Возлюбленная

1. VII

Ее предыдущие воплощения

– Я знаю, Сомерс: ты не из тех, кто упорствует в широко распространенном заблуждении, будто бы Возлюбленная всякого человека всегда, ну или, как правило, остается в одной и той же телесной оболочке, этакой ракушке; что она может пребывать там долго, очень долго – столько, сколько желательно Влюбленному. Если я ошибаюсь, если ты придерживаешься сего замшелого предрассудка… гм, тогда моя история покажется тебе весьма странной.

– Давай говорить «Возлюбленная отдельных мужчин», а не «всякого человека».

– Согласен. Пусть даже будет «Возлюбленная одного мужчины» – вот этого, что сейчас перед тобой, раз уж ты так щепетилен в формулировках. О, мы, жители «острова» – чудной народ, мечтатели и фантазеры; может, все дело в этом. Что до Возлюбленной твоего покорного слуги, она имела много инкарнаций – слишком много, чтобы мне сейчас вдаваться в детали. Каждая ее форма, или телесное воплощение, служила ей лишь временным пристанищем; она вселялась ненадолго, а затем покидала свое жилье, иными словами, бросала плотскую оболочку – в моем понимании, увы, жалкий труп! И не ищи здесь спиритских бредней – все просто, факт есть факт, сколь бы ни страшил он обывателей. Но это, Сомерс, было вступление.

– Допустим. Продолжай.

– Продолжаю. Свидетелем первого воплощения я стал в возрасте примерно девяти лет. Возлюбленная изволила вселиться в голубоглазую девочку лет восьми, у которой было десять братьев и сестер. Ее льняные волосы длиною до плеч имели серьезное намерение виться, но их попытки терпели постыдный крах; в итоге, каждая прядь походила на каминный крючок – и только. Сие несовершенство изрядно меня смущало; полагаю, оно же явилось одной из главных причин, по которой Возлюбленная покинула свой приют. Не помню, когда это произошло, но точно уже после инициированного мною поцелуя на садовой скамейке, в жаркий полдень. Мы раскрыли зонт в синюю полоску, дабы он спрятал от прохожих, что следовали в Ист-Куорриз, признаки нашей взаимной привязанности; мы не учли, что столь броский «экран» вернее привлечет внимание, нежели наши персоны.

– Все закончилось, когда родитель моей зазнобы вздумал увезти с «острова» свое многочисленное семейство. Я не сомневался, что теряю Возлюбленную навеки – я ведь тогда был наивен, как Адам, наблюдающий первый в мире закат солнца. Однако я ошибся. Лору я действительно больше никогда не встречал – но Возлюбленная продолжала мне являться.

Несколько месяцев я оплакивал утрату голубоглазой, белоголовой ее инкарнации, и все это время Возлюбленная не давала намеков на возвращение. А потом вернулась – внезапно, неожиданно, в обстоятельствах, которых я никак не мог бы предвидеть. Помню, я балансировал на бровке тротуара непосредственно за школьными воротами и глядел на море, когда мимо проехал верхом джентльмен средних лет, а следом за ним – молодая девушка. Она обернулась, заметила, что я таращусь на нее во все глаза и что рот мой расплылся в дурацкой улыбке, и улыбнулась в ответ. Затем, удалившись на несколько шагов, снова обернулась и снова одарила меня улыбкой.

– Этого было более чем достаточно, чтобы во мне вспыхнуло пламя. Мгновенно я расшифровал информацию, переданную мне через эмоции, а именно: Возлюбленная вернулась, на сей раз избрав себе оболочку вполне взрослой девицы и предпочтя образ шатенки. Волосы, собранные в узел, были каштановые без отлива, глаза, наверное, карие; впрочем, прелесть ее вполне раскрывалась только внимательному взору. В любом случае, по улице верхом ехала моя желанная, вновь воплотившаяся в смертную женщину. Я попрощался с приятелями, выдержав достаточно времени, чтобы не вызвать их подозрений, и бросился бегом вслед за всадниками. К моему отчаянию, их нигде не было видно – не иначе, они пустили лошадей галопом. Унылый, я свернул в переулок, но дух мой воспарил вновь, ибо отец с дочерью скакали прямо на меня. Я покраснел до корней волос; я застыл на месте и геройски встретил взгляд моей Возлюбленной. Она улыбнулась – в третий раз! – но, увы, ее щечки не вспыхнули ответной страстью.

Пирстон умолк и подкрепил себя глотком бренди, ибо заново прожил всю сцену, им воссозданную. Сомерс воздержался от комментариев, и Джоселин продолжал:

– После полудня я слонялся по улицам, тщетно высматривая мою Возлюбленную. Встретив приятеля, одного из тех, что были со мной, когда она появилась в сопровождении отца, я как бы невзначай осведомился, не знает ли он, кто эти двое.

– Полковник Тардж с дочкой. Ее зовут Элси, – отвечал мой приятель.

– Как думаешь, сколько ей лет? – спросил я, терзаясь мыслью о возрастном превосходстве мисс Тардж надо мною.

– Вроде девятнадцать. Послезавтра она венчается с капитаном Поппом из пятьсот первого полка, и они сразу же отплывают в Индию.

Информация эта принесла мне такие страдания, что тем же вечером, в сумерках, я пошел в порт, намереваясь свести счеты с жизнью. Однако вспомнил слышанное о крабьих повадках: якобы эти твари цепляются клешнями за кожу на лицах утопленников и потихоньку объедают плоть. Вероятность такого исхода остановила меня. Кстати, я почти не переживал по поводу замужества моей Возлюбленной – нет, мое сердце разрывалось при мысли об ее отъезде. И действительно, больше я никогда ее не видел.

– Я уже усвоил: отсутствие телесной формы не означает отсутствия наполняющего ее духа; но мне не верилось, что в данном случае для Возлюбленной возможно возвращение в ином, новом теле.

– Однако так и случилось, – вставил Сомерс.

– Да, но только через изрядный промежуток времени, за который я успел выйти из неуклюжего отрочества, когда мальчики питают к девочкам особый вид презрения. Мне было уже лет семнадцать; как-то вечером я сидел в кафе за чашкой чая – к слову, в том же самом курортном городке; и вот напротив уселась молодая дама с маленькой дочкой. Какое-то время мы поглядывали друг на друга, причем девочка явно хотела познакомиться со мной. Наконец, я выдал:

– Что за славная малютка.

Дама согласилась, и я осмелел:

– У нее чудесные глаза – ясные, кроткие, совсем как у матери.

– Вы находите, что ее глаза недурны? – уточнила дама, как если бы не слыхала четырех последних слов моей фразы.

– Да – но лишь как подражание оригиналу, – отвечал я, глядя ей прямо в лицо.

Мы разговорились. Дама сообщила, что ее муж отправился на морскую прогулку на яхте; я выразил сожаление, что он не взял с собой жену. Дама становилась все откровеннее, как это свойственно женам, к которым до срока охладели мужья. Потом я встретил ее на улице – уже без девочки. По ее словам, она шла на пристань встречать мужа, но не знала дороги.

Я предложил проводить ее – и проводил. Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что мы виделись еще несколько раз, и я скоро понял: именно в этой женщине воплотилась моя Возлюбленная (о чьем местонахождении я так долго имел неверное представление). Но вот почему она избрала тело замужней дамы, матери – по определению недоступной, когда кругом полно девиц; зачем ввергла меня в мучения? Нет, постичь сей замысел было мне не по силам. Роман мой закончился вполне невинно – дама уехала вместе с мужем и дочкой; кажется, она считала наше знакомство легким флиртом, но для меня все было ох как серьезно!

– Стоит ли рассказывать дальше? О нет – это слишком тяжело. После случая с замужней дамой явления Возлюбленной во плоти значительно участились, и я не смог бы выдать тебе, друг, всех деталей ее разнообразных воплощений. За последующие два-три года она явилась мне девять раз! Трижды она была яркой брюнеткой, дважды – бледной блондинкой, и еще два-три раза выбирала средний вариант. Иногда я видел статную девицу, но со временем сделал вывод, что Возлюбленной больше нравится обитать в телах миниатюрных, подвижных, полувоздушных, что скульптурные формы – не по ней. Я привык и к вселениям ее, и к выселениям; я реагировал на них с обреченным спокойствием. Беседовал с очередной инкарнацией, целовал ее, вел с ней переписку, страдал из-за нее. Однако месяц назад все изменилось. Именно тогда я впервые крепко задумался, действительно ли Возлюбленная избрала телесную оболочку Эвис Каро, молоденькой девушки, которую я помню еще ребенком. В итоге я пришел к выводу, что нет, Возлюбленная не вселялась в Эвис – ведь я по-прежнему глубоко уважаю эту особу.

И Пирстон вкратце поведал историю отношений с Эвис, вплоть до их решения обвенчаться, и неожиданный для него самого разрыв из-за встречи с молодой женщиной, в которую Возлюбленная вселилась – и это уж совершенно точно – вот буквально у него на глазах. Зовут эту женщину мисс Марсия Бенком. Пирстон сообщил другу об обоюдном и спонтанном решении немедленно обвенчаться – и тут же спросил, следует ли ему вообще связывать себя узами брака – с мисс Бенком или с кем бы то ни было – в подобных обстоятельствах.

– Ни в коем случае, – заявил Сомерс. – Если тебе на ком и жениться, так на малютке Эвис. А впрочем, нет; на ней тоже нельзя. Ты – как все мужчины, только хуже. Все мы ветреники, вроде тебя; но не у всех такая сверхвпечатлительность.

– Ветреники? Едва ли это подходящее слово. Ветреность, непостоянство подразумевает скорое охлаждение к женщине, притом что сама женщина не меняется. Я же всегда был верен эфемерному созданию, которое вечно ускользало из моих рук и лишь теперь, кажется, попалось. И еще позволь тебе заметить: ничего нет приятного в этих перемещениях из одной оболочки в другую, и я здесь выступаю отнюдь не как сластолюбец, и это для меня не игра. Вообрази: вот только что женщина казалась тебе верхом совершенства, божественным созданием – и на твоих глазах она утрачивает божественную суть, становится обыкновенной, одной из множества. От пламени остается зола; существо, в коем жизнь била через край, превращается в окаменелость – много ли радости наблюдать этот процесс? Для меня это всегда было мучительно. Каждая прискорбно опустелая оболочка похожа на гнездо, покинутое дивной птицей, оставленное под снегопадом. Ища и не обнаруживая в такой оболочке милых черт, еще недавно бывших там, я всякий раз чувствую щемящую тоску.

– Нельзя тебе жениться, – повторил Сомерс.

– Пожалуй, это так! Увы, бедняжка Марсия будет скомпрометирована, если я не женюсь на ней… Но ответь, разве не проклятие лежит на мне? До сих пор, к счастью, от него страдал лишь я один. Зная, чего ожидать, я крайне редко сближался с женщинами; я боялся, что до срока спугну мою Возлюбленную, хотя она все равно исчезала – всегда, всегда!

Вскоре Пирстон ушел. Дружеский совет в его случае значил немного. Он поспешил вернуться к мисс Бенком.

Она показалась ему иной. Тревога сбила с нее толику спеси. Обыкновение надменно кривить рот хоть и не исчезло, но сам угол кривизны уменьшился на пару-тройку градусов.

– Как же долго ты пропадал! – воскликнула мисс Бенком. Видно было, что она извелась, дожидаясь Пирстона.

– Зато я все уладил, дорогая моя, – отвечал он. – Мы поженимся через несколько дней.

– А разве не завтра?

– Нет, завтра не получится. Мы недостаточно времени прожили в Лондоне.

– Но откуда это известно клеркам в Коллегии юристов?

– Видишь ли… я совсем забыл об этом условии для жениха с невестой, взял да и ляпнул: мы, мол, только что приехали.

– Какая неосмотрительность! Только теперь ничего не поделаешь. А впрочем, дорогой мой, этого следовало ожидать!

1. VIII

«Все слишком второпях и сгоряча»

Следующие несколько дней они прожили в гостинице; горничные косились на них с любопытством, официанты то и дело заглядывали к ним в номер как бы по ошибке. Когда они выходили подышать воздухом – обыкновенно, из опасения столкнуться со знакомыми, они прогуливались в переулках, – Марсия хранила молчание и мрачную мину на властном, скульптурном своем лице.

– Изваяние ты мое! – однажды пошутил Пирстон.

– Мне очень досадно, что в Коллегии ты проболтался и тем отсрочил выдачу лицензии! Нехорошо, неправильно мне жить с тобой вот так!

– Но мы ведь поженимся, любовь моя!

– Да, – пробормотала Марсия и вновь задумалась. – Все-таки очень уж скоропалительно мы приняли это решение! – продолжала она. – Жаль, я не заручилась согласием отца и матушки… Послушай, раз наша женитьба откладывается еще на пару дней, не послать ли мне письмо родителям? Как раз и ответ бы пришел. Да, я, пожалуй, напишу им.

Пирстон вслух усомнился в правильности такого шага, но его неодобрение только распалило Марсию, и результатом стала размолвка.

– Мы все равно вынуждены ждать; ну так вот, я не выйду за тебя без согласия отца и матери! – с горячностью воскликнула Марсия.

– Хорошо, дорогая. Напиши им, – сказал Пирстон.

Едва они вернулись в номер, Марсия действительно занялась письмом, но через некоторое время отбросила перо отчаянным жестом.

– Нет, я не в состоянии! Я слишком горда и ничего не могу с собой поделать. Лучше ты напиши им; напишешь, Джоселин?

– А почему я? Не вижу в этом резона, тем более, что, по моему мнению, подобное письмо писать рано.

– Но ведь ты не ссорился с моим отцом, а я ссорилась.

– Что же, что не ссорился? У меня давнее и стойкое отвращение к любой писанине. Погоди, вот обвенчаемся, тогда и напишу. Но не раньше.

– Ох, придется мне самой. Не знаешь ты, каков мой отец. Решись я обвенчаться с любым другим мужчиной, неважно, из какой семьи, мне бы это сошло с рук. Но твою семью он презирает, к конкуренту питает ненависть, а потому до смертного часа не простит меня, если я втайне от него вольюсь в семью Пирстон. Поначалу я как-то упустила из виду это обстоятельство.

Слова эти покоробили Джоселина. Пусть он имел положение в артистических кругах Лондона и недурной доход, он горой стоял за своего старика-отца, простого человека, который столь долго и успешно сдерживал бенкомовские аппетиты и чьи деньги позволили самому Джоселину обучаться у лучших скульпторов. Поэтому он настоятельно попросил Марсию не говорить более о своей «презренной» семье, она же молча дописала письмо, указав адрес ближайшего почтамта, с тем чтобы местонахождение ее и Пирстона возможно дольше оставалось нераскрытым.

Назавтра почта не принесла ответа, но Марсии были переправлены те письма, что пришли на ее имя с тех пор, как она сбежала из дому. Что-то зловещее почудилось влюбленным в этих письмах. Одно за другим Марсия их вскрывала, а прочтя последнее, воскликнула «Святые Небеса» и расхохоталась.

– В чем дело? – спросил Пирстон.

Марсия прочла письмо вслух. Было оно от ее преданнейшего воздыхателя, молодого джентльмена с острова Джерси; сей джентльмен клялся, что намерен мчаться в Англию и вернуть свою возлюбленную, ибо она обещалась стать его женой.

Марсия то усмехалась, то впадала в задумчивость.

– Что мне делать? – наконец спросила она.

– Что делать? Дорогая моя девочка, по-моему, это очевидно. Ты можешь сделать только одно – немедленно написать этому человеку, что не сегодня завтра выйдешь замуж.

И Марсия повиновалась, причем Джоселин помогал ей формулировать максимально деликатные фразы.

Вот как завершалось это письмо:

«Я повторяю, что просто забыла о своем обещании! Мне очень-очень жаль, но это правда. Я уже рассказала все своему будущему супругу, который сейчас, когда я пишу эти строки, следит за моей рукой».

Джоселин, прочтя последний пассаж, произнес:

– Лучше вычеркни эту фразу. Она для бедняги – будто дополнительный удар кинжалом.

– Удар кинжалом? Ни в коем случае, милый. Он сам виноват – зачем докучает мне? А ты должен гордиться, что я вообще упомянула о тебе. Вчера ты назвал меня тщеславной, а ведь я всего только обронила, что могла бы выйти за одного ученого – ну, того, о котором тебе рассказывала. А теперь ты видишь: есть и другой претендент.

– Не желаю слушать о претендентах, – мрачно заметил Джоселин. – По-моему, ситуация крайне неприятная, и я удивляюсь, что ты воспринимаешь ее с таким легкомыслием.

Марсия надула губы.

– Я, во всяком случае, виновата вполовину меньше, чем ты!

– Это еще почему?

– Я не сдержала слово по забывчивости, а ты – сознательно!

– О да; разумеется, ты вправе попрекнуть меня бедняжкой Эвис Каро. Только не перегибай палку, не то я – вот будет сюрприз – раскаюсь в своей неверности этой девушке.

Марсия сжала губы и густо покраснела.

На следующее утро ответ мистера Бенкома все-таки пришел. Но, к недоумению Марсии, отец избрал совсем не ту линию поведения, какой она от него ожидала. Скомпрометировала она себя или нет – разрешение этого вопроса, судя по всему, откладывалось на будущее мистером Бенкомом, коренным «островитянином», рожденным в те времена, когда в семьях царили старинные представления о браке. Нет, отец Марсии в письме упирал на недопустимость ее брака с представителем ненавистного семейства Пирстон. Он – против, и точка; он не скажет более ни слова, пока не увидит Марсию воочию. Если у нее осталась капля здравого смысла, пусть она поспешит вернуться в дом, откуда, без сомнения, была коварно выманена; это в том случае, если она еще не обвенчалась с Пирстоном. Тогда отец постарается вызволить ее из двусмысленной ситуации, в которую она сама себя ввергла; если же она не вернется, он умывает руки.

Пирстон не мог иначе как с сарказмом воспринимать явное презрение старика Бенкома к нему самому и его родне; Марсия сочла его сарказм для себя обидным.

– Если кого и следует высмеять, так это меня! – воскликнула она. – Зря я сбежала от отца, сильно сглупила: теперь я это понимаю. И какой ничтожный нашла повод! Подумаешь, меня слегка пожурили за расточительность; ведь это пустяки.

– А ведь я советовал тебе вернуться, Марси.

– На словах – да; но думал-то ты другое. А с каким презрением ты говорил о моем отце – будто бы он нечестно ведет дела.

– Боюсь, я не мог иначе говорить о нем, зная…

– В чем ты его обвиняешь?

– Лишь в том, Марси, что известно всему «острову». Каждый знает: было время, когда твой отец целью всей жизни считал разорение моего отца. Да ты только вдумайся, как он отзывается в письме обо мне самом – разве это не доказательство, что враждебность никуда не делась?

– Чтобы честный, открытый человек вроде моего отца мог разорить такого скрягу, как твой отец? Немыслимо! – отрезала Марсия. – Твоя родня все это выдумала!

Глаза Марсии сверкали, лицо пылало. Необыкновенная красота, которая могла бы еще пышнее расцвести от этого румянца, увы, погибла, уничтоженная резкостью слов.

– Марсия, ты переходишь границы дозволенного! Я могу – да и каждый на «острове» может – в деталях описать шаги, предпринятые твоим отцом. Да ведь он обанкротил всех владельцев каменоломен, поглотил их бизнес; лишь один мой отец удержал каменоломню, потому что ему нет равных в стойкости и отваге. И ни для кого это не тайна. Отношения наших родителей сильно осложнят нам, жениху с невестой, дальнейшую жизнь. Осознание данного факта только-только приходит к нам. И я не знаю, как мы преодолеем это препятствие.

– А я думаю, нам его вообще не преодолеть! – твердо заявила Марсия.

– Может, и так; да, шансов немного, – пробормотал Пирстон и воззрился на свою темноглазую Юнону, чьи классические черты застыли в маске великолепного презрения.

– Если только ты не извинишься за свое поведение! – добавила «Юнона».

Пирстон твердо знал: свою царицу он ничем не обидел и извиняться ему не за что.

Марсия вышла вон. В тот же день, вернувшись, она нарушила молчание горькой фразой: