Завод Кривогнутых Изделий

«Здравствуй. Жива?»

Спустя секунду на ее вопрос поступает ответ, что пишется витиеватым почерком левой руки, вооруженной точеным карандашом.

«Здравствуй, Мадлен. Да. Я здесь».

«Поболтаем?»

«Можно? Сейчас?»

«Должна же я тебя баловать».

Ручка находится в непрерывной погоне за карандашом, скорость письма все повышается, бумага быстро оказывается заполненной короткими фразами почти на четверть.

«Ты мой друг? Или это что-то иное?»

«Быстро смекаешь. Скоро небось попросишь себе отдельную комнату».

«В таком случае, и я буду твоим другом».

«Поговорим о музыке?»

«Колебания материалов, что передают свою энергию окружающему воздуху, создавая вибрации, что, чередуясь особым образом, являются приятными человеческому слуху?»

«Как умно. Пятерка по физике?»

«Мне это… доставляет удовольствие? Так, правильно?»

«Я познакомлю тебя со всеми удовольствиями мира».

Лист писчей бумаги подходит к концу.

Мадлен незамедлительно сменяет его другим, чистым.

Диалог между левой и правой руками продолжается почти до обеда.

Время на часах: «11:11». На расстоянии более сорока километров от Завода административное здание города отбрасывает жидкую тень на пешеходные аллеи со специально выделенными дорожками для велосипедистов. Около недели назад Новотный разорвал контракт с компанией, занимавшейся вместо благоустройства города высасыванием бюджетных средств в собственный карман. Теперь сочные бутоны цветов на клумбах буквально готовы взорваться, извергая на прохожих пыльцу собственного великолепия. Раскрыть мошенническую схему было довольно трудно, однако, некоторые люди смогли донести до преступников правильные мысли, не отчитавшись об этом мэру. Ему обещали поддержку, но не обещали держать о ней в курсе. Где-то в коридорах, освещенных холодным светом ламп, находится кабинет мэра, который вновь исходит холодной испариной. Головные боли не прекращаются, дыхание отдается гулкими разрывами сознания в беснующихся висках.

Карл сидит подле него и тихим голосом зачитывает документы, принесенные на подпись. Лев отказался их читать: от мигрени буквально двоится в глазах, отчего он их закрыл вовсе. Руководитель административного аппарата все надеялся, что с опущенными веками его одолеет сонливость, и он провалится в сон. Карл не стал бы его будить, а шанс прекратить хоть на время муку так заманчив, так притягателен.

Спать Льву хотелось меньше всего.

Разве к этому он стремился? Разве этого хотел?

Он уже не способен вспомнить, стремился ли он когда-то к чему-то вообще или нет, как и не способен сформулировать простого посыла: чего он в конце концов хочет? Хочет ли он быть тем, кем его считают? Может ли он быть им? Или же в конце концов он просто тот, кто он есть. Но кто? Погрязший в себе и самокопаниях, критикующий нещадно и требующий изменений, но не способный их ни выдумать, ни утвердить, ни принять. Его грандиозная мечта оказалась забыта с тех самых времен, как он оказался частью города. Того самого города, который превращает движение в бездействие, жизнь в лень, радость на его улицах становится скукой, а все столь хорошо знакомое вмиг теряет всякую определенность. Вот и он, подобно болезни, с которой хотел бороться, как этого хочет и Фиш, оказался ею заражен.

«Это не стало бы предметом моих грез, если бы не могло хоть на один люмен сделать мир ярче, чем он есть…»

Чего нельзя сказать о Феликсе.

Молодого человека глава отдела Оттис назначила временно исполняющим обязанности старшего специалиста. Его исключительно будоражила и волновала мысль о том, что к нему теперь иначе обращаются его коллеги, добавляя: «командир Хутава» или же так: «уважаемый господин Хутава». Ему доверили руководство рядом подчиненных, гадавших меж тем: не подцепил ли Гросс распространившуюся в последнее время инфекцию? В таком случае, они его не увидят больше месяца, это точно.

Феликс чувствовал себя великолепно, поглядывая после рабочего дня на совершенный по своим возможностям блестящий лакированный авто, выкуривая на балконе своей квартиры папиросу. Его воодушевленное настроение передалось и его дорогой супруге, что вовсю суетилась неподалеку, пересыпая рыхлую, будто жирную от своей черноты землю из полиэтиленового мешка в разные горшки. Семена из плодов авокадо дали ростки корешков и теперь были вполне готовы к тому, чтобы оказаться посаженными.

Молодой девушке казалось, что напарник Феликса слишком нелюдим и хотела сделать их отношения чуть более теплыми, дружескими, добавив новую тему к их разговорам, ведь о хобби Климента она была наслышана уже давно. Феликс же думал об этом как о необходимости: он не сможет подсидеть Гросса, если не станет ему по-настоящему близок.

День стремился к закату.

Лия, движимая непонятными ей силами и переживаниями, вновь сидела за столиком кафетерия. Название его дословно переводится как «Фиалки». Окруженная горшками с этими самыми цветами, обильно увлажняемыми из разбрызгивателей, сеявших легкий водяной туман на мостовую под окнами, Оттис поглядывала на чашку зеленого чая с мятой, из которой не сделала ни глотка.

Ника спотыкалась о собственные ноги от усталости. Приближалось лето. Среди официантов это время принято называть «периодом полных посадок». Ни одного свободного столика, заказы сыплются на кухню один за другим, повар материт все, на чем кафетерий стоит, администратор грозит увольнениями, бармен путает капучино и латте – совсем пьян.

Пепельница – цветок из окурков. Оттис попросила Нику даже не подходить к столику. Пожалела ее из-за количества работы или просто желает побыть одна?

Сигарета тушится. Женщина оставляет под полной кружкой зеленого чая с мятой, остывшего до уличной температуры, несколько банкнот, не забыв выделить чаевые, и выходит прочь из заведения.

Мостовая.

Аллея.

Хромированная ручка дверцы.

Ключ зажигания проворачивается с мягкостью разрываемого руками свежего круассана.

Белое авто марки «ЭИ-7/6» заводится на противоположной стороне аллеи и, издав легкий визг холодной резины, движется по улицам города.

Поначалу Лия решила, что сегодня стоит лечь спать раньше, многим раньше, чем ей этого бы хотелось. Не получится заснуть – стоит объесться тем, что готовят с доставкой.

«Пицца на тонком тесте с молодым сыром?»

«Салат с говядиной, горячая плоть на подушке ледяных овощей?»

«Стейк с кровью, обжаренный с каждой стороны по две или две с половиной минуты, слегка сочащийся розовой кровью?»

«Паста с морепродуктами и соусом песто, мелкими каплями украшающий края тарелки?»

Красный свет. Пешеходы заполоняют собой черные и белые клавиши перехода улицы, ведущей в район, где боятся слишком близко парковаться к чужим машинам. Богатые на товары торговые ряды, несколько универмагов с дорогой посудой, отреставрированный театр – как искусственное дыхание для утопленника, жилищный комплекс на десяток домов, из окон которых виден весь город. Жилищный комплекс, скрытый перспективой и холмистой местностью, невидный никем, наблюдающий за всеми. Жилищный комплекс, четвертый его дом, квартира 67. Квартира Лии.

Оттис может приготовить что-нибудь и сама. Климу очень нравилось то, как она печет вишневые пироги, булочки со сливочным кремом и корицей.

Чаще, конечно, Гроссу нравилось видеть на обеденном столе саму Лию.

–К черту.

Желтый.

Зеленый.

Оттис резко перестраивает грузное по габаритам авто в крайнюю левую полосу, чуть не задев при этом ограждение и проезжавший перед ней небольшой грузовик с рекламой дешевых полуфабрикатов, размазанных яркими картинками, далеких от истины, по всему кузову.

Центральная улица. Один за другим следующие баннеры.

Завод кривогнутых изделий.

Сами кривогнутые изделия.

Приглашение работать на Заводе.

Образовательные программы Завода.

Страхование работников Завода.

Кофеварки, пылесосы, тостеры, ножи, зонты, часы, лампы, дверные петли производства Завода.

Затем – снова и по кругу.

Белое авто, каких Завод выпустил меньше дюжины, стрелой проносится по перекрестку в направлении кольца, где разворачивается так резко, что почти уходит в занос, и сменяет свой вектор движения на противоположный: мимо центра города.

Тара для пищевой промышленности, автомобили и запасные части к ним, инструменты, токарные станки, оправы для очков.

Сквозь парки, минуя автомастерские и гаражные кооперативы.

Уголки для полочек, основания для кроватей, стальные профили, смесители для ванных, фляжки, детские игрушки, подставки под горячее.

Финиш: спальный район.

Квартира на одном из последних этажей, напротив – ряды абсолютно одинаковых панельных домов и круглосуточный магазин, в который каждое утро около семи привозят свежий недопеченный хлеб.

Лия не могла знать, где Гросс.

Гросс абсолютно точно был уверен: у него хватит средств уговорить частную клинику нарушить режим работы.

Само собой, на ресепшене нет симпатичной дурочки, ровно, как и почти всех специалистов. Однако, группа лиц, обслуживавших работу аппарата, выдающего анализ мозговой активности исследуемого, присутствует в полном составе. Медработник, его помощник, пара лаборантов. За окнами клиники глубокая ночь. Время стремится перешагнуть границу одного календарного дня и начать следующий. Климент оставляет пиджак на вешалке и вовсю собирается с храбростью, которая необходима ему, как человеку перед сдачей крови, вида которой он не переносит. Несколько простых тестов. Затем – сон. Заснуть и показать одну из самых удивительных электроэнцефалограмм опытному и квалифицированному врачу, написавшему в свое время в медицинском институте диссертацию на тему анализа фаз сна у людей с физическими и психологическими отклонениями от нормы.

Мадлен вновь возвращается домой пешком.

Новотный вовсю исписывает блокнот заметками о новом проекте, превозмогая адскую мигрень.

Мари, удобно устроившись на домашней софе, ведет диалог с Директором Хроном. Как-никак, она помощник мэра и один из двух заместителей. Хрон не расстроен отсутствием Льва. Ему безразлично и то, кто на месте Фиш, однако, знаменитая улыбка не сходит с его лица. Знаменитая – хотя ни на одном из рекламных баннеров нет его лица.

«Люди между собой почти ничем не различны», – думает он и привычно держит на лице эталонное дружелюбие.

Самый ближайший к кровати горшок с авокадо падает на пол, и влажные комки земли рассыпаются по ковру: Феликс с женой занимаются любовью перед тем, как крепко уснуть в конце рабочего дня. Уснуть без тревог и переживаний.

Оттис не обнаруживает Климента дома и решает, что дождется его возвращения. Без разницы – когда и с кем он появится у входа в подъезд.

Бездна смотрит в теплую ночь последних часов весны.

-16- АНДРЕЙ ПЕТЕРССОН -16-

Завод кривогнутых изделий.

Огромное сооружение на одном из морских побережий, чьи воды спустя короткое время своего волнения соединяются с океаном.

Титаническое сооружение: количество корпусов Завода обрело власть над всеми буквами алфавита, несколькими цифрами и парой нечитаемых вслух знаков, чтобы разобрать их на собственные литеры. Почти каждый из них связан с несколькими другими сетью наружных переходов, трапов, лестниц, обнаруживая в общей задумке лабиринт неразличимых человеческим глазом паутин, связывающих индустриальное производство с понятиями философии, естественных и точных наук – и даже эзотерикой.

Каждое отдельное сооружение имеет высоту от пятидесяти до двухсот пятидесяти метров. Коридоры и залы простираются так далеко, что открытая дверь становится новой точкой отсчета горизонта. Лаборатории, требующие тысячи киловатт энергии для работы тонко настроенных устройств, называемых здесь «Образцы». Плавильные печи, штамповочные прессы, котельные установки, станки, совершенно засекреченные служебные помещения, каптерки для отдыха рабочих, кабинеты – для личного времяпрепровождения руководителей сего величественного места.

Завод жил, впуская в себя пищу материалов, топлива и людей, и изрыгая их из себя точно по графику: люди влачили утомленные конечности по жилым отсекам, заготовки внушительного размера на конвейерах и лифтах, талях и кранах кочевали между огромными цехами ежечасно, чтобы обратиться в станины двигателей, стаканы цилиндров, поршни, впускные и выпускные клапана, блестящие ложки, игрушечные машинки, пряжки ремней, крючки бюстгалтеров. После – изменить свою энтропию.

Завод дышал парами горюче-смазочных материалов, выдыхая чадящими установками огромные клубы смрадных газов – точно несвежее дыхание с перепоя. Отравленные дожди. Яды, что делают черный пиджак далматинцем. Яды, что заставляют вечнозеленую хвою опадать наземь. Яды, что дурманят человека и сбивают его с пути правильного.

Завод улучшает собственные механизмы новыми элементами, что сам и воспроизводит. Такой аналог трансгуманизма в масштабах многих десятков квадратных километров, скрытых холмами и горами как древний замок, таящий в себе забытые всеми или неизвестные никому проклятья.

Завод процветал. Директор Хрон со своей нисходящей улыбкой наблюдает день за днем за тем, как небольшое предприятие, брошенное на растерзание миру и конкурентам, за чуть больше, чем дюжину лет стало частью тела мира, пожирающим само себя, сохраняющим свою уникальность тем, что никто боле не способен согласиться добровольно или принудительно принять подобную вселенскую кару. Завод этот – единственный в своем роде, но рассылает он на весь мир, объятый с высоты его, кривогнутые изделия, чтобы каждый желающий мог стать частью неминуемого прогресса.

Почти ничего из выше сказанного не интересовало школьника, учащегося восьмого класса по имени Андрей. Он находился в том самом возрасте, когда человеку становится особенно важно, как к нему относятся, отчего он просил всех обращаться к нему никак иначе кроме как Андрé.

Не может он вспомнить, сколько ему было тогда лет: семь или восемь? Но помнит он иное: в возрасте не таком уж далеком Андрей ощутил на себе некоторое… состояние.

Его родители, работающие на Заводе кривогнутых изделий и занимающие должности одного из инженеров третьего цеха и бухгалтера (отец и мать, соответственно), в тот день были выходные и решили, что пора бы уже выбраться из дому и искупаться в море.

Был необычайно жаркий июльский день, близкий к тому, чтобы обозначить негласную середину календарного года, когда дорогой автомобиль, сверкающий полированным после автомойки кузовом, заехал на безлюдный и малоизвестный отдаленный пляж. Мелкая галька смешивалась у полоски берега с крупными булыжниками, на которых переводили свой дух отъевшиеся крабы, так и манящие своим блестящим хитином вечно голодных чаек. Невдалеке виднелся хвойный лес: бриз свободно гулял в обширных пространствах между стволов деревьев, стоящих как вонзенные в землю спички с головками пышной растительности.

Родители Андре достали зонты: белые лица, забывшие вид солнца могли моментально сгореть. Несколько складных кресел оказались расставлены на покатом берегу. На лбах их выступил соленый, как морские воды перед ними, пот. Бутылки, с час назад вынутые из морозилки, мгновенно вспотели на жаре и теперь приятно скользили в руках, легкие закуски уже раскисли от тепла и теперь скорее отталкивали, чем вызывали аппетит. Но вырваться из душных коридоров в летний зной – разве не счастье? Мужчина и женщина, утомленные рабочим графиком, были счастливы даже просто присесть у легко плещущегося моря.

За мальчиком Клара и Максим не следили в принципе: ребенок рос возмутительно послушным и вдумчивым, отчего даже было несколько неловко, ведь они так долго откладывали идею о том, чтобы завести детей, полагая по рассказам своих женатых и обремененных детьми коллег, что воспитание им будет совершенно не под силу.

Выходит, они оказались серьезно обмануты. Сами собою обмануты.

Андре, не теряя ни минуты, как получил разрешение от родителей, сбросил с себя хлопковые футболку и бриджи и в плавках ринулся прямо в соленые брызги. Море слегка волновалось: плавающая на поверхности недалеко от берега веточка вяза то подавалась немного вперед, то отбрасывалась назад, слоняясь как юноша, переживающий, что возлюбленная его беспричинно опаздывает. С юга приближался циклон, но сейчас он намекал о себе лишь заметными, но легкими дуновениями, отгонявшими застоявшийся знойный воздух.

Мальчишка во всю веселился: набирал полный рот воды и струйкой выпускал ее вверх, прыгал с выступающих над зеркалом соленой глади глыб в хорошо различимые омуты, где вряд ли можно было бы задеть хоть какой-то камень с его небольшим весом и ростом.

Максим и Клара и на этот счет не переживали: приемы у доктора, проводимые ими для мальчика раз в полгода, не выявляли никаких отклонений от норм, и потому они ждали часа, когда внутренняя установка, данная природой, сработает, и он станет плечистым и высоким сильным юношей. Они взяли из тени зонта по бутылке прохладной газировки, выскальзывающей из рук, с хлопком свинтили им крышки и стали наслаждаться влагой, текущей из стеклянных горлышек. Пузырьки щекотали нёбо. Сбросив с себя одежду и оставшись в купальных костюмах, они даже не верили, что выходной возможен, и он – не просто красная цифра в матрице календаря.

В тот день все могло кончиться иначе: под вечер семейство сложило бы зонт и кресла, погрузили бы все пожитки в багажник и отправились домой счастливые, отдохнувшие, обновленные бризом и горячими прикосновениями солнца, иссушающими соль на коже. Однако, все решилось иначе.

–Мама, папа!

–Да, любимый?

–Я прогуляюсь по пляжу к лесу? Хочу посмотреть на море сверху.

Будь он невнимательным или взбалмошным, были б в этих лесах животные, опаснее сурков и ежей, были б у них хоть малейшие подозрения, что с таким золотым ребенком может что-то произойти, они бы ни за что его не отпустили от себя ни на шаг.

Но опасностей здесь никаких не было: к небольшой поляне, которую было видно даже с их кресел, вела тонкая, но четкая тропинка, путь по которой составил бы не больше пяти минут детским неспешным шагом, и они ему разрешили.

Андре (на тот момент все еще – Андрей) двинулся по раскаленным камням в сторону от воды. Пологий склон из песчаника, обсыпающийся под ногами, переходил в узкую тропинку с реденькой зеленой травой по краю. Мальчик надел бриджи и футболку, но от сандалий отказался: пошел босиком. Спустя какое-то время родительский зонтик скрылся за поворотом, и он шагнул в начинающийся сосновый лес. Под ногами шуршали и кололись сброшенные иглы, уложенные настолько толстым слоем, что другие растения просто не могли пробить себе дорогу к жизни через подобный железному куполу заслон. Шум моря становился все тише, пока вовсе не смолк. Где-то защебетали птицы. Мальчик слышал, как спугнул их своим появлением, и те шумно хлопали крыльями, удаляясь от незваного гостя. В какой-то момент в стороне от тропинки показалась свободная площадка. Ни листьев, ни игл. Ни следов человека, ни – зверя. Черная, будто приправленная смолой земля. Гладкая и сверкающая жиром – как телефонная трубка. Лишь в самом центре ее расположилось старое кострище, обложенное булыжниками и битыми кирпичами. Нести их сюда специально – слишком глупо. Ближайший дом – многими километрами дальше. Мушка пролетает в воздухе прямо над странным кострищем – и прекращает свой полет, зависает на месте, замирает – словно в прозрачном дегте.

Мальчишка замешкался на секунду. Зачем ему туда идти? Отсюда и так все прекрасно видно. Крупные холодные головешки углей, посыпанные сахарной пудрой пепла. Но все же что-то его туда манило: неясное влечение, совершенно непонятное и неосязаемое.

Андрей свернул с тропинки и, отодвинув пару размашистых веток кустарника, оказался буквально окружен громадой сосновых стволов в совершенной пустоте, необъятной толще воздуха, простирающейся до вершин деревьев и выше, погруженной в молчание и беспамятство места забытого и стертого с карт.

Солнечный зайчик пробежал по его глазам. Что это? Стекло? Разбитая бутылка? Оставленный кем-то стакан?

Ребенок разворошил аккуратно угли и достал из них небольшой металлический шар. Он был куда крупнее самой крупной дроби, однако, заметно меньше даже обычного резинового попрыгунчика.

Не особо задумываясь над этим, он сунул его в карман и прислушался: птицы замолкли совсем. Ни щебетанья, ни цокота цикад, ни шелеста веток. Полная глушь. И моря не слышно совсем. На весь лес оказался натянут целлофановый пакет, из которого что-то стремительно вдыхало весь воздух, оставляя лишь безвкусный противоречащий самой жизни вакуум. Дыхание оказалось спертым – словно мальчика заставляют дышать через пластилиновую маску, плотно прилаженную к его лицу.

На Андрея накатил страх, но он еще этого не понимал. Чего ему здесь бояться? Никаких опасностей…

Слух его вместе с плотным воздухом прорезали сразу два протяжных звука, заполнив собою все пространство. Первым звуком была – сирена, зазвучавшая с размахом церковного колокола и турбины вкупе. Вторым – вой. Андрей никогда не слышал, как воют волки, но догадался, что собакам такое не под силу: одомашненная гортань уже не способна издавать поистине дурманящий ужасом клич.

Не отдавая себе отчета, мальчик выбросил шарик из кармана обратно в очаг и, вновь увидев блик среди углей, бросился прочь из бивака.

Куда будет ближе: до родителей или до опушки? С опушки можно будет спуститься к морю и бежать уже по пляжу. Вой доносился отовсюду и ниоткуда. А что, если волки шли за ним?

Времени принимать решение не было совсем, и ноги сами понесли Андрея из леса в направлении холма, выступающего над морем. Он бежал, не чувствуя ничего, кроме оцепенения, готового взять верх над телом каждую секунду, отчего шаг за шагом казалось все нереальнее продолжать бегство.

Его лицо озарило сияние солнца. Андрей выбежал из пучины хвойных столбов и оказался на большом открытом пространстве, откуда… не было видно зонта его родителей. Ни их самих, ни их машины.

–ПАПА!

Разве так должна закончиться история Андре? Сейчас из леса выбежит стая волков и разорвет его в такие мелкие клочья, что никто не сможет составить даже примерного портрета такого маленького еще человечка по обглоданным костям?

Но, неожиданно, Андрею перестало быть страшно. Что-то внутри него говорило о том, что все будет совершенно хорошо.

Изможденный бегом и испугом, он упал на колени, почувствовав под собой траву, от земли исходило тепло, копившееся среди корней с самого раннего утра. Солнце в течение часа зайдет за мыс. Разве был так близок вечер, когда он и его родители приехали на пляж? Отдышавшись, он стал озираться: никакой опасности действительно нет. Мальчишка спустился к морю.

Волны успокаивающе лизали гладенькие камни, сверху доносилось мяуканье чаек. Еще немного – и закат.

Вернувшись туда, где еще полчаса назад были его, Андрея, родители, он не обнаружил никого, ему не показалось. Как так, они уехали без него?

Вопросы без ответов, смятение и понимание чего-то нового роились в голове с беспокойством, которое мог бы вызвать радиоприемник, сам переключающий станции вещания.

Думать было не о чем. Надо было действовать.

Андрей босиком двинулся прочь с пляжа, минуя довольно долгий подъем по бездорожью, пока не оказался в частном секторе.

Мальчик продолжил свой путь вдоль обочины: за несколько поездок сюда он вряд ли бы хорошо запомнил дорогу, но какое-то внутреннее убеждение, уверенность, лишенная какой-либо почвы, вели его за собой.

Впереди показалась автобусная остановка.

Проезжая часть была пуста. Мелкий мусор в канавах лежал недвижимый. Ни криков детей. Ни ругани взрослых. Изредка доносился гул далекого трансформатора. Теплый летний воздух пропитался запахом ягод и фруктов, трескающихся по шкуркам своим от обилия соков и опадающим на землю. Андрей присел на каменную пыльную скамью, венчавшую собой предел высоты архитектурного вкуса пригорода, и задумался о том, что произошло с ним за последние несколько часов. Страх уже давно покинул его, но тонны странностей повисли позади него, и он двигал за собою этот состав.

Из раздумий его вырвал гудок автобуса, подъехавшего к остановке.

–Мальчик, все хорошо?

Водитель автобуса пригородного сообщения в почти насквозь мокрой от пота рубашке распахнул створки дверей.

–Я не знаю. Куда вы едете?

–До городского автовокзала.

Квартира родителей Андре располагалась в небольшом отдалении от центра города, на одной из улиц которого стояло здание, увенчанное красными буквами, светящимися по ночам ярким светом: «Автовокзал».

–Можно я поеду с вами, но у меня…

Водитель зацепился взглядом за босые грязные ноги мальчика. Несколько человек, пассажиров автобуса, направили любопытные физиономии в окна. Кто-то зашептался.