Завод Кривогнутых Изделий

–0- МАДЛЕН КИТОВСКИ -0-

Завод кривогнутых изделий1 не останавливает своей работы ни на час – такова участь гиганта производства. Тысячи входящих в его клоаку вагонов с сырьем. Тысячи покидающих его грузовиков с товарами и деталями2.

Завод кривогнутых изделий – колосс, собранный из частей самого себя. Смешанные воедино человеческие усилия, чугун и сталь. Многометровые своды, титанические опоры укреплений. Колосс, наблюдающий облачную панораму своим внимательным и строгим взглядом, отпугивающим храбрую птицу и притягивающим человека слабого.

Когда поднимается сильный ветер, все микрощели, недоваренные листы обшивок, проржавленные остовы старых цехов приходят в состояние инструментального гула, издавая заунывную симфонию. Музыка этих измученных производственных саксофонов и гобоев просачивается сквозь помещения, намекая на перемены, скорые и неотвратимые изменения, коих здесь не увидит никто. Никто.

Вокруг Завода кривогнутых изделий живут все те, кто днем и ночью трудится за стенами его. День начинается с вахты, вахтой же и заканчивается. Сторожевые псы на Заводе даже не утруждаются лаять, видя приходящих, на лицах чьих написано лишь истощение, изнеможение, смертельная усталость. Улицы рабочего поселка, как сжатые в судороге пальцы, давят друг на друга, буквально выплевывая проходящего на обширный пустырь перед входом в место, где изгибаются и гнутся изделия. Смена вахт. Убывающие на отдых и прибывающие тянуть свою лямку рабочие понимают, что такая работа гнет не только металл.

Тем временем, до пробуждения Мадлен всего несколько минут. Будильник со встроенным в стену механизмом буквально сросся с конвейером. Тик-так. Дизель-генераторы продуцируют детонацию. Тик-так. Руда становится чугуном, чугун – сталью. Тик-так. Сталь превращается в новый цех, корпус автомобиля, его двигатель, жестяную кружку, десертную вилку, совок для мусора. Будильник издаст свой клич более чем через 10 минут, но инженер всегда просыпается раньше. Звон раздражающих слух колокольчиков застал ее уже бодрствующей. Каждый имеет право хоть пару минут в начале дня ощущать себя человеком, несчастным, но человеком. Мадлен исправно устанавливает время срабатывания отвратительных колокольчиков на 5.45 утра.

Она в темноте нащупывает рабочий комбинезон, лежащий на стуле. Вместе с ней просыпается и ее обоняние, мгновенно улавливающее влажный запах отработанного масла и свежего мазута – гнилые моллюски, иссохшая морская капуста на берегу. Запах распространяется по всей территории – и далеко за ней.

Мадлен надевает комбинезон, специальные рабочие носки (не стирает их на протяжении нескольких недель, производственная гарь перебивает все остальные запахи), достает из-под кровати «безопасные» сапоги. В одной из поставок «безопасных» сапог лишь в левом из них обнаружилась специальная пластина, предотвращающая при падении кривогнутых изделий на ногу превращение рабочего в бессрочного инвалида – с таким же бессрочным пособием. Инженеры без устали об этом шутят, даже пробуют надевать два левых сапога, чтобы добиться от «левобезопасных» сапог полной безопасности ношения.

Сквозь квадратное окно сорок на сорок сантиметров, вырезанное в стене газовым резаком, виднеется фонарь ночного освещения. В его жиденьком свете рабочие перемешиваются и перемежаются между цехами и частями металлического тела гиганта. Множество платформ, площадок и путей установлены вне Заводских стен, образуя хитрую систему трансфера, находящуюся порой на высоте свыше двух сотен метров. Небо непроглядно от дыма и копоти Завода, что рассеивается лишь через несколько десятков километров в стороне от него. А еще гул. Непрекращающийся гул и вибрация, которые все время отдаются то в голове, то в пятках. Со временем в тишине становится не заснуть.

Умывальник после сильного нажатия кнопки на смесителе выплевывает немного воды, четко и дозировано. Он встречает Мадлен будучи весь перепачканный сажей и разводами черной липкой грязи, вездесущей и ставшей неотъемлемой. Все это свинство вызывает у девушки своим видом лишь раздражительную усталость. Она пыталась привыкнуть ко вкусу и запаху местной воды: техническая, будто прошедшая сквозь Чистилище, лишенная любых других молекул, кроме молекул самой воды, исключительный дистиллят, от которого редеют волосы и крошатся зубы. Она пытается привыкнуть к этому каждое утро, но так и не может, потому даже умывается с некоторым отвращением и отстраненностью. Кариес во всех четырех шестерках. Секущиеся концы. Целый клок спутавшихся волос на ободке раковины.

