Город на краю тьмы

Тишина перед бурей

Утро в Холмвуде начиналось так, будто город медленно просыпался после долгого сна, растягивая свои тени и трещины на старых улицах. Туман стелился между домами, мягко приглушая цвета, смягчая звуки, словно сама реальность растворялась в влажной серости. Дорога, ведущая через центр, была ещё мокрой после ночного дождя, и в трещинах асфальта собирались капли, которые блестели, отражая первые солнечные лучи. Каждый шаг по мостовой отдавался тихим эхо в пустоте, но вскоре это эхо сменялось звуками города: скрип колес по асфальту, шум дверей, редкий лай собак, тревожно встревоженных ранним светом.

Школьный автобус скользил по улице с лёгким скрипом шин. Его жёлтое тело казалось ярким пятном в серо-голубом тумане, а двигатель издавал ровный, почти спокойный гул. Дети сыпались на борту, захлёбываясь смехом и разговорами, которые наполняли воздух шумом человеческой жизни. Кто-то терял перчатку, кто-то забывал портфель на ступеньке, и водитель, мистер Генри, с усталым терпением ловил каждый забытый предмет, иногда подбрасывая взгляд на часы, словно следил не за временем, а за самим ритмом города.

Туман стелился по тротуарам, цеплялся за вывески магазинов и витрины кафе, оставляя лёгкую росу на стекле. На углу Вишнёвой стояла маленькая пекарня, и оттуда доносился запах свежего хлеба – мягкий, тёплый, с едва уловимой кислинкой дрожжей. Он смешивался с резким запахом мокрой листвы, сырого асфальта и чего-то горелого, что Томас, если бы оказался здесь, счёл бы странным, но город утро начинал с этих запахов, и они были как привычная музыка.

На тротуарах прохожие двигались размеренно, кто-то спешил на работу, кто-то выводил собаку. Шарфы закрывали шеи, а пальцы сжимали сумки и пакеты. На дверных ручках домов капли росы висели, словно миниатюрные стеклянные шарики, и отражали силуэты прохожих, искажённые и странные в своём маленьком мире. Ветер шевелил листья, их тени танцевали на стенах зданий, иногда образуя фигуры, которые казались почти человеческими, пока не заметишь, что никто на них не обращает внимания.

Фасады домов были усталыми, с облупившейся краской и выбитыми кирпичами, которые хранили следы десятилетий. Маленькие вывески магазинов колыхались на ветру. Магазинчик канцтоваров с треснутым стеклом, на котором был наклеен рекламный плакат с надписью «Карандаши для всех школ» – его буквы уже почти стерлись. Аптека на углу, её вывеска слегка наклонилась, а в окне на нижней полке стояли банки с витаминами и пузырьки, отражающие тусклый свет утра. Всё это было обыденным, привычным, но в тумане казалось одновременно знакомым и чужим.

Мост через реку, который связывал старую часть города с новым кварталом, блестел от влаги, а деревянные перила скрипели под редкими шагами прохожих. Вода под мостом была спокойной, почти зеркальной, и в ней отражались дома, деревья и первые лучи солнца, размытые, словно кто-то растёр их кистью. Иногда отражения играли странными образами: в воде появлялись тёмные силуэты, которых на самом деле не было на берегу, и этот обман зрения становился тем более тревожным, чем дольше смотришь.

На площади перед мэрией старые часы отсчитывали каждую минуту ровным, чуть громким тиканьем. Казалось, что они слышимы даже сквозь шум улицы, сквозь смех детей и звон колоколов церкви Святого Симона. На циферблате стрелки двигались медленно, неумолимо, и тиканье их становилось фоном для всего города. Туман подступал всё ближе к площади, и откуда-то снизу, из-за мраморного порога, исходило лёгкое холодное дыхание – словно сама площадь дышала, прислушиваясь к утренним шагам.

Дети, спеша к автобусу, смеялись и кричали, разбрасывали листья и швыряли друг в друга снежные комья прошлой зимы, забытые в мусорных баках. Их смех казался настоящим, радостным, но в тумане он терялся, растягивался и становился эхом, которое возвращалось к ушам прохожих и искажалось, иногда смешиваясь с лёгким скрипом деревянных досок, с шумом колес и с ветром. Это эхосмех был странно пустым, как будто он исходил не от детей, а от города, повторяя их звуки уже без них.

