые были с икрой.

Я ел рыбу сырой, потом малосольной и вяленой, солёной рыбой, переложенной кольцами лука, я набил банки и залил сверху постным маслом. Это было «нечто», и благодаря этому «нечто» я получил так необходимые организму калории, витамины и йод, содержащийся только в морской рыбе.

Но не хлебом единым жив человек, даже если он и старатель. Я жил среди людей, общался с ними, кого-то уважал, с кем-то дружил, а кого-то ненавидел. У меня, как и у всякого нормального человека, были друзья, были и враги. Я не собирался ни под кого прогибаться, тем более под хохлов, и не всем это было по нраву. Быстро поняв, что кое кто пользуется моей безотказностью, я стал жёстче – для всех всё равно хорошим не будешь. Тем более, когда твои добрые поступки и дела безответны, когда в глаза тебе говорят одно, а за глаза совершенно другое.

Самый необходимый для бульдозериста инструмент – это, наверное, кувалда и лом. Довольно часто ко мне обращались с просьбой насадить или заменить поломанную ручку, тогда хозяин кувалды подходил со словами: «Братыку, зробы мэни цю кувалду, бо я нэ вмию, а я тоби цыгарок дам пару пачок». Речи были ласковые, сигареты у нас были в дефиците и шли по бартеру, и эта небольшая шабашка для меня была выгодной. Да, хохол может предложить тебе за работу пару пачек сигарет, но он никогда не предложит кусок сала, что было гораздо нужнее.

Одному просителю, любителю прокатиться за чужой счёт я отрегулировал топливный насос, хотя это было не моё дело, он дал мне пару пачек сигарет, сказал мне: «Дякую». Но через пару минут примчался ко мне брызгая слюной во все стороны:

Я зъив хохолскэ сало?

«Ты на шо спэр мое сало?» Я охренел: «Ты, кореш, при своей памяти?» – «Кромэ тэбэ, билля мого бульдозэра никого нэ було».

Вот, блин горелый, опять форс-мажорная ситуация: ославит ведь гад на всю артель, не отмоешься потом, нужно разбираться по уму. Кое-как я выяснил, что сей «допинг», то бишь сало, было спрятано в кабине, а забрал его родной братан, не сказав ему об этом. Ладно, что признался, в противном случае моя репутация и дальнейшая работа в артели оказалась бы под большим вопросом. Мелкие пакости были в порядке вещей, а я старался не обращать на них внимания, старался быть выше их, что их бесило ещё больше. Помня о своей цели, о своей семье, я не мог дать воли ни своим нервам, ни своим кулакам.

Горным мастером в артели был «Грыгорыч», он тоже был с той страны, с той шайки, с той родни, и он тоже был чьим-то кумом, сватом, братом и соседом. Он был близок к шефу, обладал властью и был злопамятен. Зная его нрав, русаки с ним не спорили, не связывались, старались обходить стороной. Его тоже бесило, что за прошлый сезон мне заплатили как и хохлам-бульдозеристам, да и земляки, не рискуя кляузничать напрямую шефу, изливали всю грязь на нас, кацапов и москалей, «Грыгорычу». Он всех достал и не только русских, но и своих земляков. Его дело было: полигон, промприборы, промывка, но он, проявляя рвение, лез во все дыры, он всех учил, как нужно работать. Сварного он учил, как правильно варить, токаря – как точить, бульдозериста – как правильно толкать породу, меня – как пилить доски и держать в руках топор, ну и т. д. Вот только никто не помнит случая, чтоб он показал, сам что-то сделал своими руками.

Поезда, отдушина в мир

Я уже сказал, что наша база находилась рядом с железкой, а поезда я любил не меньше, чем корабли или самолёты. Наверное, это потому, что они все были странниками, как и я же, потому что они не стояли на месте, а куда-то ехали, летели, плыли, и я им завидовал. Поезда жили своей жизнью, и они были разные, как и дороги, по которым они летели с перестуком колёс. Вот отстукивает километры пассажирский скорый, он летит от Владивостока до Москвы, за окнами вагонов видны люди – это едут чьи-то жизни, судьбы, чьи-то радости и, возможно, чьё-то горе. Одни едут к кому-то, другие – от кого-то кто-то убегает, кто-то догоняет. В конце пути кого-то ждёт радость, кого-то разочарование или горе, и это всё жизнь.

Вот идёт товарняк конца, которого не видно, этот трудяга идёт не спеша, но уверенно. По характеру груза можно определить, откуда он и куда его везут. С Владивостока и Находки больше идут рефрижераторы с рыбой и тысячи платформ с японским авто-хламом. Вся страна, кажется, помешалась на «японках». Машины плотно стоят на полу, на платформах, на них или в них сидят счастливые новоиспеченные авто-владельцы. Они счастливы, они машут нам руками, платочками, а то и бутылками. Пусть их.

Иногда проходят воинские эшелоны с техникой, небрежно укрытой зелёным брезентом или маскировочной сеткой. Они могут идти как на Запад, так и на Восток, везя танки, авто-технику, ракетные установки, и как в шахматах постороннему не понять смысл этих ходов, но это интересные поезда. Состав-тяжеловес состоит из четырёх тепловозов и длиннющего, километра на два, состава. Половина – это вагоны, гружённые лесом, другая половина огнеопасная, с цистернами, наполненными сжиженным газом, нефтепродуктами и ещё бог знает чем, но тоже горючим. Были случаи, когда такие цистерны сходили с рельсов и валились под откос, а люди в ближних деревнях потом болели и умирали, не зная от чего.

Сейчас я понимаю, что железная дорога в то время была для меня отдушиной, отвлекала от житейских забот и дурных предчувствий. Глядя на неё, я думал о ней, она стала для меня окном в иной мир, она помогала мне жить, и даже во сне я куда-то плыл, летел и ехал под перестук колёс. Как бы подводя итог, прихожу к выводу, что, несмотря на все жизненные неурядицы, работать там можно было, и я даже благодарен судьбе, ибо, раньше там, где хорошо кормили, хреново платили, а здесь я хоть что-то заработал.

Паровоз, вестник из прошлого

Старателей отвлёк от работы, какой мощный гудок, и было впечатление что гудит пароход, но здесь реки нет, а пароходов тем более, их и на реках-то не стало. Но рядом с нашей базой проходит «железка», вот по ней-то и мчался настоящий, живой, пышущий паром и дымом паровоз. Он блестит чёрным лаком, колёса ярко красные, это воплощение красоты и мощи. В окошке, высунувшись по пояс торчит дед машинист с белой развевающейся на ветру бородой. Он лыбится, щерит беззубый рот, машет нам промасленной железнодорожной кепкой и даёт маленький пронзительный свисток, он выдаёт серию звуков похожих на морзянку, а потом давит на клапан основного гудка, от которого закладывает уши. Сигнал волной уходит по сопкам, летит ввысь, в небо, растворяясь и затихая в облаках.

Мы стоим, раскрыв рты, и я думаю что появись сейчас здесь живой мамонт он не произвёл бы такого впечатления как этот ископаемый паровоз. С какого депо или музея дедок, угнал этого огнедышащего дракона? Наверняка он не один год восстанавливал своего «друга», и вот сейчас они оба на колёсах, и оба счастливы. А может быть, это была их последняя «лебединая» песня? Жаль, конечно, но паровоз переживёт своего друга и хозяина, одному уготовано место в музее, другому на погосте. Всё так и случилось, минуло двадцать лет, но память о них осталась и я делюсь ею с вами.

Бывая в разное время в разных городах и станциях, я видел иногда в тупиках, на рельсах которые ведут в «никуда» десятки паровозов. Это были не кладбища и не свалка металлолома, все локомотивы находились на консервации, хотя это было и похоже на дом престарелых, но и было понятно что они в любой момент «встанут и пойдут», а пока они просто отдыхают. Это стратегический резерв.

Я давно уже в годах, и я не стою на запасных путях, я стою на тех рельсах которые ведут в тот последний тупик, в «никуда». Но, я по прежнему люблю паровозы из моего детства, и мне всё ещё хочется увидеть мчащийся по рельсам, в клубах пара блестящий чёрным лаком паровоз с красными колёсами и может быть в последний раз услышать его гудок, улетающий в небо и тающий там.

Третий сезон полный, крах!

На третий сезон в эту артель, в 1995 году, я ехал с самым радужным настроением, потому что мне пообещали работу на бульдозере, но и меня и всех остальных старателей ждал полный облом. В результате жестокой конкуренции у артели забрали землю, полигон, нам стало негде работать, негде мыть золото. На базе было пусто, бульдозеры отдали в аренду в другие артели, с техникой ушли и некоторые бульдозеристы. Мне ничего не оставалось делать, как искать, предлагать свои руки в других артелях. Денег у меня не было, и я автостопом разъезжал в кабинах тепловозов, и если б это было не со мной, я бы не поверил, что это возможно.

Доехав до Тынды, я нашёл в тайге очередную артель, меня накормили, обогрели, но утром мне пришлось вскинуть рюкзачок на плечо и двигать дальше в поисках удачи, а будет ли судьба благосклонна ко мне – жизнь покажет.

Увы! На этот раз фортуна мне даже не улыбнулась, и если бы я не успел получить из дому денег на обратную дорогу, я бы этих строк уже не написал. И так уж вышло, что почти с вокзала я попал на операционный стол, где меня и вскрыли, как консервную банку, чтоб заштопать прохудившийся так некстати желудок. Фортуна опять повернулась жопой! Слабое утешение, но могло бы быть и хуже. Ведь так?!

Бандеровцы – верные холопы Гейропы

Сейчас я наблюдаю за событиями на Киевском майдане и молю бога, чтоб нормальный хохол Толька поимел ум и мужество не пойти вслед за бандерлогом Колькой на майдан и орать там: «Москаляку на гиляку».

Ещё я надеюсь, что вспомнит Толька, кто и за что убил его отца, поймёт, кто может убить его самого и его семью. Если яблоко от яблони недалеко падает, то ядовитое семя совсем рядом. И слава Богу, что не все хохлы «Тольки», что есть и со своими мозгами, умеющие отличить чёрное от белого, друга от врага.

Во всех старательских артелях Колымы, Якутии, Читинской, Амурской и Хабаровской областей рядом с русскими, белорусами, татарами, башкирами и другими национальностями работают сотни, тысячи, десятки тысяч хохлов, и никто не говорит им: «Геть!», никто не кричит: «Хохляку на гиляку». Они спокойно живут и работают, хотя труд старателя обесценивается именно из-за них, согласных работать за любую плату. А сейчас мне просто хочется сказать Украине, моей родине: «Не сдавайся, борись, верь, и победа будет за нами!».

Эти события 1995 года, а последние строки 2015 года. А вот будет ли 2016, это ещё вопрос.

Грабят, суки, мужиков, грабят!

На улице 1993 год. Осенью, по окончании промывочного сезона, откуда-то с Приморья едут старатели. У них в артели расчёт выдали не родными «деревянными» рублями, а «золотыми» ювелирными изделиями из какого-то сплава. Но на кой чёрт мужикам эти безделушки, пусть и золотые, куда их девать? Какому-то, шибко умному «головастику» пришло в голову выдать старателям расчёт ювелиркой. Взяли на работу мастеров и те наклепали, навертели кучу всевозможных цепочек, браслетов, перстней и прочей «бижутерии» на всю артель. Эта сволочь всё рассчитала верно, и если взять стоимость пяти граммов золота и, скажем, цену пятиграммового перстня, то, конечно, перстень окажется дороже раза в три. Артель выигрывает, а старатель в «пролёте» на столько же раз. Его ограбила «родная», далеко не бедная артель, уже на месте, как говорится, не отходя от кассы.

Чешет старатель «репу», мыслит, как эти золотые цацки до дому, до хаты довесть, чтоб по дороге не бомбанули ещё раз и чтоб самому в живых остаться. Доберёшься нормально – будет ещё одна головная боль: куда девать всё это «рыжьё»? Жрать его не будешь, в ломбард примут по весу как лом, зато потом продадут опять как ювелирное изделие. Получается, что и артель, и ломбард – жульё, и управы на них не было и нет. На базар тоже не понесёшь, сразу «прихлопнут» или менты, или бандиты. Вот такую непростую задачу со множеством «неизвестных» предстояло решить старателям-добытчикам, но не всем. Некоторых из них уже в пути «ненавязчиво» избавили от этой головной и зубной боли другие старатели, «романтики с большой дороги», ворьё.

Ехали в вагоне два старателя, отец и сын, старый забирает у молодого его пакет с «бижутерией» в уверенности, что у него целее будет, ведь у него на теле «хитрый», специально сшитый пояс. А молодой и рад – золото у старого, а значит, можно и выпить после долгого поста. Сын открывает припасенную заветную бутылочку, а батя пошёл в тамбур покурить. Вернулся быстро, трясётся, бледный и, как оказалось, уже без золота. В тамбуре двое «плохишей» приставили к его седой голове ствол и спокойно объяснили, что им всё равно, как взять с него золото, с живого или не очень. При этом они «гостеприимно» распахнули дверь тамбура. Расклад ясен, но жизнь дороже! Это был натуральный, наглый гоп-стоп! Этот ПРИЕХАЛ! Но будут ещё и ещё. Слушайте! SOS!!!

«Чужая баба», вкуснотища??

Отмучил, отпахал мужик сезон, получил свои, как оказалось, довольно не хилые трудодни. Настроение радужное, всё позади, впереди только солнышко ласковое светит, ну и т. д. Чтоб по дороге никто не ограбил, не убил, оплатил полностью купе, затарился, как и положено, спиртным, жратвой и вперёд «савраска» до дома, до хаты. В поездах, помимо ворья всех мастей, ездят и «клофелинщицы», и «каталы», и картёжники, которые спокойно, без грубости и насилия оставят тебя не только без твоих кровных, но и без порток.

Наш старатель про «щипачей» знал не понаслышке, в карты не играл, а вот женщину он возжелал страстно. Она снилась ему весь сезон: красивая, аппетитная, но главное – чужая. Это стало для него навязчивой идеей, мечтой – оттрахать чужую бабу, пока он не доехал до своей родной. Своя тоже хороша, но ведь она своя, не чужая. Что вкусней, то, что ты ешь каждый день, и сколько хошь или то, что очень редко и по чуть-чуть?

Как только в потной руке проводника «осела» денежка, почти сразу нарисовалась и нужная девушка-мечта. Именно такая, какую он и хотел, но главное то, что она была совершенно чужой.

И вот она, столь желанная «чужая дама» уже в купе. Всё стало пьяно и весело, а шаловливые лапы старателя уже и не знали, куда ещё можно залезть, если всё позволено и даже приветствуется. «Шишка» у мужика давно дымилась, а руки, истосковавшиеся по женскому телу продолжали «танго» по тому, о чём он так долго мечтал.

Дама только повизгивала, принимала самые соблазнительные позы и предлагала пить на «брудершафт» ещё и ещё. Как известно, время деньги, и «чужая» поторопила события, будто сгорая от страсти и любви. Она оказалась опытной и показала высший пилотаж, кореш был в восторге, ведь его супружница на такое не способна. Куролесили, ехали весело, проводник не успевал таскать в купе хмельное и закусь: спали, ели, пили, опять спали, просыпались, и всё опять было в пьяном угаре. Вечно это не могло продолжаться, и однажды мужик проснулся в гордом одиночестве, зазнобы и след простыл, как впрочем, и денег, которые были в пиджаке в зашпиленном булавкой кармане.

Утешением было то, что основной капитал находился в рундуке, под ним, в итальянских женских сапожках, которые он раньше приобрёл для своей ненаглядной жены-бабы. Хитёр бобёр, но и путана оказалась не промах – под лежанкой сапогов-то давно и нетути, «ушли» знать с дамой. Очевидно, сумма в кармане пиджака её не устроила, и она решила возблагодарить себя за «труды тяжкие» ещё и сапого-итальяно, они довольно дорогие. Но какой приятный сюрприз её ожидает, когда она решит померить этот шедевр итальянского сапогостроения, ведь там, в самых носках она обнаружит тугие рулончики старательского полугодового каторжного заработка. Вот это фарт!

А старатель, ну что старатель? ПРИЕХАЛ!!!

Поездная «торговка всем»

Этому старателю, тоже любителю «чужих» баб, повезло больше, он тоже истосковался по женской ласке, а увидев в проходе московскую молодуху, с продуктовой тележкой от вагона-ресторана, сразу сделал охотничью стойку: «Дичь». Вот она, такая желанная и незнакомая, высокая, красивая, декольте ниже некуда, соски наружу торчат, так и охота их потрогать, покрутить, юбчонка больше похожа на поясок для трусиков, но тот находится ещё ниже, и он с широкими, с кружевами резинками, а чёрные, почти под саму попу, чулки подчёркивают белизну полоски голого тела выше чулочков. И это был выстрел в сердце старателя жаканом и картечью по яйцам. По понятным причинам, ей нельзя нагибаться, но она крутится в проходе, нагибаясь к пассажирам и смущая их, то крупной, голой до самых сосков грудью, то широкой, филейной частью, разделенной пополам какой-то цепочкой, надо думать, это виртуальные трусики. Но раз на цепи, так, может, это пояс верности?

Она заехала в наше купе: «Мальчики, минералка, холодненькая минералка, кто желает, у кого головка вава?». Старатель, высокий худой, ещё не старый мужик, не в силах отвести взгляд от прелестей красотки, он пожирает её глазами, раздевает взглядом и, вдруг решившись, спрашивает: «А водочки у тебя не водится?» – «А почему нет, для хорошего человека вообще ничего не пожалею». – «Сколько?» – «Что сколько?» – «Водка 500 р». – «Ну а ты сама?» – «А я стою недёшево, сам видишь, какой «товар», моя цена – 50000 тысяч рублей, и всю ночь я твоя, делай со мной, что хочешь и куда хочешь». – «Забито! Пошли скорей». – «Да ты что такой горячий, в десять вечера заходи в ресторан, а потом сразу пойдём ко мне». – «Замётано!

Тут нужно внести ясность, что всё это происходило во времена миллионеров, тогда многие ходили в миллионщиках, а старатели тем паче.