Слеза Небес. История о редком бриллианте

Проскользнув внутрь блузки и застегивая на ходу юбку, я выскочила в переднюю. Атаман все же приметил, что в одеянии моем что-то не так и, приличия ради, отвернулся. Я бросила взгляд в маленькое зеркальце, что висело в простенке. Ничего такого.

– Здравствуйте, – проговорила я, давая понять, что вполне готова к визитам.

– Бывайте здоровы! Я вот что, барышня скажу, может я конечно чего не понимаю, хоша тоже в Питере живал… Но неприлично у нас девке в поре ходить простоволосой. Чай, не жалмерка…

– Ой, простите.

Моя шляпка лежала в поле зрения и я, пригладив волосы, надела ее.

– Вот так! Ну что, есть оказия?

Он с сомнением посмотрел на меня в шляпке. Наверное хотел еще что-то сказать, но передумал. Я догадывалась, что в его глазах много потеряла, но что делать! Все-таки я московская барышня, как ни крути. Вот поживу здесь немного, узнаю здешние обычаи, тогда другое дело, а сейчас, какой с меня спрос?

– Нету оказии! – сказал он сурово.

Потом указал за окошко. Пояснил сердито.

– Вон шерсть повезли! Думал… Да куда вам! Двадцать пять верст в телеге. Э-эх! Ладно. Завтра утром на рассвете жди, будут тебе дрожки. Только уж, будь любезна, барышня, ты уж встань, чтоб я ребят зря не гонял. А то, знаю я вас городских – спите до обеда. Встанешь? Нето ребята в поле уедут. Косьба, понимашь.

Я пообещала, что встану, непременно встану. Сама пожала плечами, мне казалось, что было часов семь, не позднее. Потом я узнала, что в деревне – это уже разгар дня.

Когда атаман ушел, я побежала разыскивать своих. И всех нашла в бане. Оказывается, песика нашего все-таки прорвало, и он, хоть и успел покинуть дом, да перепачкал и себя, и двор, и даже крылечко. Феклуша с бабушкой Матреной успели уже навести порядок, и отмывали теперь самого виновника. Он был так слаб, что почти не сопротивлялся.

– Вот горемычный, – вздыхала Фекла. – чем будем кормить-то, барышня?

– Может молока дать?

– А отрубями покормите, – посоветовала наша хозяйка, которой Фекла уже изложила всю историю мытарств Валентина.– Ишь, слабенький какой! Отруби-то они силу дадут. Забегает еще.

Отмытому Валентину предложили молока и отрубей. Признаться, на отруби я смотрела очень скептически, но он, вопреки ожиданиям, не отказался, и, хоть особенно, не налегал на это новое блюдо, но поел немного. Молоко он выпил с жадностью и, не отходя от миски, уснул.

Бабушка Матрена смотрела на нашу возню с собакой с интересом, смешанным с мягкой укоризной. Сказала, что обеим нам надо уж заводить малых детей, да «нянькаться». Потом добавила:

– Ох, детушки, а истоплю-ка я вам баньку! Чай с дороги-то и помыться и постираться охота!

– Вот уж какое большое спасибо! – возрадовалась Фекла.

Мне тоже эта мысль понравилась. На том и порешили. Устроили банный день. После того Фекла решила затеять стирку, а так как большого гардероба у нас с собой не было, то Матрена Карповна пораскрывала сундуки, да достала оттуда свои наряды, что носила в молодости.

Признаться, никогда бы не подумала, что в крестьянских сундуках могут храниться такие сокровища. У нас глаза разбежались. Были тут и бархатные поневы, отороченные атласом, и шелковые кофты, расшитые бисером и стеклярусом, и кички, отделанные самоцветными камнями и несколько, как их назвала Матрена Карповна, парочек. Каждая парочка состояла из юбки, по преимуществу темных тонов, по низу которой шла цветная оборка и кофты такой же расцветки, что и оборка. Кофты были в талию и стягивалась сзади бантом или пуговками.

Как надела Феклуша такую парочку, так и глаз от нее отвести стало нельзя. Казацкая одежда, как влитая, села на ее высокой статной фигуре.

– А что ж с вами делать, барышня? – задумалась Матрена Карповна, – уж больно вы тоненькая. Вот разве поищу кубелек, что в девках носила. Может он сгодится?

Я без всякого привередства согласилась на кубелек, хотя совершенно не преставляла еще, что он такое. К слову сказать, мне давно уж хотелось померить какой-нибудь русский наряд. С тех самых пор, как старой графине пришла в голову мысль пойти на выставку Маковского. Вот уж где насмотрелись мы на разряженных в пух и прах боярынь да боярышень. Картины одна одной краше. Как тут не загореться желанием примерить что-нибудь эдакое, в национальном стиле.

– Вот, – проговорила Матрена Карповна, разгибаясь над сундуком, – погляди-тко, барышня.

На вытянутых руках она держала небесного цвета сарафан, но не обычный косоклин, а слегка приталенный и с небольшими рукавчиками, доходившими, должно быть, не больше, чем до локтя. От самого верха лифа и до подола отрезной юбки, сшитой в роспашь, шли мелкие серебристые пуговки. Горловинка и низ рукавов разубраны были замысловатой вышивкой. К кубельку еще прилагалась белейшая сорочка тонкого льна. Глаза мои загорелись.

– Красота какая, Матрена Карповна!

– Ну, надевай, барышня,– удовлетворенно проговорила хозяйка.

Кубелек был хорош и почти впору. Чуть широковат, но только из-за того, что талия моя была затянута в корсет.

– Подумай! Мне ведь годков пятнадцать было, как ходила в нем. Вот уж ты тоненькая барышня! Да только бы ты сняла эту свою штуку, чай у нас не город, ни к чему она.

Я сама чувствовала, что на мне из-за корсета что-то не так распределяется. Сверху получалось узковато, а в талии мешковато. Но если на мне не будет этого панциря, то куда я дену бриллиант. Какая-то досада шевельнулась у меня в душе. И свалился же этот камень мне на голову!

– Да и сняла бы я его с удовольствием, да не могу! – В сердцах проговорила я, чем не на шутку озадачила Матрену Карповну.

– Ну, стало, так тому и быть. Собирайтесь-ка детушки в церковь! Чай пора уже, а то опоздаем! Вот я тебе, барышня, сейчас полушалок дам, прикроешься. Да платочки наденьте, детушки.

Подходя к церкви, Матрена Карповна, которая шла впереди, с достоинством раскланялась со всеми знакомыми, а знакомы тут были ей все поголовно. На их вопросительные взгляды, направленные на нас, Матрена Карповна не отвечала. Молча поводила головой, да гордо приосанивалась. Сама она нарядилась в темно-лиловую с черной атласной отделкой парочку, да в атласную кичку, которую назвала шушуном. И все это так было ей к лицу, что хозяйка наша помолодела, и теперь язык не поворачивался назвать ее бабушкой.

Отстояв вечерню, мы тем же порядком, Матрена Карповна впереди, а мы следом, отправились домой. Днем я видела, утята так шли за утицей. Мне стало смешно и отчего-то очень легко на сердце, спокойно, как никогда раньше. И не верилось, что за корсажем у меня лежит какой-то невероятный бриллиант «редких качеств», а сама я прячусь от преследователей, и что обо мне написано в «Московском телеграфе» такое, что и вспоминать не хочется.

Как только я подумала про этот разнесчастный камень, сразу принялась озираться по сторонам. Глядь, а идет нам наперерез высоченного роста детина. Вид у детины, правда, вполне благообразный, даже я бы сказала прилизанный. Гладко выбритый подбородок, брючная пара, волосы зачесаны назад. Поклонился он нам, да и говорит:

– Позволь, Матрена Карповна, с твоими свойственницами познакомится. Уж больно они пригожие, а я бы их на гуляние пригласил. Вон уже затевается.

С теми словами он махнул в сторону церкви. Там на площади, и правда, раздавались звонкие голоса девушек, а потом вдруг полилась песня.

– Здравствуй, Корней, – степенно ответствовала наша хозяйка.– Ишь, какой ты нынче! Хорош! Да девкам моим все одно не пара, хоша они мне и не свойственницы. Были бы свойственницы, не отпустила бы с тобой, а так не пускать не могу, а ходить не присоветую. Ты у нас тут человек новый, да уж нехорошо себя показал. Пьешь да балуешь.

– Да я больше не буду, Матрена Карповна! Я вот ее, – он указал на Феклушу, – как увидал, так и решил, больше-то уж не баловать.

– Да где увидал-то?

– А на станции. Как приехали, так и повидал, значит. И уж больно она мне по душе пришлась.

Вот оно что! А я-то думаю, отчего мне знакома эта огромная фигура. Так это тот самый лохматый мужик, похожий на недовольного деда Филиппа. Сильно же он изменился с тех пор, как встретился нам на станции! Что же это он не сватается ли к моей Феклуше? А она-то почему молчит? Стоит, словно кол проглотила.

– Вон ты о чем говоришь-то! – Всплеснула руками, словно развела повисшую тишину, Матрена Карповна. – Да разве, добрый человек, так делается?! Ты в дом зайди, поговори, себя покажи, а там видно будет. Кто же на ходу такие разговоры говорит?

Так хозяйка наша зазвала к себе еще одного гостя. Трезвый Корней оказался куда каким разговорчивым. Рассказал он нам, что сам не местный, а из Ростова. Учился там в реальном училище, а потом, как построили оттуда железную дорогу до Владикавказа, устроился работать на станцию. Живет в домике при станции. Местные девки его не жалуют. Потому что сызмальства только казаков прочат себе в мужья, а всех иных и за мужиков не считают. Вот он и разбаловался на водочку, оттого что обидно. Ну и что, что не казак, зато силой бог не обидел. Куль муки одной рукой поднять может и не крякнет даже.

Мы Корнею посочувствовали и потихоньку от хозяйки нашей согласились, что, как ни хороши казаки, а все же и кроме них парни еще имеются, и даже не хуже. Соглашалась, право слово, больше Феклуша, потому что я в вопросах деревенской жизни не чувствовала пока себя большим авторитетом, да и проголодавшийся и соскучившийся Валентин потребовал моего непосредственного присутствия при своей особе.

Наутро меня подняли до первых петухов. Матрена Карповна, уже полностью одетая, трясла меня за плечи и ласково говорила что-то. Я уж хотела было повернуться на другой бок, да вспомнила, что обещала атаману непременно подняться спозаранок. Вот уж не думала я, что это так рано будет.

– Вставай, вставай, дитятко. Вон уж едут. Копыта, слышь, стучат. Это за тобой, а то и глаз продрать не поспеешь, как тут будут.

Фекла была рядом. Держала наготове кубелек и сорочку. Выстиранные накануне мои вещи просохли только уже поздно вечером, и выгладить их мы не успели. Потому ехать придется в той одежде, что любезно предоставила мне Матрена Карповна. Признаться, я испытывала некоторую неловкость по сему поводу, но выбора все равно не было.

Не успела я сделать и глоток молока, как в дверь постучали. Матрена Карповна тотчас бросилась к двери впустила в избу молодых казаков в полном боевом обмундировании. Они были даже при саблях, и я еще подумала, зачем это, но спрашивать ничего не стала.

Собиралась я, снова и снова повторяя Фекле, что нужно делать с Валентином в том или ином случае. Казаки торопили, предупреждая, что если сейчас не поспешим, можем не вернуться назад до того времени, как станицу запрут на ночь, тогда придется ночевать в степи. К такому повороту я была не готова и потому, не завязав как следует ботинок, выскочила за дверь. Фекла, многократно повторяющая, что ничего не забудет и все сделает в точности и бабушка Матрена, уговаривавшая казаков везти меня с бережением и осторожностью, устремились за мной.

Едва Матрена Карповна успела поставить на сиденье повозки узелок с пирогами и набросить на меня шаль, мы покатили.

Миновав рогатки и станичную заставу, выехали в поле, где у краев синеющего горизонта виден уже был огненно-красный бок просыпавшегося солнца. У меня захватило дух, и остатки сна как рукой сняло – такое это было величественное и прекрасное зрелище. Прежде мне не приходилось встречать рассвет, но если бы даже и пришлось, думаю, в городе, где я всегда жила, я бы не смогла увидеть ничего подобного.

Раскинувшийся над степью небосвод жил своей жизнью, бесконечно меняя цвет. Из темно-синего он стал вдруг бледно серым, а после налился нежной голубизной, заполнившей со временем все четыре стороны света. Голубизна эта казалось норовила вытеснить из картины все другие цвета и только у самой кромки неба на востоке, сливаясь с полем колосьев, немного отступала, обретая сиреневые и розовые оттенки. Я словно оказалась в диковинной сказке про жар-птиц, прилетевших чтобы раскрасить предрассветную мглу пестрыми своими перьями.

Между тем, повозка наша набирала скорость, и я очень скоро поняла, почему Матрена Карповна так усердствовала, уговаривая молодцов везти меня осторожно. По-моему, даже на поезде мы ехали медленнее. И очень хорошо, что на завтрак не было у меня ни минуты. Не знаю, как выдержала бы я эту скачку в противном случае. Желудок и без того сводило на ухабах.

Прежде чем сесть в повозку, я рассчитывала прикорнуть по дороге, но теперь, чуть только закрыв глаза поняла, что сделать этого все равно не смогу, ибо трясти начало так, что голова моя вполне могла отвалиться от плеч, если ее не держать в строго вертикальном положении.

Зато в Ставрополь мы приехала часов в десять утра. Лавка немца, который продает по бумажкам лекарства, нашлась весьма скоро, да и немец оказался вполне симпатичным человеком по фамилии Брункин. Над входом так и было написано «Аптеке г-на Брункина». Когда я протянула ему рецепт, он кажется заинтересовался любопытным несоответствием между моим костюмом и манерой выражать мысли.

– Будьте любезны, – умоляла я,– сделайте лекарство как можно быстрее!

– Да-да, – согласился он, поигрывая кустистыми бровями, – быстро! Это будет можно быстро. Приходите через два часа, и все получите.

Стало быть, у меня было предостаточно времени для того, чтобы отправить письмо Тулумбасовым Найти почтовую контору не составило труда. Усевшись поудобнее на жестком, продавленном диване, я перенесла на бумагу то, что уже придумала дорогой.

«Г-же Тулумбасовой М.С. Гостинца «Желтая канарейка». Пьяццо Микели, возле четырех мавров. Ливорно, Италия. Либо передать по указанному оной адресу.

Милостивая государыня Марфа Самсоновна! Спешу заверить Вас, что я не в бегах, как Вам, возможно, это представляется. Я лишь пытаюсь укрыться и укрыть нечто принадлежащее Вам и Вашему семейству от тех, кто предпринял попытку завладеть этим силой. Сама я имею одно намерение – добраться до вас и отдать то, что взяла. Взяла не по своему желанию, а по воле обстоятельств.

Спешу сообщить Вам, что все мы здоровы. Валентин и Дорофей переносят путешествие хорошо. Надеюсь, что у вас все благополучно.

А.З.»

Я решила не писать Марфе Самсоновне о болезни Валентина, потому что это сильно осложнило бы ситуацию и не лучшим образом повлияло бы на ее отношение ко мне. Кроме того, я свято верила в силу медицины и в то, что господин Брункин обязательно изготовит лекарство, которое поможет собаке преодолеть недуг.

Господин Брункин выполнил свое обещание. Спустя два часа я действительно ушла из аптеки с пузырьком в руках. К пузырьку веревочкой был прикреплен мой рецепт. Тыча в него, аптекарь мне показал, что там написано, как употреблять лекарство. Бросив взгляд на бумажку, я убедилась, что так оно и есть, и совершенно успокоенная удалилась.

Теперь осталось всего лишь вытерпеть несколько часов изматывающей тряски, и мы дома. Но оказалось, что тряска это далеко еще не все, тем паче, что возницы мои, получившие фору по времени, ввиду того, что аптекарь не копался, а быстро выполнил свою работу, умерили пыл и не гнали лошадей, как поутру.

Поначалу все было прекрасно. Я даже кое-как прожевала один пирожок. Примерно час я с интересом рассматривала местные пейзажи, и они вовсе не казались мне однообразными, несмотря на то, что вокруг была ровная степь, редко где тронутая пахарем. Ни фабричных дымов, ни верстовых столбов, ни суетящихся людей. Только небо, солнце и поле.

Вдруг на горизонте показалось облачко пыли. Возницы мои увидели его раньше и, оба, не сговариваясь тронули рукоятки сабель. Не могу сказать, что это сильно встревожило меня, но я, как-то помимо воли, стала пристально вглядываться в это облачко. А оно все приближалось.

Переглянувшись, казаки подогнали коней. И, в одночасье, величавое спокойствие пейзажа сменилось обрывочными фрагментами солнца, неба и поля, которые прыгали перед моими глазами, перемешиваясь друг с другом в самых причудливых сочетаниях. Так мы ехали с полчаса, однако расстояние между нами и пыльным облаком все сокращалось. Спустя некоторое время стало ясно, что это облако не какое-нибудь явление природы, как бывает, например, в Северо-Американских штатах, а лишь следствие поднимаемой копытами дорожной пыли. Похоже, нас преследовали.

Возницы переговаривались отрывочными фразами. Из них я поняла что мы, действительно, пытаемся оторваться от кого-то, кого «в этих местах уж давненько не бывало». Это навело меня на мысли о черкесах, о взрыве в доме Тулумбасовых, о газетной статье, что перепечатана из «Московского телеграфа» в «Ростовские ведомости». И, вот только теперь, сердце мое сжалось и подпрыгнуло не менее резво, чем наша телега на ухабе.

Нас нашли! Эта мысль первой пришла мне в голову после минутного замешательства. Нашли и теперь….. Ох, какое счастье, что со мной нет Валентина, Дорика и Феклуши! Нас бы всех тогда изрубили в куски, а так только меня…. О, ужас! Ну почему я не оставила Феклуше этот злополучный камень? Впрочем, не найдя его у меня, они вполне могут заявиться в станицу и разыскать там остальных. Хотя нет, станицу казаки надежно охраняют. Так заведено исстари, еще со времен первых переселенцев…

Уж скорее бы показалась наша Доброслободская. Ведь не станут же с нами расправляться ввиду казачьих караулов.

– Сколько нам еще ехать? – Окликнула я возниц, но мой голос, потонувший в топоте копыт, показался комариным писком. Я и сама-то еле его расслышала, но у казаков ухо было чутче, чем у оперного дирижера. Мне даже ответили. И этот ответ «терпи, барышня долго еще», брошенный через плечо, меня совсем не порадовал. Слова резанули слух и пробежали холодком по спине.

Я с ужасом смотрела, как быстро сокращается расстояние между нашей повозкой и всадниками. Теперь уж я сама могла убедиться, что люди, догоняющие нас, именно горцы, а не кто-нибудь другой. Я отчетливо видела белые лохматые шапки и яркие бешметы.

Их было трое. Они летели как птицы. Они казались приросшими к седлам. Лошадь и человек словно слились в единое какое-то существо, а развевающиеся позади темные бурки довершали мифический образ, делая его крылатым. Мне вспоминались то Кентавр, то Пегас. И что только не приходит в голову в такие моменты!

Один из всадников, дав коню шпоры, оторвался от своих и, описав полукруг, пошел нам наперерез. Конь его был так силен и легок, что бежал, казалось, и вовсе не касаясь земли. Если б не такие критические обстоятельства, загляденье, да и только! Я вжалась в стенку повозки. Что же сейчас будет?!

Казаки взяли левее, но тут наперерез нам вырвался еще один всадник. Нас прижимали со всех сторон. Дабы избежать столкновения, возница ослабил вожжи. Не значит ли это, что мы сдались? Может быть теперь уж всякое сопротивление бесполезно, ведь нас все равно догонят. Ну что ж, раз конца все равно не избежать, следовало принять его достойно. Я села прямо и стала ждать.

Третий всадник был уже совсем близко. Я чувствовала тяжелое дыхание его лошади и видела хлопья пены, повисшие на ее шее и груди. Какое-то время я только и видела, что эту пену и раздутые лошадиные ноздри. Они шли прямиком на меня. Они поглотили весь мир. Они и были единственной важной вещью во всем мире. Только бы не упасть в обморок. Только бы не сплоховать. Рук и ног я уже не чувствовала. Может так будет легче умирать…

Как ни странно, я ощущала       на себе пристальный взгляд приближавшегося всадника. Для чего он смотрел? Должно быть принимал решение, как со мной поступить.

Наконец он подъехал совсем близко, и, вытянув шею, точно гусь из-за плетня, смерил меня взглядом. Мне показалось, что на лице его тут же отразилось разочарование, взгляд потух и охотничьего азарта в движениях больше не ощущалось. Он весьма пронзительно гикнул и что-то закричал.

Товарищи его отреагировали молниеносно. Они принялись кружить вокруг нашей повозки, теперь уж без всякого стеснения меня разглядывая. И, чем дальше, тем явственнее на их лицах отражались те же перемены, что и у их соплеменника.

Все это время горцы не переставали отрывисто перекрикиваться резкими гортанными голосами. Должно быть, переговаривались и пришли наконец к согласию, потому что вдруг все, как один, повернули коней в ту же сторону, откуда прискакали и, быстрее ветра, умчались прочь, до небес взбивая дорожную пыль, серым шатром повисшую над нами.

Не помня себя от радости, я кинулась обнимать-целовать казаков. Они же весьма были удивлены и смущены немного. Оставшуюся дорогу возницы мои только и делали, что строили предположения, пытаясь объяснить непонятный случай и сошлись на том, что черкесы теперича уж не имеют намерения бесчинствовать, а только пугают проезжих для того, чтоб не забывали, кто тут были хозяева до них.

