Заговор королей

ГЛАВА 9: ЛЮБОВЬ И ПРОТОКОЛ

Парк в Мадриде. Свидание дочери Изабель, Софии, с журналистом Маркосом.

Парк Ретиро, Мадрид. Аллея платанов.

Осеннее солнце пробивалось сквозь листву платанов, отбрасывая на песчаные дорожки кружевные тени. Воздух был напоён запахом влажной земли, увядающих роз и далёкого, едва уловимого дыма от каштанов, жарившихся у входа в парк. Здесь, в этом зелёном сердце Мадрида, время текло медленнее, словно сопротивляясь бешеному ритму современного города.

София де Бурбон шла под руку с Маркосом Ортегой. Её смех, лёгкий и искренний, звенел в тихом воздухе, нарушая чопорную атмосферу парка, где когда-то прогуливались дамы в кринолинах. Она была одета просто – тёмные джинсы, замшевые ботинки, кожаная куртка, – но на ней даже это выглядело как непринуждённая элегантность. Её спутник, Маркос, был её полной противоположностью и одновременно её отражением: он был красив той смуглой, жизнеутверждающей красотой, что рождается под андалузским солнцем, умен без надменности, остроумен без язвительности. И… он был плебеем. Журналистом-расследователем, чьи статьи будоражили умы и громили репутации.

– Твоя мать ненавидит меня, – констатировал он, срывая с ветки пожелтевший лист и вращая его в пальцах. В его голосе не было обиды, лишь констатация забавного факта.

София покачала головой, и солнечный зайчик играл в её каштановых волнах. – Она ненавидит не тебя, милый. Она ненавидит твои статьи. – Она лукаво улыбнулась. – Особенно ту, где ты назвал нашу семью «анахронизмом в дорогих одеждах». Она заставила меня переводить её вслух за завтраком. Это было… интенсивно.

Маркос рассмеялся, его смех был тёплым и громким. – А как иначе? Вы живёте в прошлом. В золотом веке, который никогда не существовал. Ваши дворцы – музеи, ваши титулы – антураж для таблоидов.

– Мы не живём в прошлом, – мягко, но твёрдо парировала София. Она остановилась и посмотрела на него, и в её глазах вдруг исчезла вся легкомысленность. – Мы храним прошлое. Как хранят редкие манускрипты или вино великих годов. Чтобы будущее не оказалось пустым, лишённым корней, состоящим из одного лишь сиюминутного настоящего. – Она тронула его рукав. – Ты же любишь старые книги? Настоящие, пахнущие временем? Вот мы – такие же. С золотым обрезом, с потёртым переплётом, с историей, вписанной на полях.

Маркос посмотрел на её руку на своём рукаве, затем взял её ладонь в свою. – Но книги, какими бы старыми они ни были, можно переиздать. Напечатать заново. А вас? – спросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а genuine curiosity. – Вас нельзя переиздать. Ваш тираж ограничен. Что будет, когда последний экземпляр будет прочитан?

София задумалась, её взгляд ушёл куда-то вглубь аллеи, в прошлое. – Нас? – Она повторила его вопрос, словно взвешивая ответ. – Нас нельзя переиздать. Нас можно только… прочитать. Или не прочитать. А если прочитать – то понять. Или не понять. – Она посмотрела на него, и в её взгляде была странная смесь печали и гордости. – В этом и есть разница между тиражом и оригиналом.

В это время на проспекте за деревьями, практически бесшумно, затонированный Rolls-Royce Phantom медленно последовал за парой, сохраняя дистанцию. В салоне, в кресле из перфорированной кожи, Изабель де Бурбон наблюдала за дочерью и журналистом. Её лицо было непроницаемой маской. Ни тени волнения, лишь холодная концентрация, как у хищника, вычисляющего траекторию прыжка.

Не отводя взгляда от сцены в парке, она нажала кнопку переговорного устройства. – Мануэль, – её голос был безжизненным и тихим, как шелест шёлка. – Найдите ему работу. Подходящую. В Африке. Или в Антарктиде. Изучать пингвинов. Или племенные обычаи. Что-то долгосрочное, с большим количеком командировок. И… финансируемое нами. Подальше от моей дочери.

В трубке послышалось короткое: «Слушаюсь, Ваше Высочество». Машина бесшумно тронулась с места, оставляя за собой влюблённую пару наедине с их сложным, невозможным будущим под сенью старых платанов.

ГЛАВА 10: БУРЯ

Замок Гогенцоллерн, Германия. Кабинет с видом на Швабские Альпы.

Кабинет принца Фридриха Гогенцоллерна напоминал не столько рабочее помещение, сколько музей военной истории. На стенах – портреты предков в мундирах, под стеклом – диаграммы сражений при Зедельнице и Кёниггреце. Сам Фридрих стоял у камина, лицом к гостю – лидеру консервативного движения «Европейский дух» Вольфгангу Краузе. Тот нервно перебирал пальцами, его демократичный костюм выглядел чужеродно в этой оправе из дуба и стали.

– Нам нужны ваши связи, – говорил Краузе, избегая прямого взгляда на портрет Фридриха Вильгельма IV. – Ваше имя. Оно значит для людей больше, чем все наши манифесты. Это символ. Преемственности. Порядка.

Фридрих не поворачивался. Он смотрел в огонь, словкак ища в нём ответа. – Моё имя, – произнёс он наконец, и каждый звук был отчеканен как пуля, – не для политических плакатов. Оно не для того, чтобы печатать его рядом с лозунгами о иммиграции или налогах. – Он медленно обернулся. – Оно для истории. Для того, чтобы напоминать, что у Европы есть костяк. Иерархия. То, что вы пытаетесь продать как «традиционные ценности», для нас – не программа. Это воздух, которым мы дышим.

Краузе попытался возразить: – Но без публичной поддержки…

– Поддержка бывает разной, – холодно прервал его Фридрих. – Мои предки понимали власть не как популизм. Отто фон Бисмарк, например, вводил социальное страхование не для рейтингов. Он укреплял государство, делая людей привязанными к нему. Это и есть консерватизм – не отрицание изменений, а управление ими. Ваше движение… – он чуть заметно поморщился, – …напоминает мне тех, кто кричит на улицах. Мы действуем иначе.

Тем временем в Лондоне…

Кабинет лорда Чарльза Спенсера в его доме на Итон-сквер был образцом британской сдержанности. Но сейчас эта сдержанность была взорвана. Чарльз, бледный, сжимал телефонную трубку так, что костяшки пальцев побелели.

– Как это произошло? – его голос срывался на крик, непривычный для этих стен. – У нас же договорённости! Мой семейный счёт ведётся у вас с времён Наполеоновских войн!

– Сэр, – голос банкира из Цюриха был ледяным, – приношу извинения. Но вышел новый регулятивный акт ЕС о противодействии отмыванию средств через исторические фонды. Ваши активы попали под срочные санкции. До выяснения обстоятельств.

– Каких ещё обстоятельств? Это же откровенный саботаж!

– Это закон, сэр. – На другом конце провода щёлкнул рычаг. – Или вы предлагаете нам его нарушить?

Вена. Дворец Хофбург. Кабинет Леопольда

Тишина в кабинете была осязаемой, нарушаемой лишь тихим потрескиванием поленьев в камине. Воздух пах старыми книгами, воском и властью – терпким, знакомым запахом, который Леопольд фон Габсбург вдыхал с детства.

Зашифрованное сообщение от Чарльза пришло неожиданно, отобразившись на экране устройства, замаскированного под старинную чернильницу. Леопольд прочёл его, не моргнув глазом. Ни одна мышца на его лице не дрогнула. Лишь пальцы, лежавшие на мраморном подлокотнике кресла, непроизвольно сжались, побелев в суставах. Холодный камень, столетиями вбиравший в себя решения, менявшие ход истории, теперь впитывал и его гнев.

Он откинулся на спинку кресла, его взгляд устремился в пустоту – не в отсутствие чего-либо, а в пространство за пределами этих стен, где разворачивалась настоящая битва.

– Это не санкции, Чарльз, – произнёс он ровным, металлическим голосом, обращаясь к безмолвному устройству. Голосом, лишённым всякой эмоции, кроме ледяной ясности. – Это нам объявили войну. – Он сделал паузу, позволяя словам повиснуть в тихом воздухе кабинета. – Тихую. Без выстрелов. Без громких манифестов. Но войну.

Его глаза, холодные и серые, сузились. – Они поняли. Наконец-то поняли. Что мы становимся опасны. Не как призраки прошлого, за которыми приятно понаблюдать в музее. – Он медленно поднялся с кресла и подошёл к портрету Марии-Терезии. – А как альтернатива. Как живое доказательство того, что их мир – мир сиюминутных котировок и цифровых химер – не единственно возможный. Что есть иная система отсчёта. И эта мысль для них страшнее любого оружия.

Он повернулся, спиной к портрету великой императрицы, лицом к окну, за которым лежала Вена – город, бывший свидетелем множества войн. – Что ж, – тихо сказал он сам себе. – Если это война, то мы знаем, как их вести. Наша армия – это не солдаты. Наша армия – это время. И мы всегда выигрываем, когда игра затягивается.

В его голосе прозвучала не угроза, а констатация факта. Факта, который его оппоненты из «Некст-Эра» ещё только предстояло осознать.

Мадрид. Офис Изабель де Бурбон

Изабель просматривала документы, которые доставил её личный юрист. Её лицо было непроницаемо.

– Всё ясно, – наконец сказала она, отодвигая папку. – Это работа «Некст-Эра». Тех, кто хотел купить нашу газету. Они не стали бороться с нами в медиаполе. Они просто… обошли. Использовали наше же оружие – законы, лобби, влияние. Очень изящно. И очень грязно.

Вернувшись в замок Гогенцоллерн…

Фридрих закончил разговор с Краузе и получил сводку от Леопольда. Он долго молча смотрел на пламя в камине, а затем изрёк мрачно, словно подводя итог не только сегодняшнему дню, но и всей их затее:

– Мы играли в деньги и власть. По старым правилам. По правилам, которые писали наши предки – с дуэлями, договорённостями, честью. – Он резко повернулся, и его тень гигантски взметнулась на стене, затмив портреты прусских королей. – А они играют в игру без правил. Потому что сами их пишут. Каждый день. Под себя. И это… это страшнее любой революции.

Он подошёл к бюсту Бисмарка, стоявшему на рояле. – Железный канцлер говорил, что великие вопросы решаются не речами, а железом и кровью. Он ошибался. Теперь их решают алгоритмы и параграфы. И мы к этому не готовы.

Тишина в кабинете стала тягучей и зловещей. Война была объявлена. И впервые за долгие столетия потомки тех, кто писал историю Европы, чувствовали себя не творцами, а пешками в чужой игре.

ГЛАВА 11: ЗАВТРАК С ИРОНИЕЙ

Вилла Изабель, Коста-дель-Соль. Утренняя терраса.

Утреннее солнце, щедрое и наглое, заливало террасу виллы «Эклипс». Оно играло в гранях хрустальных бокалов с свежевыжатым апельсиновым соком, превращая каждый из них в миниатюрный светильник. Безупречно накрытый стол ломился от изысканных блюд: испанский хамон, созревший за пять лет, сыры махон с ореховыми нотками, идеальные круассаны и тарелки со спелыми физалисами. Но атмосфера была далека от идиллии.

Изабель де Бурбон сидела, откинувшись на спинку кресла из светлого тика. В её руках был свежий номер El Mundo. На третьей полосе, чуть левее центра, красовался провокационный заголовок: «Бурбоны и криптовалюты: новая игра старых элит». Ниже размещалась карикатура: она сама в короне, сбрасывающая с горы скрижали, на которых было написано «Tradition», а в руках держащая планшет с графиком курса биткоина.

– Чарльз, – обратилась она, не отрывая взгляда от газеты, – ваши друзья из MI6 явно не дорабатывают. Нас уже сделали мемами. Буквально. – Она отложила газету на стол с таким видом, будто на неё попала капля яда.

Лорд Чарльз Спенсер, невозмутимо намазывая авокадо на поджаренный в тостере хлеб, даже не поднял глаз. – Дорогая, в этом-то и есть гениальность всего предприятия, – произнёс он с полным ртом. – Пусть думают, что мы забавляемся. Что мы – не более чем причудливые динозавры, осваивающие новые технологии. Пока они смеются, наш «CrownCoin» уже вырос на семнадцать процентов за ночь. – Он наконец посмотрел на неё, и в его глазах играли весёлые искорки. – Даже биткоин, этот вульгарный выскочка, вчера отдыхал.

В это время в стеклянных дверях, ведущих в сад, появилась София. Она была в бриджах для верховой езды и с сумкой через плечо. Её лицо было серьёзным. – Маркос звонил, – сказала она без предисловий, останавливаясь у стола. – Его назначают ведущим нового расследования на телеканале. Большой проект. Кажется, он вышел на что-то, связанное с нашими… «благотворительными фондами». Он задавал странные вопросы.

Изабель медленно отпила глоток сока. Она поставила бокал с таким звонким стуком, что даже Чарльз вздрогнул. – Напоминаю, дорогая, – её голос был холоден, как сталь, – что твой предок, король Филипп V, отрёкся от испанского престола из-за меланхолии. Унаследовал ли ты его склонность к депрессивным состояниям, я не знаю. Но я, – она посмотрела на дочь прямым, тяжёлым взглядом, – я готова отречься от тебя из-за этого журналиста. Без тени меланхолии. Исключительно по трезвом размышлении.

Воздух на террасе застыл. Тишину нарушил лишь скрип двери. На пороге стоял Леопольд фон Габсбург. Он был в том же костюме, что и вчера, и на его лице лежала печать бессонной ночи. Его осанка, однако, была безупречной – осанка полководца, проигравшего битву, но ещё не сложившего оружия.

– Фонд «Единое Наследие» под угрозой, – произнёс он без предисловий, подходя к столу. – Наши акции атакуют. Скоординированно, через сеть хедж-фондов на Каймановых островах и в Сингапуре. Это не паника рынка. Это именно что атака. Цель – обесценить активы до нуля и затем скупить их за бесценок.

Фридрих Гогенцоллерн, до этого молча разглядывавший старинную карту охотничьих угодий, висевшую на стене, обернулся. Его лицо было мрачным. – Охотиться на кабана – одно, – прорычал он. – Охотиться на нас – совсем другое. Они забыли, что мы сами – лучшие охотники. И что у каждой лисы есть своя нора, а у каждого кабана – свои клыки.

Солнце продолжало светить, сок продолжал искриться в бокалах, но завтрак был безнадёжно испорчен. Война из виртуальных заголовков и биржевых графиков переходила в новую, куда более опасную фазу.

ГЛАВА 12: СЛЕДЫ на ПЕСКЕ

Пляж в Марбелье. Встреча с неожиданным союзником. Ранний вечер.

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо и море в оттенки огня и золота. Волны лениво лизали песок, оставляя кружевные узоры из пены. На пустынном участке пляжа, отгороженном от посторонних глаз скалами и оливами, аристократы проводили импровизированный военный совет. Их тени вытягивались, становясь неестественно длинными и зловещими.

Изабель, сбросившие каблуки, чувствовала прохладу песка под босыми ногами. Леопольд молча смотрел на горизонт, а Чарльз с видимым отвращением стряхивал песчинки с ботинок от John Lobb. Фридрих, казалось, вообще не замечал окружающей обстановки, его мысли были далеко.

Именно в этот момент к ним по песку, легко и бесшумно, подошёл пожилой мужчина в безупречном белом костюме и панаме. Его появление было так же внезапно и неизбежно, как прилив. Это был дон Альберто де Медина. Его семья основала свой банкирский дом ещё тогда, когда Мадрид был лишь резиденцией кастильских королей.

– Ваши светлости, – начал он, с лёгкой улыбкой присаживаясь в плетёное кресло, которое ему моментально подставил невидимый слуга. – Мои предки давали loans вашим предкам под залог корон. Случалось, скипетры и даже фамильные тиары пылились в наших сейфах. – Он сделал паузу, давая им осознать вес этих слов. – Сейчас времена изменились. Но не принципы. Деньги по-прежнему правят миром. Просто язык их стал… цифровым.

Изабель медленно подняла бровь. Её взгляд был испытующим. – Вы предлагаете нам заложить короны? – спросила она, и в её голосе звучала лёгкая насмешка. – Боюсь, они давно уже не в нашей собственности. Музеи, знаете ли, весьма ревнивы.

Дон Альберто мягко рассмеялся. – Нет-нет, дорогая принцесса. Я предлагаю вам кое-что более ценное. То, чего нет у этих выскочек из «Некст-Эра» и прочих венчурных фондов. – Он откинулся на спинку кресла. – Time. Время. Мои банки могут… замедлить ход событий. Создать административные препятствия. Заморозить их атаки на ваши активы на 72 часа. Не больше. – Он посмотрел на каждого из них по очереди. – Дальше – ваша очередь. У вас будет три дня, чтобы нанести ответный удар.

Леопольд, до этого хранивший молчание, медленно кивнул. Его аналитический ум уже просчитывал варианты. – Это щедрое предложение, дон Альберто, – произнёс он. – Но ничто не бывает бесплатным. Что вы хотите взамен?

Старый банкир сложил руки на животе. – Что же может хотеть старик, у которого есть всё? кроме одного. – Его глаза блеснули. – Место в вашем совете. За одним столом. Моя семья верой и правдой служила королям триста лет. Мы тоже имеем право на legacy. Не по крови, возможно. Но по праву долгой и верной службы.

Чарльз наклонился к Изабель, прикрыв рот рукой, и прошептал с лёгкой брезгливой усмешкой: – Плебей. Но, надо отдать должное, с геральдикой на деньгах. Всё же лучше, чем совсем уж безродные выскочки. Хоть какая-то история.

Изабель не ответила. Она смотрела на дона Альберто, оценивая его. Он предлагал не просто помощь. Он предлагал сделку с историей. И в его глазах она читала то же понимание правил игры, что и у них. Пусть и на другом поле.

– Семьдесят два часа, – наконец сказала она. – Договорились.

Дон Альберто кивнул, поднялся и, не прощаясь, так же бесшумно удалился по песку, его белая фигура растворилась в вечерней дымке.

Они остались одни под наступающими сумерками, получив передышку. Купленную ценой допуска нового игрока за их стол. Игра усложнялась.

ГЛАВА 13: КОРПОРАТИВНЫЙ ЩЕНОК

Штаб-квартира «Некст-Эра», Лондон. Зал ситуационного анализа.

Здесь пахло озоном, свежим кофе и деньгами. Стеклянные стены, открывающие вид на Сити, мерцающие голубые экраны с бегущими цифрами – всё кричало о силе нового мира. В центре зала, на вращающемся кресле, сидел Майлз Харрингтон. На нём был чёрный худи с капюшоном, надетый поверх рубашки от Brunello Cucinelli – его единственная уступка дресс-коду. Он смотрел на гигантскую интерактивную доску, где в реальном времени ползли вниз графики акций фонда «Единое Наследие».

– Они думают, что история их спасёт? – усмехнулся он, отхлебнув латте с кокосовым молоком. – История пишется победителями. А победим мы. Мы её уже пишем. Каждым кликом, каждой транзакцией.

Его помощница, Дженни, выпускница Оксфорда с идеальным резюме, timidly, почти робко, сделала шаг вперёд. – Но их имена, Майлз… У них всё ещё есть weight. Определённая гравитация. Возможно, стоит предложить им сделку? Вместо тотальной войны – стратегическое партнёрство. Они получают лицо, мы – легитимность.

Майлз медленно повернулся к ней на кресле. Его лицо, молодое и умное, было лишено всякой снисходительности – лишь холодная уверенность хищника, который знает, что он на вершине пищевой цепочки. – Дженни, Дженни, – покачал он головой, – ты знаешь, почему я добился успеха, пока мои однокурсники писали диссертации о влиянии Ренессанса на современное искусство?

Он указал пальцем на экран, где продолжали падать графики. – Потому что я играю в шахматы. Я вижу на двадцать ходов вперёд. Я жертвую пешками, чтобы получить королеву. – Он встал и подошёл к окну, глядя на тысячелетнюю башню Лондонского Тауэра, которая казалась игрушечной с этой высоты. – А они… они играют в серсо. В красивую, старомодную игру с обручами и палочками. Их обручи – это их титулы, их родословные, их замки. – Он фыркнул. – И их обручи уже давно не золотые. Они ржавые. А мы играем на опциях будущего, а не на воспоминаниях о прошлом.

Тем временем, этажом ниже, в затемнённом помещении, известном как «Пит», его команда хакеров – лучших из лучших, купленных за огромные деньги у мировых спецслужб – уже вовсю работала. На их мониторах мелькали строки кода, схемы сетевых подключений, логины и пароли. Они взламывали серверы фонда «Единое Наследие». Их цель была проста: найти компромат. Не государственные тайны – они были никому не интересны. Им нужны были цифровые следы: скрытые переводы, неофициальные договорённости, приватные переписки, намёки на налоговые схемы. Всё то, что можно было обернуть в упаковку сенсационного разоблачения и вывалить на мир, добив тех, кого не взяли биржевые атаки.

Один из хакеров, парень с фиолетовыми волосанами и в очках с толстыми линзами, поднял большой палец вверх. – Босс, мы в их почте. Кажется, у нас есть переписка Бурбон с тем самым олигархом. Пахнет жареным.

Майлз, наблюдавший за процессом с планшета, улыбнулся. – Отлично. Грейте сковородку, ребята. Скоро будет большой взрыв. И не вздумайте жалеть масла.

Он снова посмотрел на Дженни. – Видишь? Не нужно предлагать им сделку. Нужно просто перезаписать их историю. Сделать новую, более… цифровую версию. Где они – не благородные герои, а жадные старики, цепляющиеся за прошлое. Публика обожает такие сюжеты.

Дженни молча кивнула, но в её глазах читалась тень сомнения. Она смотрела на падающие графики, и ей почему-то вспомнилась старая поговорка, вычитанная в одной из тех самых книг по истории: «Короли приходят и уходят, но горы остаются». Пока Майлз играл в шахматы, она вдруг подумала, что, возможно, его противники играли в го. Игру, которая длится тысячелетиями.

ГЛАВА 14: БАЛ-МАСКАРАД

Венеция, палаццо на Гранд-канале. Бал под масками.

Венеция в ночи была словно театральная декорация, подсвеченная золотом и отражённая в чёрной воде каналов. Палаццо эпохи Возрождения, с его арочными окнами и мраморными колоннами, тонуло в гуле голосов и звуках струнного оркестра. Маски – изящные, полумаски из бархата и папье-маше, усыпанные блёстками и перьями – скрывали лица, но не интриги. Под ними глаза горели тем же огнём, что и столетия назад: огнём амбиций, страха и желания.

Леопольд фон Габсбург в маске вороного бархата, отороченной серебром, вальсировал с графиней Анной-Марией фон Троп. Её семья владела не землями, а куда более ценным активом – сетью влиятельных медиа в Германии и Австрии. Её маска была белой, с налобником в виде стилизованной кобры, усыпанной бриллиантами.

– Ваша светлость, – сказала она тихо, её голос был почти шепотом, но он резал сквозь музыку, – ваши проблемы с «Некст-Эра» – это не просто атака на вас. Это тест на прочность для всех нас. Они проверяют, можно ли стереть нас, как устаревший файл. Если вы падёте, завтра придут за нами.

Леопольд вёл её в танце с безупречной точностью, его движения были выверены, как дипломатический протокол. – Значит, вы с нами, графиня? – спросил он, и его глаза за маской были непроницаемы.

Она слегка наклонила голову, и бриллианты на её маске вспыхнули. – Я всегда была за тех, кто носит корону. Даже если её не видно под маской. Даже если её вообще нет на голове. Важен сам принцип. Иерархия. Без неё мир превращается в хаос, а хаос – плохая среда для бизнеса.

В это время на балконе, выходившем на тёмные воды Гранд-канала, София и Маркос нашли минутку уединения. Она была в маске из голубого бархата, которая идеально сочеталась с её глазами, он – в простой чёрной полумаске, которую купил у уличного торговца.

– Твоя мать платит моему шефу, – сказал Маркос без предисловий, смотря на отражение огней в воде. – Знаешь, что самое смешное? Он даже не скрывает этого. Говорит, что это «спонсорская поддержка объективной журналистики». Чтобы я не «перегибал палку».

София вздохнула. Запах влажного воздуха и её духов смешивался, создавая горьковатый аромат. – А ты всё ещё веришь, что можешь быть объективным? – спросила она, глядя на него. – Или что журналистика вообще может быть объективной, когда на кону такие интересы?

Маркос повернулся к ней. Его лицо за маской было серьёзным. – Нет. Не верю. – Он признал это легко, без пафоса. – Но я верю, что правда – как вот эти старые камни, – он ткнул пальцем в парапет балкона, – она важнее. Важнее титулов, важнее денег, важнее всех этих игр, в которые играют здесь, внутри. Она останется, когда все эти маски истлеют.

Их разговор прервал внезапный порыв ветра. Он принёс с собой запах озона и далёкого дождя. Сначала послышался низкий гул, словно где-то далеко загремели литавры. Затем над Венецией разразилась настоящая гроза. Молния, ослепительно-белая, разорвала небо, осветив на мгновение фасады палаццо, застывшие гондолы и испуганные лица гостей на балконе. Вслед за этим грянул гром, оглушительный, как залп пушек.

Музыка в зале смолкла на полтакта. В наступившей тишине был слышен только шум ливня, обрушившегося на город. Гроза пришла неожиданно, как и многие события этой ночи, напоминая, что над всеми человеческими интригами есть нечто большее – слепая, безразличная сила природы.