Осколки

Глава 1: Эльта. Нежеланная.

Воздух в Зале Десяти Горнов был густым и ядовитым. Едкая острота протравленного металла резала ноздри. Сладковатый дух расплавленного воска для печатей обволакивал горло. Вездесущая пыль угля и пота оседала на языке. А под всем этим – призрачный, но неустранимый аромат презрения. Он въелся в резные дубовые балки, в каменные плиты пола. Этот зал был святилищем и судилищем гильдии зачарователей Кхазад-Гара. Для Эльты – хирургическим столом, где ее амбиции вскрывали пинцетами холодной учтивости.

Она стояла перед конклавом мастеров, сжимая в потных ладонях свой шедевр. Кинжал. Лезвие из синеватой стали, испещренное капиллярами рунических каналов, сходилось к рукояти из черного дерева. В его сердце пульсировал самоцвет цвета запекшейся крови – фокус, аккумулятор, мозг. Проект «Скорпион». Он должен был чувствовать намерение убийцы до того, как мысль станет действием.

– И ты утверждаешь, – голос мастера Горммака прорвал тишину, словно ломом по граниту, – что матрица предвосхищения стабильна?

Он сидел в центре, его борода, густая и ухоженная, перехваченная серебряными кольцами, лежала на столе как отдельное, значимое существо. Символ. Ярлык. То, чего у Эльты отняла природа, смешав кровь гнома и человека в ее жилах.

– Стабильность обеспечена двойным контуром изоляции, – ее голос прозвучал тоньше, чем хотелось. Она заставила его осесть, стать тверже. – Руна «Отражения» на гарде гасит обратную волну. Резонансный сердечник из чистого аэрира не подвержен дрейфу.

Она легким движением пальца коснулась рукояти. Самоцвет вспыхнул тусклым рубиновым светом. Кинжал с едва слышным, похожим на пчелиное жужжание звуком, дрогнул и повернулся в руке Горммака, словно пытаясь поймать невидимую цель. Демонстрация. Осязаемое доказательство.

Мастер с силой прижал изделие к столу. Свет погас. Жужжание затихло.

– Дрейф? – фыркнул мастер Боррин, его борода, выкрашенная в синий, колыхалась, как ядовитый мох. – Дитя мое, дрейф – это когда зачарование плывет от старости. А это… это просто шум. Механизм не имеет чести. Не имеет интуиции. Он слеп.

– Посмотрите на нее, – Горммак обратился к коллегам, и в его голосе вдруг проскользнула не снисходительность, а нечто иное. Почти жалость. Она была горше прямого оскорбления. Его пальцы, покрытые шрамами, повертели кинжал. – Руки хорошие. Чуткие. Глаз острый. Видно, что вложила душу. Но нет основы. Без бороды – без корней. Без корней – без веса в решениях. Ее идеи – это побеги, тянущиеся к солнцу. Без крепкого ствола они сломаются при первом же ветре.

Приговор был вынесен. Не технический. Антропологический. Ее тело было веским аргументом против ее разума. Гладкие, как у ребенка, щеки – свидетельством незрелости души. Аксиома их мира.

– Проект отклонен, – заключил Горммак, откладывая кинжал в стопку «многообещающих неудач». Звук удара стали о сталь был звуком захлопнувшейся двери.

Ее ноги несли ее сами. Мимо гудящих молотов, где раскаленный металл пахал воздух запахом апокалипсиса. Мимо витрин, где малахит и лазурит лежали, как внутренности разрёзанной земли. Ее мастерская была каморкой в сыром подвале, рядом с цистерной сточных вод. Здесь пахло вечной сыростью, грибком и озоном от ее неудач.

Эльта заперла дверь, прислонилась к ней спиной и позволила телу сползти на пол. Дрожь, которую она сдерживала, вырлась наружу, сотрясая ее мелкой, неконтролируемой вибрацией. Она сжала кулаки, вдавив ногти в ладони, пытаясь заместить внутреннюю боль внешней. Не вышло.

Ее взгляд упал на осколок зеркала. Дешевое стекло, покрытое пятнами окиси. Она подползла к нему.

В осколке отражалось ее лицо. Круглое, с упрямым подбородком. Большие, слишком выразительные для гнома глаза. И – гладкие, как полированный агат, щеки и подбородок. Ни намёка на социальный код. На пропуск в мир полноправных личностей.

