Сборник текстов Бориса Гарбузова

To the islands of lavender light,

All the same where we finally shore,

We can't raise our weary sight.

In the blurred glass of illuminator

Golden gardens will slowly pass,

Sun of tropics, palms of equator,

Azure mountains of polar ice.

All the same where we finally shore,

To the islands of lavender light,

To the cape of joy, to the rocks of sorrow,

We can't raise our weary sight.

Translated by Boris Garbuzov, 1998

В продолжение двум предыдущим заметкам “Лимонов против Гребенщикова” и “Моя смерть”. В конце приводится привановская дискуссия по заметке.

Две половины Лимонова

Если писать о себе часто нелегко, то можно воспользоваться людьми посмелее, любезно предоставившими себя для препарирования. Как я уже упомянул в заметке "Гребенщиков против Лимонова", первая половина – это свободомыслие, а вторая – фашизм. Хочется развить тему. К первой половине отнесем также стремление быть в неудачниках, переглядывание с бомжами, поиск уродливых девушек. В них больше родного и всевозможной прелести. Среди них уютнее. Но мысль как бы увенчивается стремлением к организации партии неудачников. Это уже организованная оборона. Здесь происходит смыкание со второй половиной, противостоящей первой. Раздражение бомжами-бамами-клошарами, засоряющими эстетическое пространство трудового парижского писателя, восхищение становлением Муссолини, любование уверенными движениями солдат, ругань большой глотки в пролетарской кепочке…

А что же объединяющего в этих противоположностях? Первое, что приходит в голову, – это бегство от рутины, "регюляр емплоймент", в чем он также смакует свою общность с Муссолини. Мы помним, что и Ленин тяготился даже адвокатской практикой. Какое уж может быть приятие работы на конфетной фабрике? Да никто из лидеров и художников не склонен быть в рутинных исполнителях. Уход от этого – признак подъема общественного положения, а агрессия – необходимый атрибут сексуальности, социально-греховный эксперимент. Это дзен-буддисты предлагали медитацию в подметании улиц. Однако, невозможно достаточно долго следовать какому-либо принципу, например, требовать этичности от эстетики, красоты, провозглашать равенство, каждый день поедая животных. Красота предполагает неравенство, возвышение над средним. И с другой стороны, следуя эгоистической теории, придется применить ее и к любимому собеседнику. А что самое неприятное – ее быстро применят к тебе, если ты не в силе. Есть ли принципиальное отличие открыто агрессивных теорий типа фашизма и коммунизма идее демократии, произведшей столь печальную картину деформированного общества, рассеявшую по тому же Ванкуверу ужасающую армию обездоленных, имея олигархию юристов на противоположном конце?

Возвращаясь к Лимонову как к писателю, замечу достаточную общность этого единения отрешенно-иллюзорного и агрессивного начал. Выдающийся художник, а именно таковым я открыто признаю Лимонова, обычно умеренно опален. Он не может развиться, будучи уничтоженным после первой же публикации, и в то же время не может быть полностью удовлетворенным, защищенным, деловым. Таким он и запечатлелся в моем понимании – в мнимом движении от созерцательного неудачника к укрепленному агрессору.

25 декабря 1998 года

Об украинизме

Я считаю себя в праве отозваться об этом культурном явлении несколько иронически, не умаляя его достоинства, поскольку достаточно хорошо овладел украинским языком и был взрощен в любви к культуре, с ним связанной. Моя активность в написании сего подогрета контактом с яркой украинкой Галей, танцующей у Сергея Макарова в ричмондском Доме Ивана Франка и находящейся на похожих позициях. Это окончательно утвердило меня в достаточной общности и типичности этих позиций, которые я в Совке разделял, например, с Геной Михайликом, фанатом языков.