Магазины открывались один за другим. Звук замков, поворачивающихся ключей, хлопанье дверей – всё это казалось нормальным, но в сочетании с туманом и тихим шелестом листьев создавалось ощущение, что город наблюдает за собой сам, проверяя, всё ли в порядке. Ловко, почти незаметно, туман заполнял каждую щель, каждую выбоину на мостовой, как будто он был живым, медленно ползущим организмом, готовым впитывать всё вокруг.

Вдоль улиц стояли старые автомобили – некоторые ржавели под дождём, некоторые были запотевшими, словно сонными. Их стекла отражали утренний свет, но отражения были странными: иногда в стекле мелькали тени, которых не было позади, иногда отражения слегка отставали от движения, создавая ощущение, что реальность отстаёт от самой себя.

Ветер шевелил вывески, листья, газеты, обрывал плакаты. Звуки утреннего города казались нормальными, но одновременно искажёнными, как будто кто-то тихо подгонял их, делал их чуть неровными. Прохожие шли по тротуарам, не обращая внимания на странные тени, на лёгкий запах гари, который иногда прорывался через аромат свежего хлеба.

На площади, у фонтанов с выцветшей краской, вода тихо плескалась, оставляя влажные круги на камне. В каждом круге отражались солнечные лучи, туман и фигуры прохожих. Но в некоторых кругах мелькали силуэты, которых на самом деле не было. И если присмотреться, казалось, что они следят, наблюдают за каждым шагом людей, готовясь исчезнуть, как только кто-то обратит на них внимание.

Капли росы с крыш домов стекали вниз по железным водостокам, создавая ритмичный звук, который сливался с тихим гулом автобусного двигателя и с редкими шагами людей. Ветер гнал лёгкий холодный воздух через улицы, и запахи города – хлеба, асфальта, мокрых деревьев, металла и старой краски – смешивались, создавая ощущение необычной живости, почти осязаемой, но едва уловимой.

Туман, солнечные лучи, играющие на мокрой мостовой, скрип колес и тихий шум города создавали странный эффект: обычное утро Холмвуда выглядело почти привычным, но одновременно чужим. И если прислушаться, можно было уловить лёгкое напряжение в воздухе, едва заметную вибрацию, словно город сам готовился к чему-то, чего никто ещё не видел.

На тротуарах уже появились первые вывески открывшихся магазинов, но в окнах отражались не только люди и витрины, а странные движения – тени, которые не соответствовали действиям прохожих. Иногда казалось, что кто-то шагает по крышам, хотя взглянув вверх, ничего нет. Иногда отражения в витринах отставали на мгновение, создавая иллюзию замедленного мира.

И вот, когда школьный автобус тронулся и скрылся за поворотом улицы, туман внезапно стал гуще, почти осязаемым. Листья замерли на ветках, как будто прислушиваясь. А солнце, пробиваясь сквозь облака, освещало улицы только местами, оставляя тёмные пятна, в которых казалось, что кто-то прячется, наблюдает, готовый шагнуть наружу.

Томас Рид стоял у окна своей небольшой квартиры на втором этаже, держа в руках кружку с кофе, который остыл почти до температуры комнатной воды. Он смотрел на улицу Вишнёвую, где утренний туман ещё не рассеялся, и город казался одновременно привычным и чужим. Дети уже ушли в автобус, и тёплый запах свежеиспечённого хлеба из пекарни успокоил бы кого-то другого, но не его. Томас замечал, как свет играет на мокрых трещинах мостовой, как капли росы скатываются по дверным ручкам, и именно в эти моменты он чувствовал странное беспокойство – едва уловимую дрожь в воздухе, как будто город сам наблюдает за собой.

Он сделал ещё один глоток кофе, и горькая жидкость обжигала язык. Ему казалось, что с каждым глотком тревога усиливается. Ещё вчера утром всё было нормальным: люди шли по своим делам, город жил привычной жизнью. Сегодня же в воздухе чувствовалось что-то другое. Томас напряжённо присмотрелся к соседним домам и заметил движение в верхнем окне дома через дорогу. Сначала он подумал, что это сосед выходит на балкон, но когда он фокусировался, фигура перестала быть человеческой. Силуэт был слишком высоким и странно изогнутым, словно тень растянулась и затянулась, стараясь держаться вместе с ветром.

