Записки новообращенного. Мысли 1996—2002 гг.

Нужно быть очень осторожным в поисках откровения и помнить, что Бог откроет Сам, когда посчитает нужным, не надо Его пытаться вынудить это сделать.

(Алесе в больницу, где она лежала с маленькой Настенькой.) Все эти пелёнки, больницы, кормления, заботы и т. д. – всё это проявления первородного греха человека, который наваливается на него с самого момента рождения. (Представляешь, каково какому-нибудь небесному существу корчиться в собственных нечистотах и быть зависимым от соски?) И основную тяжесть этого греха, его последствий, берёшь на себя ты. Настоящее в том, что ты сейчас испытываешь, – это соприкосновение с предельной глубиной трагедии жизни человека на земле и его страшного унижения, с обнажённым первородным грехом, твои усилия, труды, которые в чём-то могут быть уподоблены Искуплению: ведь ты приобщаешь младенчика к высшей для него жизни, но в самом этом заземлении правды нет. Вся мощь, красота и правда сказки реальности остаётся в силе. Важно помнить масштабы, в которых мы существуем, и силиться восстановить их в памяти и в ощущении, когда тяжело и плохо.

Церковь православная – это расширение и углубление данности. Но это тоже данность, та же самая данность. До Церкви мы знаем данность ущербно. Учение Церкви, её богослужения и таинства дают жизни то, без чего человек не может принять её. И не принимает. Церковь, во всей своей целокупности (включая сюда и культуру), всё ставит на свои места и даёт возможность оценить все жизненные явления так, чтобы не нарушалась гармония человеческого существа, мир душевный. Становится возможным жить в гармонии с самим собой, не вступая ни в какие компромиссы, не ломая себя. И можно даже с чистым сердцем радоваться жизни, зная, что она – лишь преддверие и ступень, веря, что правда – только в хорошем и всё хорошее – правда, надеясь на помощь и милость Божию и любя всё то прекрасное и сказочное, что и есть сама реальность, к которой причастны все мы, будучи её посланцами в этом мире.

Смиренномудрие – вот путь к истинному величию и к прорыву в реальность. Человек слишком много мнит о себе, поэтому он не видит себя на духовной лествице, и ум его витает в абстракциях, красивых и возвышенных, а жизнь его при этом такая некрасивая… А ведь эта жизнь – это ступень той самой духовной лествицы, на которой он пытается себя обрести несколькими ступенями выше. Рановато… Как говорили: святой – это человек, у которого, в отличие от нас, знания находятся на одном уровне с жизнью.

Божье присутствие – внутри нас. Мы даже не знаем, какой Он родной нам.

Господь даёт молитву члену Своей Церкви, молитва даёт силы жить только духом, только этим, не размениваясь больше ни на что. Через молитву человек умирает для мира и его соблазнов и живёт только тем, что даёт ему благодатный опыт Церкви, молитва к Богу. В Церкви человек уже на земле дома.

Царствие Божие близко (рядышком – пометка от Юрика), а никто не знает об этом.

…Кайся в жизни, что сердце мертвит.

Господи! Даруй мне кончину добрую… (бодрую – ремарка Юрика).

Младенчик, большей частью, всем недоволен, это основная характеристика младенчества, сохраняющаяся потом и у взрослого человека, на душевном уровне. И, надо думать, из невидимых миров мы видны как такие же капризные, нетерпеливые, всем недовольные существа, противно хнычущие, ничего не понимающие и не желающие понимать.

Покаяние есть отвержение отчаяния. (По Святым Отцам.)

Покаяние – это единственная альтернатива отчаянью. Покаяние – это ответ на жизнь в сторону Бога, отчаянье – ответ на жизнь, выдавленный из души дьяволом.

(Из Алесиного дневничка.) Видела сегодня удивительный сон. Словно я в церкви нашей стою рядом с о. Виктором и всё хочу вопрос задать какой-то, но не могу подобрать слов нужных, а он ждёт, смотрит на меня. И тогда я стала молчать. И так хорошо от этого стало: стоять с ним рядом и молчать. Я чувствовала такую полноту, радость, что-то словно переливалось из его души в мою. Длилось это несколько минут. Наконец, сказала: «Как хорошо молчать с Вами, батюшка!» Он очень значительно и слегка с усмешкой произнёс: «Вот то-то и оно!»

Каждый да погружается в блаженное покаяние. (Святитель Игнатий Брянчанинов.)

У нас ничего в жизни нет, кроме покаяния.

Отделение от Бога и той жизни, к которой мы от начала призваны Им, – суть причина и содержание всех наших бед, зол и болезней, всех страданий, всех воздыханий, всего того, что можно выразить и чего выразить нельзя.

