Сад золотых ветвей. Ритуалы и сознание

§3. Ритуальное убийство и преемственность

Если карьерный рост представляет собой сакральную траекторию восхождения, медленное и торжественное сорение золотых ветвей с древа корпоративной иерархии, то обратная сторона этого процесса – нисхождение, обрыв траектории, падение с высоты – должна быть рассмотрена с не меньшей, а возможно, и с большей тщательностью. Ибо именно в актах насильственного прекращения полномочий, в ритуалах изгнания и устранения наиболее явственно и неприкрыто проступает архаическая, жестокая логика, унаследованная современностью от своих доисторических предков. Увольнение, сокращение, уход «по взаимному согласию» под давлением, отставка – все эти, казалось бы, сугубо административные и экономические процедуры, регулируемые трудовым кодексом и корпоративными регламентами, при ближайшем рассмотрении обретают черты сложного, многоуровневого ритуала низвержения, прямого наследника того самого смертельного поединка на берегу озера Неми. В этом ритуале система не просто избавляется от неэффективного элемента; она совершает акт символического (а иногда и вполне реального) насилия над своим бывшим жрецом, чтобы очиститься, обновиться и подтвердить собственную жизнеспособность. И, как всякий подлинный ритуал, он требует особого языка – не языка фактов, а языка мифа и магии, который способен превратить травматическое событие в осмысленную, почти естественную часть космического порядка. Этим языком в современном мире стал язык «оптимизации», «естественного отбора», «трансформации» и «адаптации к вызовам рынка» – эвфемистический новояз, выполняющий функцию сакрального заклинания, призванного скрыть кровь под мрамором бюрократии.

Чтобы понять глубину этого явления, необходимо вернуться к истокам. В архаическом мифе и ритуале смерть царя-жреца никогда не была случайной трагедией. Это было сакральное действо, необходимое для продолжения жизни общины и мира. Старый, слабеющий властитель, чья магическая сила иссякала, должен был уступить место молодому и сильному, часто через насильственную смерть. Его кровь, пролитая на землю, становилась удобрением для будущего урожая; его уход – символом обновления циклов времени. Это жертвоприношение, пусть и жестокое, имело ясный адресат (боги, духи земли) и ясную цель (плодородие, стабильность). Ритуал из Неми был одной из поздних, уже выродившихся форм этого культа, где сакральная необходимость обернулась постоянным страхом и неоформленным насилием. Но даже в этой форме ключевой принцип сохранялся: передача власти требует устранения прежнего носителя. Не добровольной отставки на покой, а именно устранения. Это не личная месть, а системная необходимость.

Перенесем этот принцип в стерильный мир современного офиса. Система – корпорация, институт, организация – также нуждается в обновлении, в избавлении от «ослабевших» элементов, в перераспределении ресурсов в пользу более «сильных» и «перспективных». Однако прямое физическое насилие табуировано и уголовно наказуемо. Требуется ритуал, который совершит ту же функцию (устранение), но в символической, легитимированной, социально приемлемой форме. Таким ритуалом и стало увольнение, особенно массовое сокращение или уход высокопоставленного руководителя. Давайте разберем его структуру как ритуального действия, выделив ключевые фазы, аналогичные фазам архаического жертвоприношения или низвержения.

Фаза 1: Выявление «козла отпущения» и накопление ритуальной вины. Прежде чем совершить акт низвержения, система должна сконструировать образ жертвы как носителя скверны, проблем и неудач. Это не обязательно означает реальную профессиональную некомпетентность. Чаще происходит риторическое и символическое переформатирование. Показатели отдела падают? Виновен его руководитель. Компания проигрывает конкурентам? Виновна устаревшая стратегия, персонифицированная в конкретном вице-президенте. Нужно сократить расходы? «Лишние» сотрудники становятся бременем, паразитами на теле организации. В корпоративных кулуарах, на совещаниях, в отчетах начинает циркулировать нарратив о «несоответствии», «неэффективности», «избыточности». Происходит накопление символической «вины» на кандидате в жертвы. Этот процесс подобен обряду выделения козла отпущения, на которого возлагаются грехи всего племени. В случае с рядовыми сотрудниками эта фаза часто свернута и формальна – они изначально рассматриваются как безликий «ресурс», подлежащий «оптимизации».

Фаза 2: Ритуальное обвинение и лишение сана. Сам акт увольнения, особенно для высокопоставленного «жреца», почти всегда происходит в формате специальной встречи. Это не бытовая беседа, а церемония лишения статуса. На ней присутствуют жрецы высшего ранга (HR-директор, непосредственный или даже вышестоящий руководитель, иногда юрист). Пространство (кабинет) и время (часто пятница, конец дня) маркированы как особые, вырванные из потока обыденности. Жертве зачитывается «приговор» – решение о прекращении трудовых отношений. Здесь ключевую роль играет язык. Прямые обвинения в провале используются редко. Вместо них звучит казенный, обезличенный новояз, заимствованный из биологии, кибернетики и менеджмента: «компания вынуждена провести оптимизацию штата», «происходит трансформация бизнес-модели», «требуется адаптация к новым рыночным условиям», «в рамках повышения эффективности принято решение…», «ваша позиция попадает под естественный отбор в ходе реструктуризации». Эти термины выполняют магическую функцию. Слово «оптимизация» (от лат. optimus – наилучший) создает образ разумного, почти математического процесса отбора лучшего, отсева худшего. Оно вытесняет человеческое измерение – боль, страх, крушение жизненных планов – в сферу несущественного, подобно тому, как ритуальные формулы древности вытесняли сострадание к жертве. «Естественный отбор» – термин, нагруженный колоссальным научным и почти мифическим авторитетом. Его использование приравнивает корпоративные решения к действиям безличных, надчеловеческих сил природы или рынка. Сопротивляться ему так же бессмысленно, как сопротивляться смене времен года или закону тяготения. Таким образом, ответственность снимается с конкретных людей, принимающих решение, и переносится на абстрактную, всемогущую Систему или Рынок. Жертва оказывается низвергнута не по чьей-то злой воле, а в силу объективных, непреложных законов бытия.

Фаза 3: Исполнение приговора и изгнание. После оглашения решения следует серия ритуальных действий, физически и символически вычеркивающих человека из тела организации. Сдача пропусков, корпоративного ноутбука и телефона (лишение сакральных атрибутов и инструментов), отключение учетных записей (цифровая смерть в корпоративной вселенной), часто – сопровождение до выхода службой безопасности (ритуал изгнания, гарантирующий, что оскверненный более не осквернит священное пространство). Для рядовых сотрудников это может быть получение коробки для личных вещей и быстрый, по возможности незаметный для остальных, уход. Для топ-менеджера – составление согласованного с юристами press-release, где его уход описывается в благородных тонах («решил посвятить время семье», «исчерпал свой потенциал в компании», «отправляется на поиски новых вызовов»). Это публичная, лицемерная часть ритуала, призванная сохранить видимость достоинства для жертвы и репутацию для компании. Она аналогична ритуальным оплакиваниям царя перед его убийством.

Фаза 4: Очищение пространства и коммеморация. После изгнания жертвы система должна очиститься и продемонстрировать обновление. Происходит перераспределение обязанностей среди оставшихся («сплочение племени перед лицом трудностей»), иногда – назначение нового руководителя на освободившееся место (воцарение нового жреца). Коллективу может быть направлено официальное письмо от руководства, в котором вновь звучат магические заклинания об «оптимизированной и более гибкой структуре», «уверенности в будущем» и «благодарности за вклад» ушедшего сотрудника. Это акт коллективного забвения и движения вперед. Жертва, изгнанная за пределы системы, становится не-персоной, призраком, о котором быстро перестают говорить.

Но что происходит с самим «низвергнутым жрецом»? В архаическом обществе его физическое устранение было тотальным. В современном – происходит его символическое убийство и социальная маргинализация. Он теряет не только доход, но и статус, социальные связи, распорядок дня, часть идентичности. Для высокопоставленного менеджера это может быть крах всей жизненной конструкции. Он становится «бывшим CEO такой-то компании», человеком с пятном в биографии. Процесс поиска новой работы превращается в попытку ритуального очищения и доказательства своей «силы» новому племени. Психологически это глубоко травматический опыт, сравнимый с изгнанием из общины в архаические времена. Система, совершив акт символического насилия, оставляет жертву один на один с последствиями, прикрываясь щитом «объективных экономических причин».

Таким образом, язык «оптимизации» и «естественного отбора» – это не просто профессиональный жаргон. Это современная мифология, созданная для осмысления и легитимации социального насилия в условиях, где прямое насилие невозможно. Она выполняет те же функции, что и мифы о стареющих богах и умирающих царях: объясняет необходимость страдания через отсылку к высшим, непостижимым законам; снимает моральную ответственность с конкретных исполнителей; создает иллюзию разумности и прогресса даже в акте разрушения человеческих судеб. Когда HR-директор говорит об «оптимизации», он, сам того не осознавая, совершает шаманский акт – призывает дух Безличной Эффективности, чтобы тот принял жертву и даровал компании процветание. Когда аналитик пишет о «естественном отборе на рынке труда», он проецирует на социальную реальность биологическую метафору, наделяя ее сакральным статусом научной истины.

Ритуальное убийство в форме увольнения, таким образом, является обратной, темной стороной сакральной траектории карьеры. Оно напоминает каждому, кто взобрался на дерево и сорвал золотую ветвь, о хрупкости его положения. Система, порождающая жрецов, должна также порождать и механизм их регулярного низвержения – иначе она застоится и погибнет. Современный мир, отвергнув кровавые жертвоприношения, изобрел для этого изощренную, бескровную, но от того не менее эффективную и травматичную ритуальную технологию, прикрытую благообразной риторикой прогресса и рациональности. Осознание этого позволяет увидеть за сухими строчками приказа о сокращении или за благородной формулировкой об отставке – древний, как мир, ужас быть избранным в жертву ради обновления племени. И заставляет задуматься: а можно ли выстроить отношения в современном «храме» так, чтобы обновление не требовало регулярных ритуальных убийств, пусть и символических? Или это условие является неотъемлемой, роковой платой за саму возможность существования иерархии и власти – как в роще Неми, так и в стеклянной башне корпоративного центра?

§4. Тень претендента

Жизнь жреца в роще Неми определялась не столько его текущим положением стража, сколько постоянным, давящим присутствием Призрака – невидимого, но неизбежного Претендента. Этот Претендент был абстракцией, воплощенной в праве любого беглого раба сорвать ветвь и бросить вызов. Его сила заключалась не в конкретности, а в потенциальности; не в том, кто он есть, а в том, что он может явиться в любой момент. Эта тень будущего убийцы, отбрасываемая на настоящее, заставляла жреца бежать без остановки, превращая его царствование в форму изощренного бегства. В современном «храме» карьеры эта фундаментальная экзистенциальная структура не только сохранилась, но и радикально усложнилась, размножилась и интериоризировалась. Тень Претендента сегодня не едина; она расслоилась на множество фигур, как внешних, так и внутренних, как человеческих, так и нечеловеческих. Она проникла в саму ткань профессионального бытия, превратившись из внешней угрозы в хроническое внутреннее состояние – состояние перманентной осады, где угроза может исходить от коллеги за соседним столом, от безликого алгоритма на сервере, от собственного устаревающего багажа знаний или просто от неумолимого тиканья карьерных часов. И ответом на эту диффузную, всепроникающую угрозу стал новый, всеобъемлющий культ – культ вечной бдительности и тотальной продуктивности, ритуалы которого призваны отгонять тень Претендента, доказывая системе и, в первую очередь, самому себе, что ты еще достоин держать в руках свою золотую ветвь.

Чтобы понять масштаб этого явления, необходимо каталогизировать современных «претендентов», выявив, как архаическая роль беглого раба с мечом была распределена между различными агентами современного профессионального ландшафта.

Претендент №1: Коллега как внутренний соперник. Самый очевидный и в то же время самый коварный претендент. В архаической модели вызов мог прийти только извне, от чужеродного элемента (беглого раба). В современной корпорации, построенной на принципах «здоровой конкуренции» и «карьерного роста», каждый коллега, особенно равного или чуть более низкого статуса, потенциально является таким претендентом. Он жаждет той же самой «ветви» – повышения, премии, признания, проекта с высокой видимостью. Открытое насилие заменено тонкой, непрекращающейся войной компетенций, видимости и лояльности. Коллега-претендент проявляет себя не в решительном вызове на поединок, а в едва уловимых, но значимых жестах: он первым отправляет отчет руководству, он высказывает удачную идею на совещании, он берет на себя дополнительные, заметные задачи, он более умело выстраивает отношения с ключевыми «жрецами» высшего ранга. Его присутствие создает атмосферу постоянного сравнительного оценивания. Социальные сети профессионального типа, такие как LinkedIn, стали идеальной ареной для этой тихой войны: количество эндорсментов, список пройденных курсов, хвалебные отзывы, демонстрация участия в престижных конференциях – все это служит публичной демонстрацией своей «силы», предупреждением для других и напоминанием системе о своей ценности. Коллега-претендент заставляет жить в режиме превентивной демонстрации эффективности, где любая пауза, любое признание усталости может быть расценено как слабость и использовано для рывка вперед.

Претендент №2: Внешний конкурент и рынок как абстрактная сила. Если коллега – угроза изнутри племени, то конкурирующая компания, фрилансер на глобальной бирже труда или просто «рынок» – это угроза извне, более прямая аналогия беглому рабу, приходящему из леса. Этот претендент не хочет занять конкретное место жреца; он хочет уничтожить саму рощу или доказать, что его роща лучше. Для рядового сотрудника это угроза аутсорсинга, офшоринга, найма более дешевого специалиста из другой страны. Для компании в целом – угроза банкротства или поглощения. Эта внешняя тень материализуется в ежеквартальных отчетах о доле рынка, новостях о прорывах конкурентов, падении собственных продаж. Она трансформирует всю организацию в единого «жреца», который должен бежать, чтобы не быть настигнутым. Но на индивидуальном уровне эта глобальная угроза переживается как давление со стороны руководства, требующего большей гибкости, инновационности и готовности работать за те же или меньшие деньги – «иначе мы проиграем». Таким образом, внешний конкурент становится инструментом внутренней дисциплины, оправданием для ужесточения ритуалов продуктивности.

Претендент №3: Автоматизация, алгоритмы и искусственный интеллект – нечеловеческий претендент. Это принципиально новая, беспрецедентная в истории форма угрозы. Претендент здесь – не другой человек, а созданная человеком, но вышедшая из-под его полного контроля система. Алгоритм машинного обучения, роботизированная линия, чат-бот, способный заменить кол-центр, программа для автоматического написания кодекса или отчетов – все это претенденты с мечом из кремния и данных. Их «золотая ветвь» – это превосходство в скорости, точности, неутомимости и дешевизне. Их вызов лишен злого умысла, он абсолютно объективен и потому особенно страшен. Угроза автоматизации создает уникальную форму тревоги – тревогу тотальной заменяемости. Профессиональные навыки, на оттачивание которых ушли годы, могут в одночасье превратиться в анахронизм. Эта тень заставляет профессионала постоянно оглядываться через плечо не на другого бегуна, а на приближающийся безликий, неумолимый автомобиль прогресса. Ответом на это становится истеричная гонка за неавтоматизируемыми навыками – креативностью, эмоциональным интеллектом, сложными коммуникациями – и маниакальное стремление «подружаться» с машиной, стать не ее жертвой, а жрецом, который ею управляет (отсюда бум на курсы по data science и ML для неметрических специальностей).

Претендент №4: Время и собственное устаревание – интериоризированный претендент. Самый коварный претендент находится внутри. Это тень собственного будущего «я», которое может оказаться не соответствующим требованиям завтрашнего дня. Это страх, что знания устареют, энергия иссякнет, гибкость мышления уменьшится, что ты сам станешь тем «слабым жрецом», которого система будет готова низвергнуть. Этот внутренний претендент заставляет человека быть своим собственным надсмотрщиком. Он превращает самооптимизацию в бесконечный, изматывающий ритуал. И здесь мы подходим к главному следствию жизни в поле зрения этих многочисленных теней – возникновению и тотальному доминированию культа вечной бдительности и продуктивности.

Этот культ представляет собой комплекс верований и практик, призванных дать иллюзию контроля над угрозой со стороны всех типов претендентов. Его догматы просты и суровы: 1) Только постоянное движение гарантирует безопасность. Остановка равна смерти (профессиональной). 2) Твоя ценность равна твоей последней, измеримой результативности. Прошлые заслуги не в счет. 3) Все можно и нужно оптимизировать: процессы, время, тело, сознание, эмоции. 4) Бдительность – высшая добродетель. Необходимо мониторить все: тренды в отрасли, активность конкурентов и коллег, появление новых технологий, колебания своего энергетического уровня.

Ритуалы этого культа пронизывают каждый день современного профессионала:

Ритуал непрерывного обучения. Бесконечные онлайн-курсы, вебинары, прослушивание подкастов по дороге на работу, чтение профессиональной литературы. Цель – не столько глубокое познание, сколько накопление символических «чек-пойнтов» в резюме, демонстрация системе и себе, что ты «в тренде».

Ритуал тотального тайм-менеджмента и трекинга. Планировщики (от бумажных ежедневников до сложных like Todoist или Notion), техники Pomodoro, трекеры времени (RescueTime), скриншот-программы для контроля удаленных сотрудников. Время дробится, учитывается, оптимизируется. Каждая минута должна быть оправдана вкладом в продуктивность. Отдых и «ничегонеделание» становятся грехом, требующим оправдания.

Ритуал демонстративной занятости. Ответ на письма в нерабочее время, публикация постов в соцсетях о работе над проектом ночью или в выходные, присутствие в корпоративном чате после полуночи. Это спектакль, призванный доказать преданность и выносливость, затмив коллег-претендентов.

Ритуал количественной самооценки. Зависимость от метрик – количество завершенных задач, пройденных курсов, полученных лайков за профессиональный пост, показатель эффективности (KPI). Человек начинает воспринимать себя не как целостную личность, а как набор улучшаемых показателей.

Ритуалы биохакинга и оптимизации тела. Сон по циклам, особые диеты для мозга, ноотропы, медитация для повышения фокуса (не для просветления), экстремальные фитнес-челленджи. Тело перестает быть домом бытия и становится машиной, которую нужно обслуживать и апгрейдить для большей продуктивности.

Этот культ, при всей его видимой рациональности, является глубоко мифологическим и магическим по своей сути. Это попытка умилостивить безликую Систему (Рынок, Корпорацию, Прогресс) через постоянные жертвоприношения времени, здоровья, психического благополучия и личной жизни. Беспрерывная активность – это современный эквивалент бега жреца по берегу озера. Это заклинание, повторяемое действиями: «Смотри, я бегу, я работаю, я улучшаюсь – значит, я достоин остаться в роще, значит, претендент меня не настигнет».

Однако, как и в Неми, этот бег по кругу является в основе своей Sisyphean task. Он не приводит к окончательной безопасности, а лишь отдаляет момент кризиса. Более того, он истощает самого бегуна, делая его в долгосрочной перспективе более уязвимым. Культ вечной продуктивности порождает выгорание, тревожные расстройства, чувство экзистенциальной пустоты за фасадом успеха. Он превращает профессиональную жизнь в состояние осажденной крепости, где союзники в любой момент могут стать претендентами, а главным врагом оказывается собственное изможденное отражение в зеркале.

Таким образом, тень Претендента в современном мире перестала быть единой внешней фигурой. Она стала тотальной средой, атмосферой профессионального существования. Мы живем не просто в ожидании вызова, а внутри самого вызова, который длится бесконечно. Современный «жрец» охраняет свою ветвь не от конкретного врага, а от целой вселенной угроз: от улыбки коллеги, от отчета конкурирующей фирмы, от строки кода в новом алгоритме, от тихого голоса внутри, шепчущего «ты отстаешь». И его бег – это уже не бег по физическому периметру озера, а бег по бесконечной, замкнутой дорожке внутренней тревоги, на которой мили отмеряются выполненными задачами, а финишная черта отодвигается с каждым новым достижением. Осознание этой структуры – это первый шаг к тому, чтобы перестать просто бежать от теней и, возможно, научиться жить с ними, оглядеться вокруг и понять, что роща, в которой мы все бежим, возможно, достаточно велика, чтобы в ней не было необходимости в постоянной войне всех против всех. Или же это утопия, и закон Неми – вечный закон конкуренции и насильственной смены власти – является единственно возможным законом любого иерархического сообщества, будь то племя у озера или глобальная корпорация в облаке. Ответ на этот вопрос и будет искаться на протяжении всего нашего дальнейшего исследования сада золотых ветвей.

§5. Почему мы бежим?

Тихий, на первый взгляд, вопрос, заключенный в подзаголовке этой главы – «Почему мы бежим?» – является, возможно, самым важным и тревожным вопросом, который можно задать современному человеку, вовлеченному в карьерную гонку. Зачем жрец в роще Неми бежал по берегу озера? Ответ из мифа кажется прямолинейным: чтобы отдалить момент своей смерти, чтобы сохранить власть и жизнь. Но этот ответ лишь описывает механизм, а не раскрывает глубинную психологическую и экзистенциальную подоплеку. Бег был не просто тактикой выживания; он был способом бытия, формой осмысления своего положения в мире, пусть и трагического. Подобным образом, наша современная, гипертрофированная активность – наш бег в офисе, в соцсетях, в тренажерном зале, на курсах повышения квалификации – редко мотивируется лишь прямой угрозой голодной смерти. Нас гонит нечто более тонкое, более фундаментальное и более ужасающее, чем угроза увольнения. Нас гонит экзистенциальная пустота, зияющая бездна смысла, которая открывается в моменты остановки и молчания. И именно ритуал, в его современной, секуляризированной форме навязчивого действия и продуктивности, становится главным защитным механизмом, щитом, который мы отчаянно воздвигаем между нашим сознанием и этой бездной. Мы предпочитаем бежать – куда угодно, лишь бы бежать – потому что остановка означает столкновение с вопросом «зачем?». А ответа на этот вопрос у современного мира, распрощавшегося с едиными сакральными ответами религии и идеологии, часто просто нет. Поэтому мы заменяем поиск смысла на совершение действий, трансцендентную цель – на имманентный процесс, вопрос «зачем жить?» на бесконечный список дел «что сделать?».