Мадлен заправляет огненно-красные волосы под кепку. Время завтрака.

Она выходит из своей комнаты в общий жилой коридор и слышит звон сработавшего будильника. Странно было забыть его выключить, не правда ли?

Мадлен возвращается и видит неясную тень в комнате, почти сливающуюся с общим мраком помещения, срастающуюся с ним, лишь символически освещаемого захудалым уличным фонарем. Просто тень, ничего более. Препятствие. Предел. Критическая точка темноты.

Однако, тень эта меняет ее настроение, она скачет по стене, противоположной от окна. Ничего необычного, просто тень, но в череде одного за другим повторяющихся однообразных дней это –сродни потухшему посреди небосвода солнцу. Будильник выключен, но звон, надрывно просящий прекратить его, заполнивший весь этаж, не исчезает. Она понимает, что сегодня к ней приблизится нечто, что до обиды жалко упустить и так бесконечно страшно встретить. Бесцветные волоски встают на руках. Вакуум под ложечкой. Легкая тревога, словно зуд под кожей. Кислинка рвоты. Комариные крылья, трепетавшие с писком, замирают в потяжелевшем пространстве. К ней приблизится что-то, о чем только пытается намекнуть металлический шарик, скачущий от края до края окошка.

Мадлен подходит ближе, и теперь круглая громадная тень, становясь с каждым шагом девушки все меньше, уже скачет по ее лицу.

Шарик на мгновение замирает в воздухе и, словно ощутив на себе чье-то внимание, падает на пол.

Девушка чувствует, что авария, куда более сильная, нежели обычно, совсем к ней близка. Она чувствует движение в механизмах, скрывающихся в стенах. Она чувствует неясность. Пожалуй, потому ее так быстро и подняли из простых машинистов в инженеры.

Природа этих шариков ей неизвестна3, но всякий раз они знаменуют собой приближение неясности. Встретить их вне Завода невозможно. Точно древнее проклятие. Бусина, сорвавшаяся с браслета самой Вечности. Здесь к ним привыкли относиться как к мусору. Сгребают специальным кривогнутым пылесосом и утилизируют4.

«Лишь бы не мой цех. Только не он. Только не опять».

Мадлен покидает комнату и минует коридор, отпирает засовы на дверях, выпуская сдавленный воздух из коридора в широкий низенький общий зал, воздух, будто весь состоящий из горького пота, перегара и желчных отрыжек. Кончиками пальцев она чувствует сквозняк – задымленный, но прохладный и освежающий.

«В четвертом цеху новый инженер. Как там его? Не вспомнить. Пора бы и ему уже отрабатывать теоретические знания на практике».

Прогулка в одиночестве по открытому трапу сродни ритуалу: переход из жилого блока в столовую, из столовой – в производственный цех. Сегодня ритуал испорчен саднящим беспокойством, от которого не избавиться. Столовая. Сюда никто не спешит прийти, но вместе с тем никто и не торопится скорее ее покинуть. Громадная кастрюля со столиками, солонками и перечницами на них. Неограниченное количество хрена и горчицы – в конце стойки. Столовая – в каждом блоке своя.

«Хрен им, а не неясность в моем цехе. Нужно проверить исправность оборудования, которое устанавливалось последним. Срок приработки до полугода. Именно в этом диапазоне и случаются аварии».

–Доброго утра, Мадлен.

–Привет, Таша.

–Что будешь?

–Ты научилась готовить что-то кроме овсянки и кислого супа без намека на мясо?

–Да иди ты.

–Да иди ты.

–Тебе овсянку приправить?

–Плюнуть я туда и сама могу.

Мадлен любит, как готовит Филипп. В такие дни, правда, приходится подраться за котлету пожирнее или нахамить рабочим из Шестого отдела, чтобы не накладывали себе полторы порции, но его стряпня точно того стоит.

Девушка взяла свою колотую тарелку с кашей из жирных рук Таши, прихватила наиболее ровную ложку и отправилась за дальний столик. До него всем лень идти, а еще за него можно сесть спиной ко всему остальному помещению: очевидный плюс для человека, который не любит, когда ему заглядывают в рот.

