Жизнь в режиме отладки 2

Глава 7: Кошки-мышки

Воздух в нашем общем зале СИАП, казалось, звенел от невысказанного. Взрыв, устроенный Алисой на совете, и ядовитая отповедь профессора Зайцева создали в институте невидимый раскол. Теперь были «мы» – небольшая, разношерстная группа, верящая в говорящего призрака, и «они» – респектабельное научное сообщество, убежденное, что мы гоняемся за тенями. Косяченко, как только услышит о собрании, сразу же примкнет к большинству в надежде быть на стороне победителя и заклеймить проигравшего.

Орлов собрал нас – меня, Алису и Гену – прямо в вотчине нашего сисадмина. Среди гор разобранного железа, спутанных проводов и тихо гудящих самодельных серверов мы чувствовали себя в большей безопасности, чем в любом официальном помещении. Это был наш неофициальный штаб, наша «Пещера Бэтмена».

– Что ж, коллеги, – начал Орлов, присаживаясь на какой-то старый серверный корпус, который, очевидно, уже не раз служил стулом. – Первый раунд за нами. Мы отстояли право на существование нашей гипотезы. Но Зайцев, при всем его догматизме, прав в одном: корреляция – это не причинно-следственная связь. Нам нужны неопровержимые доказательства. Нам нужно доказать, что «Эхо» – не просто фоновый шум, а сущность, способная к взаимодействию. Нам нужно заставить его отреагировать.

Он посмотрел на нас в упор, и я понял, что игра переходит на новый уровень. Мы больше не были просто наблюдателями. Мы становились охотниками.

– Есть идеи, как его можно «пощекотать»? – спросил он, обращаясь ко всем нам.

– Давайте долбанем по общей энергосети микросекундным ЭМИ-импульсом определенной частоты! – тут же предложил Гена с горящими глазами. – Создадим искусственный всплеск и посмотрим, как оно отзовется. Это как пингануть сервер, только в масштабах всего института.

– И спалим половину оборудования, включая мой «Гелиос»? – тут же охладила его пыл Алиса. Она сидела на стопке старых жестких дисков, поджав под себя ноги, и вид у нее был решительный и немного воинственный. – Это как пытаться поговорить с кошкой, крича на нее через мегафон. Мы получим только испуг и хаос. Нет. Если оно реагирует, то на что-то более тонкое.

– На информацию, – тихо сказал я, и они оба повернулись ко мне. Эта мысль зрела у меня в голове всю ночь. – Вспомните допрос фрау Мюллер из архивов тридцать восьмого года. Комплекс не просто сбоил. Он утешал ее, показывая образы ее дочери. Он реагировал на ее мысли, на ее эмоциональное состояние. Он – информационная сущность. Он не поймет грубой силы. Ему нужно говорить на его языке.

– И какой же у него язык, теоретик? – в голосе Алисы был неподдельный интерес.

– Тот самый, на котором он был «написан», – я чувствовал, как идея обретает форму. – Протоколы работы комплекса «Эхо-0». Сигнатуры его датчиков. Формат данных, который он использовал. Что, если мы не будем в него ничего «кидать»? Что, если мы создадим… информационную приманку?

Я встал и начал ходить по тесной комнатке, жестикулируя.

– Мы возьмем фрагмент оригинальных логов из архива «Наследие-1». Небольшой, но характерный кусок, соответствующий штатному режиму работы старого комплекса. Затем, Гена, мы преобразуем этот пакет данных в специфическую полевую модуляцию, используя твои гиперизлучатели, и «транслируем» его в общую информационную сеть института. Это будет не всплеск энергии. Это будет шепот. Привет из прошлого. Мы как будто скажем ему: «Привет, мы знаем, кто ты. Мы говорим на твоем языке».

Я посмотрел на них. Гена слушал, затаив дыхание, его глаза блестели от восторга. Алиса хмурилась, явно просчитывая все риски и возможности.

– Это… как написать эксплойт для призрака, – наконец выдохнул Гена. – Создать специфический пакет данных, который вызовет отклик у дремлющей системы. Лёха, ты гений! Не важно, сработает это или нет, но я участвую! Я могу написать транслятор, который преобразует старые архивные данные в нужный полевой код. Мы можем «повесить» этот сигнал на несущую частоту одного из резервных каналов связи. Он будет очень слабым, никто его не заметит. Кроме, того, для кого он предназначен.

– Тихий, точечный, направленный сигнал… – задумчиво протянула Алиса. – Это не крик, это шепот на ухо. Идея элегантная. И, что главное, контролируемая. Но как мы зафиксируем ответ? Если он будет таким же тихим, мы можем его просто не услышать в общем шуме.

