- -
- 100%
- +
С любовью моей жене и дочери
© Алексей Геннадьевич Кабанцов, 2016
© Алексей Геннадьевич Кабанцов, дизайн обложки, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Память – не только громада архива…»
Память – не только громада архивас рапортами, доносами, сводками,но и неровные, нервные, невыносимоверные строки, порою залитые водкой,зачитанные друзьями, врагами вдрызг,пробитые, как пулями иной партбилет,очередями неистовых сигаретных искр,оседающих пеплом на белесый рассвет.«Ангел скорбный, пролетая…»
Ангел скорбный, пролетаянад притихшею землёй,сыпал снег, с руки сдувая,на солдат безмолвный строй.И вчерашние мальчишки,как один, подняв глаза,сердце тешили затишьем,захватившим небеса.Падал снег, уже не тая,не на лица – образатех, кто души отпуская,позабыл прикрыть глаза.А внизу, на белой тверди,на груди родной земли,тихим сном уснули дети,что вернуться не смогли.«Друзья уходят тихо, по-английски…»
Друзья уходят тихо, по-английски,холодными руками затворяя двери,и ставят галочки в графе «потери»приколотых к душе прощальных списках.Нам в осень проще расставанье.Быть может, нам она дана как Божий дар?С утратой примиряет лиственный пожар,и клики журавлей – как новой встречи обещанье.Как ветрено. Почти безлюдно на аллеях.Шуршат опавшею листвой сторожкие шаги.Они уносят вдаль всех тех, кто не сумелипростить, друг другу отпустив грехи.Так хочется мечтать и свято верить,что где-то там, где вечная весна,нас встретят те, кто был навек потеряни вечно с нами был в тревожных снах.«Моя осень одета в пурпур и багрянец…»
Моя осень одета в пурпур и багрянец,говорит языком улетающих птиц,приглашает листву на изысканный танец,паутинкой летящей касается лиц.Моя осень живет ожиданьем метелей,забавляясь, скрипит полотнищем ворот,сплетни шепчет о том, как склонивши колени,месяц воду студеную с ивами пьёт.Моя осень прозрачна, тиха и печальна,с материнской заботой укутает в плед,в тёплом свете свечном мне поведает тайну —ненаписанной книги волшебный сюжет.«Мы сумели узнать, какова скорость света…»
Мы сумели узнать, какова скорость света.Нет ответа на то, есть ли скорость у тьмы —перекрестья двух линий на жизни поэтав равнодушном потоке мирской кутерьмы.Мы без трепета множим караты на тонны,но не ведаем массы, сокрытой в нуле.Может в страхе она, когда ночью бездоннойты бежишь от себя по дорожной петле?Мы умеем отсчитывать мили на местности,ограничивать путь от земли до небес,но не знаем, как близко от злобы до нежности,далеко ли от ангела прячется бес?Мы, слагая года, ограничились в вечности,без сомнений решив: за чертой – пустота.Но боится увидеть себя в бесконечностивдруг прозревшая наша с тобой слепота.«Уходят в путь последний капитаны…»
Уходят в путь последний капитаны,уходят в вечность золотые корабли.Они несут в ладонях невские туманыс фигуркой скорбной Гоголя вдали.В их трюмах не найти серебряные слитки —от тьмы и сумрачных теней на берегуони увозят мудрость, скатанную в свитки,что тайны слов безмолвно стерегут.И берег опустевший не услышит Баха,не примет яд насмешливый Сократ,не будет плакать снова Андромаха,не ступит в лунный свет с Иешуа Пилат.Уходят капитаны с горечью потерив последний путь – навеки, навсегда —и затворяют в небесах лазоревые дверив черте, где с солнцем сочетается вода.«Так трепетно горели три свечи…»
Так трепетно горели три свечи,бросая вызов звёздам и кометам,слезами посвящая нас в ночив мир тайных знаков и приметы.Три светоча над бездною мировстирали время и пространство,а лунный свет колодцами дворовделился с вечным постоянством.Касались руки, слов метались тени,сгорала на костре свечей любовь,по милости извечной провиденьяиз пепла возрождаясь вновь и вновь.Так трепетно в ночи мерцали свечи,затмив собою звёзд далёкий свет,и две души в холодный зимний вечерв их пламени встречались тет-а-тет.«Я, заложник ночей и сумятицы чувств…»
Я, заложник ночей и сумятицы чувств,нос расплющив об окон витрину,в отраженье своё равнодушно смотрюсь,выгибаю, как кошка, бессонную спину.Пропускаю слова через ситечко слуха,зёрна смысла сажаю на памяти грядку,одуревшей от солнца весеннею мухойбьюсь в стекло февраля, нарушая порядки.С чёрной клетки на белую бравою пешкойдень за днём я шагаю дорогой своейи беспамятство снов разбавляю пробежкойпо просторам бескрайним житейских полей.Разрешаясь от бремени каплями мыслей,осаждаю на лист их словесную взвесь,пустоту наполняю различными смысламив оправданье тому, что на свете я есть.«Укрытый снегом, город на ветру дрожит…»
Укрытый снегом, город на ветру дрожит,и фонари глазеют в небо с тусклым вызовом.Прохожий, погруженный в воротник, спешит,тоскуя по теплу и стопке огненной анисовой.Бездомный пёс бредёт с отчаяньем в глазах,пытаясь отыскать кусок земли посуше,трясёт лохматой головой, забыв и стыд, и страх,заглядывает молча торопливым людям в душу.Безглазо смотрят с постаментов львы,под снежной шалью грея каменные спины.С улыбкой неземной, не поднимая головы,в витрине мёрзнет восковая балерина.«Падали звезды, нелепо махали руками, крылами…»
Падали звезды, нелепо махали руками, крылами.Или что там у них для полётов над облаками?Одни, умирая, излились потоками вечного света,остались словами, горящими, словно ночная комета.Другие, ко тьме тяготея, гасили огонь сокровенный,легли западнями на пыльных дорогах вселенной,мир скомкав окрест, провалили вовнутрь себя,уже ничего, кроме стука холодных сердец, не любя.Падали звезды, привычно, в пространстве и времени,частицами света и тьмы разрешаясь от бремени.Жить не боялись, любили и верили в вечность.Очень по-разному видели путь в бесконечность.«Пусто, холодно и страшно —…»
Пусто, холодно и страшно —вдруг закончатся словаописать, как день вчерашнийв полночь унесла сова.Как под ивами, на речке,вскрыв заветные лари,месяц юный плёл уздечкиалой коннице зари.Как сказать, что снится чайке,задремавшей на волне:серебристых рыбок стайкаили сокол в вышине?Пусто, холодно и страшно,если кончились слова,позабылся день вчерашнийновый день покрыла мгла.Письмо в провинцию
Посылаю тебе, Постум, эти книги. Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своём саду, горит светильник. Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых. Вместо слабых мира этого и сильных
лишь согласное гуденье насекомых
И. Бродский «Письма римскому другу»Что ты, милый, что ты! Беспокоиться не стоит —ну какие нынче в Риме книги?Здесь, как и всегда, в почёте быстрый бег квадриги,и на рынке раб дешевле мудрых свитков стоит.Что наш Цезарь? Он, подобно солнцу, согреваетмассу всех, кто не отбрасывает тени,в пепел превращая лишь безумца, что надменно повышаетголос, словно лицедей на ярмарочной сцене.Здесь оставлены давно интриги – нам дороже дом,объятия супруги, всей политики и вожделений трона.Все враги отправились на лодке Ахеронав те места, где царство тьмы и призраков унылый стон.Такие вот дела: с утра кого-нибудь казним,клянём с трибуны мерзости далёких дикарей,что не желают головы склонить пред Ним,и наблюдаем шествия поверженных царей.Так славен тихий твой уют, отсутствие известных сил,но ты, увлёкшись стройным гулом насекомых,наверняка не слышал от соседей и знакомых,что наш владыка им кусаться запретил.Говоришь, что скрылся навсегда от Цезаря и вьюги?Я скажу тебе, мой друг, с которым я давно в разлуке:пусть милее наших кровопийц твои далёкие ворюги,он и через них на недовольных налагает свои руки.Нет ни правил, ни законов, если ты в венце родился.Между девкой с Эсквилина или чьим-то колесничимдля таких, как он, не видимы различья.Смотришь, бросил взгляд косой, а кто-то отравился.Впрочем, что лукавить и вести пустые речи —и тебе, мой друг, имперская известна непогода:злые ветры, сквозняки в любое время года,да холодные дожди, особенно под вечер.Я был бы рад смотреть в бездонный купол небаи терпкое потягивать вино. Но видно не судьбас тобой при встрече преломить ковригу хлеба —труслив, и тороплюсь, и милости ищу у царского раба.Добрый друг, ты слишком мрачно смотришь, полносокрушаться о неведомой тебе кончине.Счастлив будь, смотря, как ветер гонит волны,а сестерции отдай гетерам – им и плакать о тебе по чину.Но что это за шум и факелы среди безлунной ночи,и бряцанье доспехов у моих ворот. С какою злобной целью?Как быстро мои мысли до божественного уха долетели!Прощай, прощай… Что день грядущий мне пророчит?Солнца луч протиснулся сквозь тучи ловко,отражаясь в лужах, что оставил ливень.Голосит на рынке толстая торговка.Залетела ласточка в пустой триклиний.«Злая ночь, осеннее ненастье…»
Злая ночь, осеннее ненастье.Путник одинокий на дороге.Небо молния дробит на части.В шаль закутана фигура на пороге.Молча манит крыльями-руками,в доме темном зажигает свечи,ходит невесомыми шагами,в танце странном оголяет плечи.Глаз бездонных черный омут.Влажных губ призывная улыбка.Под окном тоскливо вязы стонут.Вздрагивают тени в свете зыбком.Выливала воду через руку,свет луны ладонями черпала,напевала древняя старуха,рожь волос серпом срезала.Против солнца кружит ветер,перья с прядями мешает.Гаснут свечи, кончен вечер —в ночь из дома ворон вылетает.Карра! – слышится над лесом, —будет воздаяние колдунье,свою душу подарившей бесамзлобы дикой, ревности безумной.Вороны кружат, сулят ненастье.Дева юная застыла на пороге.Провожает в небо своё счастье.Снова путник запоздалый на дороге.«Я один в этом городе дивных ночей…»
Я один в этом городе дивных ночей,площадей и холодного ветра.Я сегодня никто, я сегодня ничей —призрак в шляпе из белого фетра.Серым волком глядела на берег рекаи волну изгибала недужною дрожью.Пес приблудный нос тыкал в рукав,позабыв про свою осторожность.Проплывали фасады, колонны и арки,пропадая в туманной промозглой дали.Мерзли статуи в старом заброшенном паркеи надмирно мне пели с небес журавли.Рвали камень ноздрей непокорные кони,пустота площадей навевала печаль.На изъеденном солью и ветром балконеразвевалась, как знамя, ажурная шаль…Я покинул тот город бессонных ночей,площадей и безумного ветра.Я вчера был никто, я вчера был ничей —призрак в шляпе из белого фетра.«В это утро – седое, косматое —…»
В это утро – седое, косматое —на простуженном горле зариоблака мягкой белою ватойуложили с заботой Святые Цари.Их короны отлиты из чистого светаи шаги, как дыханье ребенка, легки.В их улыбках – рожденье рассвета,а глаза, как небесная синь, глубоки.Замолкает навеки лукавое пение,стоит дверь приоткрыть и принятьих, одетых в плащи из терпения,приходящих к порогу опять и опять.Нам из вечности вышнего мира,освящая мятущихся душ алтари,вновь несут благовонное мирона открытых ладонях Святые Цари.«Щиплет памяти моей кобыла…»
Щиплет памяти моей кобыласладкий стебель ковыля.На жаре июльской позабыла,бедная, о смысле бытия.Всё, что было, не догонишь,сколько вспять галопом не скачи.Жизнь идёт, всего не вспомнишь,что склевали времени грачи.Может быть, так было нужно,чтобы лето горячило кровь,забывала память о ненужном,и была сладка созревшая любовь?Пусть сегодня зерна умираютв ниве тучной летних днейи наутро снова прорастаютна широком поле памяти моей.Ну а после – осень, листопад:вместе будем, осень, плакатьпо упавшим невпопадлистьям в ледяную слякоть.Будем утром ранним провожатьжуравлей звенящих в хмурость неба,бабьим летом паутинкою дрожатьмеж снопами собранного хлеба.«Тёмное время и тени пугаются…»
Тёмное время и тени пугаютсяртутного света хромых фонарей.В темное время людям встречаютсяпризраки канувших в прошлое дней.Время дрожит, как лунатик, качается,стынет хрустальными иглами льда.Струйка песка всё никак не кончается,из ниоткуда течёт в никуда.Тёмное время и души, как струны,в мире ином пребывая, звенят.Волны играют с лунными рунами,зыбкие сны из тумана творят.Странные образы в сумерках утреннихтают, увидев хранителей снов.В сполохах света небесной заутрениплавятся цепи полночных оков.«Старикам хочется тепла и ласки…»
Старикам хочется тепла и ласки,вопреки советам – послаще чая.Старикам нужно читать нам сказки,чтобы рядом мы их замечали.Старики живут в поисках солнца, не лени,и лучи его сквозь себя пропуская,нам пытаются меньше оставить тени,наших душ темноту освещая.Старики видят нити, что с небапаутинками к ним свисают.Им, как птицам, довольно кусочка хлеба,и как птицы легко, они прочь улетают.«Я иду по дороге – дорога из льда…»
Я иду по дороге – дорога из льда.Под моими ногами застыла вода.Босиком по дороге несложно идти —угли щедро рассыпал, кто шел впереди.Танец странный: шаг в пламя, шаг в лед.Оглянулся назад – вереницей народтот же танец танцует при полной луне,провалившись в себя и забыв обо мне.За прозрачные веки их спрятался взгляд,их замерзшие губы мне шепчут: «Назад…Впереди только завтра, позади лишь вчера.Только тех, кто стоит, обтекают ветра.Их замерзшее время уже не спешити застывшая кровь никуда не бежит.Только тем, кто стоит, не в тягость покой.Отдохни, не спеши… Ну постой же, постой…»Я иду по дороге несбывшихся снов,потерявшихся мыслей и глупых стихов,по дороге из самого чистого льда,где сомнения – угли, поступки – вода.«Быть проще: не жонглировать словами…»
Быть проще: не жонглировать словами,не вспоминать весь день обрывки снови не искать святых венцов над головами,не видеть в облаках крылатых скакунов…Не забывать, что цыпочки – не лучшая опораи пряник так же нужен, как и плеть,а надпись краткая в периметре забораискусство тоже, если правильно смотреть.Беречь хрустальную прозрачностьнемногих свыше обретенных слов.Усердно шлифовать сугубую невзрачностьобычных дней, обыденных оков.«Зачем взлетать и города мерцающую кляксу видеть…»
Зачем взлетать и города мерцающую кляксу видетьот гор отрогов и до выжженной безжалостно степи?Чтобы любить его, а может быть, и тихо ненавидеть,достаточно по улицам его, не торопясь, пройти.Идти в тоскливое безлюдье летних площадей.Смотреть в сапфировую пропасть утреннего небаи замечать, как вдруг не стало скверов и аллей,в которых стаи голубей слетаются на крошево из хлеба.Исчезли псов бродячих шумные отряды.На смену им ленивые и сонные котыпришли хранить садов твоих чугунные ограды,развесив вольно на скамейках лапы и хвосты.Увидеть, как фальшивая помпезность новостроексменяет в одночасье тот, неповторимый, мирклеймёных кирпичей и арок, эркеров, пристроек,где смотрит исподлобья Бенуа на сталинский ампир.Услышать, что как прежде, с минаретов муэдзинызовут на встречу с Богом желчных стариков,несущих время на своих согнутых спинахв неспешном шарканье истершихся подков.Понять – сакральность не в двенадцати вратах,что с тяжким скрипом отворяясь, пропускали люд,а в ласточках, что их тревожа прах,над канувшими в вечность гнездами снуют.Проститься и простить. Оставить право помнитьслова, людей, названья улиц, скверов, площадей.Не замечать зеркальных глаз безликих комнат,идя на встречу с городом своим изгибами аллей.«Разбилась жизнь на кадры и сюжеты…»
Разбилась жизнь на кадры и сюжеты.Мелькали встречи, обещанья, миражи.Чужих эмоций мы ловили рикошеты,пытаясь правду отличить от лжи.Цвели акации и заплетали косы ивы,подъезды покрывали формулы любви,и ночью небо наполняли гулом ИЛ-ы,неся за реку в своих недрах шурави.Глушили гимн квадраты рок-н-ролла,тянули руки в первых классах малыши.Нас самиздат дразнил доступностью крамолы,и участковый морщил нос на запах анаши.Нас летними ночами перекресткиманили мерить город до зарии освещали одиночества подмосткивдоль улиц равнодушно фонари.Сложились, как смогли, цветные витражисудьбы, скрепленные улыбками, слезами.Они и по сей день над пропастью во ржистоят, нащупав край нетвердыми ногами.«Я ловлю снежинки руками…»
Я ловлю снежинки рукамии сквозь пальцы стекает тайна,нам рассказанная облаками.Как всегда невзначай – случайно.Я пытаюсь поймать губамихоть одну из пушистой стаи,но они, обернувшись слезами,от меня ускользают и тают.Я для них зажигаю свечии как птица, машу рукавами.Я хочу ими быть замечен,разбиваясь о скользкие камни.Превратившись в холодную статую,слышал я, как снежинки, летящие вниз,все шептали, что мы вечно падаем,а они, оттолкнувшись, уносятся ввысь.«Моя звезда, на сфере небосклона…»
Моя звезда, на сфере небосклонатебя не видно, не найти,под сенью альфы Орионатвои неведомы пути.Тебе не привыкать стучаться в дверии в феврале от стужи стекленеть,и видеть сны, в которых золотые звериидут в грозу на радугу смотреть.Твои мечты под тихий шум прибоястоят на берегу и терпеливо ждут,когда молочных лошадей в ночноеветра вечернею зарёю поведут.Ты словно путник, краем полябредешь потерянно в безмолвии ночи.Храни тебя от зла благая воляи истинной любви прекрасные лучи.«Проходят дни, седеют годы…»
Проходят дни, седеют годы.В стекле и дыме тонут города.Непостоянство ветреной погодынас раздражает, как всегда.Привычка вечно раздражатьсяна толчею, на суетность вещей и слов,не позволяет долго удивлятьсясмещению акцентов и основ.Мне дела нет, какая устремленностьтолкает шпили башен в небеса.Нужда, нажива, перенаселенностьтворят злодейства или чудеса.Я вижу дом. Уютный старый дом.Пристанище, убежище, приют…Он смутно знает, что оставлен и о том,что поутру его, наверное, убьют.Всю ночь он хлопал ставнями, не спал,смотрел пустыми окнами на сад,где ветер на качелях сам себя качал.Послушал тишину уснувших автострад…Под утро дом тревожно задремал.Он спал и видел новогодний сон,в котором он семью свою встречалпод бой курантов и бокалов звон.Он спал и улыбался городу людей,прощаясь и простив ему неумолимость.Так старики прощают неразумие детей.надеясь в будущем на доброту и милость.Проулками, где все привычно и знакомо,к вечерней трапезе приплёлся старый песи, замерев, смотрел, как тает призрак домаВ периметре из слов: «Do not across!»…«Город пишет свой полуденный романс…»
Город пишет свой полуденный романскопотью на стенах и на стёклах,и дождем, дающим всем последний шансразглядеть друг друга в зеркалах и окнах.Этот мир поделен с помощью линейкина квадраты, заключенные в кольцо.Только рельсы разбитной узкоколейкиметят шрамами его бескровное лицо.На дорогах серых пятна маек и рубах —паруса на шлюпках в круговерти ветра.Ну а что же слезы, слезы на щеках?Это дождь разлук смывает километры.И летят по небу стаи сизых голубей —может голуби, а может, это чьи-то душис высоты глядят на струны улиц и аллей,осеняя крыльями кусок намокшей суши.Город пишет романс неустанно,площадей разложив нотный стан,и мелодия льется, звучит непрестанно —недопетая песня полуденных стран.«Как страшно быть и не тужить…»
Как страшно быть и не тужить,когда февраль кружит снегаи эту правильную жизньуносит ветер, а родные берегавсе дальше в море уплывают.Стальные цепи обрывают якоряи маяки внезапно разом угасают,вдруг осознав – нужна зарядля тех, кто сколотив плоты,растерянно по сторонам взираюти слышат, как полночные китынатужно дышат и во сне вздыхают.Нужна заря в два края небаи хоть какие-то песочные часыдля тех, кто в зимнем море не были жизнь шутя поставил на весы.Как страшно ниоткуда плытьи видеть только клочья парусов,и даже имя потерять, и позабытьвкус поцелуя, запах нежных слов.Быть струйкой дыма в темноте,цветком в нейтральной полосе,рекой, текущей в вечной мерзлоте,безумной белкой в этом колесе…Как страшно видеть опустевшие дома,глаза оставленных и брошенных детей,как в пепел превращаются томаи плачут души не родившихся идей.Но нужно жить, особенно тогда,когда погасло солнце на закате дней,когда исчезли под водою городаи каждый стал ненужный и ничей.Так надо верить, что закончится зимаи будет детский смех за каждой дверью,исчезнет, наконец, последняя тюрьма.Так хочется любить, надеяться и верить.По ту сторону снов
IВетер гнал седые клочьяв небе хмуром ноября,расставляя многоточьяна листках календаря.Под его шальную песнюпадал я в тревожный сон,сквозь седьмое поднебесьев относительность времен.И размытые границыпропускали без препонтел прозрачных вереницычерез призрачный кордон.Чётки галок вдоль дороги,хмуро утро, чёрен лес.Омывает душам ногистарец у ворот небес.Льдинки слов его слетают,губы снегом серебря,в небо цвета серой стали,в безнадёжность ноября…IIСтранный старец шепталбеспрестанно,и был наг и убог перед нимчеловек.Мне казался всевидяще-страшнымвзгляд сквозь кожуопущенных век.Он твердил мне, что в шагеот вечного света,не входя во владеньяполуночной тьмы,я смогу прочитать наскрижалях ответы,Если только пойду подороге сквозь сны.Чья-то жизнь проносиласьгалопомв силуэтах теней нафасадах домов,утопала в последнемвселенском потопе,на плоту уплывала изюжных портов.Уносилась куда-то шальнаякомета,распушив от испуга свойхвост на ветру.Пьяный мим в красно-черных штиблетахподжигал шапито, непридясь ко двору.Сотни масок, как осеньюптицы,улетали на призрачно-пряничный юг,но смотрели назад ихпустые глазницы,обещая вернуться народину вьюг.IIIГде-то там вдалеке, награнице тумана,пел свою песнюзаснеженный волк:Правды нет и нет обмана,и слова легки, как шелк.Будет скатертью дорогак дому сбывшейся мечты,Где склонились у порогаснежно-белые цветы.Позабудь узду и стремя —прыгай вниз, на облака.Крылья дарует паденье —падай вниз, на облака…IVЯ проснулся идущим межстен по канату,амплитуде его подчиниврук размах.Можно только вперед,нет дороги обратно —справа жар и сиянье,слева холод и страх.Раз за разом, сгораяв пылающем свете,застывая горгульейв объятиях льда,я иду в те местаэтой странной планеты,где обратно на небоструится вода.VНочь уходит, захлопнувнезримые двери.Ночь уходит в паренье, вотьму пустоты,где на пыльных дорогахсчитают потеристражи алой зари иполночной звезды.Просыпаются звуки вчертоге осеннеми разлито вокругобещанье чудес,и опять под моиминогами ступени,уходящие вверх, вбеспредельность небес.«Есть предельная масса несказанных слов…»
Есть предельная масса несказанных слов,ненаписанных писем, непролитых слёз,что смывают бесследно основы основи глядят на тебя сквозь припухшесть желёз.Есть предел, за которым цветок, увядая, поник.Нет дороге конца, лишь в начале путитишина порождает сквозь боль чей-то крик.Пожелай ему птицею вверх – не ползти.Пожелай ему сотни дорог и бесценных даров,пусть немного, но верных и добрых друзей,много писем и сказанных вовремя словна облитых росою дорожках аллей.«Высыхает Эвксинский Понт…»
Высыхает Эвксинский Понти сгорает в небе звезда.Под дождем нежит спину зонт,превращается в лёд вода.Станет кипой бумаги бор,никогда не увидит птиц юг.Будет ветер гнать волны и сор,и не будет на севере вьюг…Не исчезнет ни зависть, ни лестьпока жив хоть один человек —там где подлость его, там и честь,и любовь скоротает с ним век.«Вдруг стало меньше слов и света…»
Вдруг стало меньше слов и света,когда в бездушности своей бегущая строкасказала мимоходом об убытии поэтаи что-то смутное про грош и лодку старика.Я не сужу, чтобы не быть судимым:у каждого свой путь, своя судьба.Как много тех, не долетевших и недолюбимых,чья жизнь – лампада на ветру и вечная мольбао мире для души в периметре Земли,и толике тепла в безмолвном одиночестве квартиры;о мужестве для тех, кто на мелилатает клочья парусов в прицеле канониров.Мир вам, ушедшим за завесу пепла,ступившим в воды сумрачной реки,Всем тем, чьи крылья изломали ветрыв тот миг, когда вы были к небесам близки.«Полночный шорох во дворах…»
Полночный шорох во дворахна мысль наводит о метели,но это листья облетели на дубахи стали мягкой декабрю постелью.Какие встречи, мысли о друзьях,сокрытом в календарь веселье,когда исчезло золото в ветвяхи сквозняки по-зимнему запели?Какие вечера при тающих свечах,соперницах бездушного вольфрама,когда зима у осени в глазахи первый иней в уголке оконной рамы?А где-то высоко, в свинцовых облаках,из башни белой вниз струится пенье,но каждый шаг наверх приносит страхи имена друзей стирает со ступеней.«Страшно, когда в доме кончились свечи…»
Страшно, когда в доме кончились свечи,темнота захватила кварталы в свой плен.Страшно, если выходишь из дома под вечер,а за дверью провалы разомкнутых стен.Страшно в отчаяньи, когда слово сорвалосьи камнем стремительно бросилось ввысь.Страшно ждать его возвращения – ведь казалось,не будет отмщением неизбежность падения вниз.Страшно верить в несбыточность чудаи в конечность всего, в том числе и себя.Страшно видеть движение лиц в амплитуде,отлетающих прочь, никого и ничто не любя.