Теория Дарвина (Исторический детектив)

«Произнесённая вслух истина бывает до неприличия громкой», – из дневника сэра Джона Херстона, Архивариуса Лондонского Королевского Общества Антикваров, 1879 г.

Понедельник, 25 февраля 1901 года. 08:11. Кембридж. Гостиница «The University Arms Hotel», Реджент-стрит

Инспектор Лестрейд прибыл в Кембридж неофициально. Накануне в Министерство внутренних дел поступил конфиденциальный запрос от сэра Эдмунда Фэрчайлда, барона Монтегю, ко всем своим достоинствам и регалиям присовокупившим ещё и должность советника министра внутренних дел.

Увлекающийся новейшими научными теориями, барон Монтегю пригласил министра Чарльза Ритчи в Кембридж осмотреть уникальную коллекцию френологических масок в Музее археологии. В письме барон с энтузиазмом подчёркивал, что френология стремительно набирает популярность и, наряду с дактилоскопией и теорией Чезаре Ломброзо, может революционно изменить подходы британской полиции к расследованию преступлений.

Министр, человек старой закалки и весьма консервативных взглядов, на роль заинтересованного эксперта выбрал инспектора Скотленд-Ярда Джорджа Лестрейда. Инспектор не испытывал интереса к френологии и иным «научным новшествам», которые по его мнению, отвлекали от старой доброй полицейской работы: опроса свидетелей, поиска улик и выстраивания убедительной цепочки доказательств. Однако поездка в Кембридж сулила отвлечение от наскучившей полицейской рутины и лондонского однообразия.

Утро двадцать пятого февраля Лестрейд, устроившись в глубоком кожаном кресле, начал с крепкого чая без молока и свежей «Таймс». Кроме него в фойе курили два джентльмена в безупречных твидовых костюмах, громко обсуждавших политические перспективы Британской империи в связи с восшествием на престол Эдуарда VII.

Около восьми утра в холле пронзительно затрезвонил телефон – новомодное и, по мнению Лестрейда, крайне назойливое изобретение – администратор поклонился и пригласил в аппаратную комнату именно его.

– С позволения барона Монтегю, говорит Артур Пенроуз… – в телефонном динамике звучал молодой, взволнованный голос. – Дело жизни и смерти. Точнее, уже смерти. Профессор Вэнбрук мёртв. Библиотека Кембриджского университета. Архив Дарвина.

Лестрейд медленно повесил трубку на рычаг, не спеша вернулся к столику и сделал глоток чая. Затем он поднялся в номер, надел тяжёлое шерстяное пальто, модный котелок, натянул перчатки и решительно направился к месту происшествия.

Понедельник, 25 февраля. 09:17. Библиотека Кембриджского университета

Утренний Кембридж пребывал в полудреме, закутавшись в плотное одеяло февральского тумана. Колокола церкви Святой Марии недавно отзвонили четверть девятого. На углу Трампингтон-стрит газетчик выкрикивал заголовки утренних газет. На улицах появились студенты, булочники выкладывали свежую выпечку. Извозчики занимали свои места на стоянке, покрикивая на застоявшихся за ночь лошадей.

Первый в очереди возница дремал на козлах, накрывшись потрёпанным длинным шарфом, пока его лошадь, лениво переступая копытами, выдыхала облачка пара.

Фонари ещё горели. Их неровный свет подрагивал в высоких арочных окнах зданий, будто огни свечей в капелле Святого Георгия во время недавних похорон королевы.

Продрогший Лестрейд ускорил шаг. Он шёл по влажной мостовой, обходя редкие лужицы и голубей, не переживших столкновений с омнибусами – предвестниками технического прогресса.

Слева проступали башни Кингс-Колледжа, справа строгие готические арки библиотеки Тринити-Колледжа. Впереди из серой дымки медленно проявлялся силуэт университетской библиотеки, схожий со средневековым замком.

Инспектор невольно поёжился от пробравшей его промозглой сырости. Он уже давно заметил, что смерть приносила ощущение холода.

Лестрейд пересёк Кингс-Парейд и из тумана перед ним вырос массивный готический фасад библиотеки. Инспектор поднялся по истёртым каменным ступеням, предъявил сторожу полицейский жетон и был немедленно препровождён в крыло, где располагался архив.

Там Лестрейда поджидал молодой человек, чьё лицо было бледнее меловых скал Дувра. Это и был звонивший в гостиницу младший библиотекарь. Он нервно теребил правую манжету и заговорил сбивчивым шёпотом.

– Я ничего не трогал. Как только его увидел сразу же позвонил.

Помещение архива было небольшим, с высоким сводчатым потолком и узкими окнами, сквозь которые едва проходил утренний свет. Вдоль стен протянулись стеллажи, уставленные кожаными фолиантами и рядами запыленных картонных коробок. Воздух в помещении был тяжёлый, настоянный на вековой пыли, сыром известняке и горелом угле из нетопленного камина.

– Вы нашли труп? – спросил Лестрейд, следуя за Пенроузом по узкому проходу между стеллажами.

– Нет, сэр… тело нашёл сторож. Сразу как открыл читальный зал.

– Когда это произошло?

– Часов у сторожа нет, но ко мне он пришёл около семи тридцати. От библиотеки до моей квартиры минут десять хода.

– Значит около семи пятнадцати… Расскажите о покойном и напомните его имя.

– Профессор Эдмунд Вэнбрук, выдающийся палеонтолог, археолог и антрополог. Один из учеников Чарльза Дарвина, работал с ним в Даун-хаусе в семидесятых.

– Что ещё? – поощрил Лестрейд словоохотливого клерка.

– Мистер Вэнбрук вернулся в Кембридж около года назад и по специальному разрешению Совета попечителей получил доступ к архивам Чарльза Дарвина. Профессор предпочитал работать в одиночестве: нередко оставался один после закрытия библиотеки. Так было и в этот раз. В субботу после восьми вечера сторож запер его снаружи и ушёл.

–У Вэнбрука были свои ключи?

– Да, сэр. Председатель Совета попечителей, сэр Эдмунд Фэрчайлд, доверял профеммору безоговорочно.

За массивным дубовым столом, возле потухшей керосиновой лампы, сидел мёртвый человек. Его поза была обманчиво безмятежной: левая рука висела вдоль тела, голова покоилась на правой руке, лежащей на столе. Издали казалось, что учёный задремал.

Инспектор медленно вытащил из-под согнутой руки покойника верхний лист. Буквы соседних слов цеплялись друг за друга. Внизу, под написанным, стояла чёткая и на удивление разборчивая подпись: Charles Darwin.

Инспектор прошёл к ближайшему стрельчатому окну и с трудом, разбирая слова, медленно прочитал вслух:

«Противоречия множатся. Ископаемые, найденные в Шропшире, Ликии и Бени-Суэйфе не соответствуют последовательности видов… Некоторые формы появляются внезапно, полностью сформированные… В свете этих новых находок, мне крайне затруднительно утверждать совершенно однозначно, что происхождение человека – это естественная и постепенная эволюция».

– А скажите, мистер… – произнёс Лестрейд, поднимая глаза на библиотекаря. – Кто ещё, кроме профессора, имел доступ к личным записям мистера Дарвина?

Младший библиотекарь энергично замотал головой:

– Здесь никто, сэр. Абсолютно никто. Ни я, ни кто другой. Документы мог брать только профессор. А вообще, кроме Вэнбрука, доступ к архиву Дарвина имеют ещё и утверждённые хранители наследия.

– И сколько их таких хранителей?

– Четверо, сэр. Из Оксфорда, Сорбонны, Вены и один – из Ватикана.

– Из Ватикана? – удивился Лестрейд.

– Да, сэр. Монсеньор кардинал Грисальди. Один из хранителей «Index Librorum Prohibitorum».

– А что это значит на нормальном языке?

– «Список запрещённых книг», сэр. Туда вносятся труды вредные для веры и морали. Они никогда не будут опубликованы. Список переплетён в чёрную кожу и надёжно укрыт от чужих глаз.

– Вам известен даже цвет кожи? – удивился Лестрейд.

Молодой человек потерянно замолчал.

– Кстати, о секретах! – сменил тему инспектор. – Вы позаботились вызвать коронера или врача?

– Сэр Эдмунд… то есть Председатель совета… Он дал прямое указание телефонировать вам, мистер Лестрейд.

– Да уж… – вздохнул инспектор. – Простите, я не расслышал ваше имя.

– Младший библиотекарь Артур Пенроуз, сэр.

– Так вот, мистер Пенроуз, – тон Лестрейда стал жёстче, – если вы и дальше по каждому пустяку будете ждать указаний от милордов, то никогда не станете ни старшим, ни даже просто библиотекарем.

– У кого ещё есть ключи от читального зала?

– У сторожа.

– Ещё вопрос, мистер Пенроуз, у профессора Вэнбрука были враги?

– Что вы, сэр, нет! Он был, безусловно, фанатиком, но исключительно для пользы науки. Всегда что-то искал.

– И нашёл свою смерть, – мрачно заключил Лестрейд. – А теперь идите, вызывайте доктора и коронера, мой исполнительный Пенроуз. И никого сюда не впускайте.

Когда библиотекарь уже подходил к выходу, инспектор снова остановил его:

– Постойте.

Пенроуз обернулся. Лестрейд указал на выдвинутый ящик архивного шкафа. В правом верхнем углу масляной краской был нанесён трафарет «16В». Над металлической ручкой в ячейку была вставлена картонная карточка с надписью на двух языках: «Non divulgandum – Не разглашать». Ящик был пуст. В нём не было ничего кроме бумажной пыли.

– В нашей библиотеке хранится почти все документы, так или иначе связанные с Чарльзом Дарвином, а это около девяноста тысяч страниц. Рукописи, заметки, личные письма…

– Пенроуз! – прервал его инспектор, теряя терпение. – Я хотел бы знать, что лежало именно здесь, в этом конкретном ящике.

Библиотекарь несмело кашлянул.

– Исключительно бумаги профессора Вэнбрука: вырезки из газет, письма, фотографические карточки, эскизы, зарисовки. Профессор утверждал, что они кардинально изменят представления о древней истории и не только о ней.

Историческое отступление: 14 июня 1879 года. Отрывок из неуничтоженного письма Чарльза Дарвина Огюсту Мариетту, главе Египетской службы древностей

«Если фрагмент челюстной дуги, найденный вами при работах в Саккаре, на западной стороне пирамиды Джосера, подлинный, то я буду поставлен перед печальной необходимостью признать, что моя «Теория происхождении видов» – не более чем краткое вступление к принципиально иному летописанию истории человечества. Зарисованный вами фрагмент не может принадлежать ни современному человеку, ни представителям известных ныне видов приматов.

P. S. Дорогой Огюст, убедительно прошу вас сжечь это письмо по прочтении, ибо боюсь не за вас и уж менее за себя. Я опасаюсь исключительно за спокойствие умов. Представьте, что может произойти, если выяснится, что современное здание научного знания является невольным заблуждением и выстроено не на твёрдой почве собранных мною фактов, а на зыбучем песке неверных гипотез и ошибочных предположений».

Понедельник, 25 февраля 1901 года. 09:50. Библиотека Кембриджского университета. Помещение архива

– Я вызвал доктора Харрингтона, преподавателя медицины нашего колледжа. Он живёт неподалёку, – отрапортовал вернувшийся Пенроуз. – Мне остаться, сэр?

– Да… Если вам больше нечем заняться, – обронил Лестрейд.

Пенроуз густо покраснел и вышел из зала.

Минут через пять дубовая дверь натужно заскрипела, и вошёл мужчина лет сорока пяти в твидовом пальто, с видавшим виды медицинским саквояжем в правой руке. Доктор был невысок, свеж и настолько кругл, что напомнил Лестрейду воздушный шарик, накрепко привязанный к ручке своего саквояжа, наверное, чтобы не улетел.

– Морис Харрингтон, – представился он бодро, почти весело. – Младший профессор анатомии. Вы, полагаю, инспектор Лестрейд из Скотленд-Ярда?

– Совершенно верно, доктор.

Медик подошёл к телу, поставил саквояж на пол, отщёлкнул замок, но ничего оттуда не достал. Профессиональными, быстрыми движениями приподнял веко покойного, обхватил холодное запястье и приложил палец к сонной артерии.

– Следы борьбы отсутствуют. Поза совершенно естественная. Пальцы расслаблены. В помещении прохладно, и трупное окоченение продлилось достаточно долго. Предварительный вердикт – сердечный приступ.

Доктор сделал паузу и продолжил. – На фоне физического и умственного перенапряжения. Не исключено, в сочетании с бессонницей, злоупотреблением никотином и иными возбуждающими средствами.

Лестрейд подумал, что в Лондоне подобный осмотр занял бы у полицейского врача намного больше времени. Здесь всё решилось на удивление быстро.

– Насильственная смерть исключена? – уточнил Лестрейд.