«Карьера мертва, – констатировал внутренний голос. – Гильдия – закрытый кровный круг. Тебя в него не примут. Всегда будешь чужой. Вечной ученицей, которая чистит инструменты от засохшей слюны».

Она провела пальцем по холодному стеклу. Замужество? Кто возьмет в жены существо без бороды? Существо, чья женственность ставилась под сомнение самим её видом? Она была ошибкой природы. Недоразумением.

Перед ней вырисовывалась единственная перспектива – медленное угасание в этой сырой норке. Вечное подмастерье. Вечная чужая.

Ее пальцы сжали край осколка. Острая боль. На бледной коже ладони выступила капля крови, алая и живая, в отличие от всего, что она чувствовала внутри. Энтропия. Распад.

– Хорошо, – прошептала она своему отражению. Голос был тихим, но в нем не было смирения. Только горький, металлический привкус тошноты и ржавеющей стали. – Значит, война. Но не их война. Моя. Тихая.

Она отпустила осколок. Тот упал, но не разбился. Просто лег на пол, отражая теперь лишь заплесневелый потолок ее клетки. Первый камень ее крепости был положен.

Глава 2: Кайла. Сквозь лес.

Лес дышал. Он был не скоплением деревьев, а единым организмом с пульсирующей жизнью под корой. Воздух был густым коктейлем из запахов: влажная земля после дождя, сладковатый дурман повилики, смолистое дыхание хвойных. Кайла вдыхала его, и ее тело отзывалось глубинным резонансом. Она не бежала по тропе – она струилась, становясь продолжением порыва ветра, шелеста листвы. Ее ноги в мягких мокасинах не оставляли следов. Тело, гибкое и сильное, было подобно натянутой тетиве, готовой выпустить стрелу. Рыжий хвост, пушистый и живой, служил рулем, корректируя движение с точностью до миллиметра. Навык «Кости Ветра» – это было состояние. Ощущение, что гравитация – всего лишь дурная привычка мира, от которой можно отказаться.

Посылка – сверток с алхимическими реагентами для деревенского знахаря – прижималась к груди. Сквозь холст исходило слабое покалывание. Чужая мана. Она чувствовала ее как привкус на языке: эта была острой, как уксус, и отдавала тем же металлическим послевкусием, что и пары из гномьих подземелий на границе леса. Два разных мира, связанные нитями чужой энергии.

Вот и опушка. Лесные ароматы сменились запахами людей: дым очагов, кисловатый хлебный квас, запах пота и обработанного дерева. Кайла замедлила бег, ее походка стала осторожной, изучающей. Уши с рыжими кисточками настороженно замерли, улавливая знакомые голоса.

Томас стоял у забора своей мастерской, окруженный тремя приятелями. Он был высок, широк в плечах, его аура была плотной и горячей, как расплавленный камень. Кайла замерла в тени, наблюдая. Расслабленная поза, громкий смех – признаки доминанта. Его стая смотрела на него с подобострастием.

Она вышла из-за деревьев. Разговор смолк. Четверо парней повернулись к ней. Взгляды – любопытство, настороженность, у Томаса – теплое узнавание.

– Вот она, лесная фея, – ухмыльнулся коренастый парень с красным лицом. – Томас, а не боишься, что она в гнезде клещей принесла? Или укусит, коли что не по ней?

Кайла не моргнула. Ее золотистые глаза, с вертикальными зрачками, были неподвижны. Она смотрела на Томаса, оценивая. Она чувствовала его силу, как чувствуют грозу – по напряжению в воздухе. Его энергия была ядром этой человеческой стаи. Ее предковая половина, дикая и практичная, одобрительно шептала: Вот он. Достойный корень.

Томас фыркнул, но в его глазах не было смеха. Он шагнул вперед, заслонив Кайлу от приятелей своим широким торсом.

– Заткнись, Генри. Твои шутки тупее, чем обух моего топора. Кайла за одну пробежку приносит моей мастерской больше пользы, чем ты за месяц.

Он повернулся к ней, и его голос стал чуть тише, но не мягче. – Есть что для знахаря?

Кайла протянула сверток. Ее движения были плавными, экономичными. Она не улыбалась, но в ее позе, в спокойном взгляде была та же уверенность, что и у него. Два хищника, признавшие силу друг друга. В ее системе координат его поступок был ясным сигналом: «Это мое. И это ценно». Его грубость была не оскорблением, а ритуалом утверждения статуса. А статус был главной валютой в мире, где выживание зависело от острых когтей и верных решений.

– Срочно, – сказала она, и ее голос прозвучал низко, почти как шелест листвы.

Томас кивнул, взял сверток. Их пальцы соприкоснулись на мгновение. Шершавая кожа, мозоли. Тепло.

Она развернулась и растворилась в лесной чаще, не оглядываясь. Сзади донесся сдавленный смех и бормотание: «…все равно жутковато…», но это уже не имело значения. Шум. Лес поглотил ее, и ее тело снова запело от скорости, сливаясь с ритмом великого дыхания.

Она не заметила, как в стороне от тропы, в густых зарослях папоротника, шевельнулось что-то темное. Не животное. Не ветер. Что-то, что пахло не жизнью леса, а сладковатой гнилью и едким озоном. Запах был до боли знаком – таким же несло от сломанных артефактов, что гномы иногда выносили на свалку у границ своих владений. Кайла на мгновение замерла, почувствовав чужеродную, как ржавчина, магию. Что-то хрустнуло в глубине чащи. Небольшая трещина в реальности. И сквозь нее на нее смотрела тьма.

Глава 3: Алрик. Дорога в никуда.

Порт Рыдающих скал был открытой гноящейся раной на теле континента. Воздух – физическая субстанция, состоящая из солёных брызг, гниющей рыбы, дёгтя и человеческого отчаяния. Алрик сидел в углу таверны «Последний причал», прислонившись спиной к стене, чтобы видеть каждый вход. Каждый выход. Он пил вино, пахнущее уксусом и тоской. Его взгляд, холодный и аналитический, раскладывал зал на составляющие: страх, жадность, нищета. Биомасса с ценниками. Так было проще. Гораздо проще, чем помнить.

К нему подошёл человек, чьё лицо напоминало карту разрушенной местности.

– Алрик? Говорят, ты не задаёшь вопросов. Нужна охрана для каравана. Груз – алхимические реагенты. Вглубь Восточного Моря Деревьев.

Алрик медленно допил бокал. Его не интересовало, зачем везти реактивы в глушь. Его интересовала только механика сделки.

– Коэффициент риска? – его голос звучал как скрежет камня.

– Лес… нездоров. Появились твари. Мутировавшие. Платим в полтора раза больше обычного.

Алрик кивнул. Деньги были единственным языком, на котором он соглашался вести диалог. Он получил мешочек с авансом. Монеты тускло звенели, но их вес был единственной правдой в этом мире лжи. Этой правды хватило бы на месяц забвения на дне бутылки. Но контракт есть контракт.

На рассвете караван отправился в путь. Три повозки, запряжённые угрюмыми мулами. Погонщики – молчаливые мужчины с загрубевшими пальцами и топорами на поясах. Двое наёмников: юнец со слишком чистым мечом и слишком громким дыханием и женщина-лучница, чьи шрамы вокруг глаз говорили красноречивее любого послужного списка. Алрик ограничился кивком. Имена были лишней информацией в уравнении, где каждый мог стать статистической погрешностью.

Они оставили позади гнилостную атмосферу порта, сменившуюся удушающей зеленью леса. Воздух стал плотным, с цветочно-гнилостным запахом. Но под этим слоем Алрик уловил нечто иное. Тонкую, едва различимую ноту – сладковатую гниль, смешанную с озоном. Тот самый запах, который витал над сломанными артефактами в кварталах гномов. Запах системы, вышедшей из-под контроля.

Молодой наёмник Ларс попытался нарушить давящую на уши тишину.

– Ты впервые в этих лесах? Говорят, зверолюди здесь могут разговаривать с деревьями.

Алрик бросил на него взгляд, пустой, как у дохлой рыбы.

– Деревья не платят за охрану. Мутировавшие твари – платят. Сосредоточься на коэффициенте риска.

Ларс замолчал, его губы дрогнули от обиды и досады. Женщина-лучница Ильва, не глядя на него, провела рукой по тетиве, и её пальцы, покрытые старыми ожогами, замерли в ожидании.

– Слишком тихо для леса. Птицы замолчали полчаса назад. Как перед грозой. Только это не гроза.

Алрик кивнул. Он заметил. Эта тишина была не умиротворением, а вакуумом, предвещающим взрыв. Его пальцы сами собой проверили крепление меча. Он мысленно пересчитал аванс, прикинув, какой процент от этой суммы составляла плата за его возможную смерть. Цифры говорили о сомнительной рентабельности. Но пути назад не было. Никакие деньги не стоили превращения в расходный материал, но отступать было уже поздно.

Он посмотрел вглубь леса, в этот зелёный, дышащий лабиринт. Где-то там девушка-гном вела свою тихую войну в золотой клетке. Где-то там лиса-бегунья искала своего сильного самца, не подозревая о разломе, идущем от самых корней мира. А здесь, на дороге в никуда, пахло озоном и гнилью. Единственными богами, в которых он хоть как-то верил. Богами хаоса и распада. И буре, как он знал, было плевать на его коэффициенты и расчёты.

Глава 4: Лорд Вейнар. Холодный интерес.

Воздух в Зале Десяти Горнов был густым от привычного пренебрежения. Пыль неудач оседала на свитках, на инструментах, на душах. Мастер Горммак разбирал отчеты, его борода, будто засохший мох, лежала на пергаменте. И в этот миг дверь распахнулась без стука.

Он вошел не так, как входят гномы – с грузной уверенностью хозяев недр. Он вплыл, и физика пространства содрогнулась. Воздух застыл, запахи металла и пота отступили перед единственным ароматом – ледяной свежести высокогорных цветов и древней пыли с забытых свитков. Лорд Вейнар. Высший эльф.

Его рост был оскорблением для приземистых сводов. Он казался изваянием, помещенным не в тот пантеон. Черты лица – безупречные, выверенные до миллиметра, – обжигали холоднее огня. Глаза, цвета зимнего неба, скользнули по залу, и каждый гном почувствовал себя бракованной болванкой, недостойной даже переплавки.

– Мне требуется мастер, – голос Вейнара был тих, но резал сознание, как алмазная грань. В нем не звучало просьбы. Лишь констатация факта, отлитая в вежливую форму приказа. – Не ваш штатный ремесленник. Тот, кто мыслит… за пределами ваших схем.

Горммак поднялся, пытаясь спасти остатки достоинства. Его кости скрипели от напряжения.

– В Гильдии Кхазад-Гара все мастера – олицетворение эталона. Наши стандарты…

– Ваши стандарты, – Вейнар мягко, но неумолимо перебил его, – породили именно это.

Длинные, бледные пальцы, лишенные каких-либо следов труда, протянулись к стопке отвергнутых проектов. Он не глядя извлек оттуда чертеж Эльты. «Скорпион». Даже на пергаменте схемы излучали дерзкую, почти живую энергию.

Тишина в зале стала густой и тягучей. По жилам Горммака ударил раскаленный стыд, будто эльф ткнул его пальцем в незаживающую рану всей гильдии.

– Это работа незрелого ума, – выдохнул он, и слова прозвучали слабо. – Дитя… без корней…

– Дети, – заметил Вейнар, не меняя выражения лица, – порой видят истину, которую ваши «корни» предпочитают не замечать. Интересующая меня область – нетривиальное применение резонансных частот. Где найти автора?

Горммак сглотнул ком унижения. Весь его авторитет рассыпался под давлением этого тысячелетнего взгляда. Он пробормотал адрес, испытывая жгучую ненависть и к эльфу, и к той, что вынудила его к этому позору.

Эльта сидела на замасленном полу, пальцы разбирали очередной неудачный амулет. Воздух был пропитан озоном, горькой пылью и смирением. И вдруг – запах изменился. Ледяной цветок расцвел посреди болота.

Она подняла голову. В проеме двери, заполнив его собой, стоял он. Силуэт, вырезанный из лунного света и безразличия. Первая реакция – животный, первобытный ужас. Хищник в логове добычи. Вторая – жгучий, всепоглощающий стыд. Он видел это: ее нищету, ее тщетные попытки, ее поражение.

– Эльта, – произнес он ее имя. На его языке оно звучало как обозначение редкого химического элемента. – Твоя работа демонстрирует… определенный потенциал. В частности, в области подавления волевых импульсов и нетривиального применения резонансных частот. Именно это мне и требуется.

Он сделал шаг вперед. Его одежды, на вид простые, были сплетены из тишины и стоимости, недоступной ее пониманию. Его взгляд скользнул по ее лицу, по ненавистным гладким щекам, и в нем не было ни отвращения, ни снисхождения. Лишь холодный, аналитический интерес, как к редкому минералу с неочевидными свойствами.

– У меня есть предложение, которое ты не сможешь отклонить, – его голос был ровным, лишенным убеждения. Оно ему было не нужно. – Ты получишь собственную лабораторию. Любые материалы. Полную свободу в исследованиях. В обмен на исключительное право на плоды твоего труда.

Эльта сглотнула. Ее руки дрожали. Работать на него? Стать его интеллектуальным рабом? Волна ненависти, горячая и сладкая, подкатила к горлу. И тут, сквозь эту бурю, прорвался луч ледяной логики. Что она теряет? Нищету? Забвение? Право вечно быть унижаемой?

Ее взгляд упал на осколок зеркала в углу. На свое отражение. На клетку, ставшую привычной.

Страх и протест бушевали в ней. Но под ними, холодным и твердым, как обсидиан, лежало понимание. Это была ловушка. Но ее нынешняя жизнь – тоже была ловушкой. Просто более грязной и беспросветной.

Она заставила себя выпрямиться. Спина болела от напряжения. Голос не подвел, прозвучав тихо, но с newly обретенной сталью.

– Я согласна.

Вейнар кивнул, как будто никогда не сомневался в ответе. Он развернулся и вышел, оставив после себя лишь запах ледяных цветов и горькое послевкусие сделки с холодным богом. Но в ее груди, рядом с комом страха, шевельнулось нечто иное. Голод. Голод по признанию, по ману, по власти, которую давали знание и ресурсы.

Она посмотрела на свою дрожащую, но сжатую в кулак руку. Тихая война продолжалась. Просто сменился театр военных действий. И впервые за долгое время она чувствовала, что у нее есть шанс не просто выживать, а наступать.

Глава 5: Новая клетка.

Поместье Вейнара не было построено. Оно проявилось, как формула на пергаменте реальности. Его стены из белого мрамора не подчинялись гравитации – они бросали ей вызов, паря в воздухе и образуя геометрию, оскорбляющую саму мысль о хаосе. Воздух был отфильтрован до состояния стерильного вакуума. Он ничем не пах. И это было хуже, чем запах гниющих отбросов в её прежней каморке. Это был запах тотального контроля, доведённого до абсолюта.

Мастерская, переданная в её распоряжение, была образцом утилитарного совершенства. Каждый инструмент – от макрорезцов для обтёсывания рунических плит до нейзильберовых пинцетов для нанесения микрорун – лежал на строго отведённом ему месте. Ни пылинки. Ни пятнышка масла. Ни намёка на человеческое прикосновение. Это была не мастерская, а операционная для вивисекции материи. И, как она начинала понимать, души.

Первые дни Эльта двигалась как заведённый автомат. Страх сковывал её ледяными тисками. Каждый её вздох гулко отдавался в гробовой тишине. Она ловила себя на том, что замирает, прислушиваясь к шагам за дверью. Шагов не было. Вейнар не появлялся. Но она чувствовала его взгляд – безжалостный и анализирующий – в каждом отражении на полированной стали, в каждой молекуле воздуха. Взгляд коллекционера, ожидающего, когда редкий экспонат проявит заявленные свойства.

Она начала с малого. «Сфера Безмолвной Тени». Утилитарный инструмент, а не оружие. Принцип был позаимствован у глубоководных существ, поглощающих все колебания. Она работала, сжимая инструменты до побеления костяшек, с дрожью в руках, заглушая внутренний голос, кричавший о предательстве. Она продавала свои идеи тому, кто смотрел на её народ как на полезных насекомых.

Сфера получилась безупречной. Матовый шар из обсидиана, холодный, как прикосновение смерти. При активации он поглощал не только звук, но и свет, создавая вокруг себя пузырь абсолютной тишины и мрака. Она держала его в руках, и тяжесть артефакта тянула её вниз, к реальной земле, которую она добровольно покинула.

Дверь бесшумно открылась. Вейнар вошёл. Его взгляд упал на Сферу.

– Продемонстрируйте, – сказал он.