Возвращение на Арвиндж

© Гергель А., 2014

© ООО «Рт-СПб», 2014

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

Об авторе

Родился 31 июля 1961 года в Москве, где и живу по сей день. После школы поступил в Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Однако, больше интересовался литературой, искусством, иностранными языками. Доучился до четвертого курса. В армию призван весной 1983 года. Начинал службу в «сержантской учебке» в Московском военном округе. По распределению оказался в 860 Отдельном мотострелковом полку, в Бадахшанской провинции, в долине Бахарака, где дислоцировался в старой крепости неполный батальон полка (1МСБ). Прослужил в батальоне с октября 1983-го по май 1985-го. Был наводчиком-оператором боевой машины пехоты. Закончил службу в звании сержанта, награжден медалью «За Отвагу». После армии работал инженером-конструктором. В 1990-х годах нашел себя в сфере страхования, чем занимаюсь и поныне. Из увлечений, по-прежнему, главное – литература.

Go west![1]

– Пошли, – сказал Леха.

Витька поднялся с койки и, не говоря ни слова, направился за ним к выходу из кубрика. Вышли на улицу. Бодро, по-деловому, зашагали вдоль стены по направлению к помещениям снабженцев.

Худощавый паренек, водитель взвода снабжения Джума, уже ждал, прислонившись к стволу алычи. Джума являл собой классический вид дембеля. До белизны отстиранная и аккуратно отглаженная хэбэшка с чуть коротковатой курткой ушита была до невероятности. Кожаный ремень распущен так, что нижний срез бляхи точно совпадал с нижним краем куртки, а сама бляха выгнута ни больше, ни меньше, чем положено по неписаным канонам дембельского катехизиса. Этот идеально исполненный костюм дополняла снежно-белая подшивка, выступающая из-под воротника на пару миллиметров больше, чем предписано в армии, и лихо заломленная в виде шляпы форменная панама.

Леха с Витькой выглядели попроще, на них была обычная зимняя «стекляшка», положенная весенним дембелям до замены. Витька считал особым шармом ходить в этой форме, резко выделявшей их призыв из личного состава роты. Леха придерживался такого же мнения, так что они не стали доставать себе летнее хэбэ, донашивая в эти последние в армии недели полученную осенью одежду. К чему одалживаться у каптерщика или отбирать у молодых положенные им летние хэбэшки и ботинки? К чему напрягаться и делать лишние движения для такой ерунды, когда до дома осталось совсем немного!

Подойдя к Джуме, друзья обменялись с ним рукопожатием. Не говоря ни слова, тот достал из кармана ключи, отпер замок и приглашающе распахнул дверь малого склада. Шагнув внутрь, привычно приподняли мешок из крафт-бумаги, раскатали скрученную горловину, зацепили по горсти сухофруктов, сунули их в карманы и вышли из склада. Пока Джума вешал и запирал замок, Леха с Виктором уже подходили к проему в крепостной стене, через который пролегал путь в машинный парк. Миновали арку, спустились по ступенькам в парк и пошли вдоль ряда хозвзводовских машин, стоящих на приколе вдоль стены Крепости.

– На чем поедем? – спросил Леха. – На ЗИЛке или на «таблетке»?

– На ЗИЛке! – ответил Витька и торопливо добавил: – Чур, сегодня я поведу.

Джума нагнал их уже возле своей машины.

ЗИЛ-131, на котором рядовой Джума был приписан водителем, не двигался с места уже лет пять, с тех пор как полк, заходя из Союза в Бадахшан через горы, оставил в долине Бахарака один батальон. Такими же «гробами» стояло большинство машин взвода снабжения – водовозок, наливников и ЗИЛов-131, а кроме них и зеленый УАЗик с красным крестом – похожий на хлебную буханку санитарный фургон, почему-то называемый в батальоне «таблеткой». Чтобы не просели амортизаторы, под оси автомобилей подвели метровые колоды из толстых бревен. На лобовых стеклах были прилажены таблички «Вода слита». Решив, что таким образом сохранность техники обеспечена, машины оставили в покое и пользовались с тех пор только одним ЗИЛ-131, чтобы перебрасывать боеприпасы и продукты от вертолета на склады, да еще до невозможности гражданским бело-голубым самосвалом ЗИЛ-130 в качестве мусоровозки. Самосвал всегда стоял возле пролома в стене, и наряд по кухне забрасывал в его кузов пустые консервные банки из-под тушенки и сгущенки. Когда кузов наполнялся, кто-нибудь из снабженцев отгонял машину на километр от Крепости в сторону Сарипульского моста и вываливал мусор неподалеку от обочины. Огромная куча консервных банок, отполированных ветрами и песком, грудой золота сверкала у дороги. Первая рота предпочитала выдвигаться в тот район для учебной стрельбы, чтобы использовать банки как мишени. Конечно, трудно разглядеть банку со ста пятидесяти – двухсот метров, но яркое афганское солнце бликовало на золотистой жести, так что зайчики можно было засечь и за километр. Опытный стрелок с первого выстрела заставлял банку подлетать в небо, и молодые бойцы радовались, глядя, как она, вращаясь, описывает красивую дугу, словно взбесившаяся веселая звездочка. Это было хорошим стимулом для молодых научиться метко стрелять.