– Формально – да. Но, как известно, лучшие диагносты – патологоанатомы. Одно плохо: точный диагноз узнаёт не больной, а родственники умершего, – доктор неожиданно громко рассмеялся. – Не удивляйтесь, мистер Лестрейд: я отношусь к категории врачей, которые видят в смерти не трагедию, а ключ к разгадке тайн человеческого бытия. Как говорили древние: «Mors certa, hora incerta». «Смерть верна, но час её неизвестен».

Жизнерадостность врача здесь выглядела почти кощунственной, но слова доктора подкупали прямотой.

– Оптимизм в вашем ремесле —незаменимая черта, – заметил инспектор. – Не могли бы вы, профессор, провести вскрытие мистера Вэнбрука?

– Исключительно ради вас, мистер Лестрейд, и торжества науки. – Харрингтон театрально поклонился, закрыл саквояж и, кивнув, направился к выходу.

Когда он вышел, Лестрейд подошёл к столу. Оглянувшись на закрытую дверь, взял листок с подписью «Charles Darwin», аккуратно сложил его вчетверо и убрал во внутренний карман своего пальто.

Понедельник, 25 февраля. 11:13. Гостиница «The University Arms Hotel», Реджент-стрит. Покои «люкс» на втором этаже

Не служивший в армии министр внутренних дел обладал выправкой гвардейского полковника и вкрадчивыми манерами епископа. Он стоял у высокого и, несмотря на февральскую промозглость, распахнутого настежь окна, глядел на шпили Королевского колледжа. В правой руке Чарльз Ритчи держал кофейную чашку из тончайшего фарфора, в левой – дымящуюся сигару.

Министр выдохнул сизый табачный дым, направив в открытое окно идеальное кольцо.

– Итак, мистер Лестрейд, – произнёс он, не оборачиваясь. – Выслушав вас, я пришёл к выводу, что вы, Джордж, решили использовать смерть профессора как повод, чтобы не участвовать в осмотре этих безобразных масок.

Лестрейд стоял в центре комнаты, держа перед собой котелок. Он добросовестно рассказал министру о трупе, о записке, написанной лично Дарвином и о опустошённом ящике под грифом «Не подлежит разглашению».

– Смерть профессора Вэнбрука, сэр, выглядит естественной. Но пропавшие документы вызывают беспокойство. Разрешите мне немного поработать самостоятельно.

Министр обернулся.

– Вы сказали естественная смерть и – воровство…

Сэр Чарльз подошёл к столу и аккуратно положил сигару на край тяжелой хрустальной пепельницы.

– Не сходится, не так ли? А с другой стороны, что в бумагах антрополога могло спровоцировать убийство и последующую кражу?

Министр псмотрел на молчавшего Лестрейда.

– Вы всерьёз заинтригованы, Лестрейд… Поступайте как считаете нужным, но при обязательном условии: мне будет крайне любопытно узнать всё, что здесь выяснится.

Сэр Чарльз взял со стола свою визитную карточку и на обратной стороне каллиграфическим почерком написал название телефонной станции и три цифры. – Это мой лондонский телефон.

– Спасибо, сэр, ваше доверие – большая честь для меня.

Министр сделал шаг и протянул инспектору карточку.

– Ответственность, мистер Лестрейд, – тихо произнёс он. – Кто знает, что они там пишут в этих своих монографиях, эти учёные. Бывает, слова наносят больший вред, чем десяток проигранных сражений. И, Джордж… – министр ещё понизил голос, – …не забывайте об осторожности, ибо не нами сказано: «Кто умножает познания, умножает печаль».

Вторник, 26 февраля. 08:33. Кембридж. Морг при университетской больнице

располагался на подвальном уровне старого корпуса университета. Известковая штукатурка на потолке местами осыпалась, обнажив решётку деревянной дранки. По углам ползли капли конденсата, оставляя тёмные следы.

Лестрейду, повидавшему десятки моргов, подобные посещения всегда были неприятны. И не потому, что в них так или иначе присутствовала смерть, а из-за показной демонстрации её научного и упорядоченного естества.

В университетском отделении судебной медицины стеклянные шкафы были сплошь заставлены банками с человеческими органами, застывшими в вечности благодаря раствору формальдегида, впервые полученному русским химиком Бутлеровым.

Инспектор нашёл доктора в прозекторской.

– Рад видеть вас в добром здравии, мистер Лестрейд, – начал доктор. – Вижу вы не из тех, кто дожидается приглашения.