Для нас это было нечто вроде юродивой отверженной культуры. Типа панков. Но с другой стороны – наоборот – кому-то в угоду, кому-то напоказ, с грамматической каноничностью. Мы любили проявить свои знания, легкость овладения, готовность преподавать по-украински. Другим для перехода на украиноязычное преподавание требовались большие усилия, а результат выглядел убого. Это перекликается с очерком "Почем либидо" (еще не опубликован). Это как англомания семидесятых, основанная на фанатизме к Битлз. Мой последний толчок либидо произошел в свое время за счет "Гриця Зозулі".

Любая элитарная культура должна быть немного гонима, осуждаема. В русскоязычном Харькове это выглядело как раз в меру вызывающе. Уже через пару лет, когда грязные малограмотные, в общем явно несексуальные люди агитировали по-украински на площади, мы немного посторонились этой мутной волны. Возникли предпосылки для критического взгляда. Но оставалась достаточная ниша для сохранения моей любви, она помогала с легкостью набить уровень и навык для различных форм самовыражения. Я отметил несколько совпавших по времени наблюдений, которые я тогда не решался выстроить в причинно-следственную цепочку. С разрушением империи и восстановлением национальных государств как раз исчезли со сцены основные национально-культурные индивидуумы и коллективы. Я не стал слышать Нины Матвиенко, переместились в нашу теплую Канаду и тоже заглохли члены незабвенного трио Мареничей. Их сменил перевод рекламы Сникерса на всевозможные языки. Уже позднее Бунич в "Золоте Партии" открыл мне простую (?) разгадку. Штык уступил место доллару. Проступил оскал настоящего облика всеобщей интернациональной, некогда долгожданной для узколобой интеллигенции американизации. Это уже в равной и даже большей степени коснулось самой России. Для нее частичная потеря империи стала отдельной страницей истории. Ну, что же, не всем культурам суждено стать частью мировой. Российская литература заняла, будем надеяться, вечное место в классике. А вот народные, то есть низовые, сельские танцы и песни – нет. А почему? Им для начала надо было стать частью национальной городской культуры. Это удалось испаноговорящим странам. Их танцы, пусть до неузнаваемости окультурены, – а только так и возможно – вошли в десяток интернациональной спортивной программы бальных. Это за них сейчас Ясель и прочие берут здесь по 60 долларов в час за частный урок. С кого? С богатых китайцев, приобщающихся к урбанизированной моде. Видимо, китайские народные танцы постигла участь славянских.

Я имею слабое представление о формировании ветвей славянских языков и о психических мотивах украиноязычных активистов прошлого. Для Западной Украины это во многом язык общения. Но, если по правде, то в настоящее время язык этот в достаточной мере декоративный. Таких, как я или подобных мне украинистов сейчас большинство. Язык слабо словарно канонизирован, по-современному неразвит, не развиты как сленг, так и специальная лексика. Нынешняя деятельность профессоров Украины в специальных областях – по сути то же, что и у нас с Геной. Хвастовство, конек интеллектуала, его текстовой активности затмить человека со слабыми языковыми данными. Украинские общины и церкви в Канаде достаточно стойкие перманенты, поддерживают сильные танцевальные коллективы, хранят высокоразвитые бытовые традиции, но по большому счету – тоже декорация. Большинство грамотно говорящих вновь прибывших знают русский. Они слушали на нем новости, матюкались и получали высшее образование. Это или их основной язык или поневоле хорошо известный. А развитые люди знают цену культурным накоплениям.

Из часто цитируемой мной четверки (Фрейд-Ницше-Парамонов-Гребенщиков) один австрийский еврей, один немец и двое русских. Есть ли им украиноязычные аналоги? Да ни в коем случае. Русских величин масштаба Фрейда и Ницше сколько угодно. Спускаемся ниже, но ближе. Парамонов. Мне приходилось слышать искусных обозревателей украинской службы Радио Свобода. Но в рамках естественно отведенного культурного пространства им нечего обозревать. Что поделать, если шаровары поневоле становятся центральным символом их репортажей, как-то явно с натугой перебрасывая мостик к современной возне с эмитацией украинской государственности? Молодежные звезды масштаба Гребенщикова? Украинский рок – явление малочисленное. Хотя на фестивалях приходится слышать много перлов, это не тот масштаб. Даст ли расцвет государственность? Возможно ли довести национальные силы до создания своего Достоевского? Какого напряжения этих сил, эдакой национальной эрекции потребует этот акт зачатия? Но на преклонный биологический возраст исторического индивидуума Украины нам указывает его склонность к воспоминаниям. Да и ради чего это все? Мало ли вообще государств с чужими языками? Чего стоит сама идея государственности, и время и место ли ей? И в моде ли она? И чем заканчивались иные попытки построения государств по национальному принципу? Уже теперь я окончательно решусь сказать, что все-таки игра стоит свеч. Я глубоко не верю в интернациональные браки и никогда на такое не решусь. Каким идиотом вы будете себя чувствовать, обращаясь к своему ребенку на ломаном английском? Вы сможете ему почитать свою сказку? Сможете с женой посмеяться над анекдотом? Спеть песню? Это в Совке я читал ребенку наряду с украинскими и русскими книжками также по-английски. В том числе и перевод украинских сказок. И здесь мы часто переходим на английский. Но это не то. Это дополнение. Без национального ядра жизнь, несомненно, убога. Это необходимая и оправданная часть консервативной инерции. Но полно.

Крушение национально-интеллигентского идеализма в Украине знаменовала неудача экономической самостийности. Аналогично случилось и с антикоммунистическими идеалистами. Нынешняя демократизация Совка – бездонный источник ниспровержения утопий. Сейчас это очень свободная страна. Куда свободнее Канады, повязанной бюрократией и поддельным адвокатским феминизмом. Вот оно. Случилось. И никакой модели. Никаких ожиданий. Голая действительность. Во многом достаточно неплохая. Веселая, живая, обнаженная, интересная, молодая. Совок по-прежнему являет единое языково-эротическое пространство. Но вот один из сокрушенных тезисов: "Украина ближе к Западу. Бытовая и сельская культура выше. Значит после высвобождения из-под русского монстра мы оторвемся вперед". А оторвались назад. -"Это опять русские. Культуру задавили, а при разделе ограбили". Частично это так, но Прибалтика куда успешнее справилась и с блокадами и с бедностью ресурсов.

Нет, виноватых искать в истории – дело неблагодарное. Она вся состоит из войн. Имеет смысл лишь констатировать факт. Украинская культура по-прежнему устремлена в прошлое. Значит в прошлом и национальные силы были живее. Этот вектор либидо не обманешь как компас переворачиванием карты мира. Повторю, что соревноваться с русскоязычными могут лишь так называемые "народные" песни, а, говоря проще, – сельские. Они, пожалуй, и победят. Это еще вопрос, кто из русских конкурент украинским Мареничам или белорусским Песнярам. Но вот он центр масс. Сельская речь не может достаточно адекватно пополнить городского слоя. Он живет по своим законам и имеет свои источники. И они по большому счету – русскоязычные. Теперь уже в достаточной мере американские, что вновь обосновывает необходимость держаться прежнего соседа, когда даже европейское уже тоже противостоит Америке, сопротивляясь и раскалывая общее понятие западного. В любом случае в России упомянутый вектор устремлен в современность (крайнее крыло фундаменталистов, фашистов и разных казаков не делает большой погоды), в Гребенщиковых. Да посмотрите на его тексты. Их легче перевести на английский, чем на украинский.

Итого, с одной стороны, например, украинизация высшего образования может происходить в основном лишь насильственно и искусственно. А с другой – так ли низка цена украиноязычным хвастунам типа меня и киевских профессоров? Ведь и здесь есть инерция. Мы продуцировали либидо, "незасоленную истину", равно как ее засаливают при насильственной украинизации. Каковы мотивы и каков результат нашего с сыном украиноязычного общения в течении последних семи лет? Он – реально двуязычный (или теперь уже четырех) ребенок и украинское он любит не на шутку. Нет, я, все-таки от прогнозов воздержусь.

Написано 6.10.94, дополнено 13.01.99, Борис Гарбузов, Ванкувер.

О колхозности

Колхоз, эхидо, коммуна, соборность, коллективизм, свобода-равенство-братство. Все это не в моде. В Канаде американская самостоятельность. Однако, режим не убивает культуры. Она цвела при всех режимах. Ее разрушила перестройка, американизм. И экономику, как ни странно, – тоже. Я был первый антикоммунист на словах. Воинствующий. Но всегда переживал разрыв с коллективом. В чем секрет? Где граница? Что такое семья и наша семья? Коммуна или бизнес-клуб? Во всем этом хочется разобраться. Затем, хочется вспомнить положительные стороны общин и насильственных коллективов, как поездка в колхоз в студенческие годы.

Так ли противоположна коммунность самостоятельности? Коммунность – самостоятельность группы. Группы воюют, воюют религии. Коммуна защищает индивидуумов от другой коммуны. Потом, постараемся довести самостоятельность до абсурда. Родители не должны смотреть за детьми детей, и им часто платят. У жены с мужем различные счета. Дети зарабатывают себе на лакомства. Но дальше. Семья – островок коммуны в капитализме. Не позволяются измены. Это рационально? Может, коммуна – это иррациональность? Голое либидо? Неужели рациональность так тесно связана с самостоятельностью или это мой личный комплекс? Чувствуется, что здесь где-то рядом суя2ь, поскольку я чувствую сопротивление. Не получается довести самостоятельность до абсурда.

Неожиданно выяснил, что самостоятельности противоположно также динамо. А динамо государства и друг друга развито в колхозах. Паразитизм и провокация. Хоть велфер и не коммунный, но динамный. И бросить его жалко. Но быть самостоятельным ростовщиком дома было гораздо приятнее. Я сумел вывести из состояния велфера себя и родителей.

Однако, вернемся к студенческим колхозам. Неужели либидо так склонно появляться в насильственных коллективах? Почему? Не заработок двигал людьми в тюремных сталинских конструкторских бюро, да и не страх сам по себе. Почему для меня академическая среда столь благодатна? Я могу быть героем в среде учеников. Ученичество – моя жизнь. Доступность общения. Это любовь к насилию? Ко вторым ролям? Ого, вот оно как! Пассивность и активность, мужское и женское. Абсурд.

Как прочно я связал в сознании колхоз с иждивенчеством, с динамо! Неужели нет эффективных колхозов? Эффективные семьи так точно есть. Почему наша семья имеет столь неэффективные стороны? Откуда скандалы? Насколько я могу заметить, это происходит, например, в областях неэффективной дележки. Возникают подозрения в обмане, утаивании, перерасходе другой стороны. Подозрения в измене, недостаточной любви, желание переделать другого под себя. Часто помогает разделение. Тогда каждый порознь успевает сделать лучше. Но это не универсальный метод. Иногда разделение доведено у нас до крайней степени, общих денег практически нет, а толк все равно невелик. Сейчас мы увлеклись совместным динамо велфера. А динамо, как правило, не особо окупается. Например, получается замкнутый круг. От отсутствия ощущения влиять на ситуацию постоянное желание экономить копейки, которые легче заработать. Велфер хорош для того, кто, например, учится. (Сейчас добавлю, что мне и Лимонову он позволял писать и думать, чего я раньше не ценил). Но наши интересы все равно испорчены меркантильностью.

Еще динамо злобно. Оно отторгает от живого. Но какая практическая цель могла бы связать эти мысли кроме исследовательской? Это снова пробивает рационализм, от которого надо избавляться. Оптимальная семья. Всеобщее примирение и минимизация суммы войны. То, что гуманизация бытия имеет обозримые пределы, – очевидно. Если людей и можно примирить между собой, то не с природой, которую они пилят, копают и едят. Так что глобальная гуманизация противоречива как всемогущность и прочие идеальные категории. Отсюда – иррационализм, внеморальность бытия (казалось бы, это не одно и то же). Защита любой точки зрения подвержена критике. Мой рассудок не может примириться с нелогичностью жизни. Всегда хочется подняться на уровень выше и найти логику там. И мысль об отсутствии верхнего уровня целесообразности меня обескураживает. Это и есть пресловутый тезис о первичности бытия. Помню, я с трудом пережил ломку коммунистической теории общества. Все казалось, что нечто подобное все же должно остаться. Вместо пяти экономических формаций должны быть другие. Мироздание должно быть не рыхло. Затем я смирился с отсутствием подобного, бросив на дно пустого горшка строчки из Лема о том, что мир, собственно, не для нас создан. Но тогда возникает комплекс абсолютной нейтральности. Приходится ставить под сомнение даже критерий честности повествования, поскольку это морализм, защита внимающих от обмана, а значит, психология слабых, нищелюбие, уравниловка. Это, правда, помогает спокойнее смотреть на семейные конфликты – а почему, собственно, чьи-то интересы должны быть примирены? А что-то страшное может последовать за примирением? Ведь это неизведанное и невозможное. Если не абсолютная нейтральность, то хотя бы мода противоречить любой идее как предрассудку. А если далианство, ницшеанство, эгоцентризм, фашизм? Но нам далеко не шагнуть за пределы морали. Слишком многое стоит на ее фундаменте. Например, аудитория графонана – люди. Ему трудно обращаться к ним, демонстрируя свою к ним нелюбовь. Подвергнуть критике можно лишь костный морализм. Вообще же ценность морали очевидна. Это эмпирически отточенные древние каноны сожительства. Вот такая постантикоммунистическая компенсация. Так я решил в диалоге с Иноземцевым, когда мы развивали эгоистическую теорию. Мне сразу захотелось обобщить ее на всех, а значит, пришлось бы применить к дорогому сердцу собеседнику. А если не распространять на всех? Тогда это тоже колхозность, война кланов в противоположность войне всех против всех. Колхоз, как выяснилось, не может быть одним и всеобщим. Он может быть создан только "в отдельно взятой стране". Только!

А если не война, то смерть. Но пустота смерти не оставляет движения. Тогда войну морально немножечко преобразовать в любовь. Тезис всеобщей любви заслуживает внимания. Любовь. Снова юные детские годы. Школьный насильственный коллектив, студенческий колхоз. Где-то там далеко виднеется первая любовь, "а первую любовь мы никому не отдадим". Вместе с годами застоя и колхозами. Если глубже, то в основе идеи на мой взгляд лежит свальный грех, групповой секс, однако, об этом позже.

23.10.94. Немного дополнено и отпечатано 18.01.99. Ванкувер,

Рукопись была написана в тетради в мае 1995 года, перепечатана с небольшими добавками и опубликована в Приване25 января 1999 года во время жизни в Ванкувере и работы в Блустриме.

Одиночество

– Вот Игорь. Есть у него и дом и трак и аппаратура… А скучно-то как!

(Наташа об Игоре Березовском, живущим с Суррее и помогавшим эмигрантам, в частности нам)

Теперь мне представляется, что эта наташина фраза явилась бессознательной перефразировкой собственного критического высказывания Березовского о канадском образе жизни. Что-то типа "One has a house, a car, a job to pay their mortgages, a couch and a television. He comes from his work, sits on the couch and watches television. And most of all he fears to lose his job, because it would cause him to lose his car, couch and television." Значит, он считает свою жизнь иной, интереснее. Хочет считать. Он якобы созерцает возможные способы жизни, временно входя в тесное общение с сомнительными личностями, волонтёря в обществе помощи эмигрантам. Однако, даже мы в нашем потерянном положении вновь приехавших, чувствовали себя намного большими хозяевами ситуации и жизни вообще во время его нескончаемых ночных монологов. Теперь обернем мое ироническое наблюдение против меня самого, равно как это я только что проделал с высказыванием Березовского. Самая близкая аналогия – мое пребывание у Эдика с Оксаной, где я по сути, несмотря на их бедность, был тем же зависимым Игорем на фоне их независимой сексуальности. И даже более – поистине во фразе Игоря нет лишних мелочей – я боялся становиться ими за счет возможного выхода из-под финансового влияния Наташи. Значит боюсь потерять свой кауч и телевижен (шероховатый пример – я телевизор не смотрю). Здесь уже близка суть. Где она?

У меня наготове еще несколько источников материала сходного характера, которые я условно назову "Роботи", "Лондон" и "Далианство и прочие хиппи". Рассмотрю их, не утруждаясь плавными переходами.

"Роботи". Я к сожалению не могу познакомить читателя с литературным произведением, коим считаю письмо, адресованное Леше Малине его товарищем, эмигрировавшим в Нью-Йорк. Написано на специальном примитивизированном и слегка украинизированном русском языке. Стиль позволяет автору довольно свободно путешествовать мыслью по ассоциациям и прочим сюрпризам подсознания, надежно прячась за экран идиотизма. Приведу цитату по памяти, пытаясь сохранить и стиль, но теряюсь в воспоминаниях о точном спелинге и его адаптации. Прошу непосвященных не путать это с настоящим украинским.

"… Я роботаю в магазині роботом-наладчиком. Налаживаю человеческіе мозги. Тут работають ище 30 таких же роботів. Ми мосилаем друг другу электрическіе заряди типа: "Гуд морнинг, хава ю, га?" И шо я боюсь, Леня, когда вернусь, а там такие же роботи, как і тут. Хорошо, что шо іграеш на гармоше. Не продавай ее за бакси и не меняй на соль и лук і не давай іграться женщинам. Они хороши только на картинках. … Пиши мне письма. Оні такие смешние. Мне от них тепло и весело… "

Бедная цитата. Я надеюсь позднее скопировать оригинал. И, все-таки, разве это не о том же, что мое "Пиво с чипсами"? (данную рукопись, хоть и наиболее известную среди друзей, не нахожу возможным опубликовать, поскольку она на 80% уже вошла в "Об образовании в Канаде") Да, но, а где здесь одиночество? Я слышал о некой психологической концепции счастья как о степени приобщения к миру. И еще что-то о полноте жизни. То есть, отбрасывается степень удовлетворенности в желаниях, а неизвестное переносится на некий мир или некий жизненный спектр, к которым надо приобщаться или заполнять соответственно. И этому противостоит одиночество. Стена, стекло, аквариум, Канада. Стерильность в противовес вторжениям и вливаниям. Но, оказывается, одиночество может быть и воспето. Например, Дольский: "… Но одиночество прекрасней". Как же. Лиса и Виноград. Комплекс неполноценности. Защита стыда. Лоза в своем "Одиночестве" им не кичится. Но песня эта, на мой взгляд, гораздо лучше Дольского. Как продукт неудовлетворенного сублимированного либидо у талантливого человека. Пока талант есть, любая скверная причина вызывает в нем красивые плоды. И думаю, что страстность и неудовлетворенность можно считать необходимыми условиями творчества, находясь в рамках не вышедшего еще из моды фрейдизма. Автор незабвенного письма о роботах считает себя одиноким. Мол, кто-то уехал в Чикако, кто-то домой, остались одни мы-роботы. Вектор целеполагания явно направлен на преодоление личного одиночества. Индивидуального, особого, своего. А направлен ли? А может, глубже есть противоположная составляющая? По свидетельству Леши автор в Совке утверждал, что не нуждается ни в чем кроме музыки.