Потрепанный переходом через четырехтысячные перевалы ЗИЛ-131 Джумы с беспомощно висящими в воздухе колесами был излюбленным местом их вечернего обряда. Витька с ходу впрыгнул на подножку, открыл водительскую дверь и вальяжно плюхнулся на сиденье. Леха с Джумой полезли в кабину с другой стороны. Пока Джума ногтями кромсал небольшую пластинку чарса, Леха достал из кармана пачку «Донских», скрутил фильтр из оторванной от пачки полоски бумаги, выдул на ладонь табак из сигареты и приладил фильтр в бумажную сигаретную гильзу. Джума аккуратно пересыпал на Лехину ладонь накропаленый чарс. Леха быстрым движением убрал лишний табак, перемешал остатки с чарсом и принялся ловко мастырить сигарету. Витька краем глаза наблюдал за сноровистыми движениями друзей, удобно откинувшись на спинку водительского сиденья. Такое священнодействие повторялось изо дня в день в течение уже двух месяцев и давно превратилось в ритуал, согласно которому на этапе подготовки нужно было все делать молча, чтобы оставалось больше слов для разговора после второй затяжки. Остроты и каламбуры в этот момент не котировались.

Аккуратно, чтобы не высыпалось содержимое, Леха закрутил жгутиком кончик сигареты и протянул ее Витьке.

– Взрывай, – за внешне безразличным тоном скрывалось нетерпение.

Джума чиркнул спичкой и привычно пряча огонек, поднес сложенные ладони к Витькиному лицу. Тот быстро прикурил, сделал первую затяжку и короткими вдохами погнал в легкие густой ароматный дым, на несколько секунд задержал дыхание, медленно выпустил его, еще раз коротко затянулся и передал сигарету Джуме. Леха, нахмурив брови, терпеливо ждал своей очереди. Глядя, как с выходящими струйками дыма напряженное лицо Джумы разглаживается и расплывается в счастливой улыбке, Витька почувствовал, что первые тяги зацепили и его. Возникшее около висков легкое давление быстро нарастало, сжало лоб крепким обручем и резко надавило на веки, будто забрало рыцарского шлема упало на глаза, и они сами собой на секунду закрылись. А когда открылись вновь, мир вокруг был совсем другим. Как будто в далеком детстве мама аккуратно сдвинула полупрозрачную мокрую бумажку с переводной картинки – и вместо блеклого, едва различимого сквозь защитную пленку рисунка маленький Витька увидел на покоробленной альбомной страничке кусочек фантастически яркого мира с четко очерченными линиями и удивительными искрящимися красками. Каждый листок на пирамидальных тополях, высившихся напротив лобового стекла кабины, приобрел объем, и игра теней превратила знакомые до мельчайших подробностей кроны в удивительную зеленую страну, полную загадочных сказочных существ. Горные склоны, проглядывающие между деревьями, заиграли сочными оттенками коричневого и фиолетового. Но самым прекрасным на этой картине выглядело закатное солнце. Яркий красный шар катился по прозрачному мягко-голубому небу, приближаясь к западному хребту, и чем ниже, тем больше наливался малиновым. Казалось, он подрагивал и пульсировал от собственного жара.

Сделав свои две затяжки, Леха передал сигарету Витьке, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Пыхнув свою долю и передав сигарету Джуме, Витька почувствовал, что время пришло и можно отправляться в путь. Он повернул воображаемые ключи в замке зажигания, завжикал, изображая звук вертящегося стартера, и перешел на ровный гул двигателя на холостом ходу.

– Погнали! – радостно воскликнул Леха.

Джума улыбнулся и кивнул. Витька выжал сцепление, уверенно воткнул первую передачу и завертел рулем, выводя машину на дорогу. Все трое подергивались на сиденьях, мотались из стороны в сторону, изображая ухабистую проселочную дорогу, ведущую к шоссе.

– Куда? – спросил Витька, поддав газу, чтобы грузовик смог одолеть крутую насыпь обочины, и выкручивая руль, вырулил на асфальт.

– Давай на запад. Домой! – сказал Леха.

– Go west! На запад! – подтвердил Витька, вдавливая акселератор.

Теперь уже все трое дружно гудели и жужжали, помогая мотору мчать грузовик по ровной асфальтовой дороге, лишь изредка прерываясь, чтобы сделать очередную затяжку. Километры бежали под днище машины, дорога наматывалась на колеса, красное солнце на западе манило за собой. Солдаты спешили домой. Витька прищурил глаза и смотрел только на землю, чтобы не видеть очертания гор, заменяющие линию горизонта. Несколько километров, отделявшие их от ближайших отрогов, превратились в бескрайнюю русскую равнину. Солнце, бившее теперь прямо в глаза, заставило тополя стать родными березками, а зеленеющие поля молодой пшеницы – сочным зеленым лугом. Мешали только запахи. Ну, не пахнет в родных местах разогретыми камнями, перегретой пылью и невыносимой кишлачной смесью из запахов дыма, бараньего навоза и старого иссушенного дерева построек.

– Скоро будем дома, – проговорил Леха.

– Ага, немного осталось, скоро уже. Домой, Джума! Домой едем! – вдруг сорвался на восторженный крик Витька.

– А ко мне, в Фергану, заедем? – вдруг спросил Джума. – Витя, надо ехать ко мне. Будем барана резать, плов готовить, фрукты кушать. Отдыхать будем один неделя. Мама будет рад. Едем в Фергану? Так, Алеша? Едем?

– Эй, погоди, Джума. Не поедем мы сейчас в твою Фергану. По мне, что Бадахшан, что Фергана – фигня одна! Можно отсюда и не уезжать. А нам домой нужно, в Россию! Сыты по горло этим Востоком! Я на плов и баранину уже смотреть не могу. Все осточертело! Я домой хочу. И Витька тоже. Ты дай нам дорваться до наших лесов и речек! Чтоб кругом равнина, и ни одной горки на тысячу километров! Я, может, никогда в жизни не захочу снова в горы попасть, до того они мне за два года надоели. Это ты привыкший, тебе что здесь, что дома, и разницы никакой нет, будто никуда и не уезжал. А нам, знаешь… Нет, извини, братишка. Может, через год соберемся в отпуск, заглянем к тебе. Но лучше ты до нас двигай. Вот уж отдохнем!

У Витьки округлились глаза. Всегда немногословный Леха разразился необычной тирадой. Сначала Витька не въехал, с чего это друг так разошелся, но потом понял, что их уже изрядно прибило. Он даже не очень врубился, о чем говорил Леха. Да и сам Леха, наверное, не смог бы развить дальше свою мысль, просто уже забыл, к чему и о чем он говорил минуту назад. Зачаровывал сам звук голоса и слова, слепляющиеся в удивительные фразы с темным, почти неясным смыслом. Фразы ласкали слух, давали пищу мозгу, который сразу начинал рисовать картинки, да так, что, зацепившись за одно слово, Витка просматривал целый фильм. Пока Леха говорил, Витька успел увидеть Москву, побродить по ее улицам, встретиться с родными и друзьями. Успел побывать на даче, походить по лесам, искупаться в озере. Осенью, отгуляв положенный после службы отпуск, устроился на работу, а через год затосковал и собрался в гости к Джуме. И нельзя было сказать, что все это показали ему ретроспективно, отдельными кадрами. Нет, он реально прожил этот год, со всей полнотой чувств, эмоциями, ощущениями радости и печали. Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать друзьям что-нибудь интересное, чтобы они тоже смогли посмотреть «кино». Он попытался рассказать об увиденном: о Москве, о прохладном августовском вечере, о лесном озерке неподалеку от дачи. Леха и Джума завороженно слушали. Витька увлекся собственным рассказом, заново переживая события, но вскоре понял, что друзья слышат, но не понимают его. Лица их светились интересом и глупой радостью, но глаза были направлены внутрь, никакие Витькины слова в них не отражались. Он сделал над собой усилие, пытаясь придать речи больше связности и логики, чтобы донести смысл, который в этот момент казался ему чрезвычайно важным. Это усилие напрочь сгубило его. Отвлекшись на секунду, он потерял нить и не мог вспомнить, о чем только что говорил. Попытался поймать последнюю мысль, но не преуспел в этом и понес уже сплошную ахинею, сам понимая, что ребята расстроятся, не услышав окончания истории. Однако ребята, оказалось, ничего не заметили, и Витька погнал дальше, перескакивая с пятого на десятое, пока не понял, что язык плохо его слушается и из речи исчезают приставки, суффиксы, окончания и даже целые слова. Он попытался говорить медленнее и четче, но заметил, что его уже не слушают, хотя и не прерывают. Удивительно, но теперь говорили все трое. Каждый рассказывал что-то свое, но это не мешало и не раздражало. Хотелось слушать чужие голоса и рассказывать самому. А потом вдруг стало очень смешно. Оказалось, что Джума лепит какую-то уморительную чушь, радостно хихикает, подмигивая по очереди то правым, то левым глазом. Леха, вздрагивая от смеха на сиденье, тоже ведет замысловатую историю без начала и конца. Этого Витька вынести уже не смог. Он остановил машину, затянул ручной тормоз и, упав головой на руль, зашелся в истерическом смехе. Грузовик трясся.

