Брешь в стене

Герострат, дубль два

No, I’m in touch with humanity.

«American Psycho»

Я стоял на заплесневелом балконе своей квартиры, находящейся на девятом этаже неказистой панельной многоэтажки. Многоэтажка была старая, конца семидесятых годов прошлого века. Я был моложе, родился в середине девяностых, и вид у меня был куда свежее, во всяком случае я пока не просился под снос.

Внизу передо мной открывалась довольно обычная панорама на оживленную улицу. Как я читал где-то (по-моему, это была какая-то затасканная брошюрка про современное искусство): beauty is in the eyes of the beholder. А смотрящим я был внимательным: за пару лет неустанных и скрупулезных наблюдений картина, ежедневно открывающаяся моему взору, успела обрасти и обогатиться деталями; казалось, я собирал по кусочкам гигантский, одному мне ведомый паззл, который отродясь никто еще не собирал – даже у меня было мало на это шансов. Мне нравится сам процесс погони за неуловимым; the chase is better than the catch – как пелось в одной старой заводной песенке моего детства у Scooter.

Само мое нахождение сверху давало мне неоспоримые и явные преимущества; я мог спокойно и не торопясь свысока (в прямом и переносном смысле) наблюдать за теми, кто внизу. Я чувствовал свое умственное превосходство над этими пигмеями и упивался им; эти людишки прямо у меня на ладони. Они казались такими малюсенькими и ненужными со всеми своими заботами, проблемами, мечтами и грезами. Простой неприглядный люд: ам-хаарец, так на староивритском во времена Иисуса уничижительно называли простолюдинов. Как раз-таки Он в них души не чаял; возился с ними, наставлял их и утешал. Я немного из другого теста. Однажды мне приспичило приобрести бинокль. Когда я попросил об этом своего кореша Ахмеда, работающего в органах, он немного удивился. «А на кой черт он тебе сдался, у тебя симпатичные соседки поблизости?» Короче, он снабдил меня армейским биноклем, весьма, кстати недурным, и наотрез отказался брать деньги, которые я и сам не очень-то горел желанием отдавать.

С тех самых пор одна из моих любимейших забав – это наблюдение за тем или иным прохожим сквозь увеличительные линзы. Выбираю подходящую мишень, пока она проходит от одного конца улицы в другой. Это занимает у нее около минуты; примерно столько же времени нужно мне для вынесения окончательного вердикта. Я откладываю в сторону бинокль и говорю (к примеру): «Олух!», после чего с довольным видом и с чувством выполненного долга удаляюсь с балкона.

Было около семи вечера, и я дежурил возле кастрюли с сосисками, которые вот-вот должны были свариться. После этой моей скромной вечерней трапезы я решил заварить чаю; к восьми часам вечера меня должна была навестить Мари. Вообще-то ее звали Марьям, но после того, как пару лет назад мы познакомились и поняли, что оба без ума от французской литературы и вдобавок ко всему оба недурно владеем французским, я подумал, что раз так, то сам бог велел звать ее Мари. Ей это нравилось, она сказала, что даже начала ощущать себя героиней романов. Разумеется, французских.

Чайник тем временем закипел и начал гудеть; гудели и мысли в моей голове – я вспомнил, что ничего не купил из еды на вечер. Собирался заказать для нас две пиццы доставкой, но не стал этого делать: раз она придет к восьми, то, скорее всего, уже успела отужинать. Но вот десерт какой-нибудь надо было взять. Не подумайте, что я жлоб. Боже упаси. Просто у меня не самая высокая зарплата, как это часто бывает у офисных крыс, дружно попавших в коллективную мышеловку под названием “работа”, к числу коих я имею несчастье принадлежать. Да уж, к моим тридцати годам можно было бы добиться большего.

Я вышел из кухни и направился в гостиную, а оттуда ненадолго перекочевал в спальню. Квартира моя, как вы уже догадались, не могла похвастаться особой роскошью. Она состояла всего из двух комнат и успела уже порядком мне осточертеть. Вдобавок ко всему она уж точно никак не могла ассоциироваться со словом «уют». Паркет на каждый мой шаг отзывался неприятным скрипом, как бы выражая недовольство тем, что я на него ступаю.

