Рассказы у камина

Сэм Лоусон

Призрак на мельнице

– Ну же, Сэм, расскажи нам что-нибудь, – сказала я, когда мы с Гарри подползли к нему и сели к нему на колени в отблесках яркого вечернего огня. Тётя Лоис возилась, готовя чай, а бабушка на другом конце камина тихо штопала пятку на чулке.

В те времена у нас не было журналов и ежедневных газет, в каждой из которых публиковался бы какой-нибудь рассказ. Раз в неделю из Бостона приходила «Колумбия Сентинел» с небольшим количеством новостей и редакционных статей; но всего этого разнообразия – изобразительного, повествовательного и поэтического – которое так увлекает нынешнее поколение, тогда ещё не существовало. В Олдтауне не было ни театра, ни оперы; не было там ни вечеринок, ни балов, за исключением, пожалуй, ежегодных выборов или Дня благодарения; а когда наступала зима и солнце садилось в половине пятого, оставляя после себя долгие тёмные вечера, необходимость в развлечениях становилась насущной. Поэтому в те дни рассказывание историй у камина стало настоящим искусством. В то время общество было полно традиций и преданий, которые окутывали его неясным сиянием и таинственностью, как огонь в очаге. Их рассказывали сочувствующим слушателям при свете разгорающихся дров и гаснущих углей, а сверчки в очаге заполняли каждую паузу. Затем старики рассказывали молодым свои истории – рассказы о молодости, о войне и приключениях, о днях, проведённых в лесу, о пленении и побегах от индейцев, о медведях, диких кошках и пантерах, о гремучих змеях, ведьмах и колдунах, о странных и чудесных снах, видениях и предзнаменованиях.

В те времена, когда Массачусетс только зарождался, вера и доверие витали в воздухе. Две трети Новой Англии тогда покрывали непроходимые леса, в дебрях которых таинственный зимний ветер стонал, визжал и выл, издавая странные звуки и необъяснимый шум. Вдоль скованного льдом берега бушевала и грохотала Атлантика, вздымая свои стонущие воды, словно для того, чтобы заглушить любой голос, который мог бы рассказать о размеренной жизни старого цивилизованного мира, и навсегда запереть нас в этой глуши. В те дни хороший рассказчик всегда мог рассчитывать на тёплое местечко у очага и восторженное внимание детей; и во всём Олдтауне не было рассказчика лучше Сэма Лоусона.

– Ну же, ну же, расскажи нам что-нибудь, – настаивал Гарри, широко раскрыв голубые глаза, в которых, как в зеркале, отражалась непоколебимая вера. – Пусть это будет что-нибудь странное и необычное.

– Ну, я знаю много странного, – сказал Сэм, таинственно глядя в огонь. – Да, я знаю такое, что, если я расскажу, люди могут сказать, что это не так, но ведь это так и есть.

– О, да, да, расскажи нам!

– Ну, я же могу напугать тебя до смерти, – неуверенно сказал Сэм.

– О, пуф! Нет, не сможешь, – одновременно выпалили мы.

Ну же, ну же, расскажи нам что-нибудь!

Но Сэм был человеком немногословным и очень любил, когда его обхаживали и упрашивали. Он взял большие кухонные щипцы и ударил ими по полену из гикори, так что оно раскололось посередине и рассыпало по всему очагу множество ярких углей.

– Помилуй нас, Сэм Лоусон! – возмущённо воскликнула тётя Лоис, оборачиваясь от раковины.

– Не волнуйтесь ни капельки, мисс Лоис, – невозмутимо сказал Сэм. – Я увидел, что эта палка перегорела почти пополам, и я подумал, что нужно её починить. Сейчас я подгребу угли, – добавил он, энергично орудуя для этой цели индюшачьим крылом. Он стоял на коленях у очага, и его худощавая фигура ярко освещалась пламенем. От усердия он даже раскраснелся.

– Ну вот, – сказал он, когда ему удалось с помощью каминных щипцов разобраться с раскалёнными углями и загнать рассыпавшийся пепел так далеко в красную огненную цитадель, что кончики его пальцев были обожжены и покалывали, – теперь всё сделано так же хорошо, как если бы это сделала сама Хепси. Я всегда подметаю пол: думаю, это входит в обязанности мужчины, когда он разводит огонь. Но Хепси так привыкла видеть, как я это делаю, что не видит в этом никакой моей заслуги. Всё так, как сказал пастор Лотроп в своей проповеди: «Люди часто не замечают своих недостатков».