Веселье кончилось внезапно. Витька глянул на Лешку, в корчах сползавшего по сиденью, и ему показалось, что друг умирает. Без всякого перехода мысли ринулись в другую сторону. Он уже не мог ничего с собой поделать и унесся в прошлое, на два месяца назад.

Они с Лехой курили чарс у внешнего дувала, прикрытые от любопытных глаз бээмпэшками. В самый разгар веселья Витька услышал странный щелчок по броне и долгий фырчащий звук рикошета. Несколько секунд спустя от гор донесся звук выстрела. Еще не сообразив, что случилось, Витька прыгнул к дувалу, на ходу сбив Леху и увлекая его за собой. Ничего не понимая, тот вопросительно глянул на друга, но ответ пришел в виде следующей пули, выбившей фонтан пыли рядом с местом, на котором они только что стояли. Затарившись у основания каменного забора и сразу став серьезными, друзья соображали, как выбраться из машинного парка под защиту крепостной стены. Прежде всего, следовало перебраться от дувала к бээмпэшкам, но снайпер на горе не унимался и пресекал любую попытку проскочить три метра открытого пространства, отделявшего их от ближайшей машины. Обломанный кайф превратился в страшные мучения, шуги – знакомое каждому обкуренному солдату состояние безотчетного дикого страха. Зашуганный человек напрочь теряет волю и, как ни старайся, не может преодолеть ужас, наползающий на него со всех сторон от мнимых и реальных опасностей. Не могло быть и речи, чтобы быстрым рывком, на который снайпер наверняка не успеет среагировать, перебраться за броню. К тому же было совершенно ясно, что и соверши они такой рывок, следующие тридцать метров, отделявшие машины от высокой крепостной стены им не одолеть. Через несколько минут Витька начал приходить в себя и ему показалось заманчивым пробраться к своей БМП, заскочить в башню и попробовать через оптику прицела отыскать на склоне горы стрелка, а потом припечатать его несколькими снарядами. Он уже собрался было ползти на четвереньках вдоль дувала к своей БМП-112, но Леха, сильно сжав его плечо, остановил: «Как заводить будешь?»

Об этом Витька как-то не подумал. На выключенной машине не работали ни электроприводы поворотных устройств башни, ни прицельная сетка панорамы, ни спусковые кнопки пушки и пулемета. А бежать за механиком-водителем машины нужно было опять же в Крепость. Да и не будет духовский снайпер их дожидаться. Оставалось только сидеть и ждать, когда прекратится обстрел. Долго он продолжаться не может. Если снайпер слишком увлечется своей игрой, часовые на постах его заметят, сообщат дежурному, а тот доложит командиру батальона. Комбат не упустит возможности прищучить хоть одного бородатого, и через пару минут гаубичники будут стоять у своих орудий. Если к тому времени дух не скроется за горой, шансов уйти у него останется немного. Гаубичники завесят несколько ЗШ, и дождь осколков польет склоны, не оставляя ничего живого на многих сотнях квадратных метров. Снаряд взрывается довольно высоко над поверхностью, зонтом покрывая огромные площади, и усеивает все вокруг иголками – маленькими металлическими стрелками, от которых попавший под обстрел становится похожим на ежа, вывернутого наизнанку, иголками внутрь. Духи о таком развитии событий знали и никогда надолго не задерживались на позициях.

И в самом деле, обстрел вскоре прекратился. На всякий случай, обойдя машинный парк под прикрытием дувала, ребята скрылись под деревьями и вернулись в Крепость через главные ворота. Но Витька еще долго представлял себе, как Леха падает у машины, подрубленный пулей снайпера. Эта прокрученная мозгом картинка сползающего на землю друга на несколько дней пригасила даже желание курить чарс, уж больно страшной и бессмысленной выглядела такая смерть. Через несколько дней Лешка придумал курить в кабине хозвзодовкого ЗИЛа, а вскоре к ним присоединился и Джума.

И теперь, увидев Леху в корчах смеха, Витька был раздавлен нахлынувшим видением. Ему снова стало невыносимо страшно. Захотелось немедленно вывалиться из кабины, ползком и перебежками смотаться за крепостную стену и, избегая открытых мест, добраться до кубрика. Спальное помещение их взвода казалось ему сейчас самым надежным местом на свете.

– Дом поросенка должен быть крепостью! – произнес Витька, следуя за внезапным поворотом своих мыслей.

– Чё, Бача? Это ты к чему? – пришел в себя Лешка.

– Не знаю, – честно признался Витька, понимая, что нипочем не сможет размотать для Лехи свою логическую цепочку.

– Давайте похаваем, – предложил Джума.

Несколько минут все трое в молчании жевали сушеные фрукты.

Полоса веселья кончилась, ребята впали в мрачную задумчивость. Пришла пора расходиться, возвращаться в кубрики. В состоянии задумчивости приятнее лежать на койке, неторопливо перебирая возникшие мысли, или «смотреть мультики» – следить за стремительно развивающимися ситуациями, которые услужливо раскидывает перед мысленным взором разошедшийся разум.

Внутри крепостной стены, почувствовав себя в безопасности, Витька пришел в веселое настроение, а в кубрике чуть не умер со смеху, глядя на стриженые головы молодых солдат с глупо торчащими ушами. Чтобы немного успокоиться, он взобрался на койку второго яруса, улегся на спину и уставился в потолок. Уперев немигающий взгляд в близкие доски, он ощущал спокойствие и радость. Все вокруг было до того знакомым, родным и приятным, что его переполнило ощущение безотчетного счастья. Для полноты чувств он закинул руки назад, улегся головой на ладони и очутился на опушке леса. Лежа на мягкой траве, он смотрел в далекое небо. Это было так прекрасно, что Витька потянулся от удовольствия. Неожиданно руки его коснулись прохладного металла, и он машинально ухватился за тонкие металлические трубки спинки кровати. Одна из них крутнулась в его пальцах, издав короткий металлический скрип. Но если кому-то этот звук показался противным визгом, то для Витьки он стал недостающим звеном его лесной опушки. Это крикнула птица! Витька стал неторопливо вертеть железные трубки, и опушка наполнилась щебетом птиц. Прикрыв глаза, он наслаждался безумным концертом. Заливался трелями соловей, гомонили дрозды, пощелкивал клест или щегол, шелестели зяблики, иволги и свиристели. Витька не разбирался в птицах, но для него не имело никакого значения, чьи песни он слышит. Просто хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно.

Сквозь сладкую дрему он едва слышал недовольные голоса поблизости, но даже они не отвлекали от лесной идиллии. До них было слишком далеко, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Однако вскоре мрачная реальность вырвала его из объятий среднерусской природы. Вместо легкой паутинки на его лицо с размаху опустилось что-то тяжелое. Птицы брызнули в разные стороны. Витка, сбросив с лица чью-то подушку, подскочил на своей койке.

– Слышь, хорош балдеть! Пошли курнем, – позвал Коля.

– Уйди, собака! Весь кайф обломал, – простонал в ответ Виктор, рухнув головой на подушку.

Он задремал, но вскоре проснулся от громкого смеха. На нижних койках собрались несколько человек, радостно ржали. Колин голос гремел, продолжая историю, начало которой Витька пропустил.

– …и говорю Якубу, что курить с ним больше не буду! И вы не смейте! Эй, механики, все слышат меня? С Бабаем чтоб не курили больше!

Коля почти целый год был старшим механиком роты. Несмотря на то что он месяц, как сдал дела, и со дня на день собирался на дембель, привычка командовать всеми механиками еще сохранялась.

– Ты, Коля, зачем меня подкалываешь? – обижался Бабаев. – Потому что ты – Коля? Который колет?

– А я и не подкалываю тебя, Якубжон, – со всей серьезностью отвечал Коля. – Просто ты такой маленький и легкий, что я за тебя шугаюсь. Вот пыхнешь пару раз и полетишь, мы и схватить тебя не успеем! А на днях замена придет, и нам с тобой нужно будет домой отправляться. Как же я поеду домой без Бабая! И кто тебя потом ловить будет, если все мы уедем? Так и останешься тут навсегда летать.

Дембельский угол взорвался хохотом. Свесив голову с верхней койки, Витька видел, как Леха навалился на плечи Бабаева, стараясь удержать его, чтобы тот не взлетел.

Ребята тоже хорошо курнули, понял Витька.

– О! Глянь, братва, Викто́р проснулся. Слазь, Витька, сбреши чего-нибудь! – позвал Лешка. – А то надоели мне эти механики-водители. Прямо вертолетчики какие-то, все базары у них про полеты!

– А чё, Витька тебе сейчас тоже про полеты расскажет. Помнишь, как он с Синицким летал! – радостно заорал Коля. – Давай, Викто́р, расскажи про ту войну.

Подражая голосом Леониду Ильичу Брежневу в лучших его телевыступлениях, Витька несколько раз чмокнул губами, почавкал и гнусаво затянул из «Малой земли»:

– «Дневников на войне я не вел, но каждый из одна тысяча ста сорока восьми… дней… помню отчетливо…» Нет! А ну его к черту! Лучше я вам анекдот! Слушайте!

– Вырастил медведь на лесной поляне делянку конопли…

Продолжить ему не дали. Кубрик разразился диким ржанием, сквозь которое слышались сдавленные всхлипывания:

– Медведь… делянку конопли… Держи Бабая, улетит!!!

Выждав с полминуты, чтобы аудитория успокоилась, он продолжил:

– Каждый день медведь приходит на делянку посмотреть, как она растет. Когда конопля почти созрела, видит он, что кто-то выкосил полоску на его делянке. Устроил засаду, чтобы вора устеречь, сидит в кустах с дубиной. Видит, прискакал на делянку заяц, быстро собрал, забил косяк, пыхнул и собрался уходить в лес. Тут медведь и шарахнул его дубиной по голове. А заяц, помотав башкой, сам себе говорит: «Во, прибило! Нужно срочно косить всю делянку!!!»

В углу повисло молчание. Пауза затянулась на несколько секунд, за которые Витька успел подумать, что анекдот не поняли. Но тут согнулся пополам Коля, вслед за ним ухнул филином Султан, а Леха с Олегом грохнули хохотом. В дальнем конце кубрика заскрипели сетки коек, с которых вскочили перепуганные колпаки в ожидании неприятностей.

– Прибило! Во, прибило! Ха-ха-ха!

– Срочно косить делянку! Ох, не могу! Помру сейчас от смеха.

– Не, мужики, прикиньте – медведь засеял поляну коноплей!

Дембеля раскачивались, охали, сползали на пол с коек. Витька и сам зашелся смехом, до того его зацепило общее веселье. Он чуть не свалился с верхнего яруса, склоняясь головой все ниже. Только Бабай непонимающе вертел головой, смущенно улыбался, не врубившись в прикол. Заметив это, Коля сквозь слезы простонал:

– Дайте ему по башке, чтобы тоже прибило! Чтобы как того зайца!

Видимо, повтор сдвинул что-то в голове Якуба, и он тоже залился тоненьким смехом, с придыханием и повизгиванием, все повторяя:

– Косить делянка! Срочно косить делянка.

Смеялись долго. Постепенно успокоились, и Витька попытался рассказать еще один тематический анекдот про лилипута, выбиравшего кусочек чарса на ладони у Гулливера. Но на самой кульминации, когда нужно было показать, как Гулливер, уставший ждать, пока зануда подберет себе подходящий кропалик, ссыпает все содержимое ладони в сигарету со словами: «Да ну тебя! Там разберешься…», – кто-то снова выпалил: «Срочно косить всю делянку!» Веселье вспыхнуло с новой силой.