Он моргнул, и фигура исчезла. Томас нахмурился. Логика подсказывала: усталость, туман, игра света. Но что-то внутри его, тонкое, почти интуитивное, шептало, что это неправда. Он почувствовал лёгкий холодок по спине и запах горелой бумаги, хотя вокруг никто не жёг ничего. Этот запах был настолько слабым, что его можно было бы проигнорировать, если бы не тревожное чувство, которое сопровождает вещи, которых лучше не замечать.

Внизу на улице туман, казалось, сгущался. Он двигался волнами, медленно, почти осознанно, обволакивая углы домов, фонари и вывески. Томас видел, как на мокрых стеклах магазинов отражаются тени, которые не совпадали с окружающей обстановкой. Иногда они выглядели почти как люди, но слишком длинные и неподвижные. Иногда казалось, что они двигаются против света, не подчиняясь законам физики. Он наклонился ближе к стеклу, пытаясь разглядеть детали, но туман и отражения вновь смешали всё в одну размытую картину.

В тот же момент шериф Картер патрулировал улицы на своём старом Ford Crown Victoria. Он ехал медленно, проверяя пустынные кварталы и старые улочки, где обычно в это время уже начиналась жизнь. Сегодня утром всё выглядело иначе. Воздух казался густым, давящим, будто невидимая сила вдавливала грудную клетку. Животные, которые обычно вставали рано и начинали свои привычные маршруты, молчали: кошки прятались в переулках, собаки тянулись к своим домам и срывались с поводков раньше обычного. Даже воробьи, обычно шумные и неугомонные, сидели, опустив головы, и шевелились только едва заметными движениями.

Картер остановился у старой аптеки на углу Вишнёвой и прислушался. Шум города был приглушён туманом, и каждый звук казался необычайно чётким. Лёгкий ветер шевелил листья, оставляя тени на стенах домов, которые сливались с самим туманом. Шум капель, скатывающихся с крыш, казался почти органическим, как будто город тихо дышал.

Он почувствовал внезапное напряжение в груди – не физическое, а странное, внутреннее. Как будто он находился под давлением, которого раньше не испытывал. И чем дольше он стоял, тем сильнее ощущал: что-то в городе не так. Он обернулся на пустой тротуар, на витрины магазинов, на мокрый асфальт, и почти ожидал, что тень, которую он видел мельком в зеркальном стекле витрины, сделает шаг в его сторону.

Томас, тем временем, оставил кружку на подоконнике и присел на край стула, ощущая, как сердце бьётся быстрее обычного. Он вспоминал каждую деталь своей квартиры: старый диван с протёртой спинкой, книжные полки, где книги стояли в строгом порядке, а между ними висели мелкие сувениры и фотографии. Но теперь всё это казалось второстепенным. Главное – улица, туман, странная фигура, запах, лёгкая дрожь, которая прокрадывалась внутрь, даже через стену и стекло.

Он посмотрел на отражение в стекле. В отражении видел не только себя, но и искажённые линии улицы, высокие тени, которые не принадлежали никаким объектам на улице. Сначала они были едва заметны, тонкими полосами на мокром асфальте, но потом стали отчётливо видны, как будто вытягивая пространство и нарушая привычную геометрию. Томас моргнул – и линии слегка изменили форму, словно живые.

Картер продолжал свой патруль. Он объехал мотель «Роза и Луна», проверяя двери, окна, фонари. Казалось, всё было в порядке, но что-то внутри шептало: это лишь видимость, обман, маска спокойствия. Когда он проехал мимо старой церкви Святого Симона, воробьи взвились с колокольни, их крики звучали странно, почти механически. Секунда замерла, и Картер ощутил, как холодный ветер пронёсся вдоль улицы, принося запах чего-то обугленного, едва заметного, который исчезал, как только он пытался вдохнуть глубже.

Он остановился, выдыхая с шумом. Под ногами мокрый асфальт скрипел под колесами, и на мгновение показалось, что туман перед ним плотнее, чем по бокам. Внутри него что-то шевельнулось, будто наблюдало. Он почувствовал, как мышцы напряглись, а дыхание стало более частым. Всё тело словно предупреждало: не всё, что ты видишь, реально.

Томас стоял у окна и не мог оторвать взгляд от соседнего дома. Фигура, которую он видел ранее, вновь появилась. Она была слегка наклонена вперёд, неподвижна, словно наблюдала за ним. Он сжался в груди, ощущая, как кровь стынет в венах. Логика пыталась найти объяснение: тень, дым, игра света. Но на этот раз запах гари был сильнее, отчетливее. Он закашлялся, пытаясь отделить его от реальности.