Лестрейд кивнул: – К какому выводу вы пришли, мистер Харрингтон?

Тело профессора Вэнбрука покоилось на прозекторском столе, прикрытое несвежей серой простынёй, усеянной бурыми пятнами. Доктор многозначительно посмотрел на стоявшего рядом санитара, и тот вышел. Харрингтон подошёл к столу и откинул край простыни. В холодном уличном свете лицо мёртвого профессора казалось вылепленным из жёлтого воска.

– Осмотр и вскрытие подтвердили очевидное, – заговорил Харрингтон, глядя поверх тела. – Смерть наступила между одиннадцатью вечера субботы и полуночью. Причина – внезапная остановка сердца. В стандартном заключении я бы написал: острая кардиальная дисфункция на фоне нервного перенапряжения. Но… – врач сделал паузу и посмотрел Лестрейду в глаза, – …есть одна странность.

Он обхватил голову покойника двумя руками, медленно повернул и, откинув седой локон с затылка, указал на крошечный прокол у основания черепа.

– Вот здесь, видите?

Лестрейд наклонился. Даже его намётанный глаз с трудом различил бы эту точку, не окажись она над докторским пальцем.

– Чем его так?

Харрингтон не спешил с ответом. Он достал из кармана суконку и принялся протирать пенсне.

– Признаюсь, я бы и сам не заметил. Но ваша уверенность в том, что это убийство, передалась мне, и я осматривал тело весьма тщательно.

Лестрейд не смог скрыть удивление: – Да. У меня возникло подобное предположение. А вы, мистер Харрингтон, не только прекрасный врач, но и великолепный физиогномист. Продолжайте, прошу вас.

– Всё, что я скажу – не более чем мои предположения. Применён тонкий и необычайно прочный и жёсткий шип. Длиннее и тоньше медицинских игл. Остриё проникло точно между позвонками, задев ствол мозга. Мгновенная и почти безболезненная смерть.

– Яд? – уточнил Лестрейд.

– Вероятно. Но токсикологический анализ, думаю, ничего не даст.

– Почему?

– Стандартные методики рассчитаны на мышьяк, стрихнин, цианиды… А органические яды – своеобразная terra incognita для токсикологии. Они разлагаются за считанные часы. И, чтобы найти такой яд, надо знать его наименование и владеть методикой обнаружения.

– Стало быть, мы имеем дело с убийством, которое невозможно доказать, – подытожил Лестрейд.

Харрингтон поджал губы.

– Именно. Смерть при невыясненных обстоятельствах.

– И в этом случае похороны…

– На усмотрение университета. Думаю, дня через два-три. Оставлять тело дольше у меня нет причин.

– Могу я попросить вас, доктор, написать мне неофициальное заключение.

– Зачем, инспектор? Там не будет ничего, что может вам помочь.

– На память, – серьёзно ответил Лестрейд. – Исключительно на память.

Доктор Харрингтон отошёл к высокому конторскому бюро в углу прозекторской. В тишине пронзительно скрипело перо. Пресс-папье не было и, подождав, пока высохнут чернила, врач протянул бумагу инспектору.

– Благодарю, – сказал Лестрейд.

Он принял бумагу, сложил её и убрал во внутренний карман пальто – туда, где уже лежало присвоенное им письмо Дарвина. К научной тайне добавилась ещё и медицинская.

Вторник, 26 февраля. 09:09. Кембридж. Университетская библиотека

После промозглой сырости морга величественная тишина библиотеки подействовала на Лестрейда умиротворяюще. Библиотекарь встретил инспектора у входа.

– Рад вас видеть, мистер Лестрейд. Прошу, проходите.

– Вас не затруднит, мистер Пенроуз, подготовить журнал регистрации посетителей?

– Уже, сэр. Я был уверен, что он вам непременно понадобится.

Пенроуз подвёл Лестрейда к столу, где лежала толстая конторская книга. Инспектор нашёл страницу за субботу двадцать третье февраля, медленно повёл пальцем по строчкам с указанием имён и скучных должностей: аспиранты, старший библиотекарь, профессор статистики. Запись, сделанная резким и угловатым почерком, нарушала респектабельное однообразие. «Dr. Carl von Holtz – Wien. 21:05».

– Кто таков этот фон Гольц? – спросил Лестрейд, не поднимая глаз.

