Возлюбленная

1. IV

Одинокий пешеход

Сразу по уходе юного посланца Джоселин вернулся к фонарю и прочел написанное рукою Эвис:

«Бесценный мой, мне чрезвычайно жаль огорчать тебя, однако вот что я скажу насчет нашего свидания возле развалин Сэндзфута. Мне кажется, что тот факт, что в последнее время мы виделись с такой регулярностью, дает право твоему отцу настаивать (а тебя вынуждает покоряться) на соблюдении нами здешнего обычая для влюбленных пар; ведь сам знаешь, твои предки испокон веков жили в этих краях, рождались и умирали, не покидая нашего Острова. По правде говоря, моя матушка высказала мнение, будто твой отец, что для него естественно, уже намекал тебе на то, что мы должны соблюсти обычай. Но все во мне этому противится: обычай устарел, да и никогда не был мне по сердцу. Вдобавок, в твоем случае, речь идет о собственности и капитале – вот почему я бы предпочла положиться на Провидение.

Я начала издалека, а вывод – вот он: по-моему, лучше мне не приходить сегодня и своим появлением рядом с тобой не давать никому повода для того, чтобы распространить на нас островной обычай. Достаточно того, что все решено между нами двоими.

Я уверена, что это решение не слишком тебя огорчит. Надеюсь, ты понимаешь, что я чувствую и мыслю в духе времени, и не осудишь меня. И вот еще что, милый: если это совершенно необходимо, а мы все-таки не уступим, нам будет очень сильно не по себе, как уж точно было бы нашим предкам и, вероятно, твоему отцу; нас будет глодать мысль, что мы не сможем пожениться честь честью.

В любом случае, ты ведь совсем скоро вернешься, не так ли, дорогой мой Джоселин? И тогда уже не за горами будет время, когда расставаться вовсе не придется.

Всегда и навеки твоя

ЭВИС»

Письмо немало удивило Джоселина своей наивностью; Эвис с матушкой, оказывается, пребывали в простодушной уверенности, что на «острове» до сих пор свято чтут полузабытый, а в понимании Джоселина и прочих «островитян», поживших вдали от родных мест, так и вовсе варварский обычай. Отец его, конечно, как человек, сколотивший состояние, вполне может иметь упования практического свойства, так что предположения Эвис и ее матушки, пожалуй, и не беспочвенны; однако, пусть и человек старой закваски, отец ни слова не сказал в пользу пресловутого обычая.

Джоселин мысленно усмехнулся выражению «в духе времени», которое Эвис употребила в отношении своих чувств и мыслей; однако он был огорчен. Он даже ощущал укольчики раздражения на этот непредвиденный довод, из-за которого не смог побыть напоследок с Эвис. До чего, оказывается, живучи прежние понятия – нет-нет да и проглянут сквозь лоск образованности!

Здесь деликатно напомним читателю, что описываемые события произошли более сорока лет назад[9], даром что в многовековой истории «острова» это и не срок.

Небеса хмурились, однако Джоселину претило возвращаться и нанимать экипаж; скорым шагом он продолжил путь в одиночестве. Местность была открытая, вечерний ветер налетал порывами, волны набегали и откатывались, сохраняя сложный ритмический рисунок, могущий быть расшифрованным и как громы сражения, и как осанна Господу Богу.

Вскоре на дороге, что белела в сумерках, возник силуэт – притом силуэт женский. И Джоселин вспомнил, что, пока он читал письмо Эвис, мимо него прошла некая дама.

Целый миг он тешился надеждой, что видит свою невесту, что она передумала. Однако это была не Эвис; незнакомка вообще принадлежала к совсем иному типажу. Она имела более высокий рост и более статную фигуру; вдобавок, совсем не по сезону – еще не кончилась осень – эта дама была облачена не то в меха, не то в тяжелый, теплый плащ.

Еще немного – и Джоселин поравнялся с нею, и уже мог коситься на ее профиль, четкий благодаря огням на рейде. Черты поражали, даже потрясали благородной правильностью; словно сама Юнона предстала перед Джоселином. Никогда не встречал он лиц, столь приближенных к классическим скульптурным изображениям. Дама, хоть и шла, как свойственно женщинам, то есть покачивая бедрами, но шаг ее был энергичен и легок, и в течение нескольких минут скорость ее движения почти не отличалась от тех же показателей Джоселина; в эти-то минуты Джоселин ее и рассматривал, и строил догадки. Впрочем, он почти обогнал ее, когда она вдруг повернула голову и произнесла:

– Вы – мистер Пирстон из Ист-Куорриз, не так ли?