В зеркальном стекле витрины напротив он заметил повторяющееся отражение: силуэт то появлялся, то исчезал, и каждое появление казалось чуть ближе, чуть более угрожающе. Томас ощутил внезапное давление в висках – лёгкое, но невыносимое, как если бы сам город давил на разум. Он пошёл к двери, но замер: ощущение, что что-то внутри тянет назад, удерживает, не позволяя выйти.

Картер в это время проезжал по улице Вишнёвой медленнее обычного. Он прислушивался к скрипу дверей, к тихому шуму шин, к тому, что казалось странным эхом в тумане. Пёс, привязанный к лавке у магазина, зарычал без видимой причины и отскочил к дверям. Птицы замерли, как будто время вокруг остановилось на мгновение. Картер напрягся, его руки сжали руль, и дыхание стало слышно даже себе.

Томас наблюдал, как фигура снова исчезает, и лёгкий туман, казалось, сгущался вокруг соседнего дома. Он почувствовал внутреннюю дрожь, которая не исчезала. Мысли о рациональности, о привычной жизни, о безопасном городе отступали перед ощущением, что Холмвуд сегодня – другой. Что-то древнее и странное пробудилось здесь, в его тихом и привычном мире, и оно начинало проверять границы реальности.

Картер, заметив движение в туманном свете фонарей, остановил машину. Тишина вокруг стала почти физической, плотной, как мокрый войлок. Он заметил, что отражение в мокром асфальте слегка отставало от движения машины. И это не могло быть простым отражением. Что-то не так с городом, повторял он себе, снова и снова.

Внутри Томаса напряжение росло. Он присел на подоконник, упёрся руками в стекло, и запах гари был теперь почти осязаемым, словно кто-то рядом поджёг тонкую бумагу. Туман подступал к дому, словно живой. В отражении витрин мелькнули фигуры, которых на самом деле не было. Их движения были медленными, но уверенными, как будто они наблюдали, изучали.

Картер вышел из машины и медленно прошёлся по мостовой. Каждый шаг отдавался в мокром асфальте странным эхом, а ветер шевелил листья, оставляя на стенах домов причудливые тени. Он слышал лёгкий шорох за спиной и обернулся, но улица была пуста. Лишь туман стелился, густел и скользил между фонарями и дверями, будто движимый собственной волей.

Томас почувствовал, как воздух становится плотнее. Сердце колотилось, руки слегка дрожали. Он наблюдал за улицей, за отражениями, за туманом, и понимал: это утро больше не такое, как вчера. Город медленно просыпается к чему-то, что он ещё не понимает, но что уже пробуждается, оставляя за собой лёгкую дрожь и запах гари.

Когда Томас, наконец, решился выйти из своей квартиры, воздух казался ещё плотнее, чем раньше. Туман, который он видел из окна, теперь почти уплотнился до уровня, когда его можно было ощутить на коже, как холодную, влажную пелену. Он спустился по скрипучей лестнице и вышел на улицу. Мостовая была мокрой и пустой, но теперь звуки города казались странно приглушёнными. Дети давно уехали в школу, и даже редкие прохожие двигались медленно, будто осторожно ступая по скрытым ловушкам, которые никто не видел.

Картер уже ожидал его возле угла Вишнёвой. Шериф держал руки в карманах, и глаза его бегали по улицам, постоянно проверяя каждый звук и движение. Когда он заметил Томаса, лицо его смягчилось, но тревога в глазах не исчезла.

– Всё так же странно, – сказал Томас тихо, не отводя взгляда от тумана.

– Ещё хуже, – ответил Картер, медленно проводя взглядом по улицам. – Улицы пустеют, а туман сгущается. И я уже замечал это… – он замолчал, словно пытался найти слова, чтобы не звучать сумасшедшим, – животные исчезают. Нет собак, кошек, птиц. Даже воробьи замерли, как будто их что-то напугало.

Томас кивнул, и в его груди поднялась холодная дрожь. Он вспомнил тени, мелькавшие в витринах, и странный силуэт в окне соседнего дома. Всё это теперь ощущалось как часть одной картины – картины, которую никто не должен видеть, кроме них двоих.

– Я видел фигуру в окне, – сказал он наконец, голос дрожал. – Она… не человек.

Картер молча посмотрел на него и кивнул. Он знал, что в такие моменты слова не нужны; город сам говорил с ними, но на своём языке, странном, чужом, и они лишь пытались расшифровать его.

По улице вдруг пронёсся тихий скрип – нечто металлическое и мягкое одновременно, как будто колёса велосипеда двигались по мокрой мостовой, но без велосипеда. Звук повторился несколько раз, растягиваясь и исчезая, оставляя за собой лёгкое эхо, которое Томас почти ощутил на коже.

– Слышал? – спросил он, глядя на Картера.

– Слышал, – подтвердил шериф. – Я бы сказал, что это техника… но нет. Это что-то другое.

И правда, техника в городе начала вести себя странно. Мимо проехал старый «Форд», двигатель которого обычно рычал ровно и уверенно. Сегодня же он издавал треск и скрежет, то замирал, то начинал движение с резким рывком. Свет фонарей моргал, а у некоторых магазинов вывески и неоновые лампы начинали мигать, словно пытаясь предупредить кого-то, или наоборот – сбить с толку.

Туман усиливался. Он стал густым, вязким, и казалось, что каждый шаг даётся с трудом. Томас и Картер шли медленно, прислушиваясь к каждому звуку. В витринах мелькали тени, но теперь их движение стало более уверенным и целенаправленным, будто кто-то наблюдал за ними, проверял реакцию.

– Я не знаю, – прошептал Томас, – что это такое… но город… он меняется.

Картер посмотрел на него с серьёзным выражением. – Я чувствую то же. Что-то проснулось. И я боюсь, что это не просто утренний туман.

В этот момент они подошли к площади перед мэрией. Старые часы, которые долгое время казались обычным элементом города, теперь были центром внимания. Стрелки указывали на 3:17. Картер не мог отвести взгляд – казалось, что стрелки почти подмигивают, делая паузу, которая длилась слишком долго, слишком долго для обычного времени.

– 3:17, – тихо сказал Томас, почти сам себе. – Я видел эти часы вчера… и позавчера… Они повторяются, и это… неправильно.

Картер кивнул, сжимая кулаки. Его взгляд скользнул по площади, и он заметил, как мелкие детали города – блики на мокром асфальте, отражения в витринах, скрипы деревянных лавочек – начали выглядеть неестественно. Казалось, что город сам собирает себя в одно целое, медленно меняясь, подстраиваясь под невидимую силу.

Туман сгустился ещё сильнее, покрывая фонари и лавки, оставляя лишь смутные очертания зданий. Томас и Картер шли осторожно, ощущая, как нечто невидимое сжимает грудную клетку. Каждый звук, каждый шорох, каждый отблеск света вызывал внезапное напряжение.

– Ты видел, как исчезают животные? – спросил Картер, будто проверяя реальность.

– Да, – ответил Томас. – И птицы, и кошки, и даже собаки. Всё молчит… и это не естественно.

На площади раздался тихий, почти неслышный смех ребёнка. Он был неяркий, прозрачный, словно исходил из воздуха, а не из конкретного места. Томас замер, сердце заколотилось, а Картер напрягся. Звук повторился, эхом отражаясь от мокрых стен домов. Он был слишком мягким, слишком далёким, чтобы принадлежать детям на улице.

– Это… никто не смеётся, – сказал Томас. – Но звук есть.

Они замерли на мгновение, прислушиваясь. Туман обволакивал их плечи, а лёгкий запах гари стал сильнее. Томас вдохнул и почувствовал дрожь по всему телу.

– Я не знаю, что это, – сказал Картер, – но это не просто туман или игра света. Что-то пробудилось.

В этот момент на мостовой мелькнула тень. Она была длинной, извивающейся, и двигалась против направления ветра. Томас замер: фигура была слишком большая и слишком странная, чтобы быть человеком. Картер поднял руку, словно пытаясь остановить её взглядом. Тень замерла на мгновение, а потом исчезла за углом.

– Это… – пробормотал Томас. – Мы что-то упустили.

И правда, жители Холмвуда начали ощущать странности. Один из стариков, выходя из магазина, остановился и прислушался, потом быстро свернул в переулок, хотя на улице не было ничего необычного. Магазинный клерк, обычно спокойный и приветливый, заметно побледнел, когда заглянул в окно витрины. Даже улица казалась встревоженной: ворота слегка скрипели, двери медленно открывались и закрывались сами собой, свет фонарей дрожал.