– Один из Хранителей наследия сэра Чарльза Дарвина. Он приехал из Вены. Один из самых авторитетных, включён в первый список самим Дарвином.

– Кто встречал герра фон Гольца?

– Никто, он прибыл, как всегда, без предупреждения. Предъявил письмо из Королевского общества, его проводили в архив и… Всё.

Лестрейд резко захлопнул журнал. Глухой звук отскочил от стеллажей.

– Пенроуз, у вас есть реестр документов профессора Вэнбрука из ящика «16В»?

– Да, сэр, как и другие каталоги вверенных нам фондов.

– Сделайте мне его копию.

Младший библиотекарь растерялся. – Сэр, это… немыслимо. Совет попечителей…

Лестрейд подошёл к нему вплотную.

– Выполняйте, Пенроуз. Делайте, что вам велено, – тихо и властно произнёс инспектор. – И принесите мне вечером в гостиницу. А что до разрешений… Всё будет.

Историческое отступление: Архив Бэнкса и его «Собрание неестественных форм»

В последнее десятилетие восемнадцатого века, когда на географические карты уже, казалось, было нанесено всё, что было возможно, а наука готовилась разложить по полочкам последние тайны бытия, сэр Джозеф Бэнкс – блестящий натуралист, ботаник, участник первого кругосветного плавания капитана Кука и многолетний президент Лондонского Королевского общества – обнаружил, что существуют находки, не вписывающиеся в стройную научную картину мира, но и грозят опрокинуть её, подобно тому как кости гигантских ящеров опровергли библейскую хронологию.

Движимый научной дотошностью, Бэнкс начал собирать так называемый «Каталог противных естеству форм». Это был не просто архив, а скорее набор редкостей, укрытый в глубоких и пыльных подвалах Королевского общества. Он содержал документы, зарисовки, подробные заметки и физические образцы, бросавшие вызов самим основам биологии и антропологии. В числе прочих в коллекцию входили:

Анатомический эскиз скелета, обнаруженного рабочими в шотландском торфянике. Скелет, без сомнения, принадлежал гуманоиду, но на его руках и ногах было по четыре пальца, а строение тазовых костей делало прямохождение затруднительным.

Гипсовая маска долихоцефала – неестественно удлинённого черепа, привезённого из Перу, объём и структура коего предполагали совершенно иное строение мозга.

Найденный на Мальте каменный диск из чёрного базальта, покрытый символами, с пугающей точностью отображающие карту звёздного неба, каким оно было пятнадцать тысяч лет назад – задолго до любой известной цивилизации.

После смерти Бэнкса его преемники в Королевском обществе спешно разделили коллекцию. Самые одиозные экспонаты под грифом «NON EXAMINATUM» («Не исследовать») были убраны куда подальше, а оставшаяся часть архива была неожиданно утеряна.

В кулуарах ходили слухи, что в конце семидесятых годов XIX века Чарльз Дарвин, уже будучи пожилым и больным человеком, ознакомился с некоторыми материалами архива Бэнкса. Поговаривали, что именно после этого Дарвин впал в глубокую меланхолию и написал ряд писем, где выразил сомнения в универсальности своей теории.

Вторник, 26 февраля 1901 года. 12:18. Кембридж. Гостиница «The University Arms Hotel», Реджент-стрит

Лестрейд стоял перед стойкой портье, аккуратно записывавшего в специальною книгу город, время звонка и номер вызываемого абонента. Сбоку справа висела тёмная деревянная доска, утыканная рядами латунных гнёзд, из них, словно ветви дикого плюща, свисали толстые тканевые шнуры.

Портье вставил штекер в нужное гнездо и пригласил Лестрейда пройти в соседнее помещение. Инспектор закрыл за собой массивную дверь и остался один в небольшой комнате, освещённой лампочкой с матовым абажуром, рассеивающим тусклый электрический свет.

Перед ним на стене висел ящик из чёрного эбонита, с двумя латунными чашечками звонков сверху. На рычаге сбоку висела телефонная трубка. На резной подставке рядом лежал блокнот и остро заточенный красный карандаш.

Лестрейд приблизился к рупору микрофона и снял трубку. Рычаг тут же поднялся, замыкая электрическую цепь. Послышался далёкий гул, прерываемый слабым потрескиванием. Раздался щелчок, и женский голос, словно из бездонной металлической бочки, произнёс: «Лондон. Центральная. Назовите, пожалуйста, станцию и номер вашего абонента».