– А вот здесь вступаете вы, – сказал я, поворачиваясь к ней. – Нам нужен самый чувствительный «микрофон» в институте. Инструмент, способный уловить малейшие флуктуации в поле. И я думаю, ваш «Гелиос», работающий в режиме пассивного сканирования, подойдет для этого идеально. Он не будет ничего излучать. Он будет слушать. Вы сможете откалибровать его так, чтобы он отсекал все известные помехи и реагировал только на ту самую, аномальную сигнатуру.

Алиса на мгновение задумалась, а потом на ее лице появилась решительная, хищная улыбка.

– Хорошо, теоретик. Твоя самая безумная идея из всех. И она мне нравится, – сказала она. – Я подготовлю «Гелиос». Переведу его в режим сверхчувствительного пассивного мониторинга. Если ваше «Эхо» хоть как-то откликнется, мои датчики это уловят.

Орлов, до этого молча слушавший наш разговор, удовлетворенно кивнул.

– Итак, план есть, – подытожил он. – Алексей, вы готовите «приманку». Гена, вы обеспечиваете ее «доставку». Алиса, вы готовите «ловушку», чтобы зафиксировать ответ. Я же обеспечу вам прикрытие и решу вопрос с доступом к «Гелиосу» для проведения «плановых калибровочных работ». Начинаем немедленно. Но помните: мы вступаем в игру с неизвестным. И правила этой игры мы будем узнавать на ходу. Игра в кошки-мышки началась. Только пока неясно, кто из нас кошка, а кто – мышь.

***

Вторник выдался пасмурным и тихим, словно город затаил дыхание.

Вся наша троица снова собралась в берлоге Гены. Атмосфера была пропитана концентрированным ожиданием. Это было похоже на подготовку к запуску космического корабля, только вместо стартовой площадки у нас был заваленный проводами стол, а вместо корабля – цифровой фантом, сотканный из забытых протоколов и моей математической модели. Я сидел за отдельным терминалом, который Гена подключил напрямую к своему центральному серверу. Алиса расположилась рядом, ее ноутбук был соединен с системами мониторинга «Гелиоса». Сам Гена, в роли главного оператора, восседал на своем троне перед батареей мониторов.Я завершил последние приготовления. «Приманка» была готова. Это был небольшой, но идеально выверенный пакет данных, в точности имитирующий один из штатных циклов работы комплекса «Эхо-0» из тридцатых годов. Короткий, безобидный, как старая, выцветшая фотография. Но мы надеялись, что для нашего призрака эта «фотография» окажется зеркалом.

– Все готово, – сказал я, и мой голос в тишине прозвучал необычайно громко. – Пакет данных сформирован, сигнатура соответствует архивной с точностью до девяноста девяти и восьми десятых процента.

– «Гелиос» в режиме пассивного прослушивания, – доложила Алиса, не отрывая взгляда от своих графиков. – Чувствительность на максимуме. Если что-то шелохнется в эфире, мы это услышим.

– Ну, с богом, или с кем там у нас принято договариваться, – пробормотал Гена. Его пальцы зависли над клавиатурой. – Запускаю призрака в сеть. Трансляция на изолированный узел через резервный канал. Поехали.Он нажал на клавишу. На одном из его мониторов побежали строки кода. Всплеска энергии не было. Не было никаких эффектов. Мы просто отправили в информационное поле института тихий, едва заметный шепот из прошлого. И замерли, глядя на свои экраны.

Прошла минута. Ничего. Графики на мониторе Алисы оставались ровными. Мои системы мониторинга показывали обычный фоновый шум.

– Может, не сработало? – нарушила тишину Алиса. – Может, сигнал слишком слабый? Или он просто не реагирует на такое?– Терпение, огненная леди, – проворчал Гена, вглядываясь в свои консоли. – С призраками спешить нельзя. Они ребята неторопливые.

Прошло еще пять минут. Тишина. Я начал чувствовать, как укол разочарования пробирается сквозь броню моего азарта. Неужели Зайцев был прав, и мы просто ищем смысл в случайном шуме?

И тут на одном из моих экранов, который отслеживал общую диагностику второстепенных систем института, мигнула крошечная красная точка. Тревога из буфета на третьем этаже корпуса «Дельта». Сбой в работе кофейного аппарата. Я бы не обратил на это внимания, списав на обычную поломку, но через секунду пришло еще одно сообщение. Из лаборатории Степана Игнатьевича. «Ошибка рендеринга графического интерфейса. Кратковременная инверсия цветовой схемы».