Томас и Картер шли вдоль Вишнёвой, ощущая нарастающее давление. Они понимали, что что-то неправильно, что город живёт своей жизнью, отличной от обычной. Туман, запах гари, странные отражения и внезапные исчезновения – всё это складывалось в общую картину тревоги и неизвестности.

– Мы должны быть осторожны, – сказал Картер. – Сегодня день ещё не закончился, а я уже чувствую, что это только начало.

Томас молча кивнул. Он понимал, что логика и привычная реальность здесь бессильны. Каждое движение, каждый звук, каждая тень могут быть частью чего-то большого, древнего и неизвестного. И они лишь начали ощущать его присутствие.

Они подошли к фонтану на площади. Вода плескалась тихо, но отражения в ней были странными: иногда в воде мелькали фигуры, которых не было рядом. Туман сгущался, и их силуэты на мокрой мостовой становились неясными, будто растворялись в городе. Томас ощутил внезапный холодный сквозняк, и запах гари снова пробился к ноздрям.

Часы мэрии продолжали показывать 3:17. Их монотонное тиканье звучало слишком громко в этой утренней тишине, словно время застывало, а город прислушивался к каждому движению, проверяя реакцию.

– Мы должны быть готовы, – сказал Картер, сжимая кулаки. – Что бы ни происходило, это только начало.

Томас кивнул, ощущая, как напряжение растёт. В воздухе было что-то древнее, что-то, что медленно пробуждалось и готовилось проявиться. Город Холмвуд, который он считал спокойным и знакомым, теперь казался чужим, странным, почти живым. Туман сгущался, фигуры мелькали в отражениях, а запах гари оставался, едва заметный, как обещание чего-то ужасного, что ещё не наступило, но обязательно наступит.

И когда они, наконец, развернулись, чтобы пройти дальше по улице, туман будто обвил их с плеч до головы, оставляя ощущение, что город смотрит за ними, проверяя каждое движение, каждое дыхание. Часы на мэрии продолжали тихо тикать – 3:17.

И Томас понял, что это утро – лишь пролог, предвестник чего-то гораздо более страшного.

Исчезновение

Парк Холмвуда в тот день казался удивительно тихим, хотя дети уже успели разбежаться по траве и песчаным дорожкам. День был пасмурным, облака низко нависли над городом, словно тяжелое серое одеяло, и сквозь них едва пробивались разрозненные лучи солнца. Туман, который прошлым утром обволакивал улицы, теперь опустился в низины, заполняя углубления между деревьями и кустами. Он стелился по земле, едва заметный, но достаточно плотный, чтобы скрывать мелкие детали, оставляя дорожки и траву кажущимися слегка размазанными и нереальными.

Листья на дорожках скрипели под ногами прохожих, а мокрая земля источала лёгкий, сырой запах, смешанный с ароматом старой древесины качелей и дождевых стоков. Парк был не новым – это чувствовалось в облупившейся краске на скамейках, в трещинах на деревянных качелях и в прогнивших досках мостиков через небольшие ручьи. Все эти мелочи говорили о возрасте и истории места, о людях, которые когда-то здесь гуляли, смеялись, радовались простым вещам, и, возможно, о том, что не всё в парке оставалось видимым для человеческого глаза.

Ветер пробегал между деревьями, шевеля ветви и вызывая скрип старых качелей. Иногда казалось, что они раскачиваются сами по себе, медленно и неторопливо, как будто кто-то невидимый готовился пустить их в движение. Звук был мягким, но тревожным – скрип противоречил привычной тишине, вызывая лёгкое напряжение у тех, кто на мгновение прислушивался.

Старые скамейки стояли вдоль аллей, выкрашенные когда-то в тёмно-зелёный цвет, который теперь местами исчезал, обнажая серое дерево. На каждой скамейке оставались следы дождя, маленькие лужицы и капли росы, которые медленно стекали по бокам. Иногда в этих каплях отражался туман, оставляя на поверхности лёгкую мутную дымку, почти как в миниатюрных зеркалах, где играли свет и тень.

По дорожкам тихо шли люди. Некоторые из них спешили по делам, другие просто прогуливались, стараясь не замочить ноги в лужах. Все они казались частью этой повседневной картины, но взгляд иногда натыкался на что-то странное – силуэт, промелькнувший между деревьями, движение, которое не подчинялось ветру, или лёгкий скрип, доносящийся из пустого пространства. Эти мелочи были едва заметны, но создавали ощущение, что парк живёт своей собственной жизнью.