Так хорошо всегда бывает на душе после церкви! Такой мир в душе, тепло, упование и надежда!… Как славно распускаются нынче листочки! Все деревья – в зелёной дымке. Только что прошёл светлый и прозрачный короткий и такой свежий майский дождь. Из окна тянет майской дождевой свежестью. Рай где-то так близко… Я разбираю журналы старые. Алеся штопает мои штанишки. Настя спит. За окном – птичье щебетание. Господи, выведи нас к Тебе, в Твои обители прозрачности и свежести и миллионов оттенков света.

Всё нехорошее должно быть предано забвению. Преображение мира начинается с преображения прошлого в памяти. Сначала бездна закрывается внутри нас, а потом распахивается иная бездна – бездна света. Если тьмы внутри нет, то ты её уже не будешь помнить, не сможешь вспомнить, будто её и не было. И вправду ведь не было. Таков смысл времени, или часть смысла. Время держится памятью. Нет памяти – нет времени, нет того, что не осталось в памяти. А известно, что всё плохое забывается.

Мы слишком многое думаем о своей жизни и забываем, что есть каждодневный сон – потеря себя и ясной данности – и забвенная неизвестность, в которую мы были погружены и из которой с таким скрипом едва-едва поднялись в своём младенчестве, детстве, отрочестве и юности, из которой мы продолжаем еле-еле подниматься и в которую всё опускаемся и окунаемся каждую ночь. И что же тогда смерть? Дай Бог, чтобы это было всё-таки пробуждение и осознание, возвращение и воспамятование. <…> Говорят, что умирающие не теряют сознания и памяти. А сколько было уже таких людей, всю жизнь размышлявших об этих вещах и уже познавших нечто на опыте… К ним неизбежно присоединюсь и я, и мы с Алесенькой. Если уже не начали присоединяться. В Церкви нет разрыва между живыми и отшедшими. Более того, только в связи с отшедшими возможна настоящая глубина жизни и на земле.

Люди изображают из себя кого-то великих. А на самом деле мы маленькие тёплые существа, детки… Такими только и войдём в Царствие Божие.

18 мая 1998 года настала новая эра в моей жизни. По приглашению своего товарища – бывшего одногруппника и коллеги по работе в «Комете» Миши Белоусова я пошёл работать рабочим (оператором лазерного комплекса, лазерного станка) в фирму «Модус +», которая производила мебель для школ и детских садов. Ещё за два года до этого, в тот самый день, когда я впервые был на могилке блаженной старицы Матроны (умершей, кажется, в 1952 году и канонизированной буквально на днях) и просил, чтобы меня соделали настоящим, а также и о работе (что уже тогда было весьма важно в моей жизни), в тот самый день, уже вечером, Миша предложил мне работу в этой фирме, тогда ещё экспедитором. И все уже были согласны, но я послушался своей родной жены, жалевшей меня и уверявшей, что вопрос моей работы стоит ещё не так остро. Потом был диплом и была «Комета» (ЦНИИ, в который я пошёл по распределению), где платили раз в три месяца по 400 рублей (это 1997—98гг.). Миша проработал в «Комете» полгода, после чего ушёл в «Модус». Я проработал в «Комете» год. Это была не работа, а какая-то чёрная дыра. Работы почти совсем не было. Приходил туда в эдакую пустоту на 3—4 часа, которые полностью опустошали душу. Было очень уныло. Теперь наступала «весёлая пора» моей жизни. Сначала было ученичество на фирме «Галактика». Это было недалеко от дома, дорога занимала 40 минут (на автобусе и пешком). Работа там была в 2 смены: неделя – с 7 до 15, неделя – с 15 до 22. Уж что-что, а скучно там не было. Это был настоящий физический труд, на ногах, с напряжением внимания. Лето было жарким. С непривычки сильно уставал. (После утренней смены приходил, обедал и спал сидя, в кресле, чтобы во сне не мучила отрыжка.) Это было что-то очень настоящее: с потом, с дымом, с шумом, с тяжестями и с деньгами. Первые 3 месяца – по 1200 рублей (это ещё до кризиса), напоследок – до 2000. Продолжалось это 3,5 месяца и было серьёзным испытанием для меня. Но сейчас воспоминания светлые и благодатные. Всё было просто, и люди простые, и жизнь становилась серьёзной, настоящей. И то немногое, что мне удавалось тогда писать, приобретало уже совсем другой вес и цену… Много об этом не расскажешь, да и не выскажешь. Сильно напоминало это мои военные сборы. То есть это единственное сопоставимое из прошлой жизни. Но там было всего 4 дня.