–Филипп передавал тебе привет, Мадлен.

–Как он? – инженер обернулась.

–Еще один случай этой инфекции. Лежит, лихорадит, но в целом держится.

–Славно.

Таша скрестила на груди руки и демонстративно отвела взгляд к потолку, словно там вывесили свежий выпуск «Заводских будней».

–Что, мне тебя поблагодарить за переданный привет?

–Было бы неплохо. Могла и не говорить ничего.

–Ну вот фасуй кашу и ничего не говори.

Мадлен нелюдима? Этого нельзя сказать. У нее, как и у всех, есть люди, которыми она дорожит. Всего лишь слишком четкая грань между теми, кто ей близок – и всеми остальными.

Спустя три ложки каши, съеденной Мадлен, на раздачу вернулась новенькая – хрупкая девчонка, которая еле прошла медкомиссию по нижнему порогу. Опять проспала. Таша, отругав ее, тяжелыми шагами резиновых тапочек направилась к выходу.

–Приятно похлебать, милая.

Мадлен ничего не ответила: лишь улыбнулась так широко, что каша полилась изо рта ее обратно в тарелку.

–Мерзкая девчонка, – буркнула Таша, и, с трудом втиснувшись в стенки коридора, зашагала на кухню.

Мадлен закончила завтракать, когда в столовой объявился еще один посетитель. Кем он был – она не потрудилась узнать, лишь сбросила тарелку в специальный отсек, ведущий в чрево посудомоечной машины, и пошагала прочь.

Курить на свежем воздухе – привилегия, это понимают те, кто за всю вахту, а то и за целый день, не покидают своего цеха. Но свежим здешний воздух не назвать: полный вредных испарений и химикатов, стелящийся мутной пеленой по всем корпусам подобно тлетворному туману на болотах. Мадлен наблюдала, как сигаретный дым поглощается, растворяется в гадкой мгле, и ей оставалось лишь мечтать о том, чтобы пускать кольца в ясное и чистое небо5. У инженеров бывают выходные – те дни, когда ничего не происходит. Однако, выбраться за пределы Завода для них – бюрократическая мука.

Окурок улетел мимо заплеванной урны прямо вниз, черт знает куда, за осевшие наземь облака. Мадлен шла по скользкому настилу в направлении цеха, временами держась за влажные проржавленные поручни. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Однажды кто-нибудь сорвется здесь и отправится в путешествие до земли. Сначала – до ее поверхности. После – глубже. Скрип-скрип.

Третий цех. Совсем скоро в нем запустят производство совершенно удивительного механизма. Но пока что – лишь несколько выпущенных прототипов на перенастроенном оборудовании, которое и требует проверки.

«Лишь бы не мой цех. Только не он».

–Хорошо, предложи иной вариант.

–Какой вариант?

–Иной, тебе говорят.

–Да любой вариант этому варианту – вариант!

–Ну и назови этот самый – любой, назови! Чего ты зубы-то мне заговариваешь?

–Не нужны мне твои зубы. Ведешь себя поутру просто отвратительно, пока не протрезвеешь после вчерашнего, вообще разговаривать с тобой не стану.

–Да ты со мной и говоришь только потому, что весь твой треп больше никто кроме меня не выдерживает.

–Ах, так, значит?!

–Ты что, недоволен тем, что я тебя терплю?

–Да, недоволен!

–Тогда я больше не буду тебя терпеть. Пошел вон!

–Сам пошел вон, это место общего отдыха, а не твое личное!

–Тогда я этот диван себе в коморку отнесу, а вы здесь сидите на чем хотите.

–Совсем охамел?!

–Охамел? Я-то?! А чего тогда я один его тащил через три этажа? Ответишь мне?

–Пошел вон.

–Лучше иди, сделай мне и Мадлен кофе.

–Доброе утро, Мадлен. Сам пошел вон! Тебе с сахаром, милая?

–Да, пожалуйста. Утра, Арчи.

Йося переполнялся желчью, которая требовала выплеснуться, высвободиться, но не захотел продолжать диалог, повторяющийся изо дня в день, и ушел в дальнюю часть комнаты отдыха персонала.

