Столкновение миросистем. Мировая апостасийная миросистема. Том 2

2.2

Сельское хозяйство – латифундии и колонат

Сельское хозяйство было не просто одной из отраслей экономики Римской империи; оно являлось ее материальным фундаментом, истинным «двигателем империи», как верно отмечено в концепции книги. Именно аграрный сектор обеспечивал продовольственную безопасность, формировал основной объем ВВП, определял социальную структуру и в конечном счете обусловил как величие, так и системный кризис римского государства. Эволюция аграрных отношений – от гражданского землевладения через гигантские рабовладельческие латифундии к феодальному по своей сути колонату – представляет собой микрокосм всей римской цивилизации, наглядный пример ее «тотального синтеза» и внутренней динамики, где прагматизм постоянно искал новые формы для выживания духа и государства. В этом процессе римская философская мысль не оставалась безучастным наблюдателем, а активно формировала идеологическое и практическое отношение к земле и труду. Чтобы понять уникальность римского аграрного пути, необходимо также рассмотреть его в контексте природных условий, которые как ограничивали, так и стимулировали развитие агротехнологий, позволивших Риму преодолеть вызовы своей среды обитания.

2.2.1

Природные условия и агротехнологическая революция

Римская цивилизация сформировалась в специфических условиях Средиземноморья, для которого характерен так называемый «средиземноморский климат» с жарким засушливым летом и мягкой дождливой зимой. Это предопределило основу римского сельского хозяйства – «средиземноморскую триаду»: зерно (в основном пшеница-полба и ячмень), виноград и оливу.

Сравнение с другими империями выявляет особенности римского пути. Египет процветал благодаря уникальной гидрологической системе Нила, чьи регулярные разливы приносили плодородный ил и обеспечивали естественное орошение, позволяя снимать по несколько урожаев в год. Египет был житницей сначала эллинистического мира, а затем и Рима [15]. Риму же приходилось создавать свое плодородие искусственно, полагаясь на ирригацию и сложные агротехнические методы. Месопотамия, как и Египет, зависела от разливов Тигра и Евфрата, но ее ирригационные системы были более уязвимы и требовали постоянного централизованного контроля, что делало их хрупкими в периоды политических кризисов. Рим, с его более диверсифицированным сельским хозяйством, был менее уязвим к локальным катастрофам. Персидская империя Ахеменидов объединяла регионы с резко различающимся климатом – от плодородных долин Месопотамии до засушливых нагорий Ирана. Рим, распространив свою власть на все Средиземноморье, также интегрировал различные аграрные зоны, но сделал это в рамках единой экономической и правовой системы.

Плодородие Италии в ранний период часто преувеличивалось античными авторами. Почвы Апеннинского полуострова были весьма разнообразны: вулканические туфы в Лации и Кампании отличались высоким плодородием, но многие районы были каменистыми и малопригодными для зерновых без серьезной мелиорации. Именно необходимость преодоления природных ограничений стала одним из двигателей римской агротехнической мысли.

2.2.2

Агротехнологическая революция

Римский прагматизм нашел ярчайшее выражение в развитии сельскохозяйственных технологий. Римляне не столько изобретали новое, сколько совершенствовали и тиражировали известные технологии, создавая стандартизированный и эффективный агроинвентарь. В орудиях труда ключевым новшеством стал тяжелый колесный плуг с железным лемехом (aratrum), способный не просто процарапывать борозду, как легкий греческий или ближневосточный плуг, а переворачивать пласт земли, что было необходимо для обработки тяжелых почв Центральной и Северной Европы. Появление отвала было революционным достижением [16]. Широко применялись борона для дробления комьев, серпы, косы, цепы для обмолота, а также сложные прессы для отжима оливок и винограда (рычажные, винтовые), конструкции которых подробно описаны Витрувием и Героном Александрийским [17].

В агрономических методах римляне демонстрировали системный подход. В отличие от примитивного двуполья, в лучших римских хозяйствах применялось продвинутое двуполье и трехполье с чередованием культур и активным использованием бобовых для восстановления азота в почве. Колумелла в своем труде «О сельском хозяйстве» настоятельно рекомендовал такие практики [18]. Римляне глубоко понимали ценность удобрений: использовался навоз (главным образом овечий и голубиный), компост, зола, а также известкование почв. Марк Порций Катон в своем трактате «О земледелии» дает детальные инструкции по приготовлению и внесению навоза [19]. Строительство акведуков не только снабжало города водой, но и позволяло орошать пригородные сады и огороды. Для осушения заболоченных земель, например, в долине По, римляне сооружали сложные системы каналов и дренажных труб (cuniculi), что резко увеличило площади пахотных земель. Труды агрономов – Катона, Варрона, Колумеллы, Палладия – представляли собой не просто сборники советов, а систематизированные руководства, основанные на наблюдении и практическом опыте, где рассматривались вопросы селекции растений, ветеринарии, экономики поместья и даже климатологии.

2.2.3

Эволюция аграрных отношений

В ранний период Рим представлял собой «Республику крестьян-солдат», где небольшие семейные наделы (fundus), обрабатываемые самими владельцами (paterfamilias) и его домочадцами, составляли основу экономики и военной организации. Гражданин-легионер был, прежде всего, земледельцем, защищавшим свою землю и добывавшим новую для Рима. Эта связь между землей, гражданством и воинской обязанностью была священной и закладывала основы римской добродетели (virtus) и патриотизма.

Однако Пунические войны и активная экспансия во II веке до н.э. кардинально изменили аграрный ландшафт. Появление огромных масс дешевых рабов с завоеванных территорий и приток богатств в руки узкой прослойки аристократии привели к аграрной революции. Мелкие крестьяне, подолгу служившие в армии, разорялись, не выдерживая конкуренции с крупными хозяйствами, использовавшими даровую рабочую силу. Их земли скупались или просто захватывались богатыми соседями. Так началась эпоха латифундий (latifundia). «Latifundia perdidere Italiam» («Латифундии погубили Италию»), – с горьким упреком констатировал еще Плиний Старший [20]. Это была не просто констатация экономического факта, но и констатация глубокого социального и морального кризиса.

Расцвет латифундий ознаменовался становлением экономики рабства и ее философским осмыслением. Латифундия представляла собой крупное частное земельное владение, ориентированное на товарное производство и базирующееся на труде рабов. Их появление стало ярким проявлением римского прагматизма. В Италии они часто ориентировались на интенсивное виноградарство, оливководство и скотоводство, приносившие больший доход, чем зерновые культуры. Труд был жестко регламентирован; рабы делились на группы (ergastula), работавшие под надзором управляющего (vilicus), часто самого раба. В трактате Катона «О земледелии» даются детальные, почти инженерные инструкции по организации труда, расчету пайков и наказаниям для рабов, что отражает сугубо утилитарный подход [19].

В период своей эффективности латифундии обеспечивали рост аграрного производства, способствуя развитию торговли. Италийское оливковое масло и вино в амфорах расходились по всей Империи. Однако у этой модели были фундаментальные недостатки: экстенсивность – экономика латифундий зависела от постоянного притока новых рабов, что было возможно лишь в условиях непрерывных завоевательных войн; социальная деградация – разорение крестьянства вело к росту городского плебса, требовавшего «хлеба и зрелищ», и подрывало социальную базу армии; низкая мотивация – труд рабов был малопроизводительным, основанным на принуждении, и не стимулировал к инновациям.

Римская философия, в особенности стоицизм, сыграла неоднозначную роль в осмыслении рабства. С одной стороны, такие мыслители, как Сенека, призывали к гуманному обращению с рабами, признавая в них таких же людей, обладающих внутренним «логосом» (разумным началом). В своих «Нравственных письмах к Луцилию» Сенека писал: «Они рабы. Нет, люди. Они рабы. Нет, сожители. Они рабы. Нет, смиренные друзья» [21]. Это смягчало жестокость системы, но не ставило под сомнение ее существование. С другой стороны, та же стоическая концепция естественного закона (lex naturalis) и долга перед обществом использовалась для оправдания социальной иерархии. Рабство воспринималось как часть миропорядка, а землевладелец, эффективно управляющий своим имением, исполнял свой долг перед государством, обеспечивая его продовольствием. Прагматизм римского мышления, воспитанный на трудах Катона, и морализм стоиков, проповедовавших Сенекой, парадоксальным образом сочетались в фигуре идеального управляющего, который был и расчетлив, и «справедлив». Попытки решить социальные проблемы, такие как реформы братьев Гракхов (II в. до н.э.), провалились, столкнувшись с сопротивлением сенатской олигархии, чье богатство было напрямую связано с латифундиями. Их гибель показала, что римский дух общественного служения (res publica) отступает перед духом частного интереса и наживы.

Кризис рабовладельческой системы и генезис колоната стали неизбежными с прекращением масштабных завоеваний при Траяне и его преемниках. «Рабский конвейер» начал давать сбои. Цены на рабов росли, а их содержание становилось менее рентабельным. Восстания (например, Спартака) показали риски содержания крупных масс невольников. Эпидемии (такие как чума при Марке Аврелии) сокращали население, включая и рабскую его часть. Параллельно с этим в экономику начал внедряться колонат (colonatus). Колон был лично свободным арендатором, который обрабатывал участок земли (pars), принадлежавший владельцу латифундии, за что отдавал ему долю урожая (арендная плата составляла обычно 1/3 урожая) или денежный оброк. Изначально это была взаимовыгодная экономическая модель, описанная еще Катоном Старшим и Варроном [22].

Однако к III веку н.э. империя вступила в полосу политического и экономического кризиса («Кризис III века»). Гиперинфляция, гражданские войны и давление на границы требовали стабильных поступлений в казну и надежного снабжения армии. Государство, в лице императоров, начало активно вмешиваться в аграрные отношения, прикрепляя людей к месту их работ и статусу. Колонат из добровольного договора постепенно превращался в наследственное состояние. Реформы императора Диоклетиана (конец III в.) и Константина Великого (IV в.), привязавшие колонов к земле (adsripticii, glebae adscripti), юридически оформили эту систему [23]. Колон не мог покинуть свой участок, а землевладелец был ответствен за уплату им налогов.

В Поздней Империи произошло торжество колоната и аграрная автаркия. К IV веку колонат стал доминирующей формой аграрных отношений. Крупные латифундии теперь обрабатывались не рабами в казармах, а колонами, жившими в своих деревнях (vici) на территории владений. Это была более стабильная и в условиях кризиса более эффективная модель. Колон был заинтересован в результатах своего труда больше, чем раб, так как часть урожая оставалась ему и его семье. Одновременно с этим происходила автаркизация экономики. Нарушение торговых связей, обесценивание денег, рост небезопасности дорог заставляли крупные поместья переходить на самообеспечение. Внутри латифундии производилось все необходимое – от инструментов до одежды, резко сокращая товарооборот с внешним миром. Этот процесс, описанный в трудах историка М.И. Ростовцева [24], вел к упадку городов, которые жили за счет ремесла и торговли, и укреплял власть местных магнатов. Крупный землевладелец теперь был не только хозяином земли, но и судьей, сборщиком налогов и защитником для своих колонов, что предвосхищало феодальные отношения.

Роль сельского хозяйства в торговле кардинально изменилась. Если в период расцвета Империи сельское хозяйство было драйвером средиземноморской торговли (хлеб из Египта и Африки, вино и масло из Италии и Испании, гарум из Бетики), то к V веку эта роль сошла на нет. Деньги уступили место натуральному обмену. Экономика возвращалась к более примитивным, локализованным формам, что подрывало саму основу существования централизованной имперской бюрократии и армии.

2.2.4

Философия, духовность и их влияние на аграрную сферу

Римское сельское хозяйство изначально было областью сугубо практического знания (techne), что отражено в утилитарных трактатах Катона. Однако с проникновением греческой философии отношение к земледелию начало меняться. Для аристократа II-I вв. до н.э. владение землей и ее обработка стали не только бизнесом, но и формой досуга (otium), достойной философского осмысления. Варрон в своем диалоге «О сельском хозяйстве» уже не просто дает инструкции, но и вкладывает рассуждения о природе земледелия в уста участников диалога, поднимая вопросы о пользе и благородстве этого занятия [22]. Земледелие начинает рассматриваться как естественный и наиболее достойный образ жизни, согласующийся с природой, – ключевая концепция для стоицизма.

Стоицизм и эпикуреизм по-разному осмысливали аграрный труд. Идеи стоиков, особенно поздних (Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий), оказали глубокое влияние на землевладельческую аристократию. Земледелие виделось как школа добродетели, где человек учится терпению, труду, следованию природному закону и принятию того, что не в его власти (засуха, град). Марк Аврелий в своих «Размышлениях» постоянно призывает себя видеть в каждом деле, даже самом малом, проявление всеобщего логоса. Этот внутренний настрой мог транслироваться в более осмысленное, хоть и не менее требовательное, управление поместьем. Труд на земле становился духовной практикой. Хотя эпикуреизм ассоциируется с уходом от общественной жизни, его римский вариант, изложенный Лукрецием в поэме «О природе вещей», также повлиял на мировоззрение землевладельцев. Лукреций воспевал простую, самодостаточную жизнь вдали от суеты политики, жизнь, обеспеченную собственным трудом на земле [25]. Эта идея «самодостаточности» (autarkeia) философски обосновывала тенденцию к автаркии крупных поместий в поздней Империи. Усадьба становилась не только хозяйственным, но и духовным убежищем от бушующих в мире страстей и опасностей.

В период Поздней империи широко распространились религиозные синкретические культы и герметизм, которые проповедовали идею о том, что божественное присутствует во всей природе. Это способствовало формированию более почтительного, почти сакрального отношения к земле как к творению Бога или проявлению божественных сил. Однако настоящую революцию в аграрной этике совершило христианство. В отличие от античного презрения к физическому труду (который был уделом рабов), христианская мораль, особенно в ее монастырской традиции, провозгласила труд, в том числе физический, богоугодным делом и средством самодисциплины. Максима «ora et labora» («молись и трудись») еще не была сформулирована, но ее основы закладывались. Труд на земле стал путем спасения и служения ближним. Блаженный Августин в своих трудах, осмысляя кризис Империи, предлагал иную, не римскую, шкалу ценностей, где земное богатство и государственная мощь не были главными. Эта смена парадигмы подготовила почву для средневекового мировоззрения, в котором труд колона и монаха будет обладать духовной ценностью, неведомой античному миру. Христианская община, подобно колонам, привязанным к земле, искала свое «небесное гражданство», что психологически облегчало принятие крушения старого земного порядка [26].

2.2.5

Наследие римского аграрного гения

Эволюция от крестьянской общины через рабовладельческую латифундию к крепостному колонату не была случайностью. Это был закономерный результат поиска устойчивой модели в условиях меняющейся реальности, поиска, в котором римский дух – его право, философия и инженерная мысль – принимал самое активное участие. Римский прагматизм, создавший латифундии, жестоко поплатился за их социальные издержки. А римский дух систематизации и порядка, воплощенный в праве, создал ту самую правовую форму – прикрепление к земле, – которая стала мостом от античного рабства к средневековому феодализму. Агротехнологические достижения Рима – его плуги, прессы, системы севооборота – пережили саму Империю и стали основой европейского сельского хозяйства на следующие тысячу лет [27].

Колонат не «погубил» Империю напрямую. Но он стал главным симптомом и катализатором ее системного кризиса. Он привел к ослаблению центральной власти – крупные землевладельцы, обладающие автономными хозяйствами и зависимыми людьми, стали реальной силой, с которой должен был считаться император; сокращению налоговой базы – автаркия и упадок торговли подрывали финансовую систему; дезинтеграции экономического пространства – Империя как единый хозяйственный механизм переставала существовать; трансформации духовных основ – от стоической идеи служения государству и эпикурейского бегства от мира общество двигалось к христианской модели локальной, самодостаточной общины, центром которой была уже не вилла аристократа, а монастырь или церковь при поместье.

Таким образом, сельское хозяйство, пройдя сложнейший путь, оказалось в центре цивилизационного перелома. Латифундия, порожденная римским гением завоевания и прагматизма, трансформировалась в колонат, который, в свою очередь, стал материальной основой для новой, средневековой Европы. Римская воля к порядку, воплощенная в аграрном законодательстве, и его духовные искания, от стоицизма до христианства, в конечном счете подготовили почву для того феодального мира, который унаследовал ее территорию, ее агротехнику и – в переосмысленном виде – ее дух.

2.3

Торговля в Древнем Риме

Торговля была не просто одной из составляющих римской экономики; она являлась подлинной кровеносной системой Империи, которая связывала в единое целое провинции, питала метрополию, распространяла культурные коды и в конечном итоге стала зеркалом ее могущества и упадка. В рамках ключевого тезиса концепции книги – «тотального синтеза» – торговля предстает как квинтэссенция римского прагматизма: умения встроить, адаптировать и масштабировать достижения покоренных народов, создав первую в истории по-настоящему глобальную экономическую сеть. Этот процесс охватывал как морские просторы Средиземноморья, которое римляне с полным правом называли Mare Nostrum («Наше море»), так и сухопутные трассы, уходившие далеко на Восток, и был невозможен без универсальной денежной системы, сердцем которой стал серебряный динарий.

2.3.1

Mare Nostrum как экономический каркас

Зарождение римской морской торговли было напрямую связано с экспансией и интеграцией. Покорив Карфаген и эллинистические царства, Рим унаследовал их развитые торговые сети. Однако римский гений проявился в их систематизации, укрупнении и обеспечении беспрецедентной безопасности. Угроза пиратства, долгое время сковывавшая экономический потенциал региона, была окончательно ликвидирована кампаниями Гнея Помпея Великого в 67 г. до н.э. [28]. Это позволило сделать морские перевозки не только регулярными, но и предсказуемыми, что являлось ключевым условием для развития капиталистических по своей сути отношений.

Основные морские пути можно условно разделить на несколько направлений. Восточное направление связывало ключевые порты Александрии в Египте и Путеолы в Италии. Из Александрии в Рим шли гигантские зерновые суда (naves onerariae), снабжавшие столицу хлебом. Этот «аннонный флот» был настолько важен для социальной стабильности, что находился под прямым контролем императора [29]. Параллельно из восточных провинций (Сирия, Финикия, Малая Азия) везли предметы роскоши: стекло, пурпурные ткани, благовония, папирус и экзотических рабов. Западное направление функционировало через порты Остию (порт Рима) и Кадис (Гадес) в Испании, откуда шли потоки драгоценных металлов – серебра и золота с рудников Рио-Тинто, которые были финансовым фундаментом ранней Империи [30]. Из Британии экспортировали олово и свинец. Африканское направление связывало плодородные провинции Северной Африки (современные Тунис, Алжир, Ливия) с Римом, поставляя оливковое масло (в знаменитых амфорах типа Dressel 20), вино и диких животных для игр в Колизее.

Технологическим фундаментом этой морской экспансии стали не столько инновации в кораблестроении (римляне в основном заимствовали греческие и карфагенские образцы), сколько масштабное строительство портовой инфраструктуры. Молы, волнорезы, склады (horrea) и маяк в Портусе, построенном императором Клавдием рядом с Остией, – все это было частью римского инженерного прагматизма, направленного на удешевление, ускорение и облегчение логистики [31].

2.3.2

Шелковый путь

Вопреки романтизированным представлениям, «Шелкового пути» как единой магистрали не существовало. Это была сеть караванных маршрутов, связывавших римский Восток (через сирийские города-эмпории, такие как Пальмира и Антиохия) с Китаем и Индией. Интерес Рима к этому направлению пробудился после кампаний Красса и Марка Антония против Парфянской империи, которая выступала главным посредником и геополитическим соперником [32].

Товарооборот по этим путям был колоссально неравноценен по объему, но критически важен по символическому и культурному значению. Из Китая везли шелк – материал, ставший в Риме символом статуса и предметом морального осуждения со стороны консерваторов (как Сенека, обличавший «прозрачные одежды, не скрывающие ни одной добродетели женщины»). Из Индии поступали драгоценные камни, слоновая кость, перец и иные пряности, без которых невозможно представить позднеримскую и византийскую кухню [33].

Однако роль Шелкового пути выходила далеко за рамки экономики. Он стал каналом, по которому в Римскую империю проникали не только товары, но и идеи. Вместе с восточными купцами и дипломатами в римский мир просачивались религиозные и философские течения: зороастризм, гностические учения, а позже – манихейство. Этот «импорт трансцендентного» подготовил почву для религиозного синкретизма, описанного в Части III концепции книги (Глава 9), и создал интеллектуальный вакуум, который в конечном итоге заполнило христианство с его универсалистской доктриной. Таким образом, Шелковый путь был не только путем товаров, но и «дорогой идей», подрывавших традиционный римский прагматизм изнутри.

2.3.3

Динарий – универсальный язык римского порядка

Если торговые пути были артериями Империи, то динарий был ее кровью. Введенный примерно в 211 г. до н.э., серебряный динарий к эпохе принципата Августа превратился в первую по-настоящему мировую валюту. Его стабильность и широкое хождение от Британии до Месопотамии были следствием целенаправленной государственной политики [34].

Функции динария были многогранны. Экономическая унификация: динарий позволил стандартизировать расчеты на всей территории Империи. Легионер, служивший на Рейне, получал жалованье в динариях, на которые мог купить товары, произведенные в Египте или Сирии. Это стимулировало межпровинциальный товарооборот и создавало единое экономическое пространство. Инструмент пропаганды: монетный двор стал мощным средством массовой информации. На аверсах и реверсах динариев чеканили портреты императоров, символы их побед, лозунги («Согласие армии», «Щедрость императора»). Таким образом, каждый торговец, принимая монету, не только совершал экономический акт, но и визуально подтверждал легитимность и могущество верховной власти [35]. Индикатор кризиса: упадок торговли и государства напрямую отражался на динарии. Начиная с III века н.э., в условиях политической нестабильности и инфляции, императоры начали систематически снижать содержание серебра в монете (так называемая порча монеты). Если при Августе динарий был почти чисто серебряным, то к правлению Каракаллы (начало III в.) его проба резко упала, а при Галлиене (середина III в.) монета стала практически медной с серебряным покрытием [34]. Этот процесс был и симптомом, и причиной упадка: доверие к валюте исчезало, натуральный обмен (бартер) вытеснял денежный, что вело к фрагментации единой экономической системы.

2.3.4

Диалектика прагматизма и презрения

Роль торговли в римском мировоззрении была глубоко противоречивой, что идеально иллюстрирует главный тезис книги о «диалоге материи и духа».

С одной стороны, римская цивилизация была немыслима без коммерции. Право, величайшее интеллектуальное достижение Рима, сформировало адекватный торговый инструментарий. Появилось коммерческое право (ius commercii), разрабатывались сложные контракты купли-продажи, поклажи, морского займа (foenus nauticum), где риск гибели груза распределялся между кредитором и заемщиком [28]. Римские юристы скрупулезно регулировали вопросы собственности, передачи права и ответственности, создав правовое поле для безопасной и предсказуемой торговли на огромных расстояниях.