Елеафам

© Георгий Грачев, 2025

ISBN 978-5-0067-6093-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Специалисты из Европейского космического агентства (ESA) смогли зафиксировать с помощью камеры зонда Solar Orbiter самую крупную солнечную вспышку с полным солнечным диском за всю историю наблюдений. Об этом сообщается на официальном сайте организации. Астрономическое событие произошло 15 февраля, и благодаря тому, что вспышка была с обратной стороны Солнца, которая отвернута от нашей планеты, последствия воздействия не наблюдались на Земле.

Во всем виноват сельдяной король. Он всегда был виноват. Так иногда необходимо иметь кого-то, кто во всем виноват. И для Алексея сельдяной король стал этим самым виновником. Плавающий ремень, молва о котором говорит, что именно он вызывает катаклизмы, извержения вулканов, землетрясения, цунами и тому подобное. Алексей размышлял теперь о том, как хорошо, что когда-то он наткнулся на эту удивительно нелепую новость, в которой говорилось, как рыбаки выловили это природное недоразумение в водах Тайваньского пролива – теперь можно было свалить на него все что угодно, и это даже не будет ни для кого оскорбительно. Не виноват никто конкретный. Никакой угнетенный, вечно повинный во всех бедах человечества народ или просто отдельно взятый, за все в мире ответственный человек, а всего-навсего длинная, чудовищно уродливая, никому не нужная сельдь, которую нарекли «рыбой апокалипсиса» потому, что ее появление на поверхности сопряжено с извержениями вулканов. Это удобно. И даже не аморально. В какой-то степени, это даже очень прогрессивно.

Мысли о собственной прогрессивности вдруг нагнали на Алексея тоску. Тоска эта усугублялась еще и тем, что он видел перед собой знакомые изгибы уходящей в лес грейдированной дороги, изрытой колдобинами в форме стиральной доски, а вместе с ней окружавшие ее канавы и сосны. Знакомые с детства места нагоняют тоску сильнее, чем прогрессивные мысли. Когда-то давно здесь проходила его безмятежная летняя жизнь, полная наивной детской радости и любви. Любви, конечно, с натяжкой – какая любовь в четырнадцать лет? Влюбленность еще может быть. Теперь тут даже этого нет – кругом свалка, усыпанная хламом. Бутылки, упаковки из-под еды и сухпаев, разбившаяся о дерево машина. Кажется, она стоит здесь не так давно. Опустошенная, брошенная, но совсем еще новая. Осколки зеленоватого стекла крупной крошкой лежат везде – на капоте, приборной панели, на земле, – как конфетти. Задние окна тоже выбиты, но отчего – неясно. Может, от удара о дерево, а может, от свинцовой водопроводной трубы. По крайней мере, внутри никого нет, кроме черной галки, которая с шумом вылетела через лобовое окно, когда заслышала шум приближавшейся машины. У Алексея на секунду появилась мысль выйти и посмотреть, нет ли раненых, но он отбросил ее.

Он устал. Он хочет спать. Впереди еще два километра грейдированного ада, а он уже клюет носом, едва видит приборную панель, которую даже не вполне различает, и широко зевает, иногда, когда попадается особенно глубокая рытвина, стукаясь зубами и выругиваясь. Это бодрит его ненадолго, и он еще десять минут, встряхнув перед тем головой, может ехать дальше.

Катя не смотрит на него. Она вперила свой взгляд в окно с пассажирской стороны и разглядывает там бескрайний, густой лес, лишь изредка, как бы против собственной воли, но по исключительно бессознательному любопытству поднимает свои глаза наверх, в голубое небо, которое иногда выглядывает из-за высоких деревьев. С минуту она ищет там что-то, а потом опасливо и поспешно отводит взгляд, надолго закрывая глаза и задумываясь о чем-то таком, что вызывает на ее небольшом лбу и аккуратном носу едва заметные морщинки.

Алексей невольно посмотрел на нее украдкой. Да, она не красавица. Впрочем, никогда ею и не была. Пухлое лицо с ярко выраженными скулами, карие глаза обычного размера, бледные губы, потрескавшиеся от жары – верхняя губа у нее даже была несколько пухлее нижней. Простое лицо, обычное. Разве что кто-то мог бы сказать, что оно не ухожено, однако она следила за собой. Просто не было в этом лице ничего такого, что обычно люди называют красивым. Красивым настолько, чтобы влюбиться, не спать ночей, думая о глубине ее глаз или влаге губ, или хотя бы засмотреться и сально присвистнуть, скорчив красную, испитую рожу. Только волосы у нее были хороши, этого не отнять – шелковые, густые, горящего каштанового оттенка. Она никогда не пользовалась краской, оттого они были здоровыми, как у ребенка, и спадали до самых лопаток. Она одним движением всегда перебрасывала их к себе на плечо, чтобы расчесывать пальцами. Это успокаивало ее. Так они падали на ее небольшую грудь, на которой горела такая же небольшая родинка, и растекались по бледной коже, как водоросли по мелководью.

И что он в ней такого нашел? Алексей никогда не был притязательным. Он знал себе цену – по крайней мере, думал, что цена ему грош. Он и сам был не красавец. Такой же, как все, миллионы других, кто каждый день проходит мимо тебя на улице, бредет себе на работу, потом с работы, заскочив по дороге в магазин. Теперь еще и лысел по бокам и старался волосы сильно не отпускать, бороду вообще брил до скрипа еще с юношества, потому что не росла. Высокий, стройный, хоть и с пузом, скуластый. Ну, одним словом, обычный. И она обычная. Какой дурак сказал, что притягиваются только противоположности? И каким чудом вообще объяснить, что они прожили вместе целых пять лет?

Алексей встряхнул головой. Очередная кочка чуть не заставила его прикусить собственный язык. Еще немного, и он упадет головой на руль, свернет в канаву, и все закончится. Он встряхнул головой еще раз. Такие мысли надо гнать.

За поворотом из-за толстых стволов сосен начал проглядывать зеленый забор из металлопрофиля. Почти приехали. Вот и покосившиеся крыши дачных домов, покрытые почерневшим и замшелым профнастилом, их потускневшие и растрескавшиеся стены – то голубые, то зеленые, реже оранжевые, – и ослепшие от солнца и грязи окна. Профнастил закончился, начался следующий забор. Все они плавно перетекали один из другого: проржавевшая и обвитая виноградом рабица в трухлявое ограждение из досок, а потом в евроштакетник, обросший снизу крапивой и одуванчиками.

Кругом тишина. Ни единой души, ни одного проезжающего. Алексея это смутило. Судя по лицу, Катя тоже насторожилась. Оба молчали. Они проехали еще несколько участков – везде тихо. Кое-где открыты двери. Вот и разбитые окна. Неужели и здесь? А чего они ждали? Это же дачные участки, а не глухой поселок без интернета и телевидения. Да и в таком поселке, наверное, все уже знают. Новости имеют свойство распространяться быстро.

С другой стороны, разве не этой тишины они оба здесь ждали? Чего же тогда они так тревожатся? Если здесь был мародерский приступ, то он уже явно закончился, и здесь можно спрятаться и переждать, пока он кончится в других местах. Нужно только сидеть тихо, не выделяясь на фоне мертвого СНТ. Притвориться такими же мертвыми, как и оно.

Алексей машинально замедлил ход. Ему казалось, что шум двигателя нарушает эту тишину. Теперь они ехали очень медленно, оглядываясь по сторонам и боясь увидеть признаки жизни. Но никого не было. Лишь теплый летний ветер слегка раскачивал раскрытые кем-то окна, и они мерно поскрипывали, как старый маятник на прогнивших часах, иногда ударяясь о стенку дома, а из-под калитки заросшего на метр в высоту травой участка выползала большая, черная змея, извиваясь и оставляя на песчаной дороге витиеватый след. Катя вскрикнула, прикрыв рукой рот.

– Тут что, еще и змеи есть?!

– Это уж.

– С чего ты взял? Ты хоть знаешь, как уж выглядит?

– Знаю.

На этом разговор закончился, и Катя снова уставилась в свое окно, с тревогой рассматривая пустые глазницы полурассыпавшихся от старости домов и разграбленных домов поновее, выглядывавших из-за заборов. Казалось, что вот-вот там кто-то появится, остановит на проезжающих свой любопытный взгляд, но по-прежнему никого не было. Может, они прячутся? Катя уже начала сомневаться в правильности принятого решения ехать сюда. Точнее, решение принял Алексей. Она лишь согласилась. Молча и покорно. Тогда, в приступе паники, на фоне нараставшей бури, ей не хотелось брать на себя ответственность и инициативу, но все больше ей начинало казаться, что лучше куда угодно, но не сюда. Суеверный ужас то был или женская интуиция, Катя объяснить себе не могла. Да и не пыталась. Она просто отдалась в руки этого страха, как всегда до этого отдавала себя кому-то или чему-то, а разбираться со всем предоставила возможность судьбе. Или, на худой конец, мужчине.

Алексей все еще ехал медленно, пригибаясь и высматривая что-то в лобовое стекло. Катя, увидев это, испуганно спросила его:

– Ты что, забыл, где дом?

– Нет, – отвечал он, и хотя вопрос Кати был задан без злорадства, он насупил брови и недовольно выдохнул всей грудью. – Все я помню.

– А почему едешь так медленно?

– Потому что… слушай, я очень устал. Если тебе не нравится, как я веду, то можешь пойти пешком, тут недалеко.

– Не хочу.

– Тогда не мешай.

Наконец, Алексей нажал на тормоз, оглядываясь по сторонам. Остановка была довольно резкой, и Катю дернуло вперед, больно перетянув живот ремнем безопасности.

– Что случилось!? – спросила она его в беспокойстве, но тот ничего не сказал, переключил на задний ход и поехал обратно.

Через пять секунд он снова остановился, вывернул руль вправо и завернул на одну из дорожек, что уходила под крутым углом вниз. Остановившись уже внизу, он долго еще не глушил двигатель и рассматривал участок по правую руку. Ржавый сетчатый забор ромбиком, повалившийся частично набок, высокая осока под метр ростом, крапива огромного размера, полынь – или это сорняк? – и какие-то фиолетовые цветы, названия которых Алексей никогда не знал – он едва ли мог узнать это место спустя столько лет.

Если бы не двухэтажный дощатый дом в облупленной синей краске и расплывшаяся рыжими пятнами его металлическая крыша, он и не понял бы, что когда-то тут прошло его детство. Калитка была, как ни удивительно, закрыта на амбарный замок. Казалось даже, что этот замок висел именно так, как оставил когда-то отец – тот самый последний раз, до того, как оба Алексеевых родителя скончались, лишив того возможности и желания ездить сюда.

– Это тот дом? – спросила Катя, указывая куда-то в сторону зеленой бездны, в которой невозможно было ничего разглядеть. Лишь дорожка из бетонной плитки, пожелтевшая от старости и стекавшей вместе с дождем ржавчины, показывала кое-как путь до покосившейся деревянной лавки под окном.

– Вроде, тот.

– Так ты все-таки забыл?

– Ничего я не забыл, – буркнул Алексей и открыл свою дверь. – Тот это дом. Выходи.

2

Вокруг, сломав тишину, раздался сигнал открытых дверей машины. Звук этот резью прошелся по ушам Алексея, а затем мурашками пробежал от шеи и по всей спине вниз, к копчику. Выругавшись, он заглушил двигатель, и звук прекратился.

Когда все стало спокойно, Алексей вышел и осмотрелся: рядом было еще три участка – один напротив и два чуть ниже по дорожке. Там тоже было тихо. Никаких машин, никаких признаков людей рядом. Только вездесущие выбитые окна и растасканный мусор. Соседская калитка напротив Алексеева дома была снята с петель и лежала теперь почему-то на летнем столике посреди лужайки, словно кто-то специально бросил ее туда. Там же, под столом и вокруг него, валялась и гора мусора: окурки, обертки, надгрызенные и подгнившие яблоки. Две дерганные галки драли их клювами, отлетали, а затем снова подлетали и драли, будто это падаль на поле боя. Если поднять глаза выше, то можно было увидеть белый пакет, который зацепился за подпиленную ветвь вишни и с шелестом трепетал на легком ветру. Несмотря на это, соседский участок, в отличие от Алексеева, выглядел ухоженным. По крайней мере, там стриглась трава.

– Почему там снесли калитку, а здесь замок не тронули? – задала логичный вопрос Катя, дернув пару раз замок вниз. С него посыпалась ржавая трухлятина, и Катя одернула руку, а затем начала вытирать ладони, наморщив нос.

– Потому что там воровать нечего, – уныло ответил Алексей.

Он подошел к калитке, осмотрел замок и стал рыться в карманах. Через мгновение в руках его очутился старый, полностью металлический, ржавый и, судя по виду, тяжелый ключ. Алексей аккуратно и брезгливо приподнял замок тремя пальцами и принялся вставлять этот ключ в скважину, однако тот долго не давался. Алексей поднажал, и ключ с треском вошел внутрь. Теперь осталось повернуть, но этого старый замок уже позволить не мог. Как Алексей ни пытался, а ключ не поворачивался более чем на два миллиметра, шурша и осыпаясь ржавой крошкой на землю и на новые черные ботинки. В конце концов, ключ с треском провернулся, но не полностью, и большей частью остался в руке Алексея – другая часть осталась внутри замочной скважины, ободранная клочьями там, где пришелся разрыв.

– И что теперь делать? – сказала с упреком в голосе Катя, скрестив руки на груди.

Алексей ничего не ответил. Он сам бы хотел знать, что теперь делать. Он рассматривал в тупом недоумении то обломок ключа, то не дающийся замок, но в голове его, как он ни силился, было пусто. Мысли покинули его, взгляд устремился сквозь предметы. По глазам прошла легкая резь, и они увлажнились – то ли от ветра, то ли от напряжения. Заметив это, Алексей протер их пальцами, проморгался и осмотрелся.

– Ты плачешь? – спросила его с беспокойством Катя.

– Ты дура?

Катя не стала отвечать. Она надула губы и отвернула голову в сторону.

Алексей же думал. Мысли снова вернулись к нему, голова заработала, и он четко вспомнил, что со стороны соседей ниже по дорожке можно было спокойно попасть на собственный участок. Когда-то давно он со злобой рычал про себя о том, как его бесит этот проходной двор. Особенно его бесила жившая там старуха, которая без спроса приходила к ним на участок, чтобы поболтать с матерью о какой-нибудь скучной чуши. Теперь он был благодарен и старухе, и родителям, что те не хотели – то ли из-за лени, то ли по другим причинам – возводить между собой забор. Оставалось надеяться, что старуху обнесли мародеры, открыв калитку на ее участок. Он встряхнул головой.

– Так что? – снова спросила Катя.

Алексей лишь махнул рукой и поплелся вниз по дорожке.

– Куда ты? – уже испуганно спросила Катя ему вслед.

– Стой тут.

Катя вздохнула. Она мерзла, кутаясь в вязаную косынку, и терла плечи руками – начинало холодать.

Калитка к старухе действительно была открыта. Замок – крохотный и нелепый – валялся тут же, в зарослях подзаборной крапивы. Часть этой крапивы пожелтела от солнца и завяла. Совсем как и сама старуха, которая уже тогда, неизвестно сколько лет назад, была сухой и сморщенной. Алексей тихо проклинал ее про себя, сам не понимая, зачем и почему: он вспоминал ее изрезанные варикозными венами ноги, ее обвисшие, дряблые руки, иссушенную и словно бы вяленую кожу, белые усы под носом. Все это не давало ему покоя. Кажется, он даже боялся встречи с ней, но не мог себе в этом признаться.

Найдя в себе силы, Алексей переступил через калитку. Пахло сырой травой и навозом. Где-то уже носилась роем мошкара, бесшумно, но назойливо – от одного их вида у Алексея зудела кожа. Над горизонтом виднелась густая оранжевая линия и редкие синеющие облака под потемневшим небом. И когда успело так стемнеть? Солнце уже почти скрылось за крышей высокого дома, стоявшего у самого леса, а над ним, чуть правее, чернела инородная точка, зловеще замерев в слабеющих лучах. Та самая, что была причиной всему. Та, на которую Алексей строго-настрого запретил Кате смотреть, но та, на которую он сам теперь устремил свой взгляд и не мог оторваться. Сельдяной король.

Плюнув от досады, таким образом, видимо, желая выдворить из головы дурные мысли вместе со слюной, он побрел по тропинке меж кустов красной смородины.

«Чушь все это», – думал он, стараясь больше не смотреть в небо.

Через несколько мгновений он оказался перед стареньким, неухоженным домом желтого цвета. Входом в него служило дощатое крылечко, уже чуть покосившееся от времени и отсутствия мужской руки. Старуха приезжала сюда часто, однако сил ей явно не хватало, чтобы поддерживать все в порядке. Да и не знал уже Алексей, жива ли та и приезжает ли. В окнах света нет, звуков тоже никаких. Дверь нараспашку, но так здесь везде. Словно уже и принято тут так. Привычно.

Он аккуратно поднялся по крыльцу, и ступенька предательски скрипнула так, что зубы у него невольно стиснулись до судороги в челюстях. Теперь он стоял на месте, не двигая поднятой над ступенькой ногой и вообще не двигаясь, а лишь вслушиваясь в окружавшие его звуки. Даже дыхание его остановилось само по себе. Шелест травы, шорох поднятой ветром дорожной пыли. Где-то заскрипел сверчок и тут же стих. Белый пакет шуршал на вишне. Над ухом Алексея завился комар и все не мог приземлиться, словно изучал свою жертву, и наконец осел на его вспотевшем лбу, принял позу поудобнее, потоптавшись тонкими лапками, и врезался в кожу. Алексей прихлопнул его, не удержавшись, и опять замер, ожидая реакции на этот звук. Ничего. Все так же тихо. Он наконец выдохнул.

Поднявшись на грязное от чьих-то подошв крыльцо, он уже без страха заглянул в распахнутую настежь дверь. Там было темно, как в омуте, и нескоро еще его глаза привыкли к этой темноте. Она постепенно развеивалась, раскрывая неясные силуэты старой мебели, дверных косяков и безобразно кривой лестницы на второй этаж. На полу лежало что-то белое, контрастировавшее со всем, что можно было рассмотреть с крыльца. Вглядевшись получше, Алексей понял, что это занавеска, висевшая когда-то над дверью в кухню. Он прекрасно помнил эту занавеску. Когда-то он приходил сюда по просьбе матери, чтобы отнести соседке несколько огурцов с грядки. Они были желтые и мягкие, зато огромные, словно кабачки. Он робко отодвигал тогда эту занавеску своей небольшой рукой, прижимая огурцы к груди, и слушал, как старуха, завидев его, начинала охать, ахать и рассыпаться в благодарностях. И тут он снова вспомнил ее дряблые, обвисшие руки, ее покрытую венами кожу, усы, омерзительно беззубый рот. От этих воспоминаний Алексея что-то дернуло, и он повел плечами.

Из дальней комнаты, противно жужжа, вылетела огромная отожравшаяся муха. Она важно и неторопливо пролетела по прямой траектории из одной двери в другую, словно точно знала, куда летит и где у нее дела, и затихла, видимо, присев куда-то отдохнуть. Алексею стало не по себе. А вдруг старуха…

Он потряс головой и проморгался. Глаза его начинали слипаться, он очень устал и хотел спать. Но теперь он чувствовал, что не сможет уйти, не узнав, внутри ли старуха и жива ли она. Глубоко вдохнув и забрав, кажется, весь окружавший его воздух, он перешагнул порог и медленно пошел вперед, прислушиваясь к каждому шороху. Муха, сидевшая тем временем на стенке, встрепенулась и снова зажужжала, но движения ее уже были истеричны и беспорядочны: она носилась из стороны в сторону зигзагами. Звуки эти, то отдалявшиеся, то снова приближавшиеся, раздражали нервы. К тому же, каждая половица норовила скрипнуть. Вдруг начал раздаваться какой-то стук, почти грохот, и Алексей снова замер, пытаясь определить, откуда он доносится. Задержав дыхание, он прислушивался, но не мог понять, где источник. Понял он лишь тогда, когда стал вытирать пот с виска – звук раздавался в его голове в такт учащенному пульсу. Успокоившись, он продолжил движение вперед. Вот он уже приблизился к лежавшей на полу занавеске. Она была разодрана. С кухни тянуло чем-то приторным. Еще пара мух, уже менее крупных, вылетели оттуда и заносились перед лицом Алексея. Он без толку отмахивался от них рукой, но они все напирали. Двигаться вперед он уже не решался, а вместо этого только вглядывался в темноту, которая сгущалась с каждой минутой. Что там на полу, пятно? кровь?

Алексей сделал еще пару шагов. Пятно открылось ему полностью, и, судя по всему, это действительно была кровь. Дыхание у Алексея перехватило уже в который раз, и он встал, таращась на это пятно в ужасе. Было не совсем понятно, чья это кровь. Кажется, что-то лежало там, в этой бурой луже. Голова? Не может такого быть. Ноги Алексея подкосились, но он совершил над собой усилие и сделал еще шаг.

Нет, это точно не голова. Вон и лапы торчат. Кажется, это кошка. Успокоившись этим предположением, Алексей прошел вглубь кухни. На полу действительно лежала кошачья тушка, облепленная мухами и ужасно смердевшая гнилью. Судя по следам зубов, ее загрызли. Ее темная шерсть, высохшая от запекшейся крови, сбилась колтунами, глаза выклевали птицы, а морду изуродовали. Она была похожа уже не на животное, и даже не на его труп, а на неудачное чучело, которое творец решил разорвать и выбросить. Ее застывшая, раскрытая неестественно пасть придавала морде выражение, еще более подтверждавшее схожесть с экспонатом провинциального музея таксидермии.

Вокруг был ужасный беспорядок. Посуда разбита, по столу рассыпан сахар. Из перевернутого чайника вся вода давно стекла вниз, залив кривые и грязные половицы. Все ящики были открыты, содержимое также лежало на полу, а то, что осталось внутри, едва ли не падало оттуда, находясь в состоянии хаоса. Кто-то прошелся тут диким вихрем, сорвал все замки, разворовал все, что плохо лежало, открыв дорогу внутрь диким животным. Этим воспользовалась кошка, потом, видимо, собака, птицы, а теперь отсутствием занавески пользуются голодные мухи. Дело было раскрыто. Алексей отдышался, снимая напряжение, и успокоил стучащее сердце, минуту назад грозившееся вырваться наружу. Хватит с него. Надо проверить, есть ли ход на собственный участок, и позвать Катю. Она уже там, небось, вся извелась.

«Ничего, подождет», – думал он, возвращаясь на улицу.

3

Темнело быстро. Дорогу, которую он видел еще пять минут назад отчетливо, почти уже нельзя было разглядеть, если не вглядываться. Пройдя по ней за дом, вдыхая глубоко при этом чистый воздух и наслаждаясь вечерними запахами улицы после дохлой кошки, он зашел по колено в траву – она приятно покалывала голые щиколотки – и присмотрелся. Забора и правда не было. Путь свободен, если не считать посаженных вдоль межевой линии кустов смородины. И высокой, давно не стриженной травы, впрочем, тоже. Он вернулся обратно и подозвал Катю рукой. Она, сказав что-то недовольное и явно не доброе, чего нельзя было расслышать из-за расстояния и неугомонного роя мошек, облепившего все лицо, протиснулась в узкую щель между машиной и забором и направилась к Алексею.

Лицо ее было скрыто тенью, однако даже так – по походке, по слегка сутуловатой фигуре – видно было, что она тоже изнурена, замерзла, выдохлась от страха и тревоги. Алексею стало жалко ее. Сердце его на минуту смягчилось, но горечь в то же время проступила где-то в горле. Сколько лет он с ней прожил и как давно не видел, чтобы она улыбалась. Тяжело было даже смотреть на нее, не видя при этом во мгле ни усталой гримасы лица, ни искаженных в судороге губ.

Они сравнялись и направились тем же путем, что прошел когда-то Алексей в одиночку, к дому, в котором им предстояло теперь провести неизвестно сколько времени, ожидая, что будет дальше. «Когда-нибудь все утрясется», – думал Алексей, ведя за собой Катю.

– Может, нам переночевать в этом доме? – спросила Катя дрожащим голосом. Она очень устала.

– Нет, – монотонно ответил Алексей, вспоминая зловонную кошку в окружении мух-трупоедов.

– Почему?

Алексей промолчал с несколько секунд. Он не хотел отвечать, но в конце концов ответил:

– Вдруг старуха вернется.

– Какая старуха?

– Которая тут живет.

– И что, она нас… она нас что, прогонит, что ли? – голос ее сбивался время от времени и переходил в фальцет.

– Не стоит привлекать лишнего внимания.

– Хорошо, – робко согласилась Катя.

Тем временем они уже преодолели полпути, вышли с высокой травы на окруженную выросшей по пояс осокой тропинку, устланную бетонными плитами. Оставалось пройти еще десять или пятнадцать метров. Тишина ночи нервно действовала на Катю. Она то и дело оглядывалась, шугалась каждого шороха из травы. В один момент осока чрезмерно сильно и громко качнулась где-то совсем близко от нее, и она не удержала короткого, но довольно громкого крика.

– Что ты орешь? – злобным шепотом проскрипел Алексей, обернувшись на нее через плечо. Ее было почти уже не видно в темноте.