Никогда не забуду, как кончался рабочий день во 2-ю смену в 10 часов вечера: выходишь на улицу – а там тепло и свежо, и Солнце только зашло, а ты весь потный, допиваешь остатки холодной сладкой водички в бутылке, а на душе легко-легко, и чувствуешь себя так, как будто ты уже умер, жизнь твоя кончилась, и на тебе уже нет этой тяжкой плоти… Смотришь на небо и поёшь что-то своё, душевное-задушевное, и сердце заходится, а душа трепещет… А потом едешь в автобусе с запоздалыми пассажирами, и уже темнеет, и думаешь – кто это такие, эти люди, и зачем тебя с ними свёл Господь, и когда мы встретимся снова?… А дома уже ждут, и в окошке – родное лицо жены…

Я чувствую, как всё это прошлое тонет в свете. Плохое уже не вспоминается.

Но это было лишь начало, прелюдия. Меня ждало ещё Лыткарино.

(Алесе.) Будь умницей. Когда помрём, легче станет.

(Алесе.) Помни, что в этих днях рождается вечность. Наша с тобой вечность.

В жизни многое приходится терпеть, а мы бессмертны.

Когда в жизни наступает такая тяжёлая пора, мысли о смерти и бессмертии становятся особенно живыми и действенными.

(Алесе.) Дни текут. А мы проходим сквозь них.

Надо идти всё спокойнее и спокойнее, не смущаясь абсолютно ничем. В этой жизни главное не яркость, главное – уверенность и тишина, из внутренней тишины поднимается спокойная и мощная радость.

Что-то будет, ещё в этой жизни, а уж там – тем более.

Будь в моём духе. Будь осторожнее со всем видимым и очевидным, не увлекайся.

(Алесе.) Напрягай свою веру в течение дня. Помни, что жизнь есть борьба. Как только борьба прекращается, прекращается и жизнь. Где сейчас Достоевский со своей женой? А ведь тоже проходили через быт, труд, вереницу дней. Фокус жизни – смерть. Это надо всегда чувствовать.

Усилие. Усилие. И ещё раз усилие.

Эта жизнь побеждается постоянным, непрестанным её преодолением.

Когда я батюшке на исповеди рассказал о своей работе, как давяще и опустошающе действует дым, шум, мат, пот, он сказал мне: «Молись там всё время про себя», и молитва там была особенная, сильная, лёгкая и быстрая. На работе молитва лучше всего идёт. Работа – школа молитвы.

Суета отнимает у души всё тонкое и делает её тупой и нечуткой.

Мы живём в таких масштабах, в которых всякое зло и всякая тьма обречены. Будет освобождение. Дни прорвутся. Может быть, ещё здесь.

Время за нас. Терпение сплетает нам венцы ещё в этой жизни. Вся сущность жизни – в терпении и в том, что помогает терпеть: Церковь, культура, книги, любовь…

Нам надо жить как должно и трудиться потихонечку. Всё остальное – не наше дело. В конце концов, главное – на что ты больше обращаешь внимание, а не что больше лезет в твою душу. Данность ещё не есть правда.

(Алесе.) Нас связывает удивительная и сказочная правда, в которую мы ещё прозреем. Мы – это первый залог будущей гармонии и надо хранить его, как зеницу ока.

Уныние притупляет восприятие действительности. Чтобы различать жизнь, надо иметь внутри бодрость.

Скучаю по Богу. И чувствую, что всё как-то совсем иначе, совсем по-другому…

Спасение в терпении. Если сумеешь всё сегодня перетерпеть с лёгким сердцем и сохранять верность любви Божией, то будет этот день во спасение. И всё обращается во спасение, если ты предаёшь себя в руки Божии, а не думаешь о себе.

Как с гневом отвратились бы и мы от любимого нами существа, делающего вид, что общается с нами, но на самом деле навязывающего нам свои представления о нас, реагирующего на призраки, им же измысленные, не желающего внять нашему слову, так с гневом отвращается Бог от мечтательной молитвы, приводящей человека в состояние прелести.

Осознанное несение креста поднимает над землёю, как поднят над землёю Распятый на кресте.

Дар молитвы – признак стяжания Духа Божия, о котором говорил преподобный Серафим Саровский как о цели нашей жизни на земле. Прийти к Богу – вот цель земной жизни.

Когда плохо, лучше быть тем существом, какое я сейчас. А когда будет хорошо, мы будем вместе.

Проблемы со сном не самые страшные проблемы. На пороге сна и бодрствования мысленное созерцание Божественно спокойного Лика Христова помогает понять, как же нужно переносить это промежуточное состояние, это мучительное разрывание.

Бороться с тяжёлыми мыслями, не пускать их в себя и не верить им. А для начала просто научиться ни о чём не думать.

Вера не зависит от настроения и молитва изменяет настроение.

Не просто мне. Душа устаёт. Сознание загоняется в узкую щель. Но чувствую, что работа эта очень полезна для меня. Только хвататься надо за Бога, учиться молиться, по-настоящему, а то щель захлопнется и будет мрак. Чрезвычайно важен масштаб переживания жизни. Это свобода души. А душа свободна для Света Божьего. Всё встаёт на свои места, когда думаешь о смерти и посмертии, даже о старости.

По радио передавали песню Анжелики Варум «Время пингвинов и бабочек». – «Когда вернётся то, что казалось безвозвратно потерянным», «Хоть немного Солнца над грешными льдинами», – слышится мне. Думается о смерти. Всё изменится с нею. И может быть страшно. Каким осторожным нужно быть сейчас! Смерть любого человека возвышает свидетелей её или даже просто услышавших о ней. Вместе с разлучением от тела, через которое так связаны мы с материальным, грубым и плотяным, наступает освобождение от грубого и возвышение к абстрактному и тонкому, которое становится конкретным и ясным.

С 6 сентября меня переводили в Лыткарино. Это небольшой городок (порядка 100 тыс. населения) в Московской области, недалеко от Люберец. Дорога туда занимала час сорок – час пятьдесят, оттуда – иногда дольше, потому что приходилось ждать электричку. Под конец я приноровился и ездил оттуда только на маршрутке до «Кузьминок», не ждал, когда нас, рабочих, повезут на «Газели» в Люберцы на электричку (а то это бывало и в 8, и в 9 вечера, и позже). На дорогу в месяц уходило около трёхсот рублей. Получал же я там первые три месяца 1500, в декабре – 2100 и последние 3 месяца – 2200 рублей. Всего я туда проездил 7 месяцев. Первое время работали все субботы, одна за другой. Первые месяцы возвращался домой в 10—11 вечера, иногда позже. А на следующее утро – в 710 выход. Общение с Алесей сводилось к минимуму. Помню, как в свой первый рабочий день я узнал от Миши, что уезжать с этой работы домой – даже не наука, а искусство. С великой грустью я наблюдал, как наступало 6 вечера, формальный конец рабочего дня, а никто в цеху не прерывал работы. 7 вечера, 8 вечера… Ни малейшего признака окончания рабочего дня. Я понял, что теперь буду жить здесь. В тот день мы ушли с работы в 9 вечера. И в последующие дни это было нормальным, обычным временем ухода с работы. Те недели сильно ослабили мою привязанность к моему дому. Только ближе к Новому Году я стал приезжать домой часам к 9 вечера и считал уже это великим благом. Последние же месяцы я всё-таки уходил с работы в 6 и к 8-ми был дома, иногда даже чуть раньше. Иногда я даже успевал вечером немного пописать. Но первое время писал я только по выходным. Там было сильно похоже на армию. Даже наш начальник, Алексей Геннадиевич (Савин, однофамилец директора «Кометы») был в прошлом старшиной, и армейская закалка была в нём очень сильна, что было хорошо видно по его сверхнапряжённой и насыщенной трудовой и деловой жизни. И его отношения с подчинёнными сильно напоминали армейские отношения старшины с рядовыми, вплоть до шуток и мер по воспитанию. Но здесь была ещё и работа, и выгода, и деньги. Мы делали всё: и вставляли стёкла в окна, и ставили «вытяжку» в мороз на улице, и красили высоченный потолок валиком и балки с трубой «вытяжки» – кистью со стремянки. И, конечно, обслуживали свои «лазерные комплексы». Иногда за весь день удавалось посидеть только в обед за едой и кое-где в дороге. Уставал, как собака. Понедельник – подвиг, вторник – великий подвиг, среда – я выматываюсь, четверг – прихожу полумёртвый, в голову лезут тяжёлые мысли, пятница – просветление, усталость, на всё наплевать (на что можно наплевать). Суббота (часто была и она) – продолжение пятницы, полувыходной, конец рабочего дня – в 4—6 вечера. Когда человек устаёт, ему бывает нужно посидеть или полежать. У меня такой возможности не было. Изо дня в день, из недели в неделю. Столпников вспоминал. Не унывал. Не верил даже самым унылым сценам, через которые приходилось проходить (особенно, помню, утром в раздевалке вместе с рабочими). Рабочих тех не забуду никогда. Наш народ… С матом, пьющий, простой, меткий в слове, дети без призора, без ласки, без смысла, без света… Спаси и помилуй их, Господи!