- -
- 100%
- +
Глава 1
23 ОКТЯБРЯ(Alles dreht sich im Kreis)
Моим бывшим коллегам посвящается.
Рассвет над Шульгино был всегда одинаковым – жидким, серым, безучастным. Сергей открыл глаза, уже зная, что увидит на потолке ту же трещину, изогнутую, как рельс на схемах в кабинете. Он подошёл к окну. Тот же палисадник, тот же забор, покосившийся ровно на столько, чтобы мозолить глаз, но не настолько, чтобы его чинить. Он поставил чайник, и пока вода закипала, из радиоприёмника, как по расписанию, послышался голос диктора, вещающий о подорожании гречки. Те же цифры, те же интонации.
На пути к станции его, как всегда, обогнал местный пёс Шарик, деловито направлявшийся к колёсам отстойной вагонетки, чтобы исполнить утренний ритуал. Дорога, выщербленный асфальт, скрипящая калитка – всё это было выучено наизусть, пропущено через тысячи повторений. Рука сама потянулась поправить табличку «Ст. Шульгино», которая вечно отвисала на одном болте.
В своей тесной комнатке, пахнущей паяльной канифолью и старыми журналами, Сергей рухнул в кресло перед селектором. Циферблат часов показывал 7:55. Пять минут до начала ежедневного ритуала. Он уставился в запылённое стекло на пустынные, уходящие в туман пути. «А что, если сегодня… – в голове медленно проплыла ленивая, неоформленная мысль. – Что, если просто не пойти стучать по тому шкафу? Или сказать Ирине…» Мысль оборвалась, не успев начаться. Сознание заволокла тягучая, знакомая усталость. Веки стали тяжелыми. Он откинул голову на спинку кресла, позволив себе просто на секунду закрыть глаза…
– Доброе утро, коллеги. Начнём планерку, – резкий, безжизненный голос из динамика вонзился в дремоту, заставив его вздрогнуть.
Сергей моргнул. На часах было ровно 8:00.
Он вышел в коридор и зашел в соседнее помещение – комнату дежурного по станции. Ирина сидела, уткнувшись в табло, её лицо при приглушённом свете лампочек казалось восковым, а под глазами залегли тёмные, почти фиолетовые тени.
– Серёж, – сказала она, не поворачивая головы. – Открытие двери «РШ входного Н» опять моргает. Пойдёшь, стукнешь по нему?
Дверь скрипнула, и в комнату, пахнущую ветром, морозцем и мазутом, втиснулся грузный силуэт Виталика-путейца.
– Коллеги, привет, – его голос был хриплым от утренней сигареты. – Путь в норме. Ни тебе просадок, ни переломов. А мост через нашу Шульгу, как трещал, так и трещит. Можно спать спокойно.
В этот момент, словно по сигналу, за окном прополз, грохоча, тот самый состав с углём. Сергей машинально отметил знакомый, чуть воющий звук буксового подшипника на третьем вагоне.
Возле входного светофора было прохладно и пахло озоном. Сергей подошёл к шкафу «РШ». На его серой крышке была царапина – неглубокая, но заметная. Он оставил её… когда? Вчера? Месяц назад? Время сплющилось в один бесконечный день. Он привычно стукнул кулаком по корпусу. Светодиод перестал моргать.
По инерции он взял телефон и набрал диспетчеру.
– Диспетчер, электромеханик Шульгино. На входном Н ложное срабатывание, требуется…
– Некорректный запрос, – голос в трубке был ровным и пустым, как гладь воды. – Оборудование в норме.
Щелчок. Гудки.
Возвращаясь на пост, Сергей застыл в дверях. Ирина, всё так же глядя в табло, шептала сама себе, и в её шёпоте была не просто усталость, а отчаяние:
– Господи, да когда же это кончится… У меня чувство, будто я неделю не выходила отсюда. Будто вчерашняя смена не заканчивалась. Всё один в один, до остервенения…
Сергей посмотрел на неё, потом на Виталика, который молча раскуривал новую сигарету.
– Товарищи… – голос Сергея прозвучал неожиданно громко. – А вы не заметили, что сегодня… опять? Всё то же самое.
Ирина лишь безнадёжно махнула рукой, не оборачиваясь. А Виталик медленно поднял на него глаза. И в его, обычно простодушном, взгляде Сергей увидел нечто новое – острое, понимающее.
– Ага, – тихо и очень внятно сказал путеец. – Не впервой. У меня тоже. Как будто нашу станцию… на вечной петле поставили.
Тесная пристройка-мастерская была их штаб-квартирой. Воздух здесь был густым и едким, словно сама атмосфера пропиталась отчаянием. Ирина, прислонившись к стене, смотрела на Виталика с немым вопросом. Тот, обычно немногословный, говорил сейчас тихо, но с такой убежденностью, что его слова обретали вес.
– Вы до сих пор не поняли? – Виталик выдохнул струйку дыма. – Это не сбой в графике. Это и есть график. Идеальный, выверенный, замкнутый. Мы не сломлены, мы – функционируем. Мы шестерёнки в исправном механизме. Чтобы его остановить, нужно не сорвать резьбу, а засунуть в него монтировку такой величины, на которую у него нет алгоритма «очистки». Нужно создать ситуацию, у которой нет прописанного решения.
Сергей молча кивал, глядя на путейца с неожиданным уважением. Ирина же скептически хмыкнула, списывая его слова на стресс и профессиональную деформацию.
– Алгоритмы, монтировки… Виталик, ты слишком много думаешь, – устало прошептала она. – Это просто запредельное выгорание. У всех нас.
– При «выгорании» мир не повторяется слово в слово, Ирина, – парировал Виталик. – А здесь повторяется. До последней трещины на асфальте. Это система. И мы в неё попали.
Они начали экспериментировать с отчаянной решимостью подопытных, ищущих слабое место в клетке.
На следующее «утро» они не вышли на рабочие места. Ровно в 8:30 дверь поста ЭЦ распахнулась, и в ней возникла рослая фигура в идеально отутюженном костюме. Его лицо было спокойным, а глаза – пустыми, как незасеянное поле.
– Я от начальника дороги. У вас всё в порядке? – спросил он ровным голосом.
Их воля оказалась свечкой, задутой этим вопросом. Не сказав больше ни слова, все трое разошлись по своим местам, повинуясь безмолвному приказу.
Сергей, вооружившись паяльником, попытался вызвать короткое замыкание в релейном шкафу входного Н. В тот миг, когда жало должно было коснуться контактов, с шипением отключился свет во всём релейном шкафу. Когда через секунду он включился, нужная отвёртка бесследно исчезла.
Виталик, с тяжёлым ломом наперевес, двинулся к стрелочному переводу. Он шёл, глядя под ноги, но всё равно его ботинок наткнулся на невидимый выступ щебёнки. Путеец тяжело рухнул, а лом с оглушительным лязгом выскользнул и укатился под стоящий на запасном пути вагон, вглубь, откуда его было не достать.
Открытие было безрадостным и окончательным: Цикл идеален. Он не ломает реальность, он её предвосхищает. Любое отклонение он купирует «естественными» помехами. Они были не пленниками – они были деталями расписания.
Именно Виталик, к изумлению Сергея и скепсису Ирины, предложил не просто акт вандализма, а инженерное решение.
– Безопасность, – сказал он, чертя на пыльном подоконнике схему стрелки. – Это единственная священная корова у них. Всё можно списать на износ, на человеческий фактор. Но не угрозу катастрофы с опасным грузом. Система не может это проигнорировать или спрятать. Она обязана отреагировать.
Они вычислили «окно» – тот самый двадцатиминутный промежуток, когда по первому пути должен был пройти состав с цистернами, условно обозначенными в накладных как «опасный груз». Их оружием становились путевой инструмент Виталика и знания Сергея об автоблокировке. Цель была не в убийстве или разрушении – в их мире это казалось невозможным. Целью был инцидент. Явление, которое нельзя было исправить простой перезагрузкой дня. Сход цистерны с рельсов должен был стать их криком, который наконец-то услышат по ту сторону Графика.
В 15:55 Виталик вышел из путейского здания. На плече он нёс лом – не тот, что потерял утром, а другой, найденный в самом дальнем углу склада. Он шёл не спеша, но его спина была прямой, а шаг – твёрдым. В 16:00 он оказался у стрелочного перевода перед станцией.
Ровно в этот же момент Сергей в релейном помещении подошёл к стативу автоблокировки. Его пальцы привычно нашли нужные контакты. «Прости, брат», – мысленно обратился он к бездушной аппаратуре. Он медленно выдохнул и повесил «крокодилы» на необходимые выводы реле. Система на секунду захрипела, лампочки на табло погасли и тут же вспыхнули снова, но с другим, аварийным кодом. Это было их «окно».
На посту дежурного Ирина, бледная как полотно, увидела этот сигнал. Она глубоко вздохнула, словно перед прыжком в ледяную воду, и её пальцы проворно пробежали по клавишам, отправляя на участок заведомо ложную команду «Путь свободен».
Виталик, увидев нужный сигнал, с тихим стоном вставил лом в стрелочный перевод и навалился всем телом. Мускулы налились кровью, суставы хрустнули. Сначала ничего не происходило, будто он пытался сдвинуть гору. Потом раздался скрип, металл поддался на сантиметр, ещё на один. Рельс слегка сдвинулся, создавая смертельно опасный изгиб.
И тут же из-за поворота, как призрак, показался состав. «Оранжевый цистерновоз». Он шёл точно по расписанию, не подозревая о заговоре. Колёса, на полном ходу, налетели на подложенный лом и смещённый рельс.
Звук был ужасающим – не просто скрежет, а рёв рвущегося металла, визг тормозов, не успевших ничего изменить. Оранжевая цистерна, как подкошенная, медленно и неумолимо завалилась набок, с грохотом ударившись о шпалы. Пыль поднялась столбом. Путь был перекрыт.
Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающего металла.
Они стояли втроём у здания станции, глядя на результат своего труда. Лежащая цистерна перекрывала пути, как поверженный великан. В воздухе пахло гарью и счастьем.
– Получилось, – хрипло произнёс Виталик, вытирая пот со лба.
– Получилось, – эхом отозвался Сергей. Впервые за тысячи циклов в его груди расправились сжатые лёгкие. Он чувствовал головокружительную лёгкость.
Ирина молчала, но в её глазах, вместо привычной усталости, горел огонь.
Они не заметили, как к перрону бесшумно подкатила чёрная служебная машина. Из неё вышел тот самый Начальник Дороги. Он был в том же безупречном костюме. Он подошёл к упавшей цистерне, внимательно, без суеты, осмотрел её, потом перевёл взгляд на них.
На его лице не было ни гнева, ни раздражения. Только лёгкая, почти научная заинтересованность, смешанная с едва уловимой досадой, как у учёного, заметившего неожиданную мутацию у подопытного организма.
Он покачал головой, и его губы сложились в беззвучное «хм…». Потом он взглянул прямо на них, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то древнее и безжалостное.
Он щёлкнул пальцами.
Тьма.
Тишину разрезал резкий, знакомый голос из селектора:
«Доброе утро, коллеги. Начнём планерку».
Сергей вздрогнул и открыл глаза. Он сидел в своём кресле в комнате механика. Предрассветная мгла за окном, пыль, танцующая в луче света от лампы… Всё на своих местах. В виске слабо стучало, в памяти всплывал обрывок чего-то страшного… скрежет… оранжевое пятно… Но образы таяли, как дым, уступая место пустоте.
В дверях показалась Ирина.
– Серёж, ты как? Готов к работе? – её улыбка была сияющей и натянутой, а глаза – пустыми, будто выгоревшими изнутри.
Вслед за ней, пропахший утренним холодом, зашёл Виталик.
– Коллеги, привет. Путь в норме. Мост трещит. Можно спать.
Сергей попытался поймать ускользающее ощущение, но оно растворилось без следа. В голове было чисто, как после долгого сна.
Ирина, уже сидя у табло, бросила через плечо свою коронную фразу, отлаженную, как деталь механизма:
– Серёж, Открытие двери «РШ входного Н» опять моргает. Пойдёшь, стукнешь по нему?
И где-то в серверных дорожного управления, шестерёнка, помеченная его табельным номером, мягко провернулась, готовясь к следующему такту. Потому что движение должно быть безупречным. Ведь всё вращается по кругу.
Глава 2
Angst
Ночное поле боя освещалось пожарами. Зарево, кровавое и неровное, было видно за многие километры, но враждующие армии сидели в своих окопах, вглядываясь во тьму. Эту передышку принимали как дар и как наказание.
Вернер занял своё место рядом с пулемётным расчётом, его караул выпал на ночь. Он машинально ощупывал холодный металл лопатки – на рукояти были зазубрины, следы прошлых боёв. Это успокаивало. Слишком уж неестественной была тишина, наступившая после недели артобстрелов. Она не была пустой – она была густой, давящей, как вата. И сквозь неё порой пробивался шёпот. Или ему только казалось?
За пулемётом сидел крупный солдат, усатый, в потрёпанной униформе. Усталость за долгие годы войны въелась в каждую его черту, но днём он неизменно старался подбодрить товарищей. Рядом с ним, словно тень, сидел заряжающий, в противогазе, весь обвешанный пулемётными лентами. Третьим был совсем юнец, словно ещё вчера он сидел на занятиях в университете.
– Ты недавно здесь, да? Я не видел тебя раньше, – начал разговор пулемётчик, его голос прозвучал громко в звенящей тишине.
– Прибыл в дивизию недавно, для усиления фланга, – ответил Вернер, заставляя себя оторвать взгляд от непроглядной тьмы за бруствером.
– Много я повидал вашего брата. Но ты не первый день на войне, – прищурился пулемётчик.
– Мне приходилось побывать в нескольких «мясорубках», – с кривой ухмылкой ответил Вернер.
– Меня зовут Рико, Рико Зигер из 5-го расчёта. Здесь ещё меня могут называть «Папа Рик».
– Вернер. Вернер Мецгер.
– Что ж, будем знакомы, – сказал пулемётчик, с улыбкой поглаживая свои большие усы, – а это – наш расчёт, малыш Полек и Семнадцатый.
Полек поправил свои очки и отсалютовал, а заряжающий молча кивнул. Огонь пожаров зловеще отражался в стёклах его противогаза, скрывая лицо.
– А имя у него есть? – спросил Вернер.
– Наверняка есть, но он всегда молчит, – пожал плечами Рико.
– И почему он – Семнадцатый?
– Потому что именно столько у меня сменилось заряжающих за эту войну. Ну, и нашивка у него с числом 17. Какое совпадение, не правда ли?
– Статистически маловероятно, но в условиях войны все законы теории вероятностей дают сбой, – вставил свою реплику малыш Полек, не отрывая взгляда от своей винтовки.
– Он изучал математический анализ, – уточнил Рико.
– А почему Семнадцатый в противогазе? – снова спросил Вернер. Ему было не по себе от этого безмолвного присутствия.
– Газы. Говорят, он один выжил из своей роты после одной… атаки. И с тех пор не снимает. Никто не видел его лица. Даже спит в нём.
При этих словах Семнадцатый не дрогнул, но всё его тело на мгновение застыло в неестественном напряжении, будто по нему ударили током. Толстая перчатка с такой силой вцепилась в патронную ленту, что казалось, металл вот-вот поддастся.
Пар выходил облачками из ртов, сидящих в окопе. От пожаров не было видно звёзд.
– Да… когда-то до войны здесь был прекрасный густой лес, а теперь – одни воронки, окопы и кучи грязи, за которые мы убиваем друг друга… – с искренним сожалением произнёс папа Рик.
– Когда-нибудь это кончится, – без особой веры в голосе сказал Вернер.
– Трупы – отличное удобрение, – безразлично констатировал Полек. – Статистика…
– Лекарство против морщин… – перебил его Рико, махнув рукой. – Люди своей жестокостью не могут создать что-то хорошее… А в таких местах… порой заводится всякое. Нечто.
– Нечто? – Вернер почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Антинаучный и безосновательный тезис, – громко и чересчур поспешно заявил Полек.
– Есть одна легенда… – Рико понизил голос, и Семнадцатый замер, будто вкопанный. – Что в этом лесу, когда-то очень давно, жили древние жрецы. И было здесь, по их мнению, место силы. А мы своей жестокостью и злобой… разбудили. Или породили. Нечто.
– Что это за «нечто»? – прошептал Вернер.
– Оно… бесформенное. Кто-то говорит, что с когтями, кто-то – что со щупальцами. Двигается молниеносно. Прячется в тенях… в каждом тёмном углу. И все, как один, говорят… о глазах. Неестественно огромных глазах. Когда оно приближается… тебя сковывает, тело немеет, и появляется это… липкое, противное ощущение.
Семнадцатый резко, почти машинально, схватился за ствол пулемёта, чтобы скрыть дрожь в руках.
– Ты рассказываешь, будто бы само это… чувство… имеет форму, – сказал Вернер, не находя нужного слова.
– А разве нет? – Рико посмотрел куда-то вдаль, поверх окопа. – Иногда самое бесформенное становится осязаемым. Особенно здесь.
В этот момент со стороны ничейной земли донёсся отдалённый, но нарастающий лязг. Все разом замолчали, вглядываясь в темноту. Тишина была взрывоопасной.
Тишина длилась всего мгновение, но показалась вечностью. Её разорвал сначала далёкий, но быстро приближающийся гул моторов, а потом – оглушительный рёв.
– Смотрите! – воскликнул Полек, его голос сорвался в писк. Он указал дрожащим пальцем по ту сторону окопов. – Они идут!
Вернер инстинктивно вжался в бруствер, прильнув к прицелу винтовки. «Ты почувствуешь Его…» – эта мысль, чужая и в то же время его собственная, пронеслась в голове, рождённая нарастающим гулом и собственным бешено колотящимся сердцем. Нет, это не голос. Это страх, принявший форму слова.
По ничейной земле, призрачные в свете зарниц и пожаров, шли солдаты. Не бежали, а именно шли – ровно, неспешно, словно марионетки. Их сопровождал оглушительный лязг гусениц – из дыма выползали стальные чудовища, ощетинившись стволами.
«Ты не сможешь устоять, ты сломаешься…» – снова зашептало в сознании Вернера. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение.
И тут началось нечто странное. Со дна окопа, из-под камней и брёвен, с визгом и писком хлынули потоки крыс. Они метались, бежали вдоль траншеи, задевая за сапоги, словно пытались унести с собой саму землю, на которой стояли люди. Всеобщий, животный ужас.
– Огонь! – раздался чей-то сорванный крик где-то по линии окопа.
Мир взорвался. Пулемёт Папы Рика затрещал, разрывая тишину на клочья. Семнадцатый, будто автомат, подавал ленту за лентой, его фигура в противогазе была воплощением безмолвной, отточенной до автоматизма ярости. Свинцовый ливень встретил наступающих.
Вернер стрелял, почти не целясь. В клубах дыма и разрывов фигуры врагов расплывались, меняли очертания. Ему померещилось, что среди них мелькает что-то тёмное, большое, двигающееся слишком быстро для человека. Но он тут же отогнал эту мысль – дым, паника, игра света.
Снова протяжный свист, нарастающий, пронизывающий до костей. Артподготовка.
– В укрытие!
Земля вздыбилась. Вернера отбросило взрывной волной, засыпало комьями мерзлой грязи. На секунду он оглох, в ушах стоял лишь оглушительный звон. Он отчаянно забился, выбираясь из-под завала. Винтовку куда-то занесло. Воздух был густым от гари и пыли.
Приходя в себя, он увидел кошмарную картину. В нескольких шагах от него, возле развороченного бруствера, на Полека навалился вражеский солдат. Но в помутнённом сознании Вернера, отравленном страхом и легендой, реальность исказилась. Лицо атакующего поплыло, расползлось, превратившись в безразмерную, чёрную пасть, усеянную осколками-зубами. Руки, вцепившиеся в Полека, вытянулись, стали гибкими, чёрными щупальцами, обвивающими его тело.
«Нечто!» – закричало что-то внутри Вернера.
Полек, парализованный настоящим, земным ужасом, не сопротивлялся, его глаза были широко раскрыты за стёклами очков, рот беззвучно ловил воздух. Раздался приглушённый, мокрый звук – и тело «Малыша» обмякло. Тень тут же рассеялась, испарилась в дыму. Над телом Полека стоял обычный вражеский солдат, выдёргивающий штык из его груди.
В следующее мгновение из клубов дыма, словно призрак, вынырнул Семнадцатый. В его руках была не винтовка, а окровавленная сапёрная лопатка. Он не кричал. Он двигался с молчаливой, хищной стремительностью. Одно короткое, сокрушительное движение – и вражеский солдат рухнул, с разожжённым черепом. Семнадцатый на секунду замер, его стеклянный взгляд из-под противогаза метнулся к Вернеру, затем он резким жестом лопаты указал вперёд, в самую гущу боя, и исчез в дыму, как будто его и не было.
Вернер, не помня себя, схватил свою лопатку и ринулся за ним. Его охватило то самое липкое, сковывающее чувство безысходности, о котором говорил Рико. Ноги стали ватными, в пальцах заныла тупая боль.
«Тебе не спрятаться…» – нашептывал страх.
Он бежал, спотыкаясь о трупы, проваливаясь в воронки. В дыму то слева, то справа возникали тени. Одна из них, высокая и бесформенная, метнулась на него.
«Ты не убежишь…»
Вернер с рёвом замахнулся и ударил. Лопата с глухим чавком врезалась во что-то мягкое. Что-то тёплое и липкое брызнуло ему в лицо, заливая глаза. «Чёрная кровь!» – просигналил мозг. Он с остервенением вытер лицо рукавом – на грязной ткани остались густые, алые, человеческие следы.
Тень исчезла, но тут же возникла сбоку, потом сзади. Она преследовала его, вырастая из каждого клубка дыма, из-за каждого остова сгоревшей техники. Везде он видел этот безразмерный оскал и огромные, пустые глаза, которые смотрели прямо в его душу.
«Я уже здесь!»
Вернер отчаянно отбивался, его лопата рассекала воздух, попадая то в пустоту, то во что-то твёрдое, с костяным хрустом. Он пробежал мимо догорающего танка, и сверху, с его башни, на него спрыгнула очередная тень. На этот раз она была чётче.
Чёрные, скользкие щупальца обвили его руки и ноги, сковывая движение. Когтистые лапы впились в плечи, тянулись к лицу. Из чёрной, бездонной массы его тела возник тот самый зловещий оскал тысячи зубов. И глаза… Два огромных, абсолютно пустых глаза, в которых не было ничего, кроме его собственного, искажённого ужасом отражения.
«Теперь ты мой!» – прошептал голос, и оскал растянулся в зловещей усмешке.
Парализующий страх достиг пика. И тогда, из самой глубины, из того места, где уже не осталось ничего, кроме животного инстинкта выживания, родился крик. Не просто крик, а вопль всего его существа, отрицающий этот кошмар.
– Пошёл… ПРОЧЬ!!!
Из последних сил, почти не контролируя движение, Вернер дёрнулся и с силой, которой сам не ожидал, всадил лезвие лопаты прямо в центр этих пустых, всевидящих глаз.
Раздался не крик, а оглушительный, пронзительный визг, от которого задрожала земля. Или это звенели его собственные барабанные перепонки? Тень не испарилась, а словно рассыпалась на миллионы чёрных осколков, которые растаяли в воздухе. Над полем боя на секунду воцарилась тишина, а потом её разорвал одинокий, истошный смех. То ли дьявольский хохот, то ли его собственное рыдание.
Вернер, совершенно выбившийся из сил, пошатнулся и провалился в чёрную пустоту беспамятства.
Сознание возвращалось медленно, будто пробираясь сквозь толщу мутной воды. Сначала физическое ощущение – ломота во всём теле, словно его переехал танк. Потом запахи – едкая гарь, сладковатый, тошнотворный дух тления и свежей крови. И только потом – звуки. Тишина. Не та, зловещая, ночная, а уставшая, опустошённая тишина после бури.
Вернер открыл глаза. Небо над головой было пепельно-серым, предрассветным. Дым почти рассеялся, и в его прорывах висело хмурое, безразличное утро. Он лежал возле своей старой позиции, у пулемётного гнезда. Крупные капли холодной росы падали с козырька каски на его лицо.
Он с трудом поднялся на локти. Картина, открывшаяся ему, была знакомой до тошноты и в то же время каждый раз новой в своём ужасе. Поле, усеянное тёмными, неподвижными фигурами. Остовы техники, похожие на скелеты доисторических чудовищ. Земля, перепаханная взрывами, превращённая в грязную кашу.
Пулемёт Папы Рика молчал. Возле него, прислонившись к брустверу, сидел Рико. Он курил самокрутку, его глаза были пусты и смотрели в никуда. Он был жив, но в нём что-то сломалось – та самая искорка, что зажигала товарищей, теперь погасла.
И тогда Вернер увидел его. Семнадцатый. Он стоял по стойке «смирно» на краю окопа, спиной к Вернеру, глядя в сторону, откуда пришла и куда отступила вражеская армия. Встречный ветер трепал полы его грязной, порванной в клочья шинели, обнажая спину. Он был без противогаза.
Вернер, превозмогая боль, поднялся и подошёл к нему. Шаги его были неуверенными, ватными.
Услышав их, Семнадцатый медленно, очень медленно повернулся.
И Вернер увидел его лицо. Это было не просто лицо измождённого человека. Это была карта многолетнего ужаса. Худая, до костей, бледная кожа, испещрённая глубокими морщинами, что легли вокруг глаз и рта не от возраста, а от постоянного, невыразимого напряжения. Губы были потрескавшимися, в струпьях, и из свежих трещин сочилась алая кровь, которую он, казалось, даже не чувствовал. Короткие волосы были седыми – не благородной сединой, а выцветшими, как пепел. Но самое поразительное – это были его глаза. Глубоко посаженные, они горели странным, пронзительным светом. В них была и бесконечная усталость, и какая-то горькая, закалённая в аду ясность.