Искусство умирать

21

Зонтик шел обратно по прямой, мрачно ломая деревья. Он остановился невдалеке от корабля. Хлопушка была ярко освещена. Мигали голубые, тревожные огни. Им подмигивали желтые, зовущие. В Зонтике сейчас было четверо, Фил Кристи, Евгения и Гессе.

– И долго мы будем стоять? – спросила Кристи.

– Ты куда-то спешишь?

– Да, спешу. Как ты догадалась, умница? – с легким издевательством в голосе.

– К своему милому?

– Да, к милому. Не вижу в этом ничего странного.

– Ослепла, если не видишь.

Кристи уже почти открыла рот, чтобы ответить на этот выпад, но вовремя остановилась. Евгению лучше не трогать.

– Зато я знаю что-то странное, – сказал Фил.

– Что именно? – откликнулся Гессе, – единственная странная вещь, которую мы не обсуждали – это сегодняшние облака, похожие на женские лица. Если сопоставить с тем расположением облаков, которое я видел перед посадкой, то я бы сказал, что мы сидим на планете, которая занимается изящными искусствами – просто так, от скуки или для развлечения гостей. Так что странное ты имел ввиду?

– Я скажу об этом позже. Поехали!

Зонтик двинулся вперед, подчиняясь команде. Зачем они включили мигалку, – подумал Фил, – и без нее тошно, дальше некуда.

Он остановил Зонтик у корабля, но не приказал ему выключиться.

– Ты собираешься еще куда-то? – спросил Гессе.

Гессе был высоким широколицым парнем, нос слегка картошкой и в пупырышках.

Волосы разных цветов – светлые и темные пряди. Большие зубы. Широкая улыбка. На первый взгляд глупая. Прекрасный актер, одурачит любого. Умеет петь и говорить разными голосами. Умеет показывать фокусы. Умеет драться так, что однажды даже сбил с ног Анжела. Анжел тогда не ответил, соблюдая суббординацию. Уже три года в команде. Был в экспедиции на Южной Гидре и даже заработал орден. Почти старик, тридцать лет. Раньше занимался чем-то таинственным и почти легендарным.

Очень умен и очень смел. Если Хлопушка вернется на Землю, его назначат на место Коре. Если.

– Собираюсь, – ответил Фил – Да, я собираюсь куда-то еще. Будут еще вопросы?

– Не все выяснил?

– Осталось самое главное.

– Что ж, вольному – воля, как выражается командир. Ты покатишь сейчас?

– Нет, немного погодя.

Они вышли и оставили Зонтик ждать.

Последние слова Бата были записаны, проанализированы и сейчас команда обсуждала результат анализа.

Пропавший Бат говорил снова:

– Я не могу ждать. Слушайте. Я заболел. Небесной шторой завешен парта-парагенез исторической морали суждений. Вначали от-отнялдись ноги. Потом – несворот кашалотовый перьев нсколько зубудлыжнопроклятой дейстительности ввертье мне. Потом я стал видеть в в в в в темноте. Я сейчас выключусь. Это то же самое, что с Ко-коре. Слышите, то же самое! Приезжайте и изучайте!

Радуйтесь на здоровье! Но Коре не умер, он вернется! я тоже вернусь!

Слышите, я вернусь! и я каждому… Такие красивые цвета. Мне трудно говорить. Язык вырос.

– А выводы таковы, – начал рассказывать Дядя Дэн, – Во-первых, он действительно уверен, что Коре жив. Случилось что-то, что предоставило ему вполне убедительное доказательство. Я знаю, что некоторые из экипажа тоже верят.

Я тоже не исключаю такой возможности. Во-вторых, он явно подхватил вирус. И это тот же самый вирус. Мы имеем уже два случая и можем довольно точно описать симптомы. Мы лишь не знаем, как вирус передается и почему он поражает одних и иногрирует других. В-третьих, у него действительно начал расти язык. В течение одной минуты язык вытянулся и разбух почти на треть. Еще одно совпадение, которое кажется мне закономерным: оба заболевших, и Коре и Бат, исчезли неизвестно куда, будто растворились. Есть предположение, что они превратились в кузнечиков (по аналогии с событиями на комете Швассмана), но Коре не превращался, хотя его ноги и начали расти. Машина исключает такую возможность.

Коре начал расти, а потом просто исчез. Так что кузнечики здесь не при чем.

Я предлагаю никому не выходить из корабля, прождать, скажем, около месяца. Если мы убедимся, что опасности для Земли нет, мы поднимемся на орбиту и уничтожим эту милую (глаза б мои ее не видели) Бэту. Потом еще несколько месяцев мы повисим в пространстве, чтобы выдержать карантин. Если никто не заболеет, начнем переговоры о возвращении на Землю. Если повезет, то нас пустят домой.

– Как мы уничтожим Бэту без реликтового меча? – спросил Орвелл.

– Тогда сожжем ее до состояния стеклянного шарика. Больше никто не станет сюда приближаться.

– Жаль, слишком красивая планета, – сказала Евгения, – просто обретенный рай. Это мое особое мнение, можете с ним не считаться. Я согласна посидеть взаперти, но вначале нужна еще одна вылазка. Правильно, Фил?

Фил согласился.

– Мы отъедем ненадолго и пойдем в том же составе. Фил, Кристи, Гессе и я.

Есть дело, которое осталось незаконченным.

Четверо вышли и подошли к Зонтику. Машина ждала.

– Послушай, – сказала Евгения, отведя Гессе в сторону. Пожалуйста, не вмешивайся. Это их личное дело.

Гессе ничего не понял, но остался невозмутим.

– Никаких личных дел у них быть не может.

– Вы, мужчины, очень непонятливы.

– Ты хочешь сказать, что Кристи нравится сразу двоим? – Предположил Гессе.

– Вот именно. Пусть они выяснят отношения.

Гессе засмеялся.

– Никогда бы не подумал. Хотя у меня уже был такой случай. Почему-то в опасных ситуациях люди больше нуждаются в чувствах. Они влюбляются в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Причем норовят влюбиться треугольником. Хорошо, я подожду. А зачем им понадобился Зонтик?

– Чтобы никто не мог подслушать.

– Просто детский бред. Неужели это так важно?

– А ты никого не любил? – спросила Евгения.

– Да Бог миловал.

Фил и Кристи вошли и сели в передние кресла. Отсюда был хороший обзор.

– А где остальные?

– Сейчас будут, – ответил Фил, – им нужно поговорить.

– А почему мы зашли?

– Чтобы не подслушивать разговор. У них очень личный разговор. Почему-то в опасных ситуациях люди больше нуждаются в чувствах. Когда мне было восемь лет, я сорвался с моста и чуть не погиб. В тот день я влюбился, слава Богу, ненадолго.

Люди всегда влюбляются в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах.

Надеюсь, тебе это понятно?

– Точно, – согласилась Кристи.

– Слушать только меня! – приказал Фил Зонтику. – Теперь поехали в город, скорость сто двадцать. С кораблем не связываться без моего разрешения!

Зонтик рванул с места и пошел к мертвому городу.

– Я не поняла, – сказала Кристи. – А вот теперь мне непонятно.

– А что тут понимать. Сейчас обьясню, вот только отъедем подальше.

Зонтик выбрал удобную прямую дорогу и усилил освещение, не включая прожекторов. По бокам дороги проносились дикие вывороченные камни, иногда попадались беленькие столбики, посаженные здесь руками человека. Когда-то человек здесь жил, радовался и беззаботно расставлял столбики, надеясь прожить и прорадоваться очень долго.

Город приближался. Зонтик нырнул в одну из широких улиц и остановился, ожидая приказа.

– Связаться с кораблем!

Зонтик установил связь.

– Как у вас дела? – спросил Орвелл. – Почему вы вдвоем?

– По-другому не получается, командир, – ответил Фил. – Ты начал охоту на моего брата, а я увез твою девочку. Теперь мы на равных. Тебе меня не достать.

Слушай и запоминай. Бат не брал меч. Я не мог его взять. Если это не ты, то остается только два человека. Они оба на корабле. Значит меч тоже на корабле. Я даю тебе два дня сроку, чтобы найти меч, извиниться и вернуть моего брата. Если ты не успеешь, я начну медленно убивать эту женщину. Так медленно, что у тебя будет время одуматься. Это справедливо. Конец связи.

– Как ты собираешься меня убивать? – спросила Кристи.

– Буду отрезать от тебя кусочки и посылать им. Это древний, проверенный способ. Не бойся, я тебя вначале усыплю.

22

Город лежал в долине, с двух сторон окруженный горами. С востока была выпуклая линза моря, а с севера – поля и кустарники. Среди полей там и сям поднимались одинокие плоские возвышенности – остатки древних гор, слизанных временем и стертых наждаками неусыпной человеческой деятельности. Казалось, что город лежит в яме и даже море не разрушало эту иллюзию.

Зонтик медленно ехал по набережной. Еще недавно здесь был настоящий курорт.

Еще остались перевернутые столы, зонтики, разрушенные непрочные домики береговых ресторанчиков. Слева, за аллеей виднелись монументальные дома. Под колесами была стеклянная плитка, выбитая местами.

Кристи молчала.

– Ты не хочешь со мной поговорить?

– А что мне с тобой говорить? Останови, мне нужно в туалет.

Она вышла. Никто не охранял ее. Мощно горели звезды, непохожие на земные и совсем непохожим на земное было море – земное море всегда светится огоньками, кто-то кого-то всегда ждет на Земле, а здесь только темнота.

– Выключи! – крикнула она. – Я не могу, когда за мной наблюдают.

Фил наверняка выключил систему слежения. Несмотря на то, что он сделалсегодня, он человек честный.

Кристи сделала несколько тихих шагов в ночь. Ветер мел вдоль аллеи и свистел в стеклах домов. Казалось, что стекла пели. Куда я иду? – подумала она, – куда я могу идти одна, одна, одна, здесь, сейчас? Она сделала еще шаг и остановилась. Она не могла убежать.

Она споткнулась о большой пляжный зонт и чуть не упала. Попробовала поставить зонт, но не нашла ножек. Зонтик просигналил.

– Сейчас иду! – она пошла к машине.

– Хотела сбежать?

– А ты следил?

– Нет.

Они снова поехали молча. Фил включил систему слежения по левому боку Зонтика и можно было видеть, как плавно проплывают тяжеловесные особняки из натурального камня – такая редкость на родной, совсем ненатуральной, планете Земля. Стиль ампир: колонны, колоннады, статуи полуобнаженных красавиц с тем типом лиц, который на Земле уже тысячелетия как забыт. Сухие фонтаны, игрушечные акведуки, скульптурная композиция, вдруг кольнувшая сердце: танцующие девочка и мальчик тянут руки друг к другу.

Информация:

Двадцатый век на Земле был отмечен печатью некоего отчаянного, почти параноидального стремления к природе. Люди сбросили цилиндры фраки и кринолины, а надели короткие юбки и спортивные майки. Загар вошел в моду, оттеснив бледную томность. Сексуальная революция обнажила и упростила все то, что наивно скрывалось веками. Пошлость стала обязательным элементом жизни. Лучшим местом для отдыха стала дикая природа – чем диче, тем лучше. Каждая страна (а стран тогда расплодилось немало) считала делом чести построить побольше заповедников.

Поднялись в цене вещи ручной работы и из натуральных материалов. Последняя волна естественности едва докатилась до рубежа тысячелетий и, как всякая волна, пошла назад, неразборчиво прошипев на прощание.

Вначале произошла революция в материалах и первыми материалами были пластики. Пластики погли иметь любые формы, любые свойства, любые размеры, цвета и даже запахи. Из пластиков строились дома, дороги, искусственные деревья (целые парки, с трудом отличимые от настоящих) и прочее. Пластики делали из органических остатков, таких, например, как уголь. Позже из угля и нефти стали добывать пищу, лучшую, чем настоящая. Тогда пластики постепенно вышли из моды.

Следующими ненатуральными материалами были каменогели. Химики научились выстраивать бесконечно длинные кремниевые цепочки и придавать им любую форму, например, форму пружинок. Большая подушка из каменогелевых пружинок весила так мало, что, сброшенная с крыши, опускалась подобно парашуту, и была такой мягкой, что позволяла наступить на куриное яйцо без всякого ущерба для последнего. Кроме пружинных каменогелей были придуманы особо прочные, для строительства, износостойкие – для деталей механизмов и для одежды, теплонепроницаемые, самовосстанавливающиеся, всякие. Пейзажи окончательно стали искусственными, так как каменогели можно было создавать в любом количестве. Возникли ненастоящие горы, ненастоящие ущелья (покрытые пружинным каменогелем – упав в такое ущелье, ты не разбиваешься), ненастоящие русла рек, ненастоящие неживые джунгли. В ненастоящих джунглях не водились звери. Звери остались только в зоопарках, многие вымерли, но мало кто об этом сожалел – с помощью генной инженерии всегда можно было воссоздать вымершие виды или создать любые новые.

Природа упростилась. Исчезли мухи, комары, клопы и тараканы. Исчезла многая другая нечисть.

Упростилось искусство. Поэзия исчезла совсем, осталась лишь музыка и живопись. По вполне понятной причине: с изобретением мощных машин музыкой и живописью уже могли заниматься все желающие (можно было сочинять сонату на компьютере, не владея ни одним музыкальным инструментом, или писать пейзаж, не владея кистью), а литературная техника или драматическое искусство оказалось машинкам не под силу. Живопись и музыка становились все более простыми и понятными – сочетание немногих громких красок и звуков – потому что были отданы на забаву толпе.

Примерно годах в семидесятых был изобретен ускоренный способ обучения и теперь ребенок овладевал знаниями всего за несколько месяцев. Знания каждого были прочны и, следовательно, знания всех были одинаковы. Людям стало скучно общаться и они стали искать более интересных развлечений.

Самым сильным удовольствием оказалось (как и должно было оказаться) прямое воздействие на мозговые центры удовольствия. Центр удовольствия величиной примерно в булавочную головку есть в мозгу каждого человека. Любые радости жизни слегка возбуждают этот центр. Но прямое электрическое возбуждение дает самое сильное удовольствие. Получив самое сильное из возможных удовольствий люди охладели к пище, вину, сексу и наркотикам.

Земля стала насквозь ненастоящей, даже ее внутренности были частично вынуты и использованы для сооружения космического зеркала. Космическое зеркало уничтожило зиму, собирая и направляя солнечные лучи, а многие желающие поселились на внутренней стороне планеты. Правда, в начале двадцать второго века мода на настоящее начала возвращаться (мода всегда приходит волнами) и тогда оказалось, что любой настоящий предмет безумно дорог. За настоящим приходилось летать на чужие планеты.

– А на этой планете было совсем неплохо жить, – заметила Кристи, – здесь даже камни настоящие. Я вчера упала и содрала коленку, камни твердые.

Зонтик остановился у высохшего пирамидального тополя, очень высокого и тонкого, торчавшего как волосатая игла. Системы слежения Зонтика были настроены на поиск и сейчас эти системы нашли.

– Что это? – спросил Фил.

– Вход, – ответил Зонтик.

– Вход куда?

– Очень длинный спуск, направление не прослеживается.

– Мы сможем войти?

– Я не смогу, – ответил Зонтик.

– Какова степень опасности?

– Ответить невозможно.

– Ты сможешь открыть дверь?

– Да.

– Открой!

(Зонтик реагировал на интонацию голоса – на вопросительную или повелительную интонацию; в опасных случаях он переспрашивал, в очень опасных – действовал самостоятельно)

Зонтик выбил дверь воздушной волной. Это была дверь в постаменте большой каменной фигуры: льва с человеческой головой. Фигура была так высока, что сухой тополь доставал льву только до плеча. Я где-то уже видел такое или где-то об этом слышал, – подумал Фил, – или этот кошмар снился мне, но тогда вместо тополя была живая береза. Да, это точно был сон, я ведь никогда не видел настоящих живых берез. В том кошмаре за стеной слышались тихие звуки многих мелких существ. А что же будет здесь?

Он взял боевую винтовку и вышел из Зонтика. Дыра зияла. Он прислушался.

Тихое шуршание мелкого существа приближалось из черного ниоткуда. Он приподнял винтовку. Нет, это ошибка, шуршание не приближается и не удаляется. Он включил фонарик и осветил стены. Это скорей всего храм. Обыкновенный, такой же как на земле. Что означают эти слова?

Не убивай. не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не пожелай жены ближнего своего, почитай отца и мать свою, не произноси имени Господа напрасно.

Обыкновенная чепуха, которая перестала что-то значить еще много поколений назад. Такое пишут и на Земле. Убивать иногда приходится. Воровать незачем.

Ложных свидетельств не требуют. Не прелюбодействовать нельзя, ведь брак не существует. Поэтому и чужие жены исчезли. Отца и мать почитают лишь те, кто их имеют. Меня женщина не рождала и отца своего я не знаю, как мне его почитать? А имя какого-то Господа? Я не знаю его имени.

Сейчас шуршание доносилось сразу со всех сторон. Фил выключил фонарик, чтобы лучше вслушаться. Он умел без промаха стрелять на слух. У дверей показалась Кристи. Ее силуэт был ясно виден на фоне светящегося неба.

– Не входи!

– Я боюсь сама!

– Здесь кто-то есть. Но это не кузнечики.

Я это помню, я все это помню, – думал Фил, – вот сейчас должна закрыться входная дверь. Раз, два, три!

На счете «восемь» посыпались кирпичи и вход частично завалило. Блеснула фотовспышка и осветила громадный черо-белый натюрморт. Фил узнал земные бытовые устройства, некоторые сильно устаревшие: роботы-мыши для уборки помещений, несколько диктофонов, стереокамеры, часы, приемники, несколько мотоциклов. Один из диктофонов работал. Фил подошел к нему.

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

«Это………. планета.»

Диктофон ругался площадным матом. Фил выстрелил и разнес аппарат на куски.

Фотовспышка блеснула снова и стала регулярно мигать, освещая сцену. Первыми ожили роботы-мыши.

23

Больше никто не выходил из Хлопушки. Орвел передал кораблю приказ, запрещавший кого-либо выпускать. К сожалению, не осталось прибора опасности, но был прибор цели. И сейчас пришло время его использовать. Орвелл подумал о реликтовом мече.

Прибор цели показал направление.

Орвелл спустился в оружейный отсек и пошел в том направлении, куда показывала стрелка. Стрелка привела его к капсуле. Он положил на капсулу руку.

– Вы уверены, что хотите взять меч?

– Да.

– Если уверены, то повторите еще раз. – да.

– Еще раз, пожалуйста.

– Да.

Капсула открылась; меч был на месте. Это мог сделать либо Гессе, либо Икемура. Нетрудно выяснить откуда идет опасность. Итак, ОТКУДА ГРОЗИТ

ОПАСНОСТЬ? – подумал он и посмотрел на стрелку. Стрелка показывала на его личное переговорное устройство. Более чем странно.

Орвел бросил переговорник на пол и смял его каблуком. Еще раз, ОТКУДА

ГРОЗИТ ОПАСНОСТЬ?

Он пошел по направлению стрелки и пришел к стационарному переговорнику, встроенному в стену.

Он успел расстрелять еще шесть таких устройств, прежде чем прибор цели выдохся и стрелка окончательно потухла. Потом он собрал совещание и рассказал все, что успел узнать.