Червем ползущие

I

Анюта Сухорукова жила экономкой в семье Назаровых. Сам он был банкиром. Это был невысокого роста румяный, жизнерадостный старичок, большой циник и ловелас, но очень остроумный и добродушный. Жена его Елизавета Васильевна, как женщина неглупая, снисходительно смотрела на проказы мужа и вся ушла в заботы о сыне Владимире, студенте последнего курса. Её брат, Болотов, отставной капитан 2-го ранга, жил у них же. По отзывам врачей, он был болен туберкулезом.

Собственно, Анюта попала к Назаровыми из-за него. Два года назад у девушки зарезался брат-алкоголик, – единственное близкое для Анюты на свете лицо, и девушке грозила улица. Но Сухоруковы жили в доме Назаровых, занимая подвальное помещение, и Степан Васильевич Болотов, узнав историю Анюты, принял в девушке горячее участие и настоял, чтобы сестра взяла ее к себе в экономки.

Как Назаровы, так и Болотов были очень богатые люди и жили роскошно. В великолепном особняке Назаровых на Сергиевской, по зимам, часто собирались гости, – большею частью представители банковского и артистического мира.

Анюте жилось у Назаровых очень хорошо. Они уже смотрели на девушку, как на свою, вполне ей доверяли и все громадное хозяйство этого дома находилось на руках Анюты.

Степан Васильевич Болотов занимал две комнаты и выходил из них только к столу, да изредка – к гостям. Он был очень больной человек, сильно кашлял, и Анюта знала по разговорам в семье Назаровых, что Болотов вряд ли переживет эту весну. И ей было безумно жаль этого исключительно хорошего человека. У него был трезвый, немного философски настроенный ум, всепрощающее сердце и он всегда являлся в семье Назаровых смягчающим началом.

Молодой Назаров, Владимир, обладал натурой увлекающейся и экзальтированной. Отцовские наклонности ловеласничать проявлялись и в нем, но в них была лишь молодость и фантазерство, тогда как в старике Назарове – распущенность.

Год назад, Владимир обратил большое внимание на Анюту, но затем охладел к ней, чем заставил страдать девушку, которой Владимир серьезно нравился. Но она, из гордости и присущей ей стыдливости, ни разу даже не намекнула студенту о том чувстве, которое она хранила в своем сердце по отношению к нему.

Так катилось колесо жизни Анюты, в суете богатого, в общем безалаберного дома, в постоянных хлопотах по приему гостей, по работе над чистотой и благоустройством дома. Была у Анюты заветная мечта – получить место учительницы в какой-нибудь земской школе, но страшно было девушке окунуться опять в водоворот жизни самостоятельной, без средств и друзей, и она продолжала жить у Назаровых.

Было начало весны. Лед еще не прошел с Невы, но уже давно ездили в пролетках и на улицах ходили в весенних костюмах. Назаровы собирались после Пасхи уехать в имение, а пока продолжали вести беззаботный образ жизни; ездили сами в гости, принимали их у себя.

В один из таких вечеров у Назаровых собралось несколько человек. Приехала драматическая артистка, Надежда Федоровна Дубовская, красивая женщина, лет 30, профессор Спешнев, молодой дипломат, барон фон-Риттих, и еще несколько человек из общих знакомых.

После обеда, гости перешли в гостиную, а Болотов прошел в библиотечную, уселся в мягкое кресло и углубился в свою любимую книгу – Евангелие. Он последнее время ежедневно читал его, находя в этой великой книге незамеченные раньше красоты.

Большая библиотечная комната, с высокими венецианскими окнами, с задернутыми шелковыми портьерами, по стенам сплошные шкафы с книгами, – все это располагало к одиночеству. На столе, за которым сидел Степан Васильевич, лежали в беспорядке журналы и книги. Такие же столы, но поменьше, были разбросаны по всей библиотечной и над ними электрические лампочки с зелеными абажурами разливали ровный, мягкий свет… Направо – широкая деревянная лестница вела в верхние апартаменты.

Вошел Владимир.

– Вот вы где, дядя? – воскликнул он. – А я вас ищу по всему дому!

Болотов улыбнулся.

– Я давно уже здесь… С полчаса.

– А почему вы туда не идете? – кивнул он в сторону гостиной.

– Так что-то… не хочется…

Владимир присел.

– Как вы сегодня чувствуете себя, дядя?

– Да ничего. Эту ночь спал. Сначала немного познобило, потом отошло! И я уже до утра не просыпался.

– Вам бы, дядя, в Крым ехать… – сказал Владимир, – или в Каир! Юг может вас вылечить.

Степан Васильевич грустно улыбнулся.

– Зачем это?.. Не все ли равно, где помирать? Тут, по крайней мере, – свои… есть кому глаза закрыть!

Владимир закурил. Принял беззаботный вид и заметил:

– Зачем такие мрачные мысли?..

– He мрачные, а трезвые… Я не ребёнок, Володя! Без одного лёгкого долго не проживешь! Год, максимум – два!

– Я с вами несогласен, дядя… При туберкулезе, громадную роль играют года… Вам сколько лет?

– Сорок шестой пошел…

– А туберкулез опасен только в молодых годах! – тоном медика заявил студент, хотя был он юристом. – А раз перевалило за сорок – с этой болезнью можно прожить до глубокой старости.

Он встал, обошел кругом стол и стал рассматривать газеты.

– Я хотя и не медик, но кое-что понимаю!

– Вот тем более мне не нужно на твой юг ехать! – опять улыбнулся Болотов.

Студент облокотился на стол.

– Вот именно: нужно!.. Надо всегда идти навстречу здоровым силам организма и помогать ему бороться с болезнью! Поезжайте на берег моря… дышите озоном… И ваше единственное легкое закалится!

Тень грусти легла на лицо Степана Васильевича. Стало больно бывшему моряку при напоминании о любимой стихии…

– Да… море меня всегда спасало! – сказал он задумчиво. – И пока я плавал, я чувствовал себя превосходно!

– Ну, вот! И нечего было уходить в отставку! Плавали бы, и были бы здоровы!

Студент стал ходить по библиотечной.

– Нет, Володя… плавать я больше не мог! – серьезно сказал Болотов. – Эта болезнь сидела во мне с детства, и с каждым голом силы мои все падали и падали… И я считал нечестным оставаться далее на службе!

– Почему?

– Я занимал бы место, на котором другой, здоровый человек принесет больше пользы…

Наступила пауза. Владимир ходил, а Болотов углубился мыслями в прошлое.

– Да… море… – продолжал Степан Васильевич. – Милое море!

И вдруг он загорелся внутренним огнем и стал быстро говорить племяннику, а на щеках выступили два ярких красных пятна:

– Ты не можешь себе представить, как хорошо на море дышится! Выйдешь, бывало, из душной каюты на палубу… Кругом – безграничный простор… воздух… да какой воздух!.. Чувствуешь, что с каждым подъёмом груди в нее врываются жизнь… здоровье… свежие силы!..

Владимир подошел к столу и заглянул в книгу, которую читал Болотов.

На лице его выразилось изумление.

– Что это у вас: Евангелие?..

– Да!.. Я его часто читаю!

Студент пожал плечами и присел. Несколько секунд иронически смотрел на дядю, а затем сказал:

– Вот смотрю я на вас, дядя, и удивляюсь… Морской офицер… человек вполне интеллигентный… Изъездили весь мир вдоль и поперек… все видели!.. А, между тем, простите… как бы это так выразиться: вы какой-то мистик! Возитесь с духовными книгами… ни одной церковной службы не пропускаете…

– Чему же тут удивляться?.. Я – верующий… вот и все!

Улыбка пробежала по губам студента.

– Да… но в наше время… это так дико звучит… так странно слышать!..

Болотов нахмурился. Он не любил говорить с современной молодежью на эти темы…

– В «ваше время»?.. Безвременье, хочешь ты сказать?.. Да, ты прав: в ваше безвременье, когда вы все отрицаете, когда вы не верите ни в Бога, ни в чёрта, – такие, как я, могут быть и в диковинку!

– Но, ведь, доказано…

– Что доказано?! – вспыхнул Болотов. – Кем доказано?.. Доказано сухими, не знающими жизни, не чувствующими красоты её, мозгами! А я видел жизнь… – встал он с кресла, – понял красоту её… чувствую природу… И потому я верю! Слышишь ли: верю! И ни твоя физика, ни твоя химия меня не разубедят! Но оставим, я не люблю этих разговоров!..

Он волновался, и Владимир понял, что сделал ошибку, заведя этот разговор… И со смущенным взглядом подошел к Болотову.

– Да вы, дядя, не сердитесь… Это же простой философский спор! А вы уж и взволновались! Простите: больше никогда не буду!

Он протянул руку, которую Степан Васильевич, улыбаясь, пожал.

– Да я не сержусь! Но мне всегда больно, когда отрицают религию… Поверь, друг мой: я и постарше тебя, и больше тебя в жизни видел… И вот что я скажу тебе: какая бы религия ни была… какие бы дурные стороны она ни имела – тот народ, в котором она живет, не пропадет никогда!.. А вот когда исчезнет религия… когда потеряет народ своего Бога – пусть это будет даже идол, – грош этому народу цена и он исчезнет с лица земли! Это уже не раз доказывала история!

– Да я, право же, ничего… – оправдывался все еще смущенный Владимир.

– Бросим! Вот что: я пойду к себе… А если наши будут спрашивать, скажи, что я уже сплю!

Он пошел, не спеша, по лестнице наверх и скрылся там, за дверью, а Владимир прошел в глубину библиотечной и стал рыться в одном из книжных шкафов.

II

Минут через десять в библиотечную вошли Назаров и Дубовская. Они не заметили студента.

Дубовская, высокая, красивая женщина с гордым лицом аристократки сцены, великолепно одетая, вся в бриллиантах, весело над чем-то смеялась. За ней семенил ножками Александр Петрович, видимо рассерженный.

– Ха-ха-ха!.. – заливалась серебряным смехом артистка, облокотись спиной на стол. – Вы… ревнуете?.. Вы – Назаров!.. Который меняет женщин гораздо чаще, чем я – перчатки!.. Это забавно!..

Назаров сделал нетерпеливый жест.

– Послушайте, Надин… это уже слишком! Вы живете со мной… стоите мне безумных денег и, не смущаясь, на моих глазах, вешаетесь на шею какому-то дипломатишке!.. Я, наконец, требую, чтобы вы его оставили в покое!..

Сильно жестикулируя и негодуя, он заходил по комнате…

– А если мне нравится этот «дипломатишка»? – спросила иронически Дубовская, перестав смеяться.

– Что значит «нравится»? – остановился перед ней Назаров. – Вы влюблены в него?

– А хотя бы и так.

Он указал на себя.

– А… я?..

Она опять залилась смехом.

– Вы?.. О, вы совсем другое дело!.. Вы слишком стары, чтобы нравиться женщине, да еще такой шикарной, как я!.. ха-ха-ха!.. Но… но… – продолжала она, захлебываясь смехом – у вас много денег и вас можно терпеть!.. Я – артистка, мне нужны роскошь… бриллианты… хорошие наряды, и вы мне их даете!.. Впрочем… – прибавила она серьезно, пожав плечами, – если я вам дорого стою, вы можете от меня отказаться!

Назаров даже подпрыгнул.

– То есть, как отказаться?

– Очень просто: забыть ту улицу, на которой я живу! Вообще, Александр Петрович… – гордо выпрямилась она: – мне это все уже надоело!.. Вы слишком мещанин… слишком мелочны, чтобы принадлежать исключительно вам… Моим покровителем может быть только широкая натура!

Назаров бросился к её руке.

– Надин… дорогая… я пошутил!

– Ах, оставьте, – вырвала она руку, – вы мне противны!

Но он не отставал, с жалким видом ловя её руку. Смотрел на нее умоляющим взглядом…

– Послушайте, Надин… я пошутил… ей-Богу, пошутил!.. Правда, мне не особенно приятно, что этот будущий осел… виноват… посол… производит на вас такое впечатление, но… но если вы уж так хотите… пожалуйста!..

– Ха-ха-ха!.. Вы разрешаете?..

Он стал целовать её руки.

– Разрешаю… разрешаю!.. Но только, пожалуйста, не при мне!.. Ради Бога, не при мне, а то я ревнив!.. О, Надин… – прижал он её руку к своему сердцу: – если бы вы смогли не только брать у меня деньги, но… но иногда и любить меня!

– Вот еще чего захотели… – смеялась она. – Что же останется дипломату и еще некоторым?!. Ах, да… – вдруг вырвала она руку, – вы мне напомнили про деньги… Дайте мне, пожалуйста, тысячу рублей… мне завтра очень нужны!..

Назаров почесал в затылке…

– Вы же взяли у меня позавчера две тысячи…

– To было позавчера!.. Ну, да давайте, если вам говорят! – крикнула она повелительно.

Александр Петрович отвернулся, и, подобрав губы, стал рыться в бумажнике.

– У меня есть серии… возьмете? – вдруг обернулся он к Дубовской.

Она небрежно взяла деньги.

– Все равно!.. Сразу видно, что банкир: даже здесь не можете, чтобы не нажить. Ну-с… – бросила она серии в ридикюль, – а теперь пойду флиртовать с дипломатом! Ха-ха-ха!..

И с тем же смехом, с которым вошла сюда, – она выпорхнула из библиотечной, а Назаров закурил сигару и стал напевать шансонетку. И вдруг услышал легкий кашель за своей спиной. Обернулся и обомлел, увидев сына.

– Ты?.. Владимир?.. Здесь?..

Студент вышел на средину.

– Да, отец… я был здесь!

Когда Дубовская вошла сюда вместе с отцом, Владимир думал было выдать свое присутствие чем-нибудь, находя нечестным подслушивать. Но фраза отца, сказанная артистке: «вы живете со мной», заставила студента окаменеть. Он был уверен, последние полгода, что Дубовская любит только его, в чем артистка не раз его уверяла, позволяя за собой ухаживать и подавая ему большие надежды. И юноша сам любил ее и мечтал на ней жениться. И вдруг этот страшный удар…

У Владимира не хватило сил прервать всю эту сцену Дубовской с отцом и он выслушал ее до конца. Но теперь, когда артистка ушла, он, негодующий и оскорбленный, решил выйти.

Отец и сын стояли друг перед другом и вызывающе один на другого смотрели…

Назаров-отец был возмущен.

– Почему же ты не выдал чем-нибудь своего присутствия? – воскликнул он. – Ты, значит, подслушивал?

– Я не подслушивал, а… слышал! – холодно ответил сын.

– Это одно и то же!

– О, далеко не одно и то же! – криво улыбнулся студент. – Вы вошли так быстро, что я не успел опомниться… да, наконец, если бы я и выдал чем-нибудь свое присутствие, – было бы уже поздно: что Дубовская твоя любовница, я узнал с первых же твоих слов!..

Александр Петрович смутился. Он поправил галстук, сел и сказал с недовольным видом:

– Я, конечно, не буду оправдываться… Ты не ребенок…

Владимир стоял посреди комнаты и нервно потирал руки…

– Я никаких оправданий от тебя и не жду!.. Но… но это так ужасно!..

Он быстро повернулся и почти побежал по лестнице.

Александр Петрович вскочил…

– Владимир!.. Постой!..

Студент нехотя остановился…

– Не надо сейчас говорить со мной, отец!.. Я не могу говорить с тобой! – умоляюще сложил он руки.

– Нет, нет… одну минуту!.. Володя… ты того… – подошел старик к лестнице: – матери не вздумай сказать!..

Губы Владимира скривились судорогой, он махнул рукой и скрылся за дверью наверху…

Вошла Анюта. Она кого-то искала.

– Степана Васильевича… нет здесь? – спросила она Назарова.

Тот церемонно раскланялся и петушком подбежал к ней.

– Нет, Степана Васильевича нема! Но зато здесь есть… Александр Петрович! Разве это не все равно?..

Он взял девушку за руку, которую та слегка высвободила, и стал засматривать в лицо Анюты.

Та отвернулась…

– Вы все шутите, Александр Петрович! Нет, правда… Елизавета Васильевна просила найти Степана Васильевича…

Она повернулась и хотела было уйти, но Назаров опять схватил ее за руку и удержал.

– Постойте, минуточку!.. Анна Филипповна! Вы прямо жестокая девица… – начал он театрально. – Два года вы уже у нас живете… всем, так сказать, нашим богатством заведуете, а самого главного и не замечаете!

Анюта спокойно на него посмотрела.

– Я вас не понимаю!

Назаров молитвенно сложил руки.

– Да я же люблю вас, Анна Филипповна!.. Неужели вы этого не видите?!. Два года я пылаю к вам безумной страстью!..

Анюте сделалось и смешно, и противно. Ее уже неоднократно возмущал этот старый селадон, пристававший к ней при каждом удобном случае, но до такого цинизма, как сейчас, он не доходил. И девушка решила раз навсегда положить этому конец.

– Послушайте, Александр Петрович… – сказала она ему строго. – Как вам не совестно! Вы – женатый человек… у вас взрослый сын!

– Вот это-то и пикантно, мамочка! – спаясничал Назаров.

– Оставьте! Такие шутки меня оскорбляют! Какое вы имеете право, вот уже второй месяц, приставать ко мне с подобными намеками?!. Я вам не подавала повода, Александр Петрович!

Негодующая, она опять хотела уйти, но он снова удержал ее.

– Ну, простите… простите… я пошутил!.. Голубчик… Анна Филипповна… вы только Елизавете Васильевне…

– Да не скажу… не скажу! – перебила его Анюта…

Назаров сделал ей воздушный поцелуй и ушел к гостям.

Анюта стала подниматься по лестнице. На площадке она встретила Владимира. Студент был чем-то очень расстроен.

– Что, Степан Васильевич… у себя? – спросила его Анюта.

– Да! – ответил Владимир. – А он вам нужен?

– Его ищет Елизавета Васильевна…

– Так пройдите к нему… Вот что… – остановил он девушку. – Вы можете оказать мне услугу?..

– Пожалуйста!..

– Попросите сюда Надежду Федоровну!

Анюта вздрогнула.

– Дубовскую?.. Артистку?..

– Да!.. Она сейчас где-нибудь там… с гостями… Подойдите к ней незаметно и скажите, что я ее жду здесь… в библиотечной!

Анюте эта просьба не понравилась. Но, скрепя сердце, она согласилась…

III

Дубовская вошла с Анютой, которая пошла опять по лестнице…

Владимир стоял у стола, со сложенными на груди руками. Он был бледен.

– Вы меня звали? – спросила Дубовская, непринужденно садясь в кресло.

– Да! Мне нужно с вами поговорить…

И продолжал ледяным тоном, отчеканивая каждое слово:

– Я все слышал, что вы с отцом здесь говорили!

На секунду Надежда Федоровна смутилась, но быстро овладела собой. И, как хорошая артистка, совершенно искренно удивилась:

– Разве?.. Где же вы были?..

– Я был здесь… около шкафа!.. Но не в этом дело… Я хотел вам сказать… – он провел рукой по волосам, – что это… это подло!..

– Что? – спокойно спросила Дубовская.

В груди студента загорелась буря.

– Как? вы еще спрашиваете?.. – воскликнул он. – Да вы кто: зверь… чудовище?.. Ведь, я же любил вас первой, юношеской, чистой любовью! – с отчаянием крикнул он. – Ведь, я же молился на вас… смотрел на вас, как на святую!.. И вы… вы изменяете мне… и с кем… с моим же отцом!..

Он закрыл лицо руками. А Дубовская засмеялась, звонким, серебристым смехом, который он так любил слышать у неё на сцене…

– Ха-ха-ха! – смеялась артистка. – Вот наивный мальчик! Я вам не давала обета целомудрия!

Студента объял ужас. Как? Она смеется? Смеется после того, как говорила ему, что он единственный, которого она сейчас любит!.. Смеется после того, как уверяла, что она совершенно одинока, что у неё нет никого!..

Он отнял от лица руки. Не верил ушам:

– Вы… смеетесь?!.

Дубовская встала. Скука была написана на её лице.

– Конечно, смеюсь… это только смешно!.. Впрочем, не устраивайте, Вольдемар, такой драмы – она мне достаточно надоела на сцене!

Она попробовала улыбнуться и положить на его плечо руку. Владимир отскочил от неё, как ужаленный.

– Не смейте ко мне прикасаться! – глухо крикнул он. – Вы… вы… я даже не нахожу для вас подходящего названия!.. Вы… куртизанка!..

Студент весь трясся от охватившей его злобы, а Дубовская снова стала хохотать, но уже истерично…

– Ха-ха-ха! А еще что?..

– Я вас презираю сейчас, как ничтожество… как последнюю гадину! – стал кричать, не помнящий себя, Владимир. – Вы осквернили мою первую любовь… светлую… чистую!.. Я думал посвятить вам всю жизнь… работать для вас… создать вам покой… роскошь… уважение!.. Вы надругались над великим чувством… над моей молодостью… над жаждой жить… верить в счастье… в людей!.. Вы, наконец, отняли у меня возможность мстить… возможность наказать моего обидчика! Это – мой отец! Как я вас сейчас презираю! – сжал он кулаки: – вас… всех женщин!..

И вдруг Дубовская выпрямилась. Она была прекрасна, как гордая царица, которой жалкий раб осмелился бросить оскорбление…

И заговорила, как царица, презрительно окинув студента с ног до головы:

– Замолчите вы… фразер!.. Молокосос!.. Вы осмеливаетесь оскорблять женщину, пользуясь тем, что некому вступиться за нее, некому разбить вам вот этим креслом голову!.. Не мы, женщины, разбиваем вашу веру в жизнь, а вы, – мужчины, убиваете в нас все, чем может гордиться женщина!.. Вы… слышите ли: вы толкаете нас на разврат… на панель… толкаете нас на уксусную эссенцию, на дома терпимости!

– Неправда! – закричал Владимир. – Не все мужчины таковы! Есть порядочные!..

Надежда Федоровна сделала презрительную гримасу.

– Где они, эти порядочные?!. Все вы порядочны, пока не увидите обнажённого тела женщины, пока не заговорит в вас зверь… низменные наклонности!.. О, вы умеете говорить красивые фразы!.. Вы проповедуете для нас равноправие, а сами делаете из нас рабынь… О женщине кричите вы, как о подруге и товарище, а за спиной её хихикаете и подмигиваете, как хулиганы!.. Вы мысленно раздеваете каждую женщину, как только встретитесь с ней, хотя бы на улице! Вы смотрите на нее, не как на мать и сестру, а как на возможную вашу любовницу!..

Она говорила страстно, и огонь гнева шел из глаз её. Владимир сразу осунулся, пропал его экстаз и выглядел он сейчас жалким и убитым.

– Я не смотрел на вас так… – тихо сказал он, потупясь: – вы не можете этого сказать!..

– Все вы на один шаблон, знаю я вас! – иронически воскликнула Дубовская. – Да как вы осмелились бросить мне в лицо такие оскорбления?!. – вдруг вспыхнула артистка. – Что я: была вашей невестой… собиралась за вас замуж?.. Говорила я когда-нибудь серьезно, что люблю вас, подавала вам когда-нибудь серьёзные надежды!.. Я шутила… и вы должны были понять, что это шутка! Вы ухаживали за мной, а я благосклонно принимала эти ухаживания!.. А теперь вы смеете обвинять меня в какой-то измене?.. Я, господин Назаров, – свободная женщина… – гордо откинула она голову: – пусть я развратна… пусть имею десятки любовников – не ваше дело!..

Она быстро вышла, сверкнув на ковре серебряным треном. Владимир, шатаясь, подошел к креслу, упал в него; закрыл лицо руками.

Это было все так ужасно, что сказала ему сейчас Дубовская, что студенту показалось, что больше не стоит жить. И он твердо решил покончить с собой сегодня же, когда все разъедутся…

С лестницы прошли вниз Болотов и Анюта. Степан Васильевич ушел в комнаты, а девушка задержалась и, когда Болотов скрылся, – подбежала к Владимиру…

– Владимир Александрович! – тихо позвала она.

Студент вздрогнул и отнял от лица руки. Увидев Анюту, смутился.

– Это вы… Анюта?.. А я присел тут немного… задремал!..

Девушка участливо наклонилась к нему.

– Вы… расстроены?

– Нет… нет… ничего… Да вы… присядьте!..

Он сказал это машинально, не зная, что говорить, но чувствуя, что сказать что-нибудь нужно.

Анюта присела. Смущенно мяла передник, и все не решалась заговорить. Но кинула искоса взгляд на студента, и стало его безумно жаль.

Наклонилась к Владимиру.

– Владимир Александрович… Зачем вы от меня все скрываете? – с легкой укоризной спросила она. – Ведь я все вижу!.. Когда-то вы были моим другом… Такое участие во мне принимали!..

Она вздохнула, вспомнив прошлое. Владимир рассеянно на нее посмотрел…

– Да я вас и сейчас… очень уважаю!..

– Уважаете? – девушка горько улыбнулась. – Раньше вы не так говорили!..

Оба замолчали, опустив каждый голову. А затем Владимир пристально посмотрел на Анюту. Стало стыдно, что когда-то увлекал девушку…

– Анюта!.. – дотронулся он до её руки, – не сердитесь на меня! Ведь, в чувстве своем человек не волен! Раньше… действительно… мне казалось…

Девушка стиснула зубы и тряхнула головой.

– Не будем об этом больше говорить, Владимир Александрович! – быстро сказала она. – Не того прошу я у вас… А хочу, чтобы вы по-прежнему были со мной откровенны… не смотрели бы на меня, как на чужую, пришедшую в ваш дом с улицы!..

– Боже сохрани! – испугался студент. – Да кто же на вас так смотрит! Мы все считаем вас родной!

– Два года я уже у вас… – продолжала Анюта. – И когда я вошла в ваш дом после того ужасного случая – после смерти Андрея – вы тогда только что окончили гимназию… Я была совсем еще девчонкой… Вы больше всех приласкали меня, заставили понемногу забыть то ужасное горе, которое у меня было… А потом, когда встретили эту женщину… – закончила она, отвертываясь.

Владимир вскочил.

– Не говори о ней! Я не могу о ней слышать!

Встала и Анюта. Недоверие сквозило в её взгляде.

– Вы не можете о ней слышать потому, что… что любите ее! – тихо сказала она и хрустнула пальцами. – Я, ведь, понимаю!