– Да ладно тебе, Сэм, эта история… – начали мы с Гарри, уговаривая его и усаживая на место в углу.

– Боже милостивый, эти юнцы! – сказал Сэм. – Им никогда не надоест: ты рассказываешь им одну историю, а они просто заглатывают её, как собака кусок мяса, и тут же готовы слушать другую. Что вы хотите услышать сейчас?

Дело в том, что истории Сэма рассказывали нам так часто, что все они были упорядочены и зафиксированы в наших умах. Мы знали в них каждое слово и могли бы поправить его, если бы он хоть на волосок отклонился от обычного курса; и всё же интерес к ним не ослабевал. И всё же мы дрожали и цеплялись за его колено в самых жутких местах, и чувствовали, как лёгкий холодный озноб пробегает по нашим позвоночникам. Мы всегда были готовы выслушать и посочувствовать. Сегодняшний вечер был одним из тех грозовых, когда ветер, казалось, устроил настоящий безумный карнавал над домом моего дедушки. Вихри кричали и визжали за углами; они собирались в стаи и с грохотом скатывались по дымоходу; они трясли и заставляли дребезжать дверь в кладовую, дверь в буфетную, дверь в погреб и дверь в спальню, постоянно поскрипывая и позвякивая, как будто за каждой дверью стоял холодный, недовольный дух, уставший от холода снаружи и жаждущий тепла и уюта внутри.

– Ну что, ребята, – конфиденциально сказал Сэм, – чего хотите?

– Расскажи нам «Спускайся, спускайся»! – в один голос закричали мы оба. На наш взгляд, это была история № 1 из тех, что рассказывал Сэм.

– Не стоило бы вам сейчас пугаться, – по-отечески сказал Сэм.

– О нет! Нам совсем не страшно, – сказали мы оба на одном дыхании.

– А когда ты спускаешься в погреб за сидром? – спросил Сэм, пристально глядя на нас. – А если ты будешь в погребе, и свеча погаснет?

– Нет, – сказал я. – Я ничего не боюсь. Я никогда в жизни не знал, что такое страх.

– Ну что ж, – сказал Сэм, – я вам расскажу. Вот что мне рассказал кап’тн Эб Сойин, когда я был примерно твоего возраста.

– Кап’тн Эб Соуин был очень уважаемым человеком. Ваш дедушка хорошо его знал; до своей смерти он был дьяконом в церкви в Дедхэме. Он был в Лексингтоне, когда первая пушка выстрелила по британцам. Он был чертовски умным человеком, кап’тн Эб, и много лет управлял командой, курсировавшей промеж Бостоном и энтим местом. Он женился на Лоис Пибоди, которая тогда приходилась двоюродной сестрой вашей бабушке. Лоис была очень разумной женщиной, и я слышал, как она рассказывала эту историю, которую он ей поведал, и она была в точности такой, какой он её мне описал – в точности такой. И я никогда её не забуду, даже если доживу до девятисот лет, как Мафусаил.

Видишь ли, в те времена по этим местам весной и осенью бродил торговец с котомкой за спиной. Его звали Джехил Ломмедье. Никто толком не знал, откуда он родом. Он был не слишком разговорчивым, но женщинам он нравился, и они были не против, чтобы он был рядом. Женщинам нравятся некоторые парни, хотя мужчины не видят в этом никакой логики. И им нравился этот Ломмедье, хотя он был каким-то унылым, худым, с выпирающим животом и не мог ничего сказать в свою защиту. Но так уж повелось, что женщины всё считали и высчитывали, сколько недель пройдёт до прихода Ломмедье; и они готовили имбирные хлопья, варенье и пироги, и заставляли его оставаться на чай в домах, и кормили его самым лучшим, что только было; и ходили слухи, что он ухаживал за Фиби Энн Паркер, или Фиби Энн ухаживала за ним – люди толком не знали, кто за кем. В общем, Ломмедье вдруг перестал приходить, и никто не знал почему – просто перестал, и всё. Оказалось, что Фиби Энн Паркер получила от него письмо, в котором он писал, что приедет до Дня благодарения; но он не приехал ни до Дня благодарения, ни в День благодарения, ни после, ни следующей весной. В конце концов женщины начали его искать. Одни говорили, что он умер, другие – что он уехал в Канаду, а третьи – что он уехал в Старую Страну.

Ну, что касается Фиби Энн, то она поступила разумно, выйдя замуж за Биджа Мосса, и больше не думала об этом. Она заняла правильную позицию и сказала, что, по её мнению, всё устроено к лучшему и что людям просто не всегда удаётся поступать по-своему. Так что со временем Ломмедье исчез из людских мыслей, как прошлогодний яблоневый цвет.

Очень грустно думать о том, как мало мы скучаем по этим людям, которых так не хватает. Если они и были кем-то важным, то мир продолжает жить без них почти так же, как и с ними, хотя поначалу и поднимается небольшая суматоха. Так вот, меньше всего на свете кто-либо ожидал, что они когда-нибудь услышат о возвращении Ломмедье. Но всему своё время, и, похоже, настала его очередь.

Ну так вот, 19 марта капитан Эб Савин отправился с упряжкой в Бостон. В тот день началась самая сильная снежная буря, которую только могли припомнить старики. Это был мелкий, сыпучий снег, который колол лицо, как иголками, а ветер так и норовил отрезать тебе нос. Из-за этого упряжке несладко пришлось. Капитан Эб был самым суровым человеком в тех краях. Он проводил дни в лесу, занимаясь лесозаготовками, и доезжал до самого штата Мэн, занимаясь тем же самым, и вообще был готов ко всему, что только может сделать человек; но эти мартовские ветры иногда так набрасываются на тебя, что ни природа, ни милость божья не могут им противостоять. Капитан говорил, что может выдержать любой ветер, который дует в одну сторону в течение пяти минут. Но когда ветер дует во все четыре стороны одновременно, это его пугает.

Ну так вот, такая погода стояла весь день, и к закату капитан Эб совсем сбился с пути и потерял дорогу. А когда наступила ночь, он уже не знал, где находится. Видите ли, вся местность была занесена снегом, а воздух был настолько густым от снега, что он не видел перед собой ни на шаг. Дело в том, что он сбился с бостонской дороги, сам того не заметив, и оказался у пары решёток недалеко от Шерберна, где находится мельница старого Кэка Спаррока.

Ваш дедушка знал старину Кэка, ребята. Он был старым пьяницей, жил один в лесу, сам себе хозяин, и следил за лесопилкой и мельницей. Он не всегда был таким. В то время Кэк был весьма привлекательным молодым человеком, а его жена – очень респектабельной женщиной, дочерью дьякона Эймоса Петенголла из Шербурна.

Но, видите ли, через год после смерти его жены он перестал ходить на воскресные службы, и, что бы ни делали церковные старосты и члены приходского совета, они не могли заставить его туда пойти. А когда человек пренебрегает возможностью напитаться благодатью и прочим, что даёт ему посещение святого места, невозможно предугадать, что он сделает дальше. Да вы только подумайте, ребята! Бессмертное существо валяется без дела весь воскресный день и даже не надевает чистую рубашку, в то время как все порядочные люди наряжаются, чтобы встретиться и воздать хвалу Господу! Чего ещё можно ожидать, когда он целыми днями бездельничает в своей старой хижине, рыбачит или ещё что-то в этом роде, а потом за ним приходит сам дьявол, как это было со стариной Кэком?

Здесь Сэм многозначительно подмигнул моему дедушке, сидевшему в противоположном углу, чтобы привлечь его внимание к морали, которую он вплетал в свой рассказ.

– Ну, видите ли, капитан Эб сказал мне, что, когда он подошёл к решётке и поднял голову, увидев, что сгущаются сумерки и надвигается буря, он почувствовал, что дело принимает довольно серьёзный оборот. Впереди, за решёткой, виднелся тёмный участок леса, и он знал, что, когда он доберётся туда, стемнеет окончательно. Поэтому он просто решил выпрячь лошадь из упряжки, немного проехать и посмотреть, где он находится. Он загнал своих волов обратно в загон, выпряг лошадь, сел на неё и поехал через лес, толком не зная, куда направляется.

Ну, вскоре он увидел свет сквозь деревья и, конечно же, вышел к старой мельнице Кэка Спаррока.

Это было довольно мрачное место – старая мельница. С камней низвергался огромный поток воды, который падал в глубокую заводь, и звук был дикий и одинокий. Но капитан Эб постучал в дверь рукояткой кнута и вошёл.

– Там, конечно, сидел старый Кэк у большого пылающего очага, с кувшином рома в руке. Он был ужасным пьяницей, этот Кэк! Но всё же в нём было что-то хорошее: он был приятным в общении и гостеприимным, и радушно принял капитана.

– Видишь ли, Кэк, – сказал капитан Эб, – я сбился с пути и застрял в снегу у твоих решёток, – говорит он.

– Так что с того! – сказал Кэк. – Считай, что до утра твой лагерь здесь, – говорит он.

Ну, тогда старина Кэк достал свой жестяной фонарь и вместе с капитаном Эбом вернулся к решётке, чтобы помочь ему привести животных. Он сказал, что может поставить их под навесом мельницы. Они подвели животных к навесу и загнали тележку под него. К тому времени буря уже была ужасной.

Но Кэк развёл большой костёр, потому что, видишь ли, у Кэка всегда было много дров с его лесопилки, а большой костёр – это почти что компания. Хороший костёр поднимает настроение. Итак, Кэк взял свой старый чайник и приготовил изрядное количество пунша. Они с капитаном Эбом прекрасно проводили время. Кэк был довольно искусным рассказчиком, а капитан Эб в этом ему не уступал и отвечал ему тем же. Вскоре они уже хохотали и шутили так же громко, как бушевала буря за окном. И вдруг около полуночи раздался громкий стук в дверь.

– Боже правый! Что это? – говорит Кэк. Люди всегда пугаются, когда их внезапно застают врасплох, когда они веселятся и смеются; а ночь была такая ужасная, что стук в дверь показался немного пугающим.

Ну, они подождали минутку и не услышали ничего, кроме ветра, завывающего в трубе. И старый Кэк как раз собирался продолжить свой рассказ, когда стук раздался снова, ещё громче, как будто дверь распахнулась от удара.

– Ну, – говорит старый Кэк, – если это сам дьявол, то мы можем просто открыть дверь и поговорить с ним начистоту – так он сказал. И вот он встал, открыл дверь, и, конечно же, там стояла старая Кетури. Наверняка ты слышал, как твоя бабушка рассказывала о старой Кетури. Она иногда приходила на собрания, и её муж был одним из индейцев-молитвенников; но Кетури была одной из настоящих дикарок, и вы могли обратить её не больше, чем вы могли бы обратить дикую кошку или художника [пантеру1]. Господи, боже ты мой! Кетури, бывало, приходила на собрания и сидела там на тех индейских скамьях; и когда звонил второй колокол, и когда пастор Лотроп и его жена шли по широкому проходу, и все вставали, Кетури сидела там и смотрела на них краешком глаза; и люди говорили, что она гремела ожерельями из хвостов гремучих змей и зубов дикой кошки, и тому подобной языческой дрянью, и смотрела на весь мир так, словно в ней был дух самой старой Змеи. Я видел, как она сидела и украдкой поглядывала на леди Лотроп. Её старая коричневая морщинистая шея то и дело скручивалась и вытягивалась, а глаза смотрели так, что это могло напугать кого угодно. Со стороны казалось, что она вот-вот набросится на неё. Леди Лотроп была так же добра к Кетури, как и ко всем остальным бедняжкам. Она кланялась и любезно улыбалась ей, когда собрание заканчивалось и она шла по проходу, покидая зал, но Кетури никогда не обращала на неё внимания. Видите ли, отец Кетури был одним из тех, кто устраивал шабаши на Мартас-Винъярде. Люди говорили, что в детстве она была отдана на служение дьяволу. Так или иначе, из неё никогда не получится ничего христианского. Она пару раз заходила в кабинет пастора Лотропа, чтобы пройти катехизацию, но он не мог вытянуть из неё ни слова, а она, казалось, сидела с презрением на лице, пока он говорил. Люди говорили, что в прежние времена Кетури не позволили бы так себя вести, но пастор Лотроп был человеком таким мягким, что позволял ей делать почти всё, что она хотела. Все считали Кетури ведьмой: по крайней мере, она знала гораздо больше, чем следовало, и поэтому её немного побаивались. Кап’тн Эб говорит, что никогда не видел, чтобы кто-то так испугался, как Кэк, когда увидел стоящую там Кетури.

Так вот, ребята, она была такой же иссохшей, морщинистой и коричневой, как старая покрытая инеем виноградная лоза. Её маленькие змеиные глазки сверкали и метали искры, и от одного взгляда на них кружилась голова. Люди говорили, что тот, на кого Кетури разозлится, получит по заслугам. И вот, в какой бы день и в какой бы час Кетури ни вздумалось постучать в чью-то дверь, люди обычно считали, что лучше её впустить. Но они никогда не думали, что её приход принесёт что-то хорошее, потому что она была как ветер: приходила, когда ей вздумается, оставалась столько, сколько ей хотелось, и уходила, когда хотела, и не раньше. Кетури понимала по-английски и довольно хорошо говорила на этом языке, но, казалось, всегда относилась к нему с пренебрежением. Она постоянно что-то бормотала себе под нос на индейском, подмигивала и моргала, как будто видела вокруг себя больше людей, чем вы, так что она была не самой приятной компанией. И всё же все старались быть с ней вежливыми. Поэтому старый Кэк пригласил её войти и не стал расспрашивать, откуда она и как сюда попала. Но он знал, что от её дома до его хижины было двенадцать добрых миль, а снег доходил ей до середины бёдер. И кап’тн Эб заявил, что на следующее утро не будет ни следов, ни малейших признаков того, что кто-то прошёл по этому снегу.

– Как же она тогда туда попала? – спросил я.

– Разве ты не видел, как бурые листья кружатся на ветру? Ну, – говорит кап’тн Эб, – она приплыла по ветру, и я уверен, что ветер был достаточно сильным, чтобы подхватить её. Но Кэк усадил её в тёплом уголке, налил кружку горячего пунша и подал ей. Но, видите ли, она, сидя там, как бы прервала разговор, потому что сидела, раскачиваясь взад-вперёд, потягивала пунш, что-то бормотала и смотрела в камин.

Кап’тн Эб сказал, что за всю свою жизнь он никогда не слышал таких визгов и воплей, какие производил ветер, завывающий в той трубе. А старый Кэк так испугался, что было слышно, как стучат его зубы.

Но кап’тн Эб был храбрым малым и не собирался прерывать разговор из-за какой-то женщины, ведьмы или нет. Поэтому, когда он увидел, что она что-то бормочет и смотрит вверх по дымоходу, он заговорил с ней:

– Ну, Кетури, что ты там видишь? – говорит он. – Выкладывай, не держи в себе. Видишь ли, кап’тн Эб был добродушным парнем, а потом ещё и согрелся от пунша.

Потом он говорил, что видел зловещую улыбку на лице Кетури, и она зазвенела своим ожерельем из костей и змеиных хвостов, и её глаза, казалось, вспыхнули, и она посмотрела вверх по дымоходу и позвала:

– Спускайся, спускайся! Посмотрим, кто ты такой.

Потом послышалось царапанье, грохот и стон, и пара ступней спустилась по дымоходу и встала прямо посреди очага, выставив наружу носки, и на них поблёскивали в свете огня башмаки с серебряными пряжками. Кап’тн Эб говорит, что никогда в жизни ему не было так страшно; а что касается старого Кэка, то он просто поник в своём кресле.

Тогда старая Кетури встала, дотянулась своей клюкой до дымохода и позвала ещё громче:

– Спускайся, спускайся! Посмотрим, кто ты такой.

И, конечно же, вниз спустилась пара ног и встала прямо перед ногами старухи: это были красивые ноги в чулках в рубчик и кожаных штанах.

– Ну что ж, теперь нам конец, – сказал кап’тн Эб. – Давай, Кетури, и пусть появится всё остальное.

Кетури, похоже, не обращала на него внимания: она стояла неподвижно, как вкопанная, и продолжала звать:

– Спускайся, спускайся! Давай посмотрим, кто ты такой.

И тогда спустилось тело мужчины в коричневом пальто и жёлтом жилете, которое прикрепилось прямо к ногам; но рук у него не было. Тогда Кетури потрясла своей клюкой и позвала: «Спускайся, спускайся'». И тут же спустилась пара рук и прилепилась к телу с обеих сторон. И вот уже стоял человек, только без головы.

– Ну что ж, Кетури, – говорит кап’тн Эб, – дело принимает серьёзный оборот. Я полагаю, ты должна его доделать, и тогда мы узнаем, чего он от нас хочет.

Тогда Кетури крикнула ещё раз, громче, чем когда-либо:

– Спускайся, спускайся! Посмотрим, кто ты такой.

И, конечно же, опустилась человеческая голова и встала прямо на плечи. И кап’тн Эб, едва взглянув на него, понял, что это Джехил Ломмедье.

Старина Кэк тоже узнал его

Старина Кэк тоже узнал его; он упал ничком и стал молить Господа пощадить его душу; но кап’тн Эб был из тех, кто докопается до сути дела и не испугается ничего; поэтому он сказал ему:

– Чего ты хочешь теперь, раз уж пришёл?

Мужчина не говорил, он только что-то мычал и показывал на камин. Казалось, он пытался заговорить, но не мог; потому что, видите ли, нечасто людям его круга разрешается говорить: но как раз в этот момент налетел пронзительный порыв ветра, распахнул дверь и выдул дым и огонь в комнату, и, казалось, поднялся вихрь, и темнота, и стоны, и визг; и, когда все это рассеялось, Кетури и мужчина исчезли, и только старый Кэк лежал на земле, катаясь и стоная, словно помирал.

Ну, кап’тн Эб поднял его, развёл огонь и вроде как его утешил, потому как тот был совсем никакой. Видите ли, ужасное Провидение пробудило его, и его грех глубоко сидел в его душе; и он был так убежден, что всё это должно было выплыть наружу – как отец старого Кэка убил беднягу Ломмедье из-за его денег, а Кэк был в это посвящён и помог своему отцу спрятать тело в той самой трубе; и он сказал, что с тех пор у него не было ни мира, ни отдохновения, и именно это оттолкнуло его от таинств; ибо вы знаете, что грехопадение всегда заставит человека оставить молитву. Так вот, Кэк прожил всего день или два. Кап’тн Эб позвал священника из Шерберна и одного из членов городского совета, чтобы они осмотрели его, и они засвидетельствовали его смерть. Он казался искренне раскаявшимся; и пастор Кэрролл помолился вместе с ним и верно истолковал промысел Божий о его душе. Так получается, что в последний момент бедняга Кэк, возможно, смог пролезть; по крайней мере, это немного на то похоже. Он был огорчён тем, что не доживёт до повешения. Он, похоже, думал, что если его справедливо осудят и повесят, то всё будет по-честному. Он взял с пастора Кэррила обещание снести старую мельницу и похоронить тело; и после его смерти они так и сделали.

Кап’тн Эб был одним из восьми человек, которые снесли эту хижину; и там, конечно же, был скелет бедняги Ломмедье.

Вот видите, ребята, нет такого зла, которое не вышло бы наружу. Дикие индейцы из леса, штормовые ветры и бури объединились, чтобы его разоблачить.

– Что касается меня, – резко сказала тётя Лоис, – я никогда не верила в эту историю.

– Ну что ты, Лоис, – сказала моя бабушка, – капитан Эб Соуин был постоянным прихожанином церкви и очень уважаемым человеком.

– Боже правый, мама! Я не сомневаюсь, что он так думал. Наверное, они с Кэком пили пунш, пока он не уснул и ему это не приснилось. Я бы не поверил в такое, даже если бы это произошло у меня на глазах. Я бы только подумал, что сошёл с ума, вот и всё.

– Ну же, Лоис, на твоём месте я бы не говорила так, словно ты саддукей, – сказала моя бабушка. – Что стало бы со всеми записями в «Манильских бумагах» доктора Коттона Мэзера, если бы люди были такими, как ты?

– Ну, – сказал Сэм Лоусон, задумчиво склонившись над углями и глядя в огонь, – в этом мире есть много чего стоящего, что правда, а есть много чего, что оказывается неправдой. Мой старый дедушка говорил так: «Ребята, – говорил он, – если вы хотите жить приятной и благополучной жизнью, вам нужно научиться сохранять золотую середину между правдой и ложью.» Вот в чём моё учение.

Тётя Лоис строго насупилась.

– Ребята, – сказал Сэм, – не хотите сходить со мной за кружкой сидра?

Конечно, мы так и сделали, и взяли с собой корзину, чтобы принести яблок для запекания.

– Мальчики, – таинственно произносит Сэм, наливая сидр, – просто попросите свою тётю Лоис рассказать вам всё, что она знает о Рут Салливан.

– А что это такое?

– О! ты должен спросить её. Эти люди, которые так любят рассуждать о духах и прочем, если копнуть поглубже, обычно знают одну историю, которая их озадачивает. А теперь послушай и просто спроси свою тётю Лоис о Рут Салливан.

Зеркало Салливана

– Тётушка Лоис, – сказал я, – а что это была за история про Рут Салливан?

Быстрые чёрные глаза тётушки Лоис удивлённо блеснули, и они с моей бабушкой многозначительно переглянулись.