Сага о Первом всаднике. Время проснуться дракону. Часть 1

КНИГА 1

ПРОЛОГ

Дядюшка был несказанно щедр и внимателен, когда согласился оказать помощь юной дальней родственнице и принял-таки ее в своем доме. Так казалось… в начале. Но, подобными положительными качествами, как узнала в дальнейшем Вальса, приютивший ее родственник не обладал совершенно.

В первый же день, как они с Гэмом обосновались в старом замке, стало понятно, что внимания на них обращают не более чем на дворовых котят. Никто в этом огромном и мрачном доме, казалось, не замечал их присутствия, и даже мрачные замкнутые слуги, молча, шмыгали мимо. Сам же дядюшка, за всю десятницу, что они гостили вдвоем, только раз вышел к вечерней трапезе, да еще, не далее как вчера, выразил свою заинтересованность к их занятиям по фехтованию.

И если в трапезной он разговаривал мало, но хотя бы был вежлив и выглядел вполне благообразным степенным господином, то вот его появление на галерее, которая выходила на замковый двор, где они с братом тренировались, Вальсу уже напугало.

Высокий и сухопарый, в развивающихся долгополых одеждах, он выглядел как Дух Возмездия из страшных сказок, которыми пугают друг друга дети, забившись зимним вечером под одеяло. Было заметно, что он старательно прячется от яркого солнца, держась самой глубины галереи, подходя к перилам только там, где они полностью попадали в тень от башни. А когда черное одеяние почти сливалось с густым сумраком и был виден лишь призрачный силуэт, Вальсе даже казалось, что глаза его в этот момент отсвечивают красным. И этими мерцающими искрами он внимательно следил за девушкой, за каждым ее шагом, каждым выпадом, отвлекая от боя и настораживая. «Бр-р-р…»

И вот теперь, после десяти дней полного невнимания к ним, дядюшка, вообще призрев все законы гостеприимства, выставил Гэма из замка! Причем, в самой, что ни на есть, пренебрежительной форме и в неподходящее для отъезда время.

Да-да, к ним просто подошел старший слуга, такой серый непримечательный дядька с тусклыми глазами, и невыразительным обыденным тоном, каким принято докладывать о поданной трапезе или подготовленной к выезду карете, сказал, что хозяин велит молодому господину покинуть его дом не позднее чем через час после оглашения оного приказа.

Вальса попыталась возразить:

– Как же так можно? До ближайшей деревни почти полдня пути верхом и Гэм может не успеть добраться туда до ночи!

На что тот, немного помолчав, тем же блеклым тоном только и ответил:

– Время уже пошло, молодая госпожа. Не стоит гневить господина магистра.

Ну что им оставалось делать?! Действительно, с таким могущественным магом как дядюшка и не поспоришь…

Они вместе покидали вещи Гэма в его дорожный мешок и без долгих прощаний, на которые уже не оставалось времени, расстались. Брат понесся вниз в конюшню, а она, едва сдерживая слезы, поплелась наверх – в свою комнату.

Сначала, по приезду, когда девушку проводили в это «воронье гнездо», как она с ходу обозвала предоставленную спаленку, Вальса ее не оценила, посчитав, что это очередной пренебрежительный жест дядюшки – уж больно далеко от основных покоев она располагалась. Но вскоре, побродив по другим комнатам, коридорам и залам этого странного дома, она иначе стала глядеть на предоставленное ей жилище.

Занимающая самый верх западной башни комната была невелика, но, что удивительно, имела собственный маленький очаг. И вот именно его тепло, да еще яркий дневной свет, льющийся беспрепятственно через высокие узкие окна, бывшие когда-то бойницами, делали спальню уютной и приятно удобной, в отличие от других бесчисленных помещений мрачного замка.

Сегодня же оказалось, что у этой комнаты есть еще один плюс – одно из окон выходит прямо на Надвратную башню и подвесной мост. А дощатый настил, проложенный через Черное болото, окружающее замок, вообще как на ладони. Она хотя бы сможет увидеть, как уезжает Гэм, и помахать ему рукой!

Но благодарить за это она будет Всемилостивейшего Светлого, а не мерзкого дядюшку, который выгнал брата!

Вальса зажгла свечу перед маленькой фигуркой из полированного серебра.

Первый же брошенный на статуэтку взгляд заставил сердце девушки сжаться от нахлынувшего осознания одиночества и пронзительной тоски по утраченной заботе близких. Эта серебряная фигурка была одной из немногих ценных вещей, наследием знатного рода, которая сохранилась у них в семье, и которую именно ей отдал отец, когда она уезжала из дома.

Но время не ждет, и, не давая воли своим расстроенным чувствам, она опустилась на колени и зашептала молитву, приблизив лицо к изваянию Светлого так близко, что тепло маленького пламени коснулось ее губ.

Да, зашептала. Уж не зная почему, но Вальса была просто уверенна, что дядюшке не понравилось бы, что она в его доме взывает к Светлому.

Прочитав молитву, она принялась просить за брата – за его дорогу безопасную, чтобы ни зверь, ни злой человек не встали у него на пути. За долгий вечер, чтоб ни дождь, ни тучи не укоротили и без того короткий осенний день и не помешали Гэму добраться дотемна до какого-нибудь людского жилья… хотя бы до той маленькой хижины, толи дровосека, толи охотника, что они заприметили по дороге сюда.

Когда от искренней молитвы и трепетных просьб на глаза стали наворачиваться слезы, а на душе слегка потеплело, Вальса позволила-таки себе подняться с колен и, осенив себя божественным круговертием, направилась к окну.

Вообще-то из ее спальни открывался потрясающий вид, если, конечно, не смотреть вниз на чернеющую воду гнилого болота.

В том месте, где деревянный настил соприкасался с берегом, сразу за кромкой из неопрятных кочек, начинался луг, даже этой ранней осенью похожий на пестрый ковер из трав и поздних цветов. Чуть дальше, за лугом, древний дубовый лес плавно колыхался желтеющей листвой. А на самом горизонте, иногда явно проступая на фоне серо-голубого неба, а иногда почти прячась в облаках, возвышался Драконий хребет. Еще вчера они с Гэмом стояли именно на этом месте и провожали за горизонт вечернее солнышко, которое милостиво им улыбалось, высвечивая далекие горы и обещая ясное безветренное утро.

Но сейчас не красоты открывающихся далей привели Вальсу к окну. Перегнувшись через проем, она напряженно вглядывалась в проезд под Надвратной башней, откуда должен был выехать брат.

« – Чего он тянет?! Вечер близится!» – злилась она, кинув взгляд на солнце, которое сегодня было уже не так расположено к ним и, не обращая внимания на тревогу девушки, вовсю припустило по западному склону.

Тогда, опять склонившись, она посмотрела на болото. От него ближе к сумеркам всегда начинал подниматься густой липкий туман, накрывающий собой черную воду, осклизлые редкие кочки, торчащие над ней, и деревянный настил – единственную нить, соединяющую замковый остров с берегом.

« – Фу, вроде не видно!» – облегченно выдохнула Вальса, не разглядев внизу ни одного белесого клочка.

Тогда она задрала голову вверх – теперь она высматривала ворон, также как и туман, всегда появляющихся с приближением вечера. Нет, этих мерзких крикливых птиц тоже не видно.

Хотя… это, наверное, не показатель.

Не далее как сегодня утром она проснулась от пронзительного карканья. А когда выглянула в окно, то увидела, правда одного, но такого огромного ворона, что аж испугалась – столь крупного девушка еще ни разу не видела, хотя с того времени как поселилась в дядюшкином доме, на ворон-то она нагляделась! Их здесь, как известно, великое множество. Замок и тот зовется в их честь – Воронья Кочка.

Вспомнив про громадную птицу, Вальса про себя в сердцах ругнулась:

« – Вот и накаркал демонов урод несчастье!».

Но, как только снизу раздалось бряцанье цепи и скрежет поднимаемой решетки, она сразу же забыла и о вороне, и о своих страхах, перенеся все внимание на открывающиеся ворота.

Когда в открытые створы на деревянный настил выехал долгожданный всадник, сердце Вальсы в очередной раз боязливо сжалось.

Высокий ширококостный боевой конь, как и положено ему по породе, мощной тяжелой махиной попер по прогибающимся и стонущим под его весом доскам мостков. Но вот молодой человек, ехавший на нем, только-только вышел из подросткового возраста и никакие тренировки еще не способны были укрепить необросшую мышцами долговязую фигуру. И теперь, с высоты того места, где находилась девушка, всадник восседавший на широкой спине коня показался ей каким-то хрупким и беззащитным.

Особенно трогательными выглядели худые колени, в крепком обхвате сжимающие бока лошади, и тонкая прямая шейка, поддерживающая маленькую, коротко обстриженную голову, и силящаяся показать гордую осанку наездника, но на самом деле жалко торчащая из широкого ворота дублета. И даже полная уверенность девушки в умении брата обращаться с громадной зверюгой, не могла уменьшить ее тоскливой озабоченности и страха за него.

Старательно сдерживая набегающие слезы, она наблюдала, как тот споро продвигается по деревянному настилу. Выжаренные за лето солнцем доски мостков упруго вибрировали под копытами лошади, отчего звонкое постепенно отдаляющееся цоканье, долетая до девушки, еще больше наполняло горем ее и без того тоскующее сердечко.

Вот конь, приостановившись, аккуратно переступил на камень дороги. Всадник развернул его и вгляделся в замок, который оставил позади, потом, подняв руку в прощальном жесте, замер на секунду.

Он увидел ее! Вальса это точно знала, как если бы встретилась с ним взглядом.

Она в ответ тоже помахала ему.

Но в тот момент, когда парень дернул рукой, натягивая повод и разворачивая коня обратно к дороге, в глазах вдруг все поплыло. Всадник, дорога и лента белесого настила стали растворяться и уже мгновение спустя девушка не видела ничего кроме черноты снизу и зелени вверху. Болото и луг поглотили все детали.

Поняв, что это слезы, она со злостью стала тереть глаза руками.

« – Чего реветь? Она, наконец-то, там, где мечтала оказаться всю свою сознательную жизнь. Все сложилось к лучшему: отец, хоть и скрепя сердце, но отпустил ее из дома, а дядюшка, несмотря на уединенный образ жизни, все-таки взялся обучать и позволил приехать в свой замок. Чего реветь-то?»

Но тогда откуда эта тянущая тоска, вдруг заставившая сердце замирать после каждого удара? Откуда это предчувствие беды, темным холодом давящее на затылок?

« – А-а, наверное, это тяжелый осадок, оставшийся в душе после того, как дядюшка выставил брата из замка, перед самым заходом солнца!»

Девушка справилась со слезами и, опустив руки на подоконник, стала вглядываться вдаль.

Брат был уже далеко. Видимо он пустил лошадь в галоп сразу как съехал с мостков. И теперь Вальса уже не могла разглядеть, где человек, а где конь – просто движущееся коричневое пятнышко, готовое вот-вот скрыться за стеной бурой колышущейся дубравы.

От тягостных мыслей ее отвлек предвечерний ветерок, лизнувший прохладным языком влажные от слез ладони.

Она, было, машинально вытерла их о свои бедра, но тут же спохватилась – не стоит ей вести себя как мальчишке-подростку. Дядюшка отчетливо дал понять – пора уже учиться быть девицей благородного происхождения. И как бы ни было горько на душе, и как бы ни был неприятен старый маг, но раз она в его доме, то надо следовать предписанным условиям…

Девушка отвернулась от окна, тем более что всадник уже скрылся за деревьями. Взгляд ее наткнулся на яркое пятно – платье, аккуратно разложенное на единственном в комнате кресле.

Ее первое взрослое платье… Не то что бы она никогда не носила их дома – носила, конечно, но это было давно, зим до восьми, пока жива была мама. Потом она выросла из тех, что были. А новые…

Отцу ее, коменданту приграничной крепости, откуда ж было знать, как воспитывать девочку? Оправившись от потери любимой жены, он забрал младших детей из призамковой деревни, где у них был свой дом, и окончательно поселился в крепости, оборудовав для своей обделенной семьи несколько комнат в казарме.

Какие уж тут платья? Когда однажды утром одно из тех, что еще шила мама, не сошлось на плечах Вальсы и треснуло по шву, ее обрядили в такие же как у Гэма штаны и рубаху.

Не прошло и дня, как она, оценив вдруг приобретенную свободу движений, уже носилась по крепости наравне с мальчишками и участвовала во всех их забавах, не уступая им ни в ловкости, ни в скорости. А уж мальчишек в приграничном замке было много: сирот низкого сословия с близлежащих окрестностей свозили в крепость еще в малолетстве. Но и родовитых парней годам к четырнадцати, бывало, присылали – кого из обедневшей семьи, а кого и из богатой, да знатной, но в которой он там третий или пятый сын.

Видя, что дочь совсем не возражает против такой замены своего гардероба, отец не стал и заморачиваться по поводу девчоночьей одежды и полностью погрузился в свои дела.

А дел тех было много, как комендант он отвечал за всю крепость. И провиант, и обмундирование, и ремонтные работы на оборонительных сооружениях – все было на нем. Еще, конечно же, постоянные тренировки с солдатами: лучниками, пехотинцами, конниками.

С тех пор так и повелось: ей заказывали сапоги вместо туфелек и камзолы вместо платьев. К праздникам дарили кинжал, хлыст или уздечку, украшенную медными гвоздиками, а не ленты, кружева или украшения. Вместо того чтоб проводить свое время за пяльцами или ткацким станком, она стреляла из лука, упражнялась с мечом и занималась выездкой. В общем, вела такую же жизнь, как и ее братья.

Когда-то в детстве она мечтала об этом и была бы вполне счастлива, жить так и дальше, если бы… не одна, обременившая тяжким грузом ее существование, способность! Которая в итоге и оторвала девушку от родного дома, от привычной жизни, от близких ей людей, и привела сюда – в мрачный холодный замок к дядюшке…

Вообще-то, традиционно такую способность было принято называть Даром Темного.

Но! Подарок, это ведь что такое? Это что-то хорошее, приятное или, на худой конец, полезное для одаряемого. Ну, так это у других…

Кому-то досталась способность к знахарству – травы распознавать и недуги людские наложением рук лечить, кто-то мог тучки сгонять для дождя своевременного, а у кого-то получалось и с животными беседовать. И такие умельцы повсеместно уважением пользовались, принося своим даром пользу людям, а себе родимому и близким – медяки кучкой, а то и серебрушки.

А вот ей, горемычной, совершенно ужасный и опасный Дар достался – магическая сила, нацеленная на огонь! И когда отцу стало понятно, что Дар дочери может нести опасность для окружающих, он вынужден был задуматься о ее будущем. Вот тогда-то и вспомнил он о дядюшке – Великом и Всесильном Волшебнике. Так, по крайней мере, о нем говорили в семье.

Формально господин магистр Вальсе дядюшкой не был, а приходился каким-то там прапрадедом. Она не знала точную степень их родства. Ему было больше двухсот зим, и никто из ныне живущей родни его, кажется, никогда и не видел. Но все о нем знали. И о замке его, Воронья Кочка, тоже понятие имели.

Эдакая семейная легенда, которую рассказывают детям из поколения в поколение. И не важно, что предмет этих рассказов все это время был жив и вполне здоров, а поколения его потомков, слагающие о нем сказки, уходили, сменяясь новыми.

Но в этих легендах было одно упоминание, за которое и ухватился отец, напуганный бесконтрольностью дочериного Дара. Упоминание то было кратким, но информацию заключало в себе довольно ценную. А именно, что когда-то, зим сто назад, в одной из ветвей семьи был такой же, как и Вальса, одаренный ребенок, а дядюшка не отказал, взялся за его обучение.

Много зим отец писал знаменитому родственнику, умоляя его помочь и в их беде.

И вот она здесь, в мрачном старом замке, тяжело придавившем каменистый холм посреди Черного болота. И этот замок именно такой, как рассказывалось о нем в тех пугающих семейных преданиях, слышанных Вальсой в детстве. Темный, изъеденный ветром и дождем камень стен. Плющ, густым пологом ниспадающий от самой крыши и закрывающий узкие окна. Тучи ворон, начинающих кружить над башнями чуть солнце ступит к горизонту, и сизый туман от болота, поднимающийся к ночи и укутывающий его почти до полуденной трапезы.

И еще гнетущая атмосфера, темным покрывалом обволакивающая его, которую начинаешь ощущать, едва замок покажется на горизонте.

Впрочем, насчет зловещей ауры замка она, может, и не права. Гэм вот, например, ничего такого не заметил.

Но когда над дубами впервые стали видны черные стрелы башен дядюшкиного замка, тогда и настигло ее осознание, что она уехала из дома на многие зимы, которые должна будет провести вдали от родных. И жить ей придется не просто с чужим человеком, а с тем, о ком всегда рассказывали, понижая голос до шепота, таинственные и жуткие истории. Вот откуда, наверное, ощущение черного зла, витающего над дядюшкиным домом…

От всех этих мыслей на душе стало еще тоскливей. А из-под тоски этой, сначала потихоньку, ползком, а потом все быстрее и быстрее, подгребая под себя все остальные чувства и мысли, полезла злость – на гадкого дядюшку, на Дар, никому не нужный, на судьбу свою бедолажную и даже на отца, который отпустил ее в такое поганое место!

Злоба ширилась и бурлила, раскаляя внутренности и обжигая ладони. Вальсе захотелось схватить платье – растерзать его, растоптать, а потом швырнуть к ногам дядюшки, чтоб не смел более пренебрегать и помыкать ею!

Но буря чувств, что всколыхнулась в ней, не позволила даже ступить с места – с ладоней хлынуло пламя, как вода из перевернутого кувшина, мгновенно воспламеняя своим жаром и старый гобелен на стене, и покрывало на кровати.

Опомнившись, Вальса стала сдирать горящую ткань и запихивать ее в очаг. Упав на колени, она засунула туда же и руки.

– Нужно успокоиться! – твердила она, уже зная, что иначе огонь, сходящий с ее ладоней, унять не удастся.

Пытаясь отвлечь свои мысли от насущных проблем, девушка по привычке стала разглядывать пляшущие в очаге оранжевые языки, которые жадно поглощали то, что она им дала в этот раз. Ярко с треском сгорал гобелен, почти без пламени, сворачиваясь в сизый кокон и пуская легкий дымок, тлело чудесное шелковое покрывало – всякая вещь горит по-своему, уж она-то это знала!

Меж тем, мысли ее, пометавшись и поскакав по всяким незначительным закоулкам, постепенно успокоились и, резко свернув в последний раз, привели Вальсу… к началу.

Ее родной дом – большой, нижний этаж из камня, а верхний деревянный. Вальсе, в ее пять зим, чтоб увидеть резной конек, приходится задирать голову так, что она начинает кружиться, а земля под маленькими ножками – куда-то уплывать.

Она с матерью и братьями стоит на высоком крыльце, а отец с воинами выходят из конюшни.

Все знают: он ездил в большой город на ярмарку и привел оттуда старшим братьям коней. Да ни каких-нибудь там обычных лошадок, что в телегу запрягают, а самых настоящих боевых, больших и сильных – таких, чтоб смогли воинов в тяжелых латах вынести.

Тэт и Дэй близнецы, им по пятнадцать зим уже, и отец забирает их к себе в крепость, чтоб с другими мальчишками занимались и к службе в армии готовились. В их семье так. Хоть и благородного они рода, но из младшей ветви, что бы это ни значило, а потому, ремеслу какому-нибудь учиться надо или на службу идти.

А какая служба может быть лучше военной? Тут тебе и уважение, и почет, а если не будешь дураком, то и ка-кальеру сделаешь! А если, эту самую «кальеру» сделать правильно, то она еще и денежку хорошую принесет! Вот – так отец говорил!

Да! А отцу Вальса верила и тоже хотела, как он и братья, кальеру делать – на большом коне скакать, копье в пугало крутящееся втыкать и мечом с наскока тыквы рубить. Да-да, она все видела, когда отец их с Гэмом в крепость к себе брал!

Только боялась она, что не разрешат ей воином стать – девочка же она, и сильного дяденьки из нее не вырастет, а лишь обычная тетенька…

Вот только в чем разница-то? Ну, писают они с Гэмом по-разному, а так, вон треснула его как-то, и побежал он к отцу жаловаться, даром, что на год старше! Да и мамонька, давеча схватила две бадейки с водой и понесла себе на огород. А то бывало, когда отец по нескольку дней из крепости не приезжает, она и дрова рубит – не хуже чем у него получается. А уж тыквы-то…

Пока Вальса в очередной раз прикидывала, светит ли ей «кальера», мужчины закрыли ворота конюшни и пересекли двор. Отец легко взбежал на крыльцо, подхватил их с Гэмом на руки и стал целовать в румяные щеки. Им стало радостно от его внимания, а пахнущая табаком борода мягко щекотала лица – они засмеялись. Отец тоже. Близнецы и отцовские воины подхватили их смех – всем было хорошо: солнечный весенний день еще не закончился, поездка была удачной, а теперь все вернулись домой и их ожидает сытная трапеза.

Мама тоже улыбнулась. Но Вальса видела, что глаза ее грустны – она переживает, что двое ее детей завтра отправятся в крепость и останутся там, а она их будет видеть только по редким праздникам.

Вальса про это горе все утро слушала, пока они готовились к приезду отца. Малышка, конечно же, утешала мать, ластясь к ней и обнимая, но понять ее, не могла. Как можно так убиваться из-за отъезда этих двух обормотов? Они вечно дерутся между собой, обижают их с Гэмом, говорят плохие слова, девочка такие только в казарме и слышала, и то, только до того момента, пока солдаты ее не замечали.

Но мама же многого не знает – в ее присутствии они смирные.

А вот несколько дней назад Тэт, вообще, жуть, что сотворил: на крытом дворе, за кучей еще прошлогодней соломы, обижал соседскую девчонку.

Василянка, конечно, хорошо постарше Вальсы будет, и титьки у нее уже выросли, что твои свёклины сахарные налитые, но щипал он за них, видно, сильно – она, аж стонала. А он навалился на нее, дурак здоровый, и пыхтит – даже штаны с попы съехали!

Не кричала же соседка, по разуменью девочки, только потому, что испугалась очень. Недаром же веночек из первоцветов ей сплела, после того, как Вальса спасла ее от братца, огрев того метлой по голому заду. Да, еще заставила его медовую конфету сестре принести! А она за это Василянке обещала никому не рассказывать, что Тэт ее обижал – все ж смеяться будут, что отпор мальчишке дать не смогла!

И вот так всегда! Узнала бы все про близнецов мама, может, ей и легче с ними расставаться было бы, а то теперь горюет – дома, видишь ли, они будут редко появляться! А вот Вальсе, например, редкие праздники – в самый раз. Как хорошо они заживут! Тихо, спокойно. Маму только жалко. Рассказать ей, что ли про Тэта…

Но, ни утром, ни сейчас, как бы, не было жалко маму, малышка, конечно же, ничего про близнецов не рассказала. Слово же честное давала! А держать данное слово для человека – самое важное в жизни, так отец говорит.

Праздничное застолье подошло к концу.

Соседские девчонки, та же Василянка да Льдянка, что за медную монетку обычно матери по хозяйству помогали, были отпущены еще днем, до приезда отца. Так что пришлось Вальсе, как и положено послушной дочери, маме помогать: объедки свиньям на корм сгребать, очищенную посуду в стопочку складывать и матери в ушат с мыльной водой относить, да остатки нарезанного хлеба салфеткой льняной укрывать.

« – Вот так и проведу всю жизнь – буду хрюш кормить да посуду мыть! И никакого мне коня боевого, никакого меча…» – стараясь громко не хлюпать носом, говорила себе Вальса, остерегаясь при этом попадаться матери на глаза.

Но та и сама на дочь не глядела, погруженная в свои нерадостные мысли, благо в доме никого кроме них не было и ей не приходилось вымучено улыбаться.

А Вальса потихоньку ревела, размазывая слезы по щекам. Сначала это были слезы обиды, потом жалости к себе, затем слезами досады стали. И уже под конец, когда казалось, что все уж выплакала, вдруг с новой силой побежали слезы злости. Вроде бы, вода… но такие горячие, что от них так и жжёт ладони…

Им с матерью отец тоже привез подарки. Для мамы бусики из серебряных розочек, а ей – из красненьких шариков. И Вальса радовалась бусикам, честно-честно, но… до тех пор, пока отец не позвал всех смотреть купленных коней. А потом оказалось, что «все» – это близнецы и Гэм, которому он еще и пообещал такого же купить, когда подрастет!

– Ы-ы-пп! – всхлип получился таким громким, что девочка покосилась на мать – не услышала ли. « – Вроде нет».

Вытирая с убранного стола последние крошки, Вальса прислушивалась к тому, что происходило во дворе.

Вот – бахнула створка закрывающейся двери конюшни, вот – в отдалении послышались низкие голоса мужчин и что-то тараторящий высокий голосок Гэма. « – У-у, предатель!». Потом дробно простучали приближающиеся скорые шаги по дереву крыльца – это старшие братья возвращаются в дом. Точно – стук входной двери и ураган топота по лестнице на второй этаж.

« – Пора!» – Вальса подхватила свечу и выскользнула через заднюю дверь. Обида и злость придали ей решительности – она тоже пойдет смотреть на новых лошадок! Сама!