Актеры

День начался с неприятности. Квартирная хозяйка, грубая и толстая баба, в девять часов утра бесцеремонно забарабанила в дверь комнаты, где сладким утренним сном спали два великих артиста местной труппы: комик Зауральский и молодой любовник Клодевиль, по паспорту Синичкин.

Первым проснулся комик. Подняв голову, с выражением ужаса в глазах, он уставился на дверь и зловеще прошептал:

– Немцы. Ясно слышал бомбардировку двадцатидюймовых. Маркиз, вы слышали?

Но Маркиз промычал что-то нераздельное и повернулся на другой бок.

Услышав шорох, хозяйка забарабанила с удвоенной энергией.

– Вот послал Господь наказание! – завопил тонкий голос. – Честные люди давно на работе, а эти ахтерщики дрыхнут себе без стыда и совести.

– А-а, – промычал комик – Хозяйка дома сего. – И соскочив с кровати подошел к дверям.

– Что вам надо, донна Инезилья, в такой ранний час восхода солнца?

– Говорить надо, вот что! Открывайте.

– Не могу прекрасная. Я в костюме Айседоры Дункан и, щадя вашу невинность, не могу себе позволить такой безумный поступок.

– Не паясничайте. Знаю я вас. Опять в окно улизнете, а о деньгах ни слова. Шаромыжники!

Зауральский поморщился.

– Вы не выражайтесь, – басом пустил он. – Ваши деньги лежат крепче, чем в государственном банке, прекраснейшая.

– За два месяца не плочено! К приставу пойду, – завизжал за дверью озлобленный голос.

– Хоть к обер-генерал-полицеймейстеру! – раскатился громом Зауральский.

– Что ты меня пугаешь, неразумная дева, глупостями. Вечером тебе будут брошены твои презренные деньги, а сейчас убирайся к чёрту.

За дверями раздался шорох, зашлепали туфли и, что-то сердито ворча, удалилась тяжелая, грузная фигура.

Когда Зауральский повернулся, он увидел любовника уже сидящим на кровати.

– Удивительная гнусность, – встретил он взгляд Зауральского. – Человек спит, а вы рычите, как голодный лев. А еще говорите и спорите об уважении личности.

– Вы меня поцеловать должны, любезнейший, а не ругаться. Я приступ выдержал, а вы ругаетесь. Проклятая хозяйка…

– Опять? – капризным голосом протянул Клодевиль.

– Не опять, а уже два месяца, как не платим. И уходить из квартиры через окно тоже не особенно приличествует достоинству известных артистов.

– Чёртова баба. На Лысой горе она была бы главной ведьмой… Пропал теперь сон. – Любовник встал, потянулся, пошарил на дне коробки с табаком, собрал какую-то желтую пыль и всыпал в гильзу.

Через десять минут оба приятеля, одетые в элегантные костюмы, с изумительными складками на брюках, что достигалось тем, что они всю ночь лежали аккуратно сложенные под матрасом, открыли окно, внимательно осмотрели тихую, грязную улицу захудалого Недоперска и один за другим выпрыгнули на улицу.

В театре еще никого не было. На сцене пахло пылью и еще чем-то. На шум шагов пришедших, с продырявленного дивана в стиле Людовика XIV, поднялась всклокоченная фигура бутафора и хриплым голосом спросила:

– Который час? Репетиция, что ли?

– Какая репетиция. Удрали от неприятеля – квартирной хозяйки. Нет ли у тебя чаю лучше, Пахомыч?

– Чаю?.. Сомнительно. – Он встал, отхаркался и отплевался во все стороны и пошел в режиссерскую.

Через минуту на скривившейся спиртовке грелась вода и маленький, худой Клодевиль весело потирал руки.

– Чай прекрасный напиток, особенно с ромом. Но ввиду запрещения, можно и без. Пахомыч, вы маг и волшебник!

Через полчаса, два актера, беззаботно веселые, гордо шли по главной улице, привычным беззастенчивым взглядом окидывая встречающихся женщин и те, узнавая их, отвечали глазами.

В час дня на сцене собралась вся труппа. Пришел антрепренер, маленький толстенький человек с багрового цвета лицом.

– Господа, – начал он тенорком, боязливо поглядывая на богатырскую фигуру трагика Вавилонского.

– Господа, вы понимаете, какое положение… Сборов нет, наши войска покидают город и скажу вам под строжайшим секретом, это никто не знает, только для вас, вчера я узнал, что в случае чего, по тактическим и стратегическим соображениям… – тут он слегка поперхнулся. – Да, господа, решено, в случае наступления немцев, сдать город без боя.

– Здесь? Немцы? – всплеснула руками маленькая инженю.

– Мы им покажем, – пробасил неуклюжий комик и сердито заворочал глазами, с остатками грима вокруг.

– Я боюсь, – нервным, надтреснутым голосом начала примадонна. – Необходимо немедленно уезжать, сейчас же. Необходимо получить сейчас же деньги.

Антрепренер съежился, почему то застегнул пиджак на все пуговицы и значительно кашлянул.

– Уезжать немедленно, – загудели голоса. Давайте за полмесяца и кончено дело.

– Что я буду делать, что я буду делать, – театрально заломила руки уже сильно постаревшая героиня.

– Ребенок… долги… Я не выеду. Господа, товарищи… – Она блуждала беспомощным взглядом по лицам актеров, но они были взволнованы и каждый думал о себе.

– Господа, – покашливая, тихо сказал антрепренер. – Дело в том, что я не могу… не могу вам заплатить, потому что денег у меня нет!

– Нет? – завопил Вавилонский. – Вот как? А залог?

– Залог я уже взял пять дней тому назад. Мне его выдали, ввиду исключительного положения. Я его истратил, погасил долги и…

– Врешь! – громыхал трагик. – Когда я служил у тебя в Загорянске ты тоже удрал такую же штуку. Там немцев не было, но за то… Убью подлеца!

Затрещал стул. Высоким звуком пронзил воздух темной залы истерический крик героини. Двое схватили Вавилонского за руки.

– Разбой, – кричал антрепренер, пятясь к двери. – Я как честный человек пришел говорить, а на меня покушение.

– Держите меня, – рвался трагик. – Я размозжу ему голову.

– А дело провансаль, – щелкнул пальцами Зауральский и хлопнул Клодевиля по плечу. – Придется по образу пешего хождения. Что брат?

Маркиз криво ухмыльнулся и процедил сквозь зубы:

– Я выше этого. Немцы, так немцы, турки, так турки.

– Изменник. Тебя убьют здесь.

– Я буду петь куплеты, вот и все.

Труппа разбилась на кучки. Подсчитывали наличность, делились. Решили идти к полицеймейстеру, к городскому голове, намечали депутатов.

Маленький городок быстро менял свою физиономию. Уехала почта, чиновники. Ровно, не торопясь, проходили войска.

Актеров везде встретили сухо и неприветливо.

– Не до вас, сейчас, господа. Надо приготовиться к худшему. Уж вы как-нибудь сами устройтесь.

– Помилуйте, – взмолился на городского голову комик, – Степан Иванович! Неужели ничего нельзя? Помните, какие я вам анекдоты в ресторане рассказывал? Степан Иванович, неужели нет сумм, – заискивающе уже шептал он.

Городской голова махнул рукой и побежал в канцелярию.

Вечером, на улице, показался прусский разъезд.

За ним проскакал второй.

Пошла густым потоком пехота. Грязная, запыленная, длинной лентой, вливалась она в улицы, заполняя площади, дворы, дома и церкви.

Закрылись ставнями окна. Погасли огни. Глухо протрещали вдали ружейные выстрелы, потом все замолкло.

Зауральский и Клодевиль быстрыми шагами пробирались к своему дому. Героиня уехала с купцом. Ушел комик с женой, уцепившись за военный обоз. Куда, он плохо понимал и сам.

– Wohin? – раздался громкий окрик патруля и перед Зауральским блеснул штык ружья.

– Туда, домой, Nach Hause…

– Zuruck.

– Должен же я домой, – заорал Клодевиль, размахивая руками, но хороший тумак заставил его замолчать.

– Идем в театр. Тут недалеко.

Свернув в переулок они подошли к театру со стороны сцены.

Никто не остановил их.

Маленькая дверь в уборную была открыта и привычные, оба быстро вбежали в темноте по узкой, скрипучей лестнице и очутились на сцене. Зауральский дернул железную дверь и отшатнулся. Гул голосов оглушил его. В слабо освещенном зале копошились сотни серых людей, сдвигали в горы стулья, разбрасывали солому. На сцене с комфортом устроилась компания офицеров. На столе стояли бутылки и закуски и взобравшись на трон царя Менелая, с стаканом в руках, молодой, сильно пьяный офицер, напевал охрипшим голосом шансонетку. На диване, прижатая в угол грузным капитаном, с багровым лицом, сидела хрупкая Манюрочка, маленькая инженю и смотрела испуганными большими глазами на вошедших.

– Donnerwetter! Wass ist noch…? – заревел капитан, накидываясь на актеров.

– Кто ви такой? – подскочил белокурый молодой офицер, с лихо закругленными усами. – Как попал?

– Мы актеры здешней труппы… Мы не знали… нас не пустили домой и мы пришли… – путал Зауральский.

– Хах-а-ха! Актер.

И офицер, сверкая крупными белыми зубами, что-то со смехом начал рассказывать товарищам.

– Вы умеете петь, делать музик? Мы желаем делать маленький консерт. Ми понимайте музик. Ну?

И в голосе прозвучала угроза и приказание.

– Делайть нам дивиртиссемент, варьете. Вот и вам актрис. Русски свинья. Ну, живей.

Клодевиль подошел к пианино. Бледная, дрожащая Манюрочка встала рядом с Зауральским.

Зазвенели стаканы. Мутные, пьяные глаза уставились на трех прижавшихся к инструменту людей.

– Певайте скорей, – кричал молоденький офицер, видимо рисуясь перед другими знанием русского языка.

Зауральский взглянул на маленького, бледного маркиза и они поняли друг друга без слов.

Клодевиль взял аккорд, могучий и полный, какой нельзя было ожидать от его слабой и хилой фигурки и торжественным потоком полились полные гордостью и мощи звуки русского гимна.

Офицеры на мгновение замолкли. Кто-то что-то коротко крикнул. Звякнуло стекло и пустая бутылка вдребезги разбилась о голову маркиза.

– Подлецы! – как во сне, слышал он крик Зауральского, заслонявшего своим телом Манюрочку.

Свистнула шашка.

Покраснели от крови белые клавиши и глухо прозвучали под грузно опустившимся на них Маркизом.