На антипригарном покрытии скворчат влажные плитки хлеба, брызги масла постреливают со сковороды в мокрый ворс халата, аромат шампуня вытесняется запахами жареных яиц, чеснока. Гренки почти готовы, я вынул из шкафчика тарелку. В углу кухонного стола утробно шипит чайник.
Недалеко от него застыл ноутбук. В черноте экрана загрузки матово отражается прямоугольник утреннего света из окна. И мой мутный силуэт у конфорки.
Наконец, связь с сервером установилась. Со дна дисплея всплыла картинка.
Я помахал перед ней деревянной лопаточкой.
– Привет, Натка!
– С добрым утречком! – ответил мелодичный голос.
Я застал ее за столиком веранды. Там устроились прозрачная чашка чая, корзиночка с печеньем, зернистая горка малины в мисочке, уложенная разворотом в столешницу книга. И верхняя половина женского тела в легком платьице. Букет оконных лучиков за ее спиной ярче, чем свет на моей кухне, но еще хранит новорожденную нежность утра.
Уперев локоть в книгу, а подбородок – в ладонь, женщина со светлыми волосами до плеч искоса и с полуулыбкой наблюдает, как перебрасываю гренки на тарелку, наливаю в кружку кипяток, усаживаюсь со всем этим добром против ноута.
– Хорошо спал, совенок?
В ироничном тоне растаяла, как сахар в кофе, ложечка материнской опеки. Неосторожный глоток слегка обжег мне язык. Поморщившись, я ответил:
– Как и подобает ночной птице. Не очень…
Натка вздохнула.
Рука переместилась с подбородка под грудь, к другой руке. Их хозяйка слегка подалась к соединяющей нас цифровой форточке, смотрит, как школьная учительница.
– Дай угадаю… Из-за сегодняшней даты?
Я тихо усмехнулся.
– Ясновидящая, однако.
Натка расплылась в заботливой улыбке. В очередной раз любуюсь ее родинками, печальными и уютными, как звезды в ночном небе.
– Эх, ты… чудо в перьях! – произнесла нежно. И добавила: – Говорила же, не влюбляйся…