Каждое утро Мадлен видела одно и то же. Так рано пробуждались на Заводе из ее цеха лишь двое кроме нее самой: Арчи и Йося. Оба приближались к возрасту пожилых, почти весь путь до него пройдя вместе. Вели себя как два нежно ненавидевших друг друга супруга. Крики, ругань, маты, сплетни – каждое утро в неограниченном объеме.

–Что сегодня нового по ту сторону ворот? – Арчи произнес будто невзначай.

–Безработица лучше, чем работа здесь.

–Согласиться можно, но сложно. Хоть какие-то харчи лучше, чем не иметь их вовсе. Да и на наши места, небось, уже очередь выстроилась под дверями Завода. Ждут, когда произойдет несчастный случай или вон Йося от нервов откатится…

–Ах ты, паршивая девчонка. Держи свой кофе!

Арчи и Мадлен похохотали тихонечко и забрали свои чашки из рук старика.

–Вы на завтрак не ходили?

–Поесть вареного сала? Нет, спасибо. Дождемся обеда.

–Да, она совсем не справляется со своими обязанностями.

–А ты справляешься, лентяй? Целыми днями сидишь на своем диване, скоро он совсем ортопедический станет, под форму твоей старой костлявой задницы.

–А ты чего так переживаешь? Боишься, что не поместишься в лунку? Ну это, ничего страшного, мы тебя вон, сороковкой смажем, да как по голове кувалдой ударим, вмиг поместишься весь.

–Кувалдой? По голове? А если я умру, старый ты шут?

–Значит, будем хоронить. Хоронить будем весело, ведь тебя даже похоронить не получится нормально, точно либо одеться забудешь, либо опоздаешь. Придется тогда хоронить на бис.

–Арчи, найдешь для меня чертеж в разрезе червячной передачи для ремонта одиннадцатого Станка6?

–Конечно, Мадлен, не вопрос. К обеду будет.

–Йося, выпилишь новый вал для образца №747? Вторая тысяча часов наработки прошла, нужно его заменить, пока Арчи тебя еще не похоронил.

–Мерзкая, мерзкая девчонка! – Йося выдохнул шумно. – Принесу тебе его через час с небольшим.

–Отлично.

Все трое отпили кофе из своих кружек.

–Я все больше переживаю за Филиппа.

–За кого?

–Филипп, повар в столовой. У него подтвердили новую инфекцию.

–Какой такой Филипп, дорогая? Ты что-то путаешь.

–У нас отродясь на Заводе не было мужика на кухне.

Мадлен отодвинулась подальше от Арчи и Йоси. Шутят? Да разве про такое шутят? Не похоже. Может, запамятовали? Как-то слишком синхронно. Перед глазами Мадлен вновь замаячил металлический шарик. Вверх – вниз. Вверх – вниз. Вверх – замер. Вниз. Звон, смешивающийся с производственным гулом. Нота фа, звенящая в белом шуме.

Громкоговоритель прохрипел.

–Черт с вами. Принесите к станку чертеж и образец, как будут готовы. Хорошего дня. – Она хочет как можно скорее уйти из зоны слышимости речи, что сейчас прозвучит. Невозможно. Они вездесущи. Они неотделимы от Завода и его обитателей. Его голосовые связки. Мадлен встает, не допив кофе, и направляется к выходу из комнаты отдыха.

–«Китовски пройти к Начальнику производственных процессов8. Повторяю. Китовски – Начальник производственных процессов», – система громкоговорителей установлена в каждом помещении Завода, в некоторых комнатах на стенах приварены телеграфы для обратной связи. Но не в этой.

Мадлен знает, чувствует, когда неясность близка. Плотно застегнув комбинезон, она бежит рысцой сквозь помещения, укрепления и склады, сквозь переборки по трапам, почти не касаясь лееров. Механическая память не подводит.

«Когда-нибудь меня подведут мои ощущения. Когда-нибудь».

Кабинет Начальника ПП находится в одном из отдаленных коридоров Завода, что позволяет ему почти не слышать шума механизмов и ругательств рабочих.

–Вызывали?

–Проходи, Китовски.

–Уже тут, шеф.

–Ситуация №39. Аварийная неисправность неясного характера.

–Мой цех, конечно же. Где?

–Примерно на четырнадцатом этаже. Возьми на складе «ПИАН»10. Ключ есть?

–Мне ваш «ПИАН»…

–Точно. Тогда займись этим как можно раньше. О завершении – доложи лично.

–Договор, шеф.

Мадлен необходимо спуститься на десяток этажей. Самый быстрый способ – грузовой лифт. Главное – чтобы он работал.

Грузовой лифт оснащен тремя рядами защитных дверей против различного уровня угроз здоровью. Пожар и задымление, утечки химических реагентов… В некоторых особых случаях в нем более сотни человек могут переждать аварию на производстве или же … аварию неясного характера.

Каждая кнопка в лифте активируется ключом. Мадлен Китовски на правах старшего инженера производственного цеха выпросила себе копии всех ключей от всех помещений, и теперь эта фантасмагоричная связка болтается позади нее, на кожаном пояске.

–Четырнадцатый примерно? С него и начнем.

Створки лифта пускают Мадлен в царство заглушенных станков, дремлющих ламп освещения и необычной тишины. Всех уже эвакуировали в целях безопасности.

На Мадлен накатывает изнутри паника, неподдающаяся объяснению, равно как и нелюбовь к Таше. А это – уже зацепка.

«Долго искать не придется».

Китовски не сбегает от этого ощущения – наоборот, со всем вниманием и пытливостью ищет его источник. Это – единственный способ разрешить поломку, устранить то, что на Заводе принято называть «авария неясного характера». Пред ними бессильны рожковые ключи из закаленной стали. Их не устранить заменой комплектующих. Не спасет от неясного характера подобных аварий ни огнетушитель, ни обесточивание, ни остановка работы всего цеха. Руки ее движутся в полутьме по валам, крышкам цилиндров, касаются жирных шестерен, резиновых ремней, но чувство лишь утихает, скрывается от нее. Она ощупывает один за другим устройства и механизмы, включенные в производственные системы, но тщетно. Крышки и клапана, фильтры, болтовые соединения, негерметичность сварных соединений, трещины в литье… Ничего.

–Ладно, черт с тобой.

Мадлен вытирает грязь с рук о комбинезон и уверенным шагом направляется к умывальнику. На каждом этаже есть такой, укомплектованный аптечкой, грязного цвета мылом из дешевого жира и зеркалом, что меньше окна в ее комнате.

Мадлен тщательно вымывает руки и поднимает свой взгляд в зеркало. Она видит свое лицо, затем лишь очертания лица, исчезающие постепенно и оставляющие себя после лишь два мелка глаз, что скоро тоже растворяются в зыбкой темноте.

И вот: Мадлен один на один со своими зрачками.

Нет ничего. Это как посмотреть на мир изнутри. Ошибиться дверью и выйти в пустоту между комнатами, минуя обе, минуя само пространство. Бесконечная темнота и тишина, в которой нет никого нее кроме, а сама она – будто видит остальной мир из точки, которой в мире нет. Мир рефлексировал так долго, что провалился в никуда.

На Заводе кривогнутых изделий давно мечтали о таком специалисте: чтобы бороться с авариями неясного характера. Ежегодно жертвами подобных происшествий становится не меньше тысячи человек. Число очень серьезное.

Мадлен Китовски решает, что стоит присесть в Нигде, пораскинуть немного, в чем может быть причина, проблема, но чувство паники, почти ушедшее, сменяется неожиданно тоской. Ей не одиноко, но одиноко кому-то.

В этом Нигде помимо Мадлен есть еще кто-то. Кто-то светится ярко-черным светом в общей нерушимой тьме и издалека приглядывается к пришедшей.

Мадлен никогда не страшно в Нигде, ведь она до сих пор уверена, что кроме нее никого здесь и быть не может. Но вот, прямое доказательство обратного.

Китовски охватывает ужас пред нарушением так хорошо известных ей правил и принципов. Она так сильно жалеет, что не взяла с собой «ПИАН», но уже поздно, невероятно поздно. Мадлен захлебывается в океане собственного тела, язык проваливается в пищевод, пока она видит лишь темноту, нерушимый мрак пред глазами. Сколько не маши руками – его не рассеять.

И в момент, когда Китовски оказывается один на один с тем, что вне жизни и смерти, вне того, от чего можно сбежать, с чем не договориться, она пытается произнести в удушающем вакууме небытия лишь одно слово.

«Мама!»

Но язык уже проглочен, зрачки налились чернотой, все тело – тонет в океане самого себя.

Авария неясного характера ее обманула.

И теперь с этим уже ничего не сделаешь.

Кофе на столике возле Йоси и Арчи скис11.

В лучах солнца, проникающего сквозь толщу дыма и облаков в крохотное окошко жилого отсека, лежит, поблескивая металлом, небольшой шарик.

1- ЛЕВ НОВОТНЫЙ -1-

-Так, и какие новости с Завода?

–Завода Хрона12?

–Именно.

–Да какие там новости. Еще один специалист по разрешению аварий неясного характера пропал. Его поисками заняты остальные работники. Впрочем, вряд ли эти поиски будут успешными. Как и все предыдущие. Производственные помещения на этажах четырнадцать и семнадцать встали. Станок так и не отремонтировали. Пропавший специалист должен был привести его в порядок и полную эксплуатационную готовность. Пройдет не меньше пары дней, пока найдется хоть один инженер, что/который решится взяться за эту задачу. Никаких хороших новостей с Завода нет. Только плохие.

–Ты ведь в курсе, что так дела не делаются? Должен же ты ради сохранения наших профессиональных отношений приберечь что-то радостное на конец диалога?

– Вот именно. Ради сохранения наших отношений я не собираюсь вас обманывать тем, что все якобы хорошо. Все конкретно паршиво, господин мэр.

Всего неделю назад прошла инаугурация у Льва Новотного. Осознание произошедшего приближалось к нему, однако, все еще оставалось незримо. Он родился здесь. Здесь же вырос, окончил школу и получил образование. Много раз он уезжал отсюда, но всякий раз возвращался, не в силах преодолеть притяжения, гравитации, что методично направляла его обратно. Так было и так есть. И теперь череда самых естественных, но таких необычных событий привела его на пост руководителя. Теперь, спустя часы и дни раздумий, произошедшее казалось ему чем-то закономерным, однако, еще год назад он, наверно, не смог бы и отдаленно предсказать то, как пойдут его личные дела.

Город пришел в состояние небывалого упадка: проспекты напоминают заброшенные технические трассы, здания и сооружения хаотично настраиваются одно на другое подобно тому, как звери топят друг друга, пытаясь по чужим головам выбраться из колодца, но главное – люди. Снуют потерянно, не замечая друг друга, не находят сил обратить взгляды к небу. Боялся Лев, что в виде не лучшем передаст город в руки следующего преемника через пару-тройку лет. Город, в котором время замирает пред тем, как совершить рывок длиною в человеческий век. Город, из которого никто не уезжает. Город, в котором все одинаково паршиво, но каждый раз – на новый лад.

 Его личный помощник, Карл, был молод, ответственен и до смешного честен, что и стало причиной уверенности Новотного в том, что среди прочих коллег он, этот пессимист, победивший синдром отличника, останется с ним наверняка. Что-то происходит с миром: миновали те дни, когда все казалось константой, задачи решались на «раз-два», ведь значения уже установлены. Миновали дни, и на смену им пришли иные – скроенные из зависимостей неравенств, хаотичных переменных. Динамика побеждает статику, а Новотный прекрасно понимал, что без свежего взгляда человека, рожденного уже после наступления века неуверенности, ему не справиться. Что наиболее важно – Завод. Завод Директора Хрона.

«Апогей того, что мы заслужили. Рассадник нестабильности во всем его уродстве».

Повисло некоторое обезоруживающее и Льва, и Карла молчание.

–Почему ты все еще стоишь? Присаживайся, – мэр указал на кресло напротив себя. Оно выглядело внешне довольно неудобным, но на деле было сносным и даже мягким.

Утро пробивается сквозь раскрытый тюль кабинета, освещая легкий слой пыли на бюро и шкафах. Блестящие лакированные поверхности впитывают в себя солнце, его уютное тепло.

Лев достает ежедневник и быстро бегает взглядом по страницам. Несколько раз в течение дня Новотный сверяется с задачами, помечает выполненные, но чаще – зачеркивает их на одном листе, чтобы записать заново на следующем. Причина – невозможность претворить их в жизнь в указанный срок: такой бесконечно долгий и в то же время скоротечный отрезок в двадцать четыре часа. Записи в блокноте: переложение ответственности личной, ее реинкарнация в формальность и бюрократию.

–Какой у нас план на сегодня?

–Награждение одного из жителей города почетной грамотой. Он самолично произвел благоустройство одного из дворовых комплексов. Довольно неплохо, к слову. Предприниматель. Его конторка занята настройкой и отладкой кривогнутых изделий. Назначено на 17:00.