Завод Кривогнутых Изделий

Потеряв концентрацию и в край переутомившись, он все-таки заснул. Следующие три часа его жизни до звонка будильника были самыми мерзкими и оттого самыми запоминающимися в его жизни.

Три часа в Нигде, преисполненных дрожи и страха, три часа неостановимой борьбы за свою жизнь в формате отсутствия времени как такового, три необъективных единицы времени в попытках избежать преследования чем-то, что стремилось не изгнать Клима и не выказать свое радушие, а сделать так, чтобы его просто не стало.

Климент отгонял от себя липкий страх того, что утро для него теоретически могло и не наступить. Что стало бы с его телом? И, если осталось бы тело, стал ли бы он… лишен разума – как пустой мешок с костями? Безумен? Возможно, просто обрел бы статус человека с ограниченными возможностями, что даже еду проглотить не может.

«Или же – статус человека с возможностями неограниченными?»

Клим забрался под холодную воду душа, не поставив печься свежие сдобные булочки. Под окнами его квартиры шумно заскрипела дверь грузового автомобиля, развозящего рано утро хлеб по всем магазинам города и пригорода. Клим чувствовал себя раздавленным и опозоренным. Никогда он раньше не задумывался о своей ошеломляющей беспомощности пред… Ничем.

Ледяная вода, текущая упругими струями на его спину, не оказывала своего эффекта. Как и горячая.

Гросс пребывал в состоянии тотального страха, обескураживающего, лишающего способности анализировать, искать пути решения проблем, да и вообще – думать.

Стук в дверь раздался неожиданно громко, чем вырвал Климента из дебрей угнетающих переживаний и вернул в мир, где он уже второй час киснет в ледяной луже, время на часах – 09.27, а Феликс, насторожившийся отсутствием своего напарника, не смог больше сидеть в автомобиле и вот уже как полчаса стоял под дверью его квартиры. Сначала Хутава зажимал подолгу кнопку звонка, затем стучал по двери, заглядывал в замочную скважину, предусмотрительно закрытую ключом, а после и вовсе начал бездумно колотить кулаками дермантин и кричать.

–И тебе доброго утра. – Клим отпер входную дверь и теперь стоял перед Феликсом насквозь мокрый с полотенцем на бедрах.

–Так у вас все в порядке?

–Как видишь. – Гросс развел руками в стороны и начал чистить ушные раковины ватными палочками.

–Господи. Тогда почему так долго не открывали? Почему не спустились? Вы проспали? Вам не здоровится?

–Тише, тише. Иди да присядь на кухне. Хотя не садись. Сделай нам кофе. Я скоро буду готов.

–Объясните мне, в чем дело? На вас лица нет.

Клим взглянул в зеркало, одной ногой в коридоре, другой – в ванной комнате:

–Лицо у меня есть. Мое любимое, между прочим. Единственное потому что. А вот ты выглядишь как перепуганный зяблик. У тебя все в норме?

–Я ушел делать нам кофе. – Феликс тяжело вздохнул. Клим ему ничего не расскажет, пока не посчитает нужным. Зря он сходу налетел на него с вопросами.

–Уникально верное решение, Хутава. Уникально.

Дверь ванной со свистом закрылась.

Первая чашка кофе за день напарниками была выпита в удручающем и настораживающем молчании, которое оказалось прервано лишь сухо сказанным:

–Мы опаздываем на брифинг. Поспешим.

Клим схватил чашки со стола и вылил кофейную гущу из них в унитаз. Машинально дернул за рукоятку, но замер: ожидаемого звука плещущейся воды из бачка в «рабочую» полость не было слышно. Гросс подергал рукоятку еще несколько раз, но услышал лишь глухое постукивание поплавка.

Хозяин квартиры – и этого унитаза в частности – заскрипел зубами. Кратко, но очень звонко.

–Все в порядке?

–Да. Спускайся и заводи красотку. Скоро буду.

Феликс послушно вышел из квартиры, оставив Клима наедине с его неприятностями.

Гросс поставил кружки в раковину и заглянул в бачок.

Пуст.

Затем проверил все вентили, ведущие воду к бачку.

Открыты.

–Черт бы тебя побрал.

«Керамическое отродье».

Клим часто ругался вслух, но еще чаще он это делал про себя.

