Рэкетиры никому не нужны

Славик говорил, а я не мог отвести взгляд от его белой джинсовой рубашки и от очень затертого ворота этой рубашки.

– Сейчас буду делать совместное предприятие. «Де Бирс», как узнали, хотели войти, но я отказал. А то все не поместимся. Сам понимаешь, очень серьезные американцы заходят, – тут голос его изменился, стал ниже, тише и секретнее. – Тебе правду скажу. Американцы – это прикрытие. Там колумбийцы. Картель. Ну, ты понял. Денег у них, как у дурака фантиков, но все нелегальные. Платят по 80 центов с доллара. Понял? Заходят на 20 долларов, а отдают сто. Так и сказали мне: «Вячеслав, нам нужны легальные деньги, но мы не знаем, что делать. Помоги нам». Я сказал: «Ок, комрады. Сейчас помогу. А вашу неучтенку мы в России быстро оформим».

Славик раздухарился. И даже засмеялся от мысли про чью-то неучтенку. Я молчал и ждал, когда он перейдет к делу.

– Но для тебя найдем долю малую, обещаю! – перешел издалека к делу Славик.

– Да вы, похоже, крутые. Наверное, у меня столько нет, сколько надо, чтобы в такую тему войти.

– А сколько есть? – честно и откровенно спросил Славик без паузы вообще.

– Да особо ничего нет. Я на пенсии.

– Хитришь… ну, как хочешь… Но имей в виду – озолотимся… я, прям, бегаю от инвесторов… как в Москву приеду, сил никаких нет… хоть на улицу не выходи…

Я понимающе кивал. Ну а как? По Москве Славику ходить было действительно не очень уютно. И тут Славик решил, что пора попробовать.

– Слушай, у меня все активы в Якутске и Америке. Выслали десятку. Но пока придет, сам понимаешь. Можешь мне одолжить? Пару дней надо продержаться.

Я прям видел, как сейчас скажу Славику, что он мне уже два года должен, а он обещает все вместе отдать. Там, правда, немного, но я сумму не буду называть, чтобы не выглядеть мелочным. Просто скажу, а он пообещает все вместе отдать.

– Славик, ты мне еще с тогда должен.

– Да, я помню! – Славик даже просиял. – Ты же пропал. Вот. Все вместе и отдам.

– Пойдем ко мне зайдем. Посмотрю, чем могу помочь. – Тут я понял, что не смогу его просто так отпустить. Правда, что делать дальше, тоже не придумал.

– А ты где-то здесь сидишь? – в голосе не прозвучало тревоги, так Славик был уверен, что я ему поверил.

– Да, вот. Заходи, – я шагнул в сторону и открыл дверь в прокуратуру. Так что вывеска оказалась закрыта для Славика. И мы вошли. Правда, уже в коридоре Славик почувствовал неладное. Вывески у кабинетов были все-таки на русском языке. Славик шел по коридору и с удивлением читал должности владельцев кабинетов.

– А что это?

– Прокуратура. Нам сюда.

Мы вошли в кабинет, и Славик немного растерянно уселся на стул.

– А ты чего, здесь офис снимаешь? – Славик не сдавался, но огромная пишущая машинка на столе прямо-таки излучала во все стороны свою карательную функцию в документообороте российского правосудия.

– Я здесь работаю следователем. Там же написано, – честно говоря, бумажки, вставленные в вывески, на которых были написаны наши фамилии, были очень мелкими и увидеть, что я здесь следователь, он не мог. Но и не увидеть слово «следователь» не мог.

– И что? Интересно? – понимающим голосом сказал Славик. Мол, я все понял, ты тут работаешь коррумпированным следователем.

Две секунды я думал, как побольней ему ответить, но ответить не успел. Дверь резко отворилась и в просвете появился наш прокурор.

– Что там по делу Илиеско? – спросил прокурор.

– Вот, допрашиваю. Потом буду готов доложить, – я не планировал так врать прокурору. Я вообще не знаю, зачем и почему я это сказал.

– Я – в «город», – теперь уже немного соврал прокурор, поскольку после обеда, если он уезжал в городскую прокуратуру, то только домой. – Завтра жду в девять тридцать. Работайте.

Дверь так же резко закрылась.

– Ну вот. До завтра у нас с тобой время есть, – сказал я.

Славик ничего не понял, но ощутил, что надо начинать волноваться.

– А кто такой Илиеско? – зачем-то задал Славик вопрос, на который ему совсем не нужен был ответ.

– Маляр. Говорят, хороший. Эдуард Игнатьевич Илиеско. Уроженец села, – я быстро посмотрел в бумаги, потому что запомнить это было не реально, – Джурджулешты, республики Молдавия или Молдовы, как теперь говорят.

– И что? – Славик вообще ничего не понимал.

– 1970 года рождения. Изнасилован хозяином квартиры, где делал ремонт, и его знакомым. Со слов хозяина, они вступили в связь по согласию. Более того, Илиеско брал с него деньги за услуги, так сказать. А потом к ним присоединился его ранее не установленный знакомый. Говорит, познакомился только утром. Примерно так.

– А я причем? – Славик сдвинулся на стуле поближе к выходу, но бежать не решился. Даже не покрылся испариной.

– Знакомым будешь? Надо, Славик. Я ничего не могу сделать. Прокурор сказал: «Работайте». Теперь ничего нельзя уже сделать.

– Как знакомым? Я же не знакомый.

– Ну, ничего, – я достал бланк протокола допроса, – Мелехин Вячеслав… как тебя по отчеству?

– Александрович. А тебе это зачем?

– Александрович. Не волнуйся. Мне этот Илиеско не нравится. Запишем, что ты с ним по согласию, и я вынесу постановление, чтобы тебя отсечь от уголовного дела. По согласию – это же совсем другое дело.

– Ты гонишь, – попытался улыбнуться Славик.

– Мне не до шуток. Ты же видел. Я уже прокурору тебя случайно спалил. Ничего не могу сделать теперь. Но по согласию теперь можно. Не волнуйся.

– Да хорош… как это по согласию? – испугался Славик.

– Значит, все-таки насиловал Илиеско?

– Никого я не насиловал!

– Слушай, – сказал я тревожно, – совсем забыл, мне в канцелярию надо, пойди покури пока, пару минут.

Я действительно пошел в канцелярию. Там окна выходили на дорогу, где сейчас будет сваливать от меня Славик.

Он появился сразу. Но его было просто не узнать. Он шел какой-то сгорбленный и несчастный. Человек без денег, без друзей, охваченный отвратительной и неизлечимой зависимостью. Он, конечно, понял, что я просто над ним издевался. И от понимания, что он такой придурок и не заслужил другого отношения, Славика всего как-то скорежило. И стыдно, наверное, было, что чуть не повелся на такую глупость. Должны же в нем остаться хоть какие-то человеческие чувства! Не все же у него скрутила рулетка. Славик шел несчастный и раздавленный, в старом кашемировом пальто яркого цвета, в каких-то с вышивкой туфлях, которые были очень сильно стоптаны, и сзади при каждом шаге это было слишком хорошо видно. А я торжествовал. Жесткое и не очень уместное ребячество. Но государство само виновато, что мы были такие. Все дело в текучке кадров от маленьких зарплат. Было бы хотя бы половина следователей за 30, как при Союзе, может, и мы все были бы взрослее.

Когда я рассказал эту историю Ореху, он так хохотал, но, главное, затаил мысль зайти ко мне на работу. И вот зашел. Сидел напротив и пил чай с лимонными вафлями. Смеялся, что первый раз в кабинете следователя и, надеется, что в последний. А потом вдруг сказал без всякой подготовки:

– Тебе нравится Алиса.

– Хорошая, – ответил я слишком спокойно на вопрос, который мне никто не задавал.

– Я не об этом. Алиса тебе нравится. Вот я думаю: нам надо поговорить.

На меня высыпали бочку с горячими углями.

– Орех, ты можешь не волноваться…

– Я и не волнуюсь. Достало все. Устал я. Крови она мне столько выпила… Не знаю, что мне делать. Посоветуй.

– Как я тебе посоветую? Не хотел бы я быть на твоем месте.

– А на своем?

– И на своем, – отпираться было уже бессмысленно.

Орех помолчал. И я помолчал. Что может быть глупее, чем любить одну женщину, которая никакого не любит.

– Я пришел сказать, что я все. Твоя очередь.

– Орех, ты чего? Все у тебя получится, – я был очень искренен и переполнен позитивом, чувство благодарности к Ореху за то, что он соскакивает, уже целиком поселилась во мне.

– У меня уже ничего не получилось. Да еще Лиза узнала откуда-то. Разводом угрожает. Затемнение какое-то. Никогда со мной такого не было.