Я не стала их разубеждать, хотя и догадывалась об истинных причинах мирного исхода дела. Горцы разыскивали городскую барышню, которая увела у них из под носа бриллиант и сбежала, а в повозке обнаружили обыкновенную станичную жительницу в кубельке и платочке. Местная одежда вкупе с ярким южным солнцем, которое изрядно ко мне приставало, и успело уже несколько огрубить черты лица, способствовала совершенному моему преображению. Таковой Ангелину Николаевну Звягинцеву пожалуй и близкие знакомцы не узнали бы, не только горцы, видевшие прежде издалека и мимоходом.

Казалось бы, сущие мелочи. Фекла накануне засиделась с Корнеем и не отутюжила мои вещи. По этой причине я отправилась в город в девичьем платье нашей квартирной хозяйки. И всего то! А между тем, обстоятельства эти весьма существенно повлияли на весь дальнейший ход событий. Вот, выгладила бы Феклуша платье, я бы несомненно его надела и, что тогда? Думать про это не хотелось, тем более что совсем рядом полыхнули во внезапно набежавших сумерках огоньки долгожданной станицы.

Воскресными днями станица жила, как единый организм. Утром спозаранку все шли в церковь, а потом на широкой торговой площади устраивали воскресный базар. И чего тут только не было. Рыба, мясо, овощи, ягоды, сладости. Но этим местных было не удивить. А вот торговцам, что пожаловали из Ростова, было полное раздолье. Они привозили ткани, как тут говорили, мануфактуру. Тут были и ситцы, и шелка, и добротные шерстяные материи, а, кроме того, всякая тесьма, кружево, ленты, стеклярус, позумент, бисер и много еще чего. Горожане привозили также различные сладости – пряники, конфеты, леденцы, да сладкую вату. Всего было вдоволь. Зазывалы так кричали на торжище, что на всех концах станицы слышались их пронзительные голоса.

– Пойдемте, детушки, собирайтесь, – сказала нам бабушка Матрена и вручила каждой по плетеной корзинке.

Сама она тоже взяла корзинку, но не порожнюю, как наши, а полную слив. Сливы она собиралась продать городским, а у них прикупить чаю, да материи на рубаху, что собиралась пошить внуку в подарок. Да еще чего Бог пошлет.

На торжище было весело и шумно. Солнце, несмотря на ранний час, палило уже вовсю, и Валентину было жарковато. После выздоровления пес не отходил от меня ни на шаг и теперь бежал в тени, которую отбрасывала моя юбка. Мы с ним порядочно поотстали от бабушки Матрены и Феклуши, а те, увлеченные всеобщей базарной суетой, про нас кажется забыли. Придется нам с Валентином делать покупки самостоятельно.

Потолкавшись немного возле сладостей, мы приобрели конфет, печенья и сладкой ваты. Потом решили поискать зернышек для Дорика, и пошли блуждать по рядам. Здесь под шатрами было уже прохладнее, и Валентин бежал довольно резво, туго натягивая поводок, который я держала накоротке.

Во      зле прилавка с сукном, я невольно притронулась к ярким рулонам добротной материи. Углядев это, приказчик тут же принялся расхваливать товар. Я чуть было не поддалась не его уговоры, да вовремя припомнила, что лишние вещи мне теперь ни к чему и поспешила отойти подальше.

– Валентин! – окликнула я.

Пес был на своем месте. Сидел себе в пыли, а возле него топталась небольшая дворняга. Абсолютно белая с острой мордочкой и пушистой шерстью. Валентин, высунув язык, зачарованно смотрел на нее. Дыхание его участилось, но осанка оставалась гордой. Ничего не скажешь, порода дает о себе знать.

– Пойдем, – позвала я и слегка потянула поводок.

Он послушно поднялся и поплелся за мной, но беспрестанно оглядывался. Когда я кинула взгляд через плечо, то сразу увидела ее, эту дворнягу. Она неторопливо шествовала позади нас. Мне это не понравилось. Я прибавила шагу и вскоре наткнулась на Феклушу, которая была занята покупкой орешков.

– Охти! – воскликнула она от неожиданности, и затараторила, между тем аккуратно укладывая в корзинку газетный сверток,– а я уж думала вы, Ангелина Николаевна, на базар идти передумали. Я хотела тут быстренько, да вас пойти искать, а вы тут как тут! Да вон какая толчея-то сделалась. Надо уж уходить с нашим болезным-то, не затоптали бы.