«БЕЗДАРНОСТЬ БЕСПОЛЕЗНАЯ. ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ СОЗДАНИЕ. ЧЕРТОВА ПРИБЛУДА».

И еще далее – в том же ключе.

Унитаз на оскорбления не отреагировал никак: ни мысленные, ни произнесенные вслух его, кажется, не задели. Ему ли они были адресованы?

Клим широким шагом прошел в коридор, подцепил пиджак с вешалки гардероба, хлопнул входной дверью и с усилием провернул в ней ключ. Ключ погнулся у самого своего основания.

Голос, направляющий Клима, молчал.

Некоторое время он постоял у створок лифта, держа указательный палец в сантиметре от кнопки вызова, но так ее и не нажал.

«От греха подальше».

Спускаться по лестнице, конечно, не так утомительно, как подниматься, но ноги его все еще лихорадочно дрожали.

Однако, Хутава этого не заметил.

«Нужно стараться держать себя в руках, глушить эмоции, четко выполнять свою работу несмотря ни на что. Иначе какой из меня профессионал?»

-14- ЛИЯ ОТТИС -14-

Опоздать у Гросса и Хутавы не вышло: именно сегодня Директор Хрон собирает еженедельное собрание руководителей, куда, разумеется, приглашена и Оттис.

Клим и Феликс не обнаружили никого знакомого на веранде. Лишь какая-то парочка молча сидела у входа. Мэр и его помощник уже позавтракали и убыли в Администрацию. Проблемы ждать не будут. Лии не было за забронированным столиком. Фиалки на подоконниках цвели как им и полагается. Пешеходы нехотя двигались туда, куда все же им было нужно. Утро у Климента сегодня началось поистине поздно.

На веранде показалась Ника. Быстро зашевелив худыми ногами, девушка…

–ДА. Как обычно, Ника. Доброго дня вам. – Скрипичный костяной скрежет.

Официантка осеклась и замерла на месте. Клим, даже не взглянув на нее, отправился к самому дальнему столику. Феликс что-то шепнул Нике на ухо, пока та еще не отошла от ступора, их взгляды пересеклись с выражением самым понимающим, после чего каждый отправился заниматься тем, для чего находился в этом месте.

–Климент, что с вами…

–У тебя есть с собой писчая бумага?

–Нет, но есть в…

–Тогда сходи нам за сигаретами и принеси бумагу.

–Нам? В смысле…

–Прошу тебя, поторопись.

Феликс согласился со всем сказанным и встал со своего кресла, внимательно наблюдая за тем, как его напарник теряется в своих мыслях, покручивая вокруг своей оси табличку резерва. Согласился – потому что знал, как опрометчив Гросс бывает в гневе.

Ничто так не может заставить человека впасть в смятение и беспокойство, оставить на теле и в мыслях налет нервного напряжения, как резко изменяющиеся обстоятельства без какой-либо видимой причины. Неизвестный триггер.

Хутава мог предположить, почему Клим стал постоянно спать днем в авто. Как-никак – совсем не его режим.

Он даже мог предположить, что все странности, все небольшие отличия абсолютно постоянных и неизменных процессов, характерных для Гросса, могут быть обоснованы именно участившимися недосыпами.

«Но что могло заставить его проспать?»

Клим оставил в прошлом пристрастие к никотину. Это случилось так давно, что и вспомнить не получится, когда он последний раз чиркал спичкой о коробок или скреб огниво зажигалки.

«И, в конце концов: его всегда раздражала эта пластмассовая табличка, сообщающая о том, что столик забронирован. А теперь он озадаченно крутит ее в руках…»

–Молодой человек, вы покупать будете?

Продавщица в магазине неподалеку от кофейни вырвала Хутаву из озадаченности уже его собственной.

–Да, конечно. Простите вы мне дали одну. Дайте еще пачку. И газеты. Да. Спасибо.

Феликс возвращался шагом куда более быстрым, чем уходил. Его охватило самое настоящее беспокойство за человека, которого он знал, с которым делил кофе и работу, за которым заезжал каждое утро. Нельзя сказать, что именно эти вещи делают индивида важным, значимым или вовсе – другом. Однако, подобный общий быт сближает, и с этим ничего не поделать.

Рядом с Гроссом сидела Лия Оттис. Оба курили ее дамские сигареты с красным фильтром.

–Ну, наконец-то. Тебя только за смертью посылать. Дай бумагу, будь добр. – Клим потянулся во внутренний карман за ручкой.

–Черт. Точно. Бумагу не взял. Простите, сейчас принесу.

Феликс совсем забыл о бумаге.

Еще одна вещь, прозвучавшая настолько необычно, сказанная таким хмурым тоном, что тоже внесла часть своего настроения и тревожности – в частности.

Руководитель отдела антиплагиата сверлила своего подчиненного взглядом, тот в свою очередь этого даже не замечал. Свободной от папиросы рукой он складывал и разворачивал снова одну и ту же салфетку. Та уже совершенно потеряла свой потребительский вид.

Снова потерявшись в своих мыслях, Клим не заметил, как скопился невесомый уже пепел. Беззвучно упав на пиджак, выжженный табачный лист распался на гору своих мелких серых осколков.

–Твою-то мать!

Клим буквально зарычал, процеживая каждый слог сквозь плотно стиснутые зубы. Лия мгновенно обернулась. Парочка при входе сидела все так же тихо, не замечая ничего. Официантки на веранде не было. Прохожие были слишком далеко, чтобы услышать хоть звук.

Не вставая с кресла, Гросс стал убирать пепел с пиджака, но лишь испачкал его еще сильнее, оставив мерзкие плешивые разводы на черной ткани.

–Клим, ты пьешь свои таблетки?

–Пошла к черту. Да. Пью. ДА. Ясно?

Гросс ненавидел эту тему. Ненавидел сильнее, чем может ненавидеть весь мир и каждую крупицу его, когда он их не принимает.

После перенесенного тяжелого заболевания, случившегося в тот год, когда он уже поступил на свою первую службу, у Клима произошло истощение нервной системы. Казалось, что это все временно, пара недель или может быть месяцев – и пройдет, однако, за месяцем шел месяц, а напряжение и приступы гнева, ставшие соседом, который оставляет пакет с мусором на общей лестничной площадке, из-за чего весь пролет наполняется дурманом скисших отходов, продолжали изводить молодого человека.

В конце концов, он решился посетить врача. Оказалось, что дело не касается неврологии. Всему причиной – гормональный сбой в небольшой зоне надпочечников. Данная структура отвечает за выбросы адреналина. Вкупе с другими обстоятельствами и веществами, производящимися в человеческом теле при опасных для жизни ситуациях, они помогают организму выжить, преодолеть все трудности и после – прекращают свое действие. Но у Клима был совершенно другой случай. Его организм производил адреналин в количествах столь обширных, что у него либо случалось беспокойство, либо – переутомление, либо же – срыв, в ходе которого, обычно, страдали неодушевленные предметы. Естественно, вне работы. На работе об этом знать никто не должен был.

Время шло. Гросс принял решение сменить деятельность, устроившись на Завод. Его резюме мгновенно перенаправили на рассмотрение в отдел антиплагиата, который только-только начинал учиться осуществлять свою деятельность.

–Ты ведь понимаешь, что, пропуская их прием, ты серьезно вредишь себе? А если вдруг кто попадет под горячую руку, то…

–Просто замолчи, Эл.

Во время собеседования Оттис сразу почуяла что-то неладное с направленным к ней мужчиной. Но в чем же дело? Спокойный уверенный взгляд, твердое рукопожатие, говорит четко, ясно, по делу. Хороший специалист, но все же…

«Кабинет был ярко освещен. Стол пустовал. Новоиспеченный руководитель еще не успела принести сюда даже канцелярских принадлежностей. Голые стены, отороченные лишь старой лепниной.

-Не хотите выпить сегодня вечером со мной?

-Простите, я не… – забубнил Клим.

-У вас проблемы с алкоголем?

-Нет.

-Я вам не нравлюсь?

-Нравитесь.

Лия ощутила на себе теплый взгляд – полная противоположность взгляда внимательного и пронзительного. Обволакивает все тело, как теплая шаль, наброшенная на плечи, дрожащие осенним вечером. Такие редко видишь в глазах людей, обращенных на сильных и волевых девушек. В мужских костюмах.

Это не помешало ей закончить мысль.

-Вы, должно быть, принимаете какие-то препараты?

-Да.

-Расскажите мне».

Так запросто Оттис и узнала о тайне Клима, неведомой никому.

–Климент, бумага… Вот…

–Спасибо, Феликс. А сигареты?

–Да, вот.

–Я рассчитаюсь с тобой…

–Не стоит. Потом.

Клим кивнул и тут же подкурил папиросу из принесенной Хутавой пачки о тлеющий еще окурок. Задымив все пространство перед собой, он взялся за бумагу.

«Рапорт».

Оттис беспокойно смотрела на окна дома, стоящего напротив кофейни. Тревога разыгралась, и теперь ей казалось, что кто-то наблюдает за каждым ее нарочито серьезным движением и осуждает за лицемерие.

Феликс нервно шоркал спичкой.

«Прошу вас предоставить мне краткосрочный отпуск за свой счет…»

Вскоре документ оказался завершен. Клим, даже не посмотрев на Лию, передал ей листок шершавой писчей бумаги. Женщина взяла его так же, не отводя взгляда от вида за границами веранды.

–Здесь не написана дата выхода.

–Уважаемая начальник Оттис, я ее поставлю по своему возвращению.

–Может быть, тогда вам стоит написать заявление на увольнение, если вы считаете, что работа стала для вас…

–Может быть, я так и поступлю. Когда выйду из своего отпуска, начальник Оттис.

В этот раз она не сверлила его пытливым взглядом. Феликс чувствовал напряжение, окутывающее сегодняшнее утро и уже наступивший день, кончиками пальцев, мочками ушей, каждой порой на лице. Все происходящее его очень настораживало до крайности: не нравилось и пугало. Хутава просто не понимал происходящего.

–До свидания, начальник Оттис. – Клим схватил пачку сигарет со стола, положил их вместе с ручкой во внутренние карманы пиджака и встал с кресла.

–До свидания, Гросс. Удачи вам.

–Климент, вас отвезти куда-нибудь? Вам не здоровится?

–Феликс. – Клим набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул подобно быку на корриде, который все еще сомневается в том, что из него сделают посмешище, затем – стейк. – Я сам. Спасибо. До скорого. – Они пожали друг другу руки, и Клим удалился с веранды кофейни.

Обернувшись, Хутава увидел привычную формальность выражения лица Оттис.

–Итак, начнем брифинг…

Не теряя ни единой лишней минуты, Гросс пересек аллею и, скрывшись за поворотом, наткнулся на таксиста, задержавшегося у обочины.

–Добрый. Третья больница, – резко сказал Клим, присев на заднее пассажирское сиденье, и авто тронулось в путь.

–Проходите.

Больничные коридоры нагоняют тоску и апатию. Это просто отвратительно, что в соседних зданиях сходятся жизнь и смерть, проверка детских ножек на плоскостопие и реанимация человека, у которого перестало биться сердце, исследование снимков рентгена курильщика со стажем в сорок лет и выписка справки о непосещении занятий по физической культуре ученика четвертого «б» класса после перенесенной простуды, которую он заработал, искупавшись в холодной еще воде.

Климент заходит в кабинет своего лечащего врача.

«Начнем по порядку».

–Здравствуйте.

–Здравствуйте, Гросс. Как вы себя чувствуете? Присаживайтесь.

Клим присаживается на стул и довольно подробно рассказывает обо всем. Участившиеся проблемы со сном в одно и то же время ночи. Ужасные кошмары, настигающие именно в это время суток. Повышенная тревожность и еще…

–Вы продолжаете принимать тот курс препаратов, что я вам назначил?

Врач, немолодой мужчина, очки которого висят на специальной цепочке. Раньше он их прятал за карточками больных. Теперь – они у всех на виду. Видимо, больше скрывать смысла нет. Возраст закрепляет моральные устои и лишает части былого юношеского эго.

–Продолжаю ли я?! ПРО-ДОЛ-ЖА-Ю ЛИ Я?! Конечно, господин врач. КОНЕЧНО.

–Гросс, вы находитесь в помещении больницы. Здесь по коридорам ходят дети. Думаю, вам не стоит так общаться здесь и так общаться со мной.

–Простите, вы правы. Так что мне делать? Я все делаю предельно точно, согласно вашим указаниям, но…

–Давайте проведем несколько простых тестов.

И они провели несколько несложных манипуляций. После этого, врач, чья фамилия созвучна с «алоэ», принялся делать записи на небольших листках.

–Прошу вас, повторите анализы. Здесь все стандартно. Можете идти прямо сейчас. Второй этаж, налево по коридору. Кабинет 211, затем…

Гросс молниеносно вышел из кабинета, чтобы оставить практически все виды своих биологических жидкостей в емкостях каждого специально отведенного для этого специалиста.

–Возвращайтесь завтра.

«Еще одна бессонная ночь. Зато можно спокойно выспаться днем. Все как мечтал».

Следующим утром Гросс оказался у ворот больницы так рано, что помогал заспанному сторожу отпирать их. Шел он пешком. Так получилось потратить еще один час времени, текущего невыносимо тягостно, преисполненного одного из самых поганых на свете чувств – ожиданием.

–Странно. Препараты совсем перестали блокировать… Очень странно, Гросс. Вы точно их принимаете?

–Я похож на человека, которому так одиноко, что он готов разнообразить свой досуг посещением врачей? Мне что, черт бы тебя побрал, делать нечего?!

Мужчина снял очки и укорительно посмотрел на Климента.

–Я пытаюсь вам помочь. Я понимаю ваше состояние, но, пожалуйста, постарайтесь понять и меня. Я не создан для того, чтобы терпеть ваши… всплески.

Врач снова надел очки и принялся сызнова изучать длинные списки характеристик в бланках анализов. Шуршание бумаг навевало тоску и отторжение своей серьезностью.

–Если вы действительно принимаете все выписанные вам лекарства, то дело может быть в ином. У вас случались… какие-либо события в жизни в последнее время, которые могли бы повлиять на ваше… самочувствие?

–Только мои бессонные беспокойные ночи. И тот факт, что мне уже просто страшно ложиться спать.

–Дозировку я повысить не могу. Иначе это негативно скажется на внутренних органах. Лечить, это… как вы помните…

–Да, помню. И что дальше? Какой план?

–К сожалению, я вам больше ничем не могу помочь. Тот курс, что вам назначен, должен полностью исключить возможность…

Врач не стал заканчивать фразу. Клима в кабинете уже не было.

«Тогда я сам. Я сам».

Климент запрыгнул в троллейбус. В мужчине кипели негодование и беспокойство, которые он пытался скрыть, порождая еще большую взрывоопасность своего поведения.

«РАЗБИТЬ! РАЗБИТЬ БЫ! СЛОМАТЬ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ!»

«Если так продолжится, я могу кому-нибудь навредить. И понести за это наказание. Так мне и надо. Таких, как я, нельзя выпускать в приличное человеческое общество».

-Остановка «Восточный район».

Пройдя несколько кварталов пешком, Гросс выкурил папиросу и потушил ее о мусорное ведро, стоящее при входе в частную медицинскую клинику. Все оно было расстреляно подобными же отпечатками, такими же черно-серыми размазанными точками.

«Все для здоровья и удобства клиентов».

–Здравствуйте, у вас можно сделать МРТ головного мозга? Электроэнцефалограмму?

–Здравствуйте. Да, можно. – Сказала молодая девушка за стойкой, вряд ли обладающая медицинским образованием, зато не обделенная красотой и льстивым взглядом, который должен оставить максимально приятное впечатление об учреждении.

–Это отличные новости. Замечательные. Но у меня есть некоторая просьба. Могу это обговорить с человеком, который непосредственно работает с аппаратом? Врачом?

Просьба прозвучала довольно странно.

-15- ЧТО ЕСТЬ ЧТО -15-

Мадлен поначалу показалось, что выполнение исследовательской работы – явно не ее профиль. Вся эта выглаженная одежда, общение с культурными людьми, получившими достойное образование, а не пьяницы с неполным средним, которым хватало их скромных способностей, чтобы справляться с поставленными задачами.

Однако, на деле все оказалось куда проще.

Китовски прибывала в свой кабинет, расположившийся в новом корпусе, все позже, даже не задумываясь о том, что для того нужно какое-то оправдание. Играл ли свою роль тот факт, что теперь Мадлен занимает пост одного из ведущих руководителей Завода? Вряд ли. Свою гордость она давно уже похоронила под завалами грязной одежды, выкопав могилу им грязными в масле и льялах руками. А потом – просто закрыла дверь, ведущую в ее крохотную коморку. Прошлое – осталось навсегда за этой самой дверью. Гордость – оказалась навсегда ею забыта. Причина опозданий была куда проще: наплевательство, сменившее собою страх. Страх пред выбором, неизбежность часа, когда решения ее определят все.

Среди ее подчиненных оказалась почти дюжина человек: молодые юноши, девушки, даже пара академиков на пенсии, что были способны находить удивительные инженерные и технологические решения, пускай и теряли порой очки на собственном лице.

Каждое утро, – если Мадлен прибывала на Завод до полудня, а не после, – Руководитель Китовски проводила собрание в новеньком кабинете, где объявляла задачи на день. Так работа двигалась куда более четко и быстро, тем более, что поставленные цели были вполне реализуемы за восемь регламентированных часов трудового дня.

–Если вы сделаете то, что от вас требуется – вы получите свои зарплаты. Если не сделаете – получите тоже. Главное – чтобы завтра утром вы вновь пришли сюда. Целые и выспавшиеся. Кажется, все просто, не так ли? В таком случае, нечего попусту тратить время, которое можно было бы провести за сигаретой. Все свободны!

В одном Мадлен не менялась: говорить серьезно она не умела, не хотела – и не стремилась даже научиться.

Специалисты покинули кабинет, на котором расположилась скромная табличка, гласившая: «Отдел исследований. М. Китовски». Скромная – оттого, что истинность не требует подтверждений. Скромная – оттого, что сила ощущается вне своих проявлений.

Точка после «М» – как выстрел в лоб, как завершение оды, как До контроктавы, сыгранное в одну шестнадцатую.

Когда кабинет оказался пуст, Мадлен прошла от небольшого стола, заваленного доверху пособиями и туго перетянутыми папками с документами, к серванту, вместившему в себя ряд чайных и других принадлежностей. За стеклянными дверцами стоял престарелый проигрыватель для виниловых пластинок. Китовски отнесла его к столу и присела в кресло, обшитое белой кожей. Всякий раз, касаясь этой ошеломляющей белизны, она боялась оставить на такой непривычной для нее мебели обидное несводимое пятно, хоть и привыкла, что руки ее нынче чисты. Чернила, острый край выдвижного ящика, плотная бумага конверта, в котором лежит виниловая пластинка – все ежечасно угрожало навредить такому нежному предмету.

Девушка заглянула в нижний отсек стола и стала перебирать пальцами знакомые очертания квадратных бумажных конвертов. Найдя тот, у которого нижний край шершавый, а верхний слегка разошелся по месту склейки, достала конверт и положила пред собой. Наручные часы мешали каждому движению. Да, теперь руководитель Китовски позволяла себе носить часы. Она не рискует разбить их при замене шарового клапана или поцарапать железным настилом полов при проверке уровня масла в аварийных дизель-генераторах.

Щеточка снимает пыль и неизбежную крошку. Игла на круговом лабиринте пластинки: полилась музыка. Не сразу, конечно, спустя несколько мгновений, но она обволокла собой весь объем помещения: как шелковая лента, проскальзывающая легко между пальцев, цветочный лепесток, опадающий от единственного вздоха рядом с бутоном. Густая и неуловимая – как дым.

Мадлен чувствовала, как эти звуки погружаются в нее, становятся ее частью, как она сама становится элементом чарующей композиции. С миной довольства и наслаждения она поглаживала рукой края стола. Туфли-лодочки на высоком каблуке оказались сброшены и остались лежать под столом.

Фортепьяно надрывалось, не в силах сдержать собственной энергии. Казалось, что на нем одновременно играют четыре… Нет… Десять, десять пар рук, одновременно ласкающих и хлестко стегающих черно-белую мозаику клавиш. Уникальная пластинка, изданная чрезвычайно ограниченным тиражом – не больше сотни экземпляров.

Мадлен взяла ручку правой рукой и карандаш – левой. Отодвинув чуть в сторону от себя проигрыватель, близкий к тому, чтобы поделиться с ней кульминацией музыкальной истории, девушка кладет перед собой листок писчей бумаги. Безызвестные исполнители не станут держать на нее зла. Слушать музыку, записанную на винил – все равно, что отправлять письма в прошлое, ожидая ответа, который не придет, от давно уже отслуживших своему делу мертвецов.

Мадлен начинает писать ручкой на листе: