- -
- 100%
- +
Томас замер на мгновение, прислушиваясь. Ему показалось, что лес подсказывает, куда идти. Он чувствовал внутреннее напряжение, словно лес проникал в сознание, проверяя решимость и страх.
– Картер, – прошептал он, – это место… Оно старое. Древнее Холмвуда. Это не просто лес, это… охранник.
Картер кивнул. Его взгляд был прикован к туманной глубине, где едва различались новые силуэты. – Да, и кажется, он защищает что-то, чего мы не должны были видеть.
Они дошли до следующей небольшой поляны, где туман расступился настолько, что можно было увидеть старые поваленные деревья и моховые камни. На одном из камней была вырезана новая руна, похожая на те, что на первом знаке, но более сложная, переплетённая с линиями, напоминающими паутину.
Томас приблизился, протянул руку. Камень был холоден, но из него исходило едва заметное тепло, которое усиливало ощущение присутствия чего-то живого, чего-то чуждого. Шёпоты снова усилились, и теперь они звучали почти как слова, но бессмысленные, как древний язык, который невозможно расшифровать.
Вдруг лес словно содрогнулся. Тени деревьев стали длиннее, переплетались и двигались самостоятельно. Листья шуршали неестественно, а воздух вокруг наполнился лёгким запахом гари, который Томас почувствовал снова, как будто это был сигнал, предупреждение или приглашение.
– Мы близко, – сказал Картер, голос его был низким, напряжённым. – Чувствуешь это?
– Да, – прошептал Томас. – Что-то здесь… ждёт нас.
В этот момент за ними раздался звук шагов, не похожий на человеческий. Томас обернулся, но видел лишь туман и тени. Шёпоты усилились, сливаясь в неразличимый гул, вибрирующий в груди. Ветер шевелил ветви деревьев, но движения были странно замедленными, как будто лес сам манипулировал временем и пространством.
– Картер, – сказал Томас, – что если это не просто лес? Что если это… место силы?
– Я думаю, – ответил шериф, – что ты прав. И оно знает о нас всё. Каждый шаг, каждый взгляд, каждый страх.
Они продолжили путь по узкой тропинке, где туман был почти непроглядным, а шёпоты и вибрации леса усиливались с каждым шагом. Камень с рунами остался позади, но его энергия, присутствие, ощущение наблюдения – всё это продолжало сопровождать их, как невидимый страж.
– Время… – сказал Томас тихо. – Часы на мэрии… там обычное время. Здесь оно другое.
Картер кивнул, внимательно наблюдая за движением тумана. – Это лес определяет свои правила. Он измеряет по своему закону.
И чем дальше они шли, тем яснее становилось, что лес не просто хранитель, а живой организм с волей, силой и вниманием. Скользящие тени, шёпоты, запах гари, странные звуки, изменённое время – всё это сплеталось в ощущение надвигающейся угрозы.
Томас и Картер замерли на мгновение, прислушиваясь к шёпотам, которые теперь были почти слышимы как слова, но непостижимые. Вдруг рядом мелькнула фигура, почти человеческая, но с искажёнными пропорциями. Она замерла, смотря на них, и Томас ощутил холод, который пробежал по всей спине.
– Мы не одни, – прошептал он. – И, похоже, никогда не были.
Картер молча кивнул, сжимая кулаки, глаза его скользили по туманной глубине. – Мы здесь, но лес… он здесь раньше. И он знает обо всём.
Они сделали ещё один шаг вперёд, и туман снова расступился, открывая узкую тропинку, ведущую глубже в лес. Каждое движение было испытанием, каждое дыхание – усилием. Камни с рунами, скользящие тени, шёпоты, запах гари – всё это напоминало им, что за границами Холмвуда всё привычное остаётся позади.
Томас посмотрел на наручные часы: стрелки двигались странно, а в глубине сознания он почувствовал связь с часами на мэрии – символ порядка и времени, которое всё ещё существует за пределами леса. Здесь же, в лесу, свои правила, свои законы, свои шёпоты и свои испытания.
– Это только начало, – сказал Томас, сжимая кулаки и делая шаг вперёд. – И чем дальше мы идём, тем меньше остаётся привычного мира.
Картер молча кивнул. Лес продолжал жить своей жизнью, наблюдать, направлять, тестировать. И чем дальше они шли, тем яснее понимали: впереди их ждёт нечто, что невозможно предугадать, но что они обязаны найти – ради ребёнка, ради Холмвуда, ради разгадки тайны, которая скрыта в туманном сердце леса.
Сон Рида
Луна скользила по темному небу Холмвуда, бросая через жалюзи длинные полосы света на старый деревянный пол квартиры Томаса Рида. Каждая полоска мерцала и дрожала, когда лёгкий ночной ветер играл занавесками, придавая комнате странное, почти живое движение. Томас сидел на краю кровати, уставившись на часы на тумбочке. Тиканье было ровным, успокаивающим, но в этот раз оно казалось слишком громким, словно каждое ударение добавляло новый штрих тревоги к ночной тишине.
Квартира была тихой, почти безмолвной. Книги на полках слегка смещались, некоторые тома выглядывали из рядов, как если бы кто-то невидимый пролистывал их страницы. Лампы давали мягкий жёлтый свет, создавая глубокие тени в углах комнаты. Каждое отражение в стекле окон и зеркале казалось странно подвижным: лёгкая дрожь или искривление, которое Томас сначала списывал на усталость глаз.
Он медленно поднялся и подошёл к окну, прислонив ладонь к холодному стеклу. Луна отражалась на стекле, но вместе с ней мелькала тень, которая не соответствовала его собственному силуэту. Томас отдернул руку, сердце забилось быстрее, но затем он глубоко вздохнул и попытался успокоиться. “Просто усталость”, – подумал он. “Лес, исчезновение… слишком много всего за последние дни.”
Ветер снова поднялся, и занавески зашуршали, как шелест страниц. Томас прислушался к приглушённым звукам улицы: скрип старых дверей, тихий лай собак где-то вдали, редкий звук движущегося автомобиля. Всё было обыденно, бытово, но в этой обыденности скользила тень тревоги, едва уловимая, как будто город сам шептал ему о грядущем.
Он сел обратно на кровать, обхватив колени руками, и взгляд его снова упал на часы. Тиканье в комнате стало ритмичным, почти гипнотическим. Казалось, что оно смешивается с дыханием и биением сердца, создавая единый пульс, в который Томас постепенно погружался. В каждом ударе слышалось предчувствие – нечто невидимое подкрадывается, что-то, что невозможно удержать в рамках привычной реальности.
Томас оглядел комнату. Стены, покрытые старыми плакатами, казались более тесными, чем обычно, как будто пространство уменьшалось. Книжные полки, ранее знакомые и уютные, теперь выглядели слегка угрожающими: тени между томами становились длиннее, темнее, и каждая книга казалась потенциальным источником скрытой информации, чего-то, что он не должен был знать.
Он заметил, что на стекле окна отражается не только луна. В этом отражении мелькнуло что-то странное: силуэт фигуры, стоящей за его спиной. Томас резко повернулся, но комнаты была пуста. Его дыхание участилось, ладони вспотели, и он ощутил странное давление в груди. С каждым моментом ощущение, что что-то наблюдает за ним, усиливалось.
Старый деревянный пол слегка скрипнул под его шагами, звук эхом разнесся по комнате. Томас подошёл к книжной полке, аккуратно провёл пальцем по ряду томов. Они были холодные и твёрдые, но в их строго организованной тишине чувствовалась скрытая вибрация, будто полки хранили память о давно прошедших событиях. Томас закрыл глаза на мгновение и ощутил лёгкое головокружение – как будто квартира одновременно была и настоящей, и нереальной, и он стоял на границе этих миров.
Он вновь посмотрел на часы. Время шло, но оно казалось искажённым, не подчиняющимся привычному ритму. Кажется, каждое тикание увеличивало чувство, что реальность вокруг него постепенно меняется, становится мягкой и податливой, как туман, который он видел в лесу.
Внезапно он услышал тихий скрип, исходящий от двери в коридор. Томас замер, прислушиваясь. Скрип повторился, едва заметно, как будто кто-то осторожно ступал по полу, не желая быть замеченным. Но когда он осторожно открыл дверь, коридор был пуст. Лишь слабый ветер колышал занавески у окна, и казалось, что тишина в квартире стала глубже, плотнее, как живая субстанция.
Томас сел на край кровати и опустил лицо в руки. Сердце билось быстро, но мыслей было слишком много, чтобы сосредоточиться на страхе. Он пытался рационализировать – усталость, стресс, последние события с лесом и исчезновением ребёнка – всё это могло повлиять на восприятие. Но глубокое, внутреннее ощущение тревоги не уходило.
Он взглянул на отражение в зеркале рядом с дверью. Там он снова увидел движение: длинная, вытянутая тень, которая не принадлежала ни ему, ни любой мебели. Тень скользнула по стене, исчезая в темноте комнаты. Томас почувствовал холодный прилив ужаса, который одновременно был физическим и внутренним. Он глубоко вдохнул, пытаясь вернуть себе контроль.
Слабый шум с улицы – ветер, шелест листьев – постепенно влиял на его восприятие. Томас понял, что каждый звук здесь, в квартире, каждый отблеск света, каждая тень – часть чего-то, что постепенно подталкивает его к сну, к состоянию, в котором границы реальности будут ещё более зыбкими.
Он лёг на кровать, глаза широко раскрыты, и попытался сосредоточиться на ритме тиканья часов. Тиканье стало почти гипнотическим, вплетаясь в дыхание и биение сердца, создавая ощущение, что время в комнате медленно растягивается и сжимается одновременно. Тени на стенах колыхались, отражения в стеклах искривлялись, а лунный свет, проходя сквозь жалюзи, создавал причудливую, почти живую мозаику на полу.
Томас почувствовал лёгкую дрожь, охватившую всё тело. И вдруг, как будто без предупреждения, наступила странная, гнетущая тишина. Ни один звук не нарушал пространство комнаты – ни тиканье часов, ни шелест занавесок, ни дыхание ветра. Казалось, что сама квартира затаила дыхание.
И тогда он услышал это – лёгкий шёпот, исходящий из тёмного угла комнаты. Слов не было понятно, но интонация была чёткой: внимание, наблюдение, предупреждение. Томас вскинул голову, но углы комнаты были пусты, лишь мягкие тени дрожали в лунном свете.
Он закрыл глаза, ощущая, как напряжение нарастает. Сон подкрадывался к нему, мягкий, как туман, растворяющий границы реальности. Но даже в этом состоянии, между бодрствованием и сновидением, он ощущал присутствие чего-то чуждого, живого и внимательного.
Томас знал, что ночь будет длинной. И в глубине сознания понимал, что сон, который придёт, не будет обычным. Он погрузится в мир теней, шёпотов и отражений, мир, где лес Холмвуда и его тайны будут жить прямо в его сознании, где границы реальности размываются, а страх становится осязаемым, почти материальным.
Он сделал последний вдох, закрыв глаза, и медленно погрузился в сон, ощущая, как шёпоты становятся громче, тени длиннее, а ночь – плотнее и живее.
Томас почувствовал, как тяжесть сна медленно спускается на веки, погружая разум в полутёмное пространство между бодрствованием и сновидением. Комната вокруг него начала изменяться, словно лёгкая дрожь воздуха усилилась и растянулась, сгущая тени и сглаживая контуры привычной мебели. Лампы тускнели, а тиканье часов, которое ещё мгновение назад казалось гипнотическим и успокаивающим, теперь стало ровным, но чрезмерно отчётливым, как метроном, который меряет шаги неведомого присутствия.
Он открыл глаза – или казалось, что открывает, но зрение уже не подчинялось законам реальности. Лунный свет, проходя сквозь жалюзи, скользил по полу в странных линиях, которые менялись, словно медленно живые. На стекле окна мелькнули движения – прозрачные силуэты, почти невидимые, но отчётливо ощущавшие его присутствие. Томас почувствовал, как дыхание сжимается в груди, ладони вспотели, сердце забилось сильнее.
Он попытался встать с кровати, но тело казалось тяжёлым, словно втянуто в вязкое пространство. Комната слегка колыхалась, пол слегка скрипел под его ногами, но скрип был другим – словно кто-то ходил вокруг него, не оставляя следов. Томас моргнул, и в зеркале, которое стояло рядом с дверью, он увидел не своё отражение. Там была фигура, прозрачная, как дым, с вытянутыми чертами лица и неподвижным, внимательным взглядом. Фигура не двигалась, но ощущение её присутствия было почти осязаемым.
Сердце Томаса забилось ещё быстрее. Он прошептал вслух, чтобы убедиться, что звук его голоса – это всё ещё реальность:
– Кто здесь?