Он ответил утвердительно; он успел заметить, что лицо у незнакомки красивое, властное, царственное – под стать горделивым интонациям. Никогда еще не видывал Джоселин подобных женщин; вдобавок, местный акцент, хоть и наличествовал, был не столь неоспорим, как у Эвис Каро.

– Не скажете ли, который сейчас час? – продолжала дама.

Джоселин чиркнул спичкой, взглянул на наручные часы. «Четверть восьмого», – сказал он, сам же за краткое мгновение, пока горела спичка, разглядел покраснение и припухлость век – будто его попутчица недавно плакала.

– Мистер Пирстон, заранее прошу прощения за просьбу, которая может показаться вам весьма странной. А именно: не одолжите ли вы мне денег на день-другой? Я совершила оплошность – оставила кошелек на туалетном столике.

И впрямь, странная просьба; однако в повадках и во всем облике молодой женщины было нечто, убеждавшее: она не мошенница. Джоселин запустил руку в карман, но вынимать медлил. Какую сумму имела в виду сия ожившая Юнона? Ее стать, ее манера держать себя мигом нашли в нем отклик, и он решил не мелочиться. Он уже чуял романтическое приключение. Он дал ей пять фунтов.

Королевский жест, однако, не удивил незнакомку; по крайней мере, она сохранила невозмутимость.

– Этого вполне достаточно, благодарю вас, – с достоинством произнесла она, когда Джоселин, опасаясь, что в темноте она не разглядит цифр на банкноте, назвал сумму вслух.

Пока он нагонял незнакомку, пока говорил с нею, успел подняться ветер. Джоселин лишь теперь заметил, что порывы переродились в неумолчный рев, а рев – в скрежетание. Перемена погоды свершилась с внезапностью, характерной для «острова», и в итоге принесла то, что и обещала – дождь. Капли, которые поначалу били путникам в левые щеки, будто пульки из детского пугача, скоро приобрели характер залпового огня, притом сразу со всех сторон. Одна такая острая струя умудрилась проникнуть Джоселину в рукав. «Юнона» обернулась, явно озадаченная этой атакой – выходя из дому, она ничего подобного не предвидела.

– Нужно где-то укрыться, – произнес Джоселин.

– Да, но где же?

С наветренной стороны тянулся длинный пустынный пляж, причем наносы гальки никак не могли служить защитой, будучи недостаточно высоки; из-за них доносился скрежет, словно собака грызла кость. Справа лежала бухта; огни судов светили теперь совсем тускло, а то и вовсе гасли. Позади остался каменистый «остров»; на его наличие слабо намекали только две-три искры освещенных окошек под хмурым небом. Впереди Джоселин и «Юнона» не видели ничего подходящего. Ближайшим объектом, который мог сойти за укрытие, был шаткий деревянный мост в миле от них. Еще большее расстояние отделяло путников от замка Генриха Восьмого.

Зато аккурат на взгорке, явно втащенная туда, чтобы быть вне досягаемости прибоя, лежала кверху днищем рыбачья лодка из тех, что «островитяне» зовут лерретами[10]. Идея пришла к молодым людям одновременно, и они бегом бросились к лодке, повинуясь импульсу. По всем признакам, леррет находился здесь уже давно; к облегчению Джоселина и его спутницы, выяснилось, что места под ним больше, и защиту он может предоставить куда лучшую, нежели казалось издали. Вероятно, под этим лерретом прятались от непогоды рыбаки; возможно, хранили под ним сети и прочее, ибо днище было хорошо просмолено. Нос леррета с подветренной стороны укреплялся подпорками; пробравшись под ним чуть ли не ползком, молодые люди обнаружили доски, вёсла, всякие деревяшки – и, ни больше ни меньше, невод, притом совершенно сухой. На него-то они и уселись, ведь стоять в полный рост было нельзя.

1. V

Подопечная

Дождь молотил с такой силой, что казалось, некий сеятель-великан целыми горстями мечет зерно в днище старого леретта. Тьма достигла максимальной густоты.

Путники сидели рядом, близко-близко друг к другу; меха молодой женщины словно бы дышали Джоселину на щеку. С тех самых пор, как он и незнакомка свернули с дороги, между ними не было сказано ни слова. Наконец, молодая женщина произнесла с наигранной беззаботностью:

– Ну что за невезенье!

Джоселин признал: да, и впрямь не повезло, а после еще пары реплик совершенно уверился: его попутчица плачет. Об ее тихих слезах свидетельствовали характерные судорожные, подавляемые вздохи.

– В вашем случае невезенья, пожалуй, больше, чем в моем, – сказал Джоселин, – о чем я весьма и весьма сожалею.

Молодая женщина ничего не ответила, и тогда он развил мысль: местность, мол, слишком дикая для леди, которая идет пешком, да еще и в одиночку, и выразил надежду, что вовсе не серьезная надобность вынудила его спутницу покинуть дом в столь неблагоприятное время.

Поначалу она как будто не была расположена к откровенности, и Джоселину оставалось только строить предположения – кто она, как ее зовут, откуда она знает его самого. А дождь, между тем, ни намека не давал на то, что утихнет в обозримом будущем. И вот Джоселин произнес:

– Думаю, нам следует вернуться.

– Ни за что! – воскликнула молодая женщина, и Джоселин безошибочно уловил непоколебимость воли в этом емком и округлом «что».

– Почему же?

– У меня свои причины.

– Мне непонятно, откуда вы меня знаете – я-то ведь ни малейшего представления не имею о том, кто вы сама.

– Да нет же – имеете. Во всяком случае, вы наверняка слышали обо мне.

– Нет, не слышал. От кого мне было слышать? Вы ведь не из наших мест.

– Ошибаетесь. Я самая настоящая «островитянка»; по крайней мере, была таковой. Разве вам неизвестно о компании «Бест-Бед Стоун»?

– Еще как известно! Они пытались разорить моего отца, каменоломню у него отжать. В смысле, этим занимался основатель «Бест-Бед Стоун» – старик Бенком.

– Он мой отец!

– Вон оно что. Простите, мне не следовало говорить о нем столь непочтительно, тем более, что я с ним никогда не встречался лично. Насколько я знаю, он, запустив дело, удалился на покой и проживает в Лондоне?

– Верно. Наш дом – точнее, его дом, а не мой – находится в Южном Кенсингтоне. Мы прожили там несколько лет. А в этом году сняли на пару месяцев, пока хозяин в отлучке, особняк здесь, на «острове»; он называется «Замок Сильвания».

– Выходит, я жил с вами по соседству, мисс Бенком. Замечали вы сравнительно скромный дом неподалеку от замка? Он принадлежит моему отцу.

– Ваш отец мог бы, при желании, поселиться в куда более просторном жилище.

– Таковы слухи? Не знаю, не знаю. Со мной отец скуп на информацию о своем бизнесе.

– А вот мой отец, – перебила мисс Бенком, – вечно выговаривает мне за расточительность! Сегодня же он просто превзошел себя. Заявил, что я оставляю в магазинах дьявольски огромные суммы, и урезал мое содержание.

– Это случилось вечером?

– Да. Разразился настоящий скандал, страсти так и бушевали, и я заперлась в своей комнате с мнимым намерением провести там весь вечер, а сама ускользнула. И возвращаться не намерена!

– У вас, верно, имеется план?

– Да. Для начала я наведаюсь к тетушке – она живет в Лондоне; если же тетушка не примет меня, найду работу. Я покинула отца навсегда, слышите? Не представляю, что бы делала, если бы не встретила вас; наверное, пешком бы шла до Лондона. Зато теперь сяду в поезд, как только доберусь до «большой земли».

– Если это вам удастся – в такой-то шторм.

– Значит, буду пережидать его здесь, под лереттом.

Так они и сидели на неводе. Пирстону было известно, что старик Бенком – злейший враг его отца, что он сколотил состояние, «проглотивши» все не столь крупные каменоломни, и только родитель Джоселина оказался «тяжеловат» для его пищеварительной системы. Иными словами, компания Пирстона-старшего теперь была главным конкурентом «Бест-Бед Компани». Джоселин дивился прихотливости судьбы, что принудила его к роли юного представителя клана Монтекки, определив ему в партнерши сию дочь Капулетти.

Во мраке лодочного нутра и он сам, и мисс Бенком невольно, чисто инстинктивно перешли на шепот, а грохот прибоя заставил молодых людей придвинуться друг к другу еще ближе. И вот, покуда текли минуты, слагаясь в четверти часа, в их голосах сама собой родилась проникновенность, и они уже не чуяли времени. Было совсем поздно, когда мисс Бенком как бы очнулась, осознав двусмысленность своего положения.

– Какой бы там ни хлестал дождь, я должна идти, – заявила она.

– Заклинаю вас: вернитесь домой, – произнес Джоселин, беря ее за руку. – Я тоже вернусь. Мой поезд давно ушел.

– Нет. Мне дорога в Бедмут; там я переночую, если, конечно, доберусь.

– Уже слишком поздно, и вам не найти ночлега. Открыта будет разве что гостиничка рядом с вокзалом, где вы точно не пожелаете остаться до утра. Впрочем, если вы настроены столь решительно, я провожу вас туда. Не могу бросить вас. Не годится вам идти одной – это против приличий.

Мисс Бенком настаивала, и они тронулись в путь сквозь гнусавое завывание ветра, сквозь брызги прибоя. Морские волны дыбились слева от них, почти касались их, наступая справа – Джоселин и мисс Бенком словно уподобились детям Израиля[11]. Между ними и взбесившейся водной стихией был только узкий галечный пляж; каждая прибойная волна сотрясала землю, с зубодробительным скрежетом вода тащила за собой обкатанные камешки, а брызги, вздымаясь вертикально, обрушивались на головы путников. Массы морской воды лились сквозь галечную «стену» и ручьями стекали на тропу, чтобы устремиться обратно в море. «Остров» и впрямь сделался островом.

До сих пор наши герои не осознавали в полной мере, насколько мощна стихия. А между тем немало пеших путников было погублено морем, которое, внезапно пробивши брешь в галечной «стене», выплескивалось и утаскивало человека в свою утробу. Казалось, море обладало сверхъестественной силой – раздавшись надвое, могло сомкнуть волны и опять сделаться цельным, будто сатана, разрубленный мечом архангела Михаила – тот, чья «эфирная ткань» срослась, ибо «разъятой не дано ей оставаться долго»[12].

Даром что накидка мисс Бенком лучше защищала от ветра, чем одежда Джоселина, именно мисс Бенком подвергалась большей опасности. И невозможно было для нее не принять помощь молодого человека. Сначала он взял ее под локоть, но ветер отбросил путников друг от друга с той же легкостью, с какой разорвал бы двойной черенок парочки вишен. Тогда Джоселин крепко обхватил мисс Бенком за талию – и она этому не воспротивилась.

Приблизительно в это время – может, чуть раньше, может, чуть позднее – Джоселин ощутил, как в нем расцветает чувство, которое впервые дало о себе знать еще под лереттом, вблизи новой подруги, в миг, не зафиксированный разумом. И он встревожился; он даже испытал страх. Ибо, несмотря на юность, имел достаточно опыта, чтобы сообразить: Возлюбленная, очень возможно, изменит место пребывания. Впрочем, этого пока не случилось; пока Джоселин шагал, дивясь мягкости и теплу женского тела под меховой накидкой, под своей ладонью. Оба вымокли до нитки; сухими оставались только левый бок мисс Бенком и правый бок Джоселина – влага не коснулась сих частей по причине тесноты объятия.

Так они добрались до железнодорожной паромной переправы. Здесь стихия не могла разгуляться в полную силу, однако Джоселин по-прежнему обнимал мисс Бенком и убрал руку, лишь когда она попросила его об этом. Они миновали руины замка; «остров» остался далеко позади, а наши путники, миля за милей, стали продвигаться к курортному городку, в который и вступили около полуночи, перейдя мост; оба были мокрехоньки.

Джоселин, жалея свою спутницу, не мог не восхищаться ее упорством. Теперь уже их защищали от ветра ряды домов, и до нового железнодорожного вокзала (ибо в те дни он был новым) они добрались без затруднений.

Как и предупреждал Джоселин, для ночлега была доступна только крошечная гостиничка без права на торговлю спиртными напитками, где люди дожидались утреннего почтового дилижанса и встречали суда, пересекающие Английский канал. Джоселин и мисс Бенком постучались; ответом был скрежет отодвигаемого засова. И вот они уже стоят в коридорчике, освещенном газовой лампой.

Тут-то Джоселину и открылось: его спутница, хоть и статная, и высокая – почти такого же роста, как он сам, – на самом деле еще только приблизилась к порогу расцветающей женственности. Что до лица, оно потрясало, однако не столько красотой, сколько горделивостью; ветер, дождь и морские брызги придали щекам оттенок лепестков самого яркого пиона.

Мисс Бенком оставалась тверда в намерении ехать в Лондон первым же поездом, и Джоселин смирился с ролью советчика по мелким бытовым вопросам.

– В таком случае, – сказал он, – вам следует подняться в номер и отдать вещи прислуге, чтобы развесила их у огня. Сделайте это немедленно, иначе к утру ваша одежда не высохнет. Я прослежу за этим и велю принести вам ужин.

Она согласилась, не явив, однако, никаких признаков благодарности; когда она ушла наверх, Пирстон распорядился насчет ужина. Заказ приняла заспанная девица, чья должность в этом заведении называлась «ночной портье». Сам Пирстон был голоден как волк; он подсел к камину и взялся за еду, чтобы совместить процесс насыщения с процессом сушки платья.

Сначала он был в сомнении – что ему предпринять? Затем решил остаться в гостинице до утра. В шкафу нашлись пледы и домашние туфли; с их помощью Пирстон силился устроиться с мало-мальским комфортом, когда в залу спустилась горничная, неся целую охапку сырой женской одежды.

Пирстон подвинулся, давая ей место у камина. Горничная опустилась на колени и протянула к огню руки, на которых был распялен некий предмет – часть экипировки Юноны, расположившейся на втором этаже. Живо сформировалось и поползло к потолку облако пара. Молоденькая горничная, бедняжка, клевала носом, встряхивалась и вновь задремывала в своей неудобной позе.

– Спать хочется, да, милочка? – осведомился Пирстон.

– Ужас как хочется, сэр: я с утра на ногах. Когда гостей нету, я вон там ложусь, в смежной комнате, на топчанчике.

– Ну так я вас избавлю от напасти. Укладывайтесь на свой топчанчик, будто гостиница пуста. Я сам просушу одежду и сложу стопкой, а вы утром отнесете ее молодой леди.

С благодарностями «ночной портье» удалился в смежную комнату, и вскоре до Пирстона донеслось посапывание. Тогда Джоселин занялся делом: стал расправлять и сушить у огня одежду мисс Бенком. От мокрой ткани шел пар, и, чем гуще он делался, тем более и более Джоселин впадал в мечтательность. Вернулось ощущение, кольнувшее его еще там, меж морских валов: Возлюбленная меняла место обитания – переселялась в тело, еще недавно облаченное в эти вот юбки, сорочку и прочее.

Через десять минут Джоселин был уже без ума от мисс Бенком.

А как же малютка Эвис Каро? О ней Джоселин думал теперь иначе.

Он отнюдь не был уверен, что вообще видел в Эвис, подруге детства и отрочества, истинную Возлюбленную, хоть и желал этой девушке всяческого благополучия. Впрочем, любовь тут больше не играла роли, ибо дух, флюид, идеал, он же – Возлюбленная, тайком покинул тело той, что была далеко, и обосновался в той, что спала этажом выше.

Эвис нарушила обещание дойти с Джоселином до руин замка – надумала себе бог весть чего, струсила. Однако сам Джоселин, оказывается, еще в большей степени, чем его невеста, изжил «островные» предрассудки относительно целомудрия – и это явилось неожиданным последствием фантазий малютки Эвис.

1. VI

На грани

Мисс Бенком покидала гостиницу и отправлялась на вокзал: до него было рукой подать, и открылся он словно бы нарочно – в преддверии сего события. По совету Джоселина, с целью успокоить отца и избежать преследования, она послала домой записку: мол, еду к тетке. И вот молодые люди вместе вошли в здание вокзала и попрощались; билет каждый покупал себе сам, а свой багаж Джоселин забрал из камеры хранения.

На перроне они снова встретились, причем каждый просветлел лицом при виде другого. Вспыхнувшие взгляды, будто телеграммы-молнии, просигнализировали: «Мы направляемся в один и тот же город, так почему бы нам не усесться в одном купе?»

Так они и сделали.

Мисс Бенком заняла место в уголке, против хода движения поезда; Джоселин сел напротив. Кондуктор посмотрел на них, счел влюбленной парой и никого больше не пустил к ним в купе. Говорили они на общие темы, точнее, говорила мисс Бенком, рассказывала о том, что Джоселин и сам знал. На каждой станции он страшился вторжения новых пассажиров. Они не проехали и половины пути, когда подозрение Джоселина совершенно подтвердилось: Возлюбленная в очередной раз поменяла место пребывания, вселилась в эту молодую женщину, затрепетала, запульсировала в каждом ее нерве, в каждом изгибе тела.

Приближения к огромному лондонскому вокзалу Джоселин ждал как Судного дня. Разве можно оставить мисс Бенком в водовороте этой переполненной народом улицы? Разве по ней этот шум, эта суета и толкотня большого города? И он спросил, где живет ее тетушка.