– Странно, – пробормотал я. – Какие-то мелкие, не связанные сбои…

– У меня чисто, – тут же отозвалась Алиса. – По основному контуру – полный штиль. «Гелиос» молчит.

В этот момент у Гены на столе пискнул внутренний коммуникатор. Он лениво нажал на кнопку.

– Гена, это Зоя Петровна из столовой! – раздался из динамика возмущенный женский голос. – У нас тут кофейный аппарат взбесился! Вместо американо выдает горячую соленую воду! Мне люди жалуются!

Гена нахмурился, отключил связь. И тут же пришло сообщение от Игнатьича. «Геннадий! Что происходит с системой визуализации?! Мои идеально выверенные схемы на мгновение превратились в какой-то негатив! Это саботаж!»События начали сыпаться, как из рога изобилия. Автоматические двери в главном холле начали хаотично открываться и закрываться. В одной из библиотек система пожаротушения выдала ложную тревогу. У кого-то в бухгалтерии принтер начал печатать страницы, заполненные одним и тем же символом – руной, похожей на стилизованное ухо.

– Оно играет с нами, – тихо сказал я, лихорадочно нанося точки инцидентов на карту института на своем мониторе. – Оно не клюнуло на приманку. Оно заметило удочку.

Алиса подошла ко мне и заглянула через плечо. На ее лице было написано изумление.

– Что это значит?

– Посмотри, – я указал на карту. – Сбои не хаотичны. Они происходят по всему институту, но обходят стороной наш сектор и твою лабораторию. И они бьют по самым уязвимым, самым незначительным системам. Это не просто реакция. Это… насмешка. Оно как будто говорит: «Я вас вижу. Я знаю, что вы делаете. И я могу достать вас где угодно».

Гена, до этого молча наблюдавший за происходящим, откинулся на спинку своего кресла и расплылся в широкой, хищной улыбке.

– Игра началась по-взрослому, ребята, – сказал он, и в его глазах плясали азартные чертики. – Этот призрак умеет не только шептать, но и показывать зубы. Он не просто сущность. Он – игрок. И он только что сделал свой ход.

***

Среда началась с густого, как вчерашний кофе, напряжения.

Вся наша троица собралась вокруг моего компьютера. На экранах, словно карта боевых действий, были разбросаны точки вчерашних аномалий. Они образовывали причудливый, но отчетливый узор – змея, проползшая по самым уязвимым местам института, оставив за собой шлейф из мелкого, но раздражающего хаоса. Мы чувствовали себя одновременно и победителями, и нашкодившими детьми, которые разбудили древнего, непредсказуемого духа, и теперь не знали, чего от него ждать.

– Итак, какие выводы? – спросила Алиса, задумчиво глядя на карту. – Оно разумно. Или, по крайней мере, демонстрирует сложное адаптивное поведение. Оно избегает прямого наблюдения, но при этом четко дает понять, что знает о нас.

– Оно изучает нас так же, как мы изучаем его, – добавил я. – Только его методы более… элегантны. Оно не ломится в дверь, оно заставляет заедать замок.

– Оно тролль, – подытожил Гена, отхлебывая из кружки что-то дымящееся и явно бодрящее. – Причем тролль восьмидесятого уровня. Оно нашло самые слабые, самые незащищенные узлы нашей сети и ударило по ним. Принтер в бухгалтерии… да он работает на драйверах двадцатилетней давности! Конечно, его легко было взломать. Но сама идея! Заставить его печатать руны! Это… это чувство юмора. Очень специфическое, но все же.

Мы сидели и размышляли над следующим шагом. Нужно ли повторять эксперимент? Или попытаться вступить в какой-то более осмысленный диалог? Как общаться с сущностью, которая говорит на языке сломанных кофеварок и инвертированных цветов?

Наши размышления были прерваны самым грубым и бесцеремонным образом.

Дверь в общий зал СИАП распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге, красный от ярости, стоял Ефим Борисович Косяченко. Его идеально уложенная прическа была слегка растрепана, дорогой костюм, казалось, сидел на нем как-то криво, а в глазах полыхал праведный гнев. За его спиной, бледный и перепуганный, семенил верный Семён, сжимая в руках планшет.

– Саботаж! – провозгласил Косяченко, и его бархатный голос звенел от негодования. – Я называю это неприкрытым саботажем и вопиющей некомпетентностью!

Он прошел прямо в центр зала, испепеляя нас взглядом. Толик и Игнатьич, оторвавшись от своей работы, уставились на него с недоумением.

– Вы! – Косяченко ткнул пальцем в сторону двери Гены. – Вы, гений наших сетей! Что у вас здесь происходит?!

Гена обернулся к нему, держа в руках кружку с кофе.

– Конкретизируйте проблему, Ефим Борисович. Я экстрасенсорными способностями не обладаю. Пока.

Эта наглость, казалось, лишила Косяченко дара речи.

– У меня сорвалась стратегически важная презентация! – наконец выдавил он. – Видеоконференция с вышестоящим руководством! И в самый ответственный момент, когда я демонстрировал слайд с нашей новой концепцией синергетического развития, вся ваша хваленая мультимедийная система просто погасла! Экран, проектор, звук! Все! Вы понимаете, какой репутационный ущерб это нанесло нашему институту?! Мне?!

– Протоколы чистые, – невозмутимо ответил Гена. – Скачков напряжения в сети не было. Каналы связи работали в штатном режиме. Может, у вас просто шнур из розетки выпал? Или презентация оказалась слишком тяжелой для вашего модного ноутбука?

– Хамство! – взвился Косяченко. – Вместо того чтобы немедленно решить проблему, вы еще и хамите! Я требую объяснений! Я буду ставить вопрос о вашем профессиональном соответствии!

– Ефим Борисович, успокойтесь, – раздался спокойный голос Орлова. Он пришел в зал СИАП, видимо привлеченный шумом и встал между разъяренным начальником и своей командой. – Что именно произошло?

– Произошел позор! – не унимался Косяченко. – Ваш отдел, отвечающий за всю информационную инфраструктуру, не в состоянии обеспечить работу одного несчастного проектора!

– Я понимаю ваше расстройство, – Орлов сохранял ледяное спокойствие. – Однако, если вы хотите разобраться в причинах, предлагаю действовать по протоколу. Составьте, пожалуйста, официальную служебную записку с подробным изложением инцидента. Приложите к ней системные логи с вашего компьютера. Мы создадим специальную комиссию, в которую войдут наши лучшие специалисты, а также представители службы безопасности. Они проведут полное техническое расследование и представят вам подробный отчет.

При слове «комиссия» Косяченко осекся.

Он не был идиотом. Он прекрасно понимал, что любая комиссия, скорее всего, обнаружит, что причиной сбоя был не саботаж, а, например, его собственная неспособность правильно подключить кабель или запустить программу. Его целью было не расследование, а публичная порка виновных и вымещение злости.

– Я… я… – он на мгновение растерялся, но быстро нашелся. – Я этого так не оставлю! Я доложу о вопиющей ситуации на самый верх! Я добьюсь того, чтобы в вашем отделе навели порядок!

С этими словами он резко развернулся и, бросив на нас последний испепеляющий взгляд, вылетел из кабинета, увлекая за собой верного Семёна.

На несколько секунд в зале повисла тишина.

– Ну вот, – нарушил ее Толик. – А говорили, у нас в НИИ скучно. Представления дают похлеще, чем в Мариинке.

Орлов тяжело вздохнул и посмотрел на нас. Его лицо было серьезным.

– Теперь вы видите, коллеги, – сказал он тихо. – Мы не просто играем в игру. У наших действий есть последствия. Реальные, бюрократические, неприятные. Эхо не понимает разницы между кофейным аппаратом и проектором для высшего руководства. Оно просто играет. А расхлебывать будем мы. Так что в следующий раз… будьте еще осторожнее. Наша охота только что привлекла ненужное внимание.

***

Пятница выдохнула из института остатки дневной суеты, оставив после себя гулкую тишину и звенящую в ушах усталость. Мы с Алисой вышли из НИИ последними. Толик сбежал ровно в шесть, недовольно проворчав что-то о «трудоголиках, не уважающих святость пятницы». Игнатьич степенно откланялся часом позже, оставив на доске очередную гениальную схему, объясняющую все на свете. Мы же просидели до глубокого вечера, пытаясь облечь хаос событий этой недели в форму предварительного отчета для Орлова.

Воздух на улице был прохладным и влажным. Пахло мокрым асфальтом и уставшим городом, готовящимся к двухдневному отдыху. Мы стояли у ворот, и впервые за все время я не думал о том, чтобы поскорее вызвать такси и спрятаться в своей квартире.

– У меня такое чувство, будто я неделю питался одним только кофейным осадком и нервным напряжением, – сказал я, нарушая молчание.

– А я, кажется, установила личный рекорд по потреблению кефира, – усмехнулась Алиса. Ее лицо в свете уличных фонарей выглядело уставшим, но живым, а глаза, казалось, светились изнутри. – Мой желудок скоро забудет, как переваривать что-то тверже яблока.

– Может, пройдемся? – предложил я, сам удивляясь своей смелости. – По набережной. Здесь недалеко.

– Давай, – она посмотрела на меня, и в ее взгляде не было ни удивления, ни сомнения. Только легкая, понимающая усталость.

Мы пошли по набережной Черной Речки.

Вдоль темной, почти черной воды, в которой дрожали отражения старинных фонарей и окон домов на противоположном берегу. Здесь было тихо, почти безлюдно. Шум большого города доносился сюда лишь приглушенным гулом. Мы шли молча, и эта тишина не давила, а наоборот, успокаивала. Она была как мягкое, теплое одеяло, укрывающее от безумия прошедшей недели.

– Ты всегда жила в Питере? – спросил я, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Нет, – покачала она головой. – Я из небольшого наукограда под Новосибирском. Академгородок. Приехала сюда поступать на химфак. Думала, что это город ученых и поэтов.

– И как, оправдались ожидания?

– И да, и нет, – она пожала плечами. – Ученые оказались в основном бюрократами, а поэты – пьяницами. Но сам город… он волшебный. В нем есть какая-то тайна. Какая-то изнанка. Я это всегда чувствовала, даже когда еще не знала про НИИ. А ты?

– А я коренной. Всю жизнь в радиусе пяти станций метро отсюда. Для меня Питер всегда был просто… домом. Немного серым, немного депрессивным, но своим. Только сейчас я начинаю понимать, что ты имеешь в виду под «изнанкой».

Мы говорили о каких-то простых, не связанных с работой вещах. О любимых книгах, о музыке, которую слушали в детстве. Оказалось, что мы оба в подростковом возрасте зачитывались Стругацкими, и что у нас обоих есть дурацкая привычка разговаривать с техникой, когда она начинает капризничать. Она рассказала, как в детстве пыталась собрать в сарае настоящий химический реактор из бабушкиного самогонного аппарата, а я – как пытался написать свою первый ИИ на стареньком «Пентиуме», который должна была предсказывать погоду.

Мы дошли до небольшого мостика и остановились, оперевшись на холодные чугунные перила.

– Знаешь, – тихо сказал я, глядя на темную воду. – Несмотря на все это безумие, на Косяченко, на эти сумасшедшие данные… я никогда не чувствовал себя так… на своем месте.

Алиса долго молчала, а потом ответила так же тихо, не глядя на меня:

– Я тоже. Иногда мне кажется, что я родилась не в то время или не в том мире. Меня всегда считали странной. Слишком резкой, слишком увлеченной своими колбочками и формулами. А здесь… здесь я просто дома.

Она повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза. И в этот момент я понял, что смотрю не просто на коллегу, не просто на союзника. Я смотрю на человека, который понимает меня так, как не понимал никто другой. Потому что она была из того же мира. Из того самого, который мы оба так долго искали и наконец нашли за стенами этого странного института.

Мы простояли так еще несколько минут, наслаждаясь тишиной и этим новым, хрупким ощущением близости. Холодный вечерний ветер трепал ее рыжие волосы, и мне отчаянно захотелось протянуть руку и убрать выбившуюся прядь с ее лица. Но я не посмел.

– Пора, наверное, – сказала она, словно прочитав мои мысли.

– Пора, – согласился я.

Мы дошли до метро. Попрощались короткими, почти небрежными фразами. Но в этом «до понедельника» теперь было гораздо больше смысла, чем в любом длинном разговоре.

Глава 8: Новый взгляд

Субботнее утро навалилось на меня серой, промозглой хмарью, сочившейся сквозь жалюзи и наполнявшей квартиру неуютным полумраком.

Я проснулся не от будильника, а от давящей тишины, которая, после интенсивной недели в институте, обрела физический вес. Она была не просто отсутствием звука, а присутствием пустоты.

Мозг, еще вязкий ото сна, лениво перебирал вчерашние события. Прорыв с информационной приманкой, мелкие, но издевательски точные сбои, гнев Косяченко… Мы доказали, что «Эхо» – не пассивный сигнал, а игрок. Но эта победа ощущалась как взятие одной-единственной пешки в партии с гроссмейстером, который видит всю доску и смеется над нашими попытками. Мы заставили его отреагировать, но не приблизились к пониманию его логики. Я чувствовал, что мы зашли в ментальный тупик, как программист, который часами смотрит на код, зная, что ошибка где-то есть, но не в силах ее увидеть. Наши методы провокации давали слишком зашумленные, хаотичные данные.

Я встал и прошелся по комнате. Нужно было что-то делать, иначе это вязкое ощущение бессилия поглотит меня.

Инстинктивно, почти не задумываясь, я потянулся к телефону. Мне отчаянно нужно было услышать живой, нормальный голос из мира, где самой большой проблемой были сорняки на грядках. Я набрал маму.