Но ответа не было, лишь слабое эхо, как будто сам воздух повторял его слова с лёгким искажением. Туман, который теперь проник внутрь комнаты, заволокал углы, колыша занавески и мягко поднимаясь с пола. В нём возникли новые силуэты – едва заметные, прозрачные, но явно наблюдающие. Каждая тень казалась живой, хотя она не принадлежала никакому объекту и не оставляла следов.
Томас почувствовал, как его разум начинает сопротивляться. Он пытался вспомнить реальность, мысленно вернуться к стенам квартиры, к знакомым предметам, к ровному тиканью часов. Но с каждым мгновением границы стирались: зеркало теперь не отражало комнату, а показывало тёмный коридор, наполненный шёпотами, от которых кожа покрылась мурашками. Книги на полках начали колебаться, страницы шевелились, как будто невидимая рука перелистывала их, показывая символы, которые Томас не мог понять.
Он попытался сосредоточиться на дыхании, но воздух казался густым и вязким, как если бы сам мир вокруг сжимался. Шёпоты усилились, становясь непонятными, но одновременно узнаваемыми. Казалось, что они зовут его по имени, зовут мягко, но настойчиво, подталкивая к какому-то действию, к разгадке, которая одновременно и пугает, и манит.
Томас поднял руку к зеркалу, и рука его, казалось, тянулась не только к стеклу, но и к чему-то за ним. Фигура в отражении слегка наклонилась, не говоря ни слова, но присутствие её стало подавляющим. Внезапно комната наполнилась запахом гари – едва различимым, но отчетливо ощущаемым, словно кто-то где-то рядом поджёг старые бумаги. Томас сжал ладони в кулаки, и в этот момент часы на тумбочке пробили очередное тикание, громкое и отчётливое, как удар молота: ритм, который стал проводником между сном и реальностью.
Сон теперь обвивал его полностью. Тяжесть на веках усилилась, и с каждым вдохом он ощущал, как комната растягивается и сжимается одновременно. Зеркала, окна и пол – всё стало жидким, податливым. Силуэты, прозрачные и чуждые, медленно перемещались по комнате, не создавая звуков, но оставляя ощущение присутствия, которое Томас ощущал всем телом.
Он попытался крикнуть, но звук вырывался слабый, глухой, как будто воздух забирал его слова. Шёпоты вокруг становились ближе, будто они проникают в каждую клетку сознания. Томас почувствовал странное сочетание ужаса и любопытства: часть его хотела отстраниться, спрятаться, убежать, а другая – понять, что это, что за силы проникают в привычную жизнь Холмвуда и его собственного сознания.
В этот момент комната стала почти неузнаваемой. Тени под потолком приняли форму длинных, извивающихся фигур, окна превратились в тёмные порталы, отражения в зеркале начали повторяться бесконечно, создавая эффект множества комнат, переплетающихся друг с другом. Лёгкий туман заполнял пространство между ними, связывая фигуры и отражения в единую сеть, живую и враждебную одновременно.
Томас сел на край кровати, дрожа, но взгляд его оставался прикован к зеркалу. Он понимал, что страх здесь – не просто эмоция, а проводник: чем сильнее он сопротивляется, тем отчетливее проявляется чужое присутствие. Каждый вдох и каждый удар сердца сливались с тиканием часов, создавая ритм, в котором сон и реальность перестали различаться.
Прозрачная фигура шагнула к нему сквозь отражение, не нарушая физического пространства комнаты, но воздействуя на сознание Томаса. Он почувствовал холодный прилив ужаса, который был одновременно внутренним и физическим, и тело его напряглось, готовое к бегству, хотя выбраться было невозможно.
Сны начали накладываться на реальность. Лунный свет превратился в поток мерцающих линий, которые стекали по полу, как жидкость. Тени от книг и мебели переплелись с фигурами из отражений. Каждая тень – почти человек, но лишённый лица, наблюдал за ним. Шёпоты усиливались, повторяя ритм тиканья часов, создавая ощущение, что время в комнате и в Холмвуде движется по чужим законам.
Томас понял: сон начался, и вместе с ним проявились древние тайны, которых он ещё не понимал. Мир, который казался знакомым и безопасным, оказался гибким, прозрачным, управляемым неизвестными силами. Он ощутил, как сознание его погружается глубже в сон, и с каждой секундой грань между реальностью и фантазией стирается.
И пока он лежал на кровати, глаза открытые, сердце колотилось в такт тиканию часов, тени и шёпоты становились всё ближе, а комната – всё менее реальной. Томас оказался на пороге того, что нельзя было объяснить рационально: мир сновидений Холмвуда начинал проявляться, и границы между ним и настоящим растворялись, оставляя лишь чувство тревоги, неведомого присутствия и ожидания того, что вот-вот случится нечто необратимое.
Томас чувствовал, как границы комнаты растворяются, как деревянный пол, стены и потолок становятся мягкими, податливыми, словно они сделаны из густого тумана. Лунный свет теперь не просто проникал сквозь жалюзи – он тек по полу и стенам, скручиваясь в длинные, полупрозрачные потоки, которые двигались самостоятельно, как живые змеи, заполняя каждый угол и щель. Каждое отражение в зеркале стало частью этого движения, отражая не только комнату, но и пространство, которого не существовало в реальном мире.
Фигуры в отражениях начали приближаться к нему. Сначала их было трудно различить, прозрачные силуэты скользили по краям зрения, но теперь они становились отчётливее, длиннее, выше. Их движения были плавными, но решительными, как будто они знали, куда идти и зачем. Томас попытался встать, но тело не слушалось – он лежал на кровати, а сознание казалось втянутым в поток сна, который растягивался, сжимался и переливался вокруг него.
Внезапно раздался смех ребёнка – тихий, отдалённый, несущий одновременно радость и зловещую угрозу. Томас узнал его, хотя понимал, что в реальности здесь никого нет. Звук эхом разносился по комнате, смешиваясь с тиканием часов, которое теперь казалось ускоренным и прерывистым. С каждым тиком смех становился ближе, словно приближался невидимый маленький наблюдатель, и вместе с этим приближались и фигуры из отражений.
Томас закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на рациональном восприятии, но сознание уже не подчинялось логике. Каждое воспоминание, каждая деталь квартиры стали фоном для странного спектакля, который разворачивался перед ним. Книги на полках шевелились сами по себе, страницы перелистывались невидимой рукой, показывая символы, непонятные и одновременно знакомые. Он почувствовал, как дрожь пробегает по телу, а дыхание становится прерывистым.
В зеркале одна из фигур протянула руку. Томас почувствовал, что она не касается поверхности стекла, а проникает в него, словно пытаясь втянуть в себя. Он понял, что страх теперь не просто ощущение – он плотный, почти материальный, и тянет его сознание к себе, к этому новому пространству, где время и реальность перестали существовать в привычном виде.
Туман, который уже был внутри комнаты, стал плотнее, почти осязаемым. Он скользил по полу, заполнял пространство между фигурами и самим Томасом, и казалось, что дыхание его стало частью этого тумана. Он слышал слабые шёпоты, отдалённый топот шагов и тихий шелест одежды – всё это одновременно было реальностью и сновидением.
– Кто вы? – выдохнул Томас, хотя знал, что ответа не будет. Голос его был слабым, почти растворился в шуме сна.
Фигуры не отвечали словами. Они приближались, плавно и неумолимо, заставляя Томаса чувствовать себя маленьким и уязвимым. Его взгляд приковали часы, которые теперь были на стене не как привычный предмет, а как символ чуждого ритма времени. Стрелки двигались странно, независимо от привычного хода, иногда замедляясь, иногда ускоряясь. Каждое тикание резонировало с шёпотом, с дыханием, с шевелением тумана и с приближением прозрачных силуэтов.
Внутри Томаса бушевала борьба – часть его хотела отвернуться, закрыть глаза и проснуться, вернуться в безопасную реальность квартиры; другая часть тянулась к фигурам, к туманному пространству, словно пытаясь понять, что скрыто за границей сна. Страх и любопытство смешались в неразрывный клубок, который давил на разум сильнее любого физического воздействия.
Смех ребёнка снова раздался, теперь уже совсем близко, и Томас понял, что звук исходит не снаружи, а прямо изнутри сна, из пространства, в котором он оказался. Он попытался пошевелиться, вскочить с кровати, но тело словно растворилось в тумане, и шаги стали невозможными. Лежа, он наблюдал, как фигуры, прозрачные и вытянутые, окутывают комнату, скользят по стенам и полу, смешиваясь с отражениями в зеркале и с лунным светом, превращая пространство в чуждую и живую сеть.
Внезапно одна из фигур замерла прямо перед ним, её черты стали более отчётливыми, хотя лицо оставалось безликим. Томас почувствовал, как сознание его будто расплавилось, и страх проник в каждую клетку. Всё вокруг вибрировало, казалось, что сама комната дышит, следит, оценивает его. Туман завился вокруг него, фигура исчезла и возникла в другом углу, а смех ребёнка снова эхом разнесся по пространству, одновременно зовя и предупреждая.
Он понял, что это не просто сон. Это пространство Холмвуда, его туман, лес и тайны теперь существуют внутри него самого. Каждая тень, каждое движение – не иллюзия, а проявление чего-то, что следит, изучает, тестирует его границы. Он почувствовал, как страх переплетается с тревогой и внутренним сопротивлением, как сознание его сжимается и расширяется одновременно, пытаясь удержать себя в границах возможного.
Сильный толчок внутреннего напряжения заставил его резко вздохнуть. Фигуры, туман, отражения и смех ребёнка слились в единый поток образов, который казался бесконечным. В этом потоке Томас ощутил: реальность квартиры, полки с книгами, знакомый пол – всё это теперь часть сна, и всё это подчиняется чужим правилам.
С каждым тиком часов, которые всё ещё оставались на стене в туманном пространстве сна, Томас ощущал приближение неизвестного. Он больше не мог различить, где заканчивается квартира, а где начинается Холмвуд, где сплетаются лес, улицы и старый город. Всё было живым, дышащим, внимательным, и он сам оказался в центре этого взгляда.
Внутренний голос шептал: «Это не просто сон… это место, где Холмвуд раскрывает свои тайны». Томас почувствовал, как тело его дрожит, сознание колеблется между страхом и необходимостью понять, что происходит. Фигуры приблизились ещё ближе, туман обволакивал его с каждой секундой, отражения в зеркале стали множиться, создавая иллюзию бесконечных комнат и коридоров.
И тогда он услышал ещё один звук – лёгкий, еле уловимый, но знакомый. Смех ребёнка превратился в многоголосый хор, раздающийся одновременно с разных сторон, и Томас ощутил, что этот смех знает все его страхи, что он наблюдает за ними и питается ими.
Сердце билось в груди, дыхание стало частым и неровным, а сознание погружалось глубже в сон. Он осознал, что сейчас не спит просто так – что Холмвуд пришёл к нему, чтобы показать себя в форме, которой нельзя полностью объяснить. И чем дольше он оставался в этом состоянии, тем отчётливее становилось ощущение, что эта ночь будет длинной, наполненной тенями, шёпотами, отражениями и присутствием того, чего нельзя увидеть напрямую.
Томас закрыл глаза окончательно, позволяя себе раствориться в потоке сна, в странном и тревожном пространстве Холмвуда. Фигуры, туман, смех, отражения – всё это слилось в единый ритм, в котором время, пространство и реальность перестали существовать так, как он знал. Последнее, что он услышал, прежде чем сон полностью захватил его сознание, было тихое, почти незаметное тикание часов – ритм, который говорил о том, что ночь ещё не окончена, что тайна Холмвуда только начинает проявляться.
И в этом ритме Томас оказался между двумя мирами: между сном и реальностью, между страхом и любопытством, между тем, что он знает, и тем, что город собирается открыть.
Радиошум
Утро в Холмвуде началось почти обычно. Лёгкий туман ещё висел над улицами, стелясь по тротуарам и заборам, словно пытался удержать город в своей мягкой, влажной хватке. Томас Рид сидел за кухонным столом в своей небольшой квартире, держа в руках старую керамическую чашку с только что налитым кофе. Пар поднимался, скручиваясь в прозрачные спирали, и смешивался с запахом свежего хлеба, который проникал из кухни соседки этажом ниже. Всё было знакомо, обыденно, почти уютно, но где-то глубоко в сознании Томаса тлела лёгкая тревога, едва уловимая, как лёгкий треск радиоприёмника на подоконнике.
Старый радиоприёмник, который Томас притащил домой из библиотеки, был покрыт трещинами на корпусе и слегка дрожал, когда он поворачивал ручку громкости. Радио всегда звучало с шорохом, щелчками, но обычно это были мелкие помехи, которые он быстро игнорировал. Сегодня же звук казался более настойчивым, как будто сам приёмник пытался обратить на себя внимание. Он повернул ручку чуть сильнее, и из динамика раздалась тихая музыка – спокойная мелодия саксофона, которая обычно действовала на него умиротворяюще.