Постояв немного возле книжного стеллажа в спальне, я вернулся в гостиную, уселся на бежевый кожаный диван не первой свежести и включил телевизор – новехонький «самсунг». Не супернавороченный, но сойдет. Само собой, я приобрел его в кредит. Вспомнился роман Селина «Смерть в кредит»; наверное, лучшее его произведение, кстати. Я смог пойти дальше: в кредит вся моя жизнь. В этом я мало чем отличаюсь от остальных; у девяноста пяти процентов людей, которых я знаю, плюс-минус то же самое.

Я включил Euronews, но вникать в новости не было ни малейшей охоты. До прихода Мари оставалось еще минут сорок, и я тщетно пытался убить время. Раз уж убить не получалось, сказал я себе, может, тогда постараться его как-то использовать? Как насчет того, чтобы статейку небольшую прочесть на одном из многочисленных телеграм-каналов, на которые я подписан, почему нет? У Агамбена недавно эссе вышло как раз. Нет, что-то неохота. Я сегодня пахал на работе как вол. Так что пускай синьор Агамбен подождет.

Тем временем корреспондентка Euronews, не в меру экзальтированная блондинка лет тридцати с развевающимися на ветру волосами твердила свою мантру: «Нужно больше помогать Украине, иначе…» Ну раз так нужно, помогайте! Делов-то. Как меня бесит этот патетический лицемерный тон. Всегда ненавидел патетику, особенно в искусстве; противное дешевое паразитирование на тему любви и других альтруистических чувств вкупе с совершенно ненужным дурацким морализаторством. Бррр…

Звонок в дверь быстро отвлек меня от дурмана, в который я было окунулся. Моя пассия пришла на полчаса раньше намеченного и это было здорово. Ее тонкая ручка сжимала кулек; оказывается, это был торт, мой любимый медовик. Меня порой умиляет ее заботливость. Я обнял ее тонкий гибкий стан, изнуренный частыми физическими нагрузками в зале, и подумал, что неплохо бы ей набрать хотя бы пару кило, совсем уже дохлячкой стала.

На ней были бежевые джинсы с дырками на коленях и белый топ. Она была вся будто наэлектризована и сияла от счастья, источник которого мне был неведом. Оно и не удивительно; душа другого человека потемки, тем более душа женщины. Свету познания туда не проникнуть. Обняв ее, я вдохнул ее аромат, который вперемешку с духами меня всегда манил, левой рукой дотронувшись до ее нежной лебединой шейки – она это любила.

– Я вижу ты пришла не с пустыми руками.

– Я прихватила по дороге медовик. Твой любимый, кстати. Будет с чем попить чайку.

– Это так мило. Слушай, классно, что ты пришла пораньше. Ты не представляешь, как я маялся, пытаясь убить время.

– В последнее время ты стал каким-то суетливым. С тобой все в порядке?

– Да. Вроде все окей.

– Ты как-то неуверенно это сказал. На работе, может, что-то стряслось?

– Да нет же говорю, все как обычно. Прошу, не напоминай мне о работе. Я хочу настроиться на отдых.

– Кстати, насчет отдыха, у тебя уже есть программа на сегодня?

– Помнится, ты хотела посмотреть со мной «Касабланку». Мы уже который раз все собираемся ее посмотреть…

– Слушай, мне так стыдно, что я до сих пор ее не посмотрела. Но я дала себе слово посмотреть ее с тобой. Хочется любви, как было в той песенке старой. Ты помнишь ее слова, надеюсь?

– Конечно, помню. I fell in love with you watching Casablanca. Кстати, сама песня грустная, она же про брейкап.

– Грустная, но красивая.

– Ну да, не поспоришь. Давай проходи в мои хоромы. Что мы тут стоим.

Мы уселись рядышком на диване; она сидела, поджав ноги, и, как всегда, копошилась в своем айфоне.

– Кстати, у тебя классные джинсы.

– Да, правда? Я их в «Заре» брала. В стамбульской «Заре».

– О, это явно меняет дело.

– Слушай, а ты не думал о том, что мы могли бы пожениться?

Эти слова, произнесенные ею самым будничным и непринужденным тоном, оглушили меня, как удар полицейской дубинки по голове строптивого демонстранта.

Она явно рассчитывала на подобный эффект, а значит, еще до прихода сюда выстроила в своей нежной, премилой головке железную цепочку из аргументов, тщательно взвесив все pros and cons, так что сейчас пребывала во всеоружии. Окей, постараюсь держать удар. В последний раз такого рода разговоры у нас были больше полугода назад и отделался я тогда относительно легко. Посмотрим, как будет сейчас.

– Мы как-то с тобой говорили уже на эту тему, не? Думаю, нам не стоит торопиться.

– Да, но мне двадцать девять и почти все мои подруги замужем.

– Ага, и ты решила не отставать от тренда… Слушай, а кто из твоих подруг действительно счастлив в браке?

– Не понимаю, это тут причем? Ты, как всегда, решил технично слиться с темы.

– Окей, давай обратимся к технической стороне дела. Я о нашем возможном быте. Смотри, я зарабатываю 1200 манатов, ты, по-моему, 1300. Вместе это делает в сумме 2500, правильно? Ты думаешь, наш совместный путь будет усыпан розами?

– Ну на начальном этапе, думаю, этого хватит.

– Ты в курсе, что такое инфляция? Ты же вроде младший аудитор в крутой фирме и должна быть на «ты» с деньгами. Ты видела цены на подгузники?

– Мы могли бы сражаться вместе за лучшую жизнь, в перспективе мы сможем зарабатывать больше. Со временем, – не унималась она.

– Какая, к черту, перспектива? Ну прибавят еще немного к зарплате. Это потолок наш. Перспектива была у Шарика в том анекдоте.

– С тобой просто невозможно разговаривать.

– Да ладно тебе, не дуйся. У нас еще просмотр фильма впереди, ты не забыла?

– Ну хоть какой-то позитив будет.

– Может, я пока включу музон?

Мне кажется, и более того, я почти уверен в том, что услады чувственного наслаждения, которые нам дарует музыка, благодаря своему неоспоримому прямому влиянию на наш мозг, виновны в том, что многие упускают из виду другую, не менее важную функцию музыки и любого мало-мальски качественного произведения искусства, а именно терапевтическую. Не знаю, лечит ли нас музыка в прямом смысле этого слова, но она, несомненно, способна на небольшой отрезок времени облегчить нам жизнь и смягчить тяготы нашего существования.

Когда я, сидя у себя дома, раскачиваюсь под трек Фараона, и из моих колонок разливается его речитатив, где он читает про то, как пьет Sauvignon Blanc, в его руках дымится блант, по обе руки его сидят две модели, и он обнимает их стан, то я сам воленс-ноленс ощущаю себя на его месте. И пофигу, что я чертов лузер и отродясь не пил этот ваш савиньон.

Невыразимая магия переноса, это нечто сродни фрейдо-лакановскому переносу, когда больной, полулежа на кушетке, контактирует со своим психоаналитиком. Скорее всего, бешеный успех рэп-музыки среди молодежи все эти годы связан в большей степени с этим. Мне захотелось поведать обо всем этом Мари, но она стояла посреди гостиной и так мило пританцовывала под трек «лалипап» Фараона, что я не стал ставить музыку на паузу и присоединился к ней.

Мелодичный цепляющий флоу под агрессивный, качовый и стыренный (как тут без этого) бит. Я не имел ничего против. Мари тоже. Может, он не украл, а вдохновился. У художников это сплошь и рядом.

Периодически я задавался вопросом о схожести наших музыкальных вкусов; скорее всего, они друг друга дополняли, как и в целом, если брать сферу искусства. К примеру, она не разделяла мою любовь к Селину. После того как я заставил ее буквально из-под палки прочесть «Путешествие на край ночи», она охарактеризовала данное произведение, как «нормальное» и «ничего да». Я же воспринял ее слова, как самое настоящее богохульство, явственно ощутив себя священником в нарядной рясе, гневливо и деловито предающим анафеме какую-то нерадивую грешницу.

Я смотрел в ее полные лукавства глаза и видел в них подтверждение страшного преступления, которого ей не искупить вовек. Я вспоминал все это, пока наблюдал за тем, как она двигается в такт музыке. Хороша, чертовка!

Чуть позже, около одиннадцати вечера мы уселись за просмотр «Касабланки», сидя в обнимку и внимательно уставившись на экран. На стеклянном журнальном столике перед нами стояли бутылка виски, графин с лимонадом, а также разрезанный на большие куски медовик. «Касабланку» мы собирались посмотреть еще несколько лет назад; на заре наших отношений мы дали друг другу обет, что будем вместе смотреть шедевры кинематографа. «Духовно обогащаться, иначе трындец». Эта брошенная мной мемная фраза ее рассмешила.

«Касабланку» мы посмотрели на одном дыхании; нас настолько увлекли перипетии сюжета, что мы едва обмолвились и несколькими фразами за все время просмотра. Правда, где-то на середине фильма ее заскучавшая ладонь нашла мою. Любовный треугольник, втиснутый в пространство охваченной пожаром войны Европы. Пугающее непостоянство нашего хрупкого мира и не менее пугающее непостоянство женщины. Извечные метания между долгом и любовью; мечутся в основном мужчины, но им не привыкать.

– Ингрид Бергман тут такая невинная и чувственная одновременно! – Мари не скрывала своего восторга.

– Жалко, что нельзя сказать то же самое про тебя.

– Какой же ты гадкий, Тима! – она больно ущипнула меня за плечо. Мы досматривали титры и допивали свой виски. Чуть позже она продолжила:

– Весь мир рушится, а мы выбрали это время, чтоб влюбиться1.

– Да, неподходящее время.

– Как ты думаешь, Тима, третья мировая все-таки будет?

– Если честно, хз, но по законам жанра вроде должна начаться.

– Слушай, какой-то треш вообще в мире творится. Люди реально озверели. Ты слышал про ту историю Салты и Бишимбаева? Какой же он подонок!

– Про убийство? Не знаю подробностей. Где-то читал про это недавно. Не помню где.

– Ты представляешь, меня настолько потрясла эта история, что я взахлеб посмотрела все записи в ютубе.

– Что еще за записи?

– Ну, записи судебных заседаний. Подсела на них, как на сериал какой-то.

– Слушай, ты в последнее время вообще разочаровываешь своими непонятными действиями, словами. Подсела, как на сериал. Ты типичная потребительница этого говнофастфуда, ты стала такой, как остальные. Раньше ты казалась мне более утонченной.

– Что здесь такого, что я хочу быть в курсе событий? Мне стало жалко Салту, это женская солидарность!

– Да пошла ты со своей Салтой!

Вдруг она резко развернулась, быстрым шагом засеменила в прихожую и собиралась уже выходить, как я ее остановил, задержав рукой.

– Это ты куда?

– Ты же только что послал меня. Вот я и иду!

– Слушай, сорри. Это я погорячился, прости. Я этого не хотел.

– Все, я пошла!

Она хлопнула за собой дверью. Я с озабоченным и растерянным видом походил по квартире минут десять, потом понял, что валюсь с ног. Лег в кровать и вырубился. Проснулся к десяти утра, бодрый и отдохнувший. Сделал себе омлет, потом заварил кофейку. Прочел чаты переписок в вотсапе. Мне никто не писал, как маркесовскому полковнику. На всякий случай послал ей войс, сказав все то, что обычно говорят в подобных случаях: я был неправ, ты мне очень дорога, я переживаю из-за того, что обидел тебя, такое больше никогда не повторится, я обещаю.

Через пару часов я увидел, что она прослушала мой войс, так и не удосужившись мне ответить. Бойкот был объявлен. Всю субботу я провалялся дома, выходить куда-то совершенно не хотелось. Днем спустился в маркет в пяти минутах ходьбы от дома, просто чтобы пополнить запасы съестного. Купил пару йогуртов и, не удержавшись, взял свое любимое мороженое «магнум». Дома я пролежал на диване, ничего не делая; листал свою дебильную ленту в тиктоке, а потом немного почитал книгу – подарок Мари под названием «Тысячеликая героиня. Женский архетип в мифологии и литературе». Не сказать, что я пребывал в восторге от прочитанного, но читать можно было. Конечно, ты хрен что-то поймешь про женщин, но это и не обязательно, нужно просто любить их и наслаждаться.

Сквозь всю книгу красной нитью проходит мысль – стенание авторки (такие феминитивы сейчас в моде), что как же это несправедливо и дико, что испокон веков все героические эпосы в мире восхваляли героев-мужчин, а женщины-героини были лишены права голоса и на протяжении долгих столетий были низведены до вещи. Автор проводит скрупулезный разбор эпосов, сказок и различных произведений искусства, дабы подтвердить правоту своего тезиса.

В одной приведенной ею в пример сказке братьев Гримм «Гусятница» происходит следующее: королевна отправляется в дальнюю страну, где должна вступить в брак с наследником престола. По пути ее нечестивая служанка-провожатая предает ее и обманным путем занимает ее место. Служанка сама становится королевой, а героиня под страхом смерти вынуждена делать черную работу. Отец жениха – король как-то подслушал разговор гусятницы с печкой, где она жаловалась на свою горькую долю. В конце сказки обман раскрывается, и героиня становится королевой, а злая служанка получает по заслугам. В этой сказке я хочу обратить ваше внимание на очень важный, на мой взгляд, аспект: служанка в начале сказки обманом занимает место госпожи. «Вот злодейка!» – скажете вы. А собственно говоря, почему? Вы не подумали, что это был ее бунт против житейской несправедливости, когда одной достается в этой жизни все, и она принцесса, а другая вынуждена находиться у нее в рабстве до скончания своих дней. Таков был удел сотен тысяч, миллионов бедняков всех мастей, и кто знает, может, посмертные проклятия их неприкаянных душ и породили в конце концов такой феномен, как коммунизм.

Я этот длинный пассаж написал с целью того, чтобы изобличить западное лицемерие, прячущееся под различными масками прогрессизма, феминизма, антирасизма и прочей sjw-движухи. Но что поделаешь, так уж в нашем мире заведено.

Было начало первого ночи, когда я маялся без дела с телефоном в руках. Сна не было ни в одном глазу и меня не особо прельщала перспектива ложиться спать. Зайдя на кухню, я немного пошарил вокруг в поисках недопитой бутылки рома, которая уже пару недель как тут залежалась, после чего налил заветную бордовую жидкость в стакан, залив ее ледяной колой из холодильника. Я также добавил туда пару тонко нарезанных ломтиков лимона. Сделав первые пару глотков, я ощутил, как мне сразу же заметно полегчало. Осушив первый стакан, я налил второй и принялся неспешно потягивать сей божественный нектар, имя которому куба либре. У этого коктейля, кстати, занимательная история; как-то раз, помню, я, не поленившись, погуглил.

Закончив с питьем, я облачился в бежевые джинсы и раритетную тишку с принтом группы Ramones, которую как-то урвал в магазинчике в Питере во время одной из своих командировок. Я глянул на свое отражение в чуть треснутом зеркале прихожей, после чего покинул пределы своей конуры.

Выходя из подъезда, я увидел Асима, местного гопника, с косяком в зубах в компании какого-то незнакомого подозрительного типа, коих тут пруд пруди, поздоровался с ним и пошел дальше. Он проводил меня своим невидящим стеклянным взглядом, что немудрено; говорили, что у него водится самая забористая шмаль в округе. Он и его дружки весь день били в баклуши, нигде толком не работали и дымили как паровоз, я же каждый раз, завидя их, удивлялся тому, откуда они с такой легкостью достают деньжат на траву. Такой у меня тут environment, своеобразный, как видите. У меня, кстати, по соседству тут еще есть алкаши и несколько вышедших в тираж представительниц древнейшей профессии. Есть еще и журналист, аферист и вымогатель, тоже по роду деятельности мало от них отличающийся. Такая вот сборная солянка.

Очутившись на улице, я попал в милосердные объятия ночи, и с каждым пройденным метром, шаг за шагом, подобно батискафу, погружался в ее бездонные глубины. Пройдя около сотни метров по полупустой улице, я свернул направо в сторону плохо заасфальтированного пустыря, бескрайние просторы которого я собирался бороздить. Я все шел и шел, начисто потеряв представление о ходе времени; возможно, прошел уже час с небольшим. Моя личность, мое представление о ней, да и весь мир вокруг – все это стало таким неважным и незначительным, что, осознав это, я впервые за долгое время ощутил легкость, такую ребяческую и беззаботную, что мне ни в какую не хотелось с ней расставаться. Уж лучше эта ночь поглотит меня с потрохами, подобно прожорливой акуле, обнажив свои злобные клыки. Я хотел бы исчезнуть, причем исчезнуть окончательно и безапелляционно – просто взять и незаметно проскользнуть из темноты этой ночи во тьму небытия. Вот чего я жаждал.

Ночью у многих случаются прозрения; помню, об одном таком случае во «Внутреннем опыте» писал Батай. Вот уж кто реальная Глыба, наравне с Хайдеггером. Все эти камю и сартры и рядом не стояли. Вообще, если бы эти слащавые французики-лягушатники сделали правильные выводы из философии Хайдеггера, а не опошлили бы ее, то все мы с вами жили бы в совершенно ином, куда более лучшем мире, если на то пошло. Впрочем, хватит на сегодня философии, черт с ней. Побреду-ка я обратно домой – мне завтра с утра рано вставать. Впереди снова рабочие будни.

***

Ранним майским утром я пустился в свой привычный путь на работу. Жил я в Гюнешли и добираться до центра Баку отнюдь не было легким предприятием. Сначала я садился в битком набитый автобус (бабок на собственный автомобиль у меня, увы, нет), который вез меня до Ахмедлы. Там я садился в метро, где после двадцати минут блужданий в царстве Аида оказывался в районе «28 Мая». Оттуда я еще десять минут шел до места назначения. Вот так примерно проходит моя ежедневная одиссея (Одиссей из меня так себе; царем Итаки я не был, да и моя доморощенная Пенелопа – Мари не ждала меня дома), мой сухопутный аналог пути из варяг в греки, ведь моя обязанность как ответственного сотрудника одной солидной местной юридической фирмы состоит в регулярной транспортировке моего тела из пункта А в пункт Б (желательно без Б).

Естественно, мой день сурка на работе начался с чашки кофе. Я подхожу каждый раз к порядком износившейся кофе-машине (тут мы с ней чем-то похожи), химичу, нажимая нужные кнопки, и вуаля – передо мной чашка капучино. Пью я его обычно не спеша, сидя за ноутбуком; так уж заведено, что с утра я часто бываю завален имейлами своих нерадивых клиентов, которым вечно что-то нужно. Потом начинается нудная и кропотливая работа с документами. Составление юридических договоров вообще вещь не самая легкая, в том плане, что тут много подводных камней и нюансов. Анар, наш старший юрист-консультант, который хвалится (к месту и не к месту) этими своими скилзами, получает около 2500 манатов в месяц, что гораздо больше моего. Конечно, на мой взгляд, это не совсем заслуженно, и каждый раз, когда я вижу его ненавистное, отвратительное хлебало, мне становится дурно. Это был самый настоящий боров с омерзительной козлиной бородкой, красными щеками, лоснящейся жиром шеей и роговыми очками, стекла которых вечно запотевали. Это, может, и к лучшему; взгляд его мерзких, вечно бегающих глаз становился менее отчетлив и меньше раздражал.

Мы сидели в одной большой комнате; всего нас там было семь человек, которые располагались за одним продолговатым, серого цвета столом со стеклянной перегородкой посередине; у каждого работника был свой небольшой автономный уголочек, где находились его рабочий ноутбук и персональные принадлежности. Не думаю, что остальные мои коллеги заслуживают пристального внимания и подробного описания, но по-любому уверен, ты, читатель, поймешь who is who.

Было около одиннадцати утра, когда я мирно копошился у себя в телефоне; я смотрел свою ленту в инстаграме, где наткнулся на два свеженьких селфи одной старой знакомой. Я оперативно поставил огонек на ее сторис и предложил ей невзначай увидеться на днях и вместе попить кофе. От Мари известий не было; как в воду канула. Не то чтобы я слишком уж переживал, но все-таки природа не терпит пустоты, если верить Аристотелю, моя природа уж точно.

Оторвав свой взгляд от телефона, к которому я, как пиявка, присосался, я глянул окрест себя на своих коллег и меня всего сверху донизу пронзила чудовищнейшая злость. Во- первых, на окружающую меня челядь, а во-вторых, на самого себя. Какого хрена, спрашивается, я просиживаю свой зад в этой злосчастной дыре, когда мог бы сейчас тусить где-нибудь в Монако, просаживая бабки в казино, сидя в обнимку с какой-то крутой моделью и неспешными глотками попивая свой X.O., как какой-нибудь зажравшийся мажор. С моей-то фантазией и темпераментом я бы уж точно задал там жару.

Есть деньги или нет, это, конечно, вопрос первостепенный, если говорить о качестве жизни. Но если рассматривать человеческую природу, то человек, за редкими исключениями, одинаково омерзителен, без разницы, водятся у него деньги или нет, что мастерски продемонстрировал (по крайней мере, мне, за других не ручаюсь) Бунюэль в фильме «Дневник горничной»: богатые там чопорны и лицемерны, а бедные наглы и коварны, ergo, они злы плюс-минус одинаково. Quod erat demonstrandum. Я еще раз на всякий случай оглядел морды этих обступивших меня стервятников и, убедившись в правильности моих синтетических суждений, опять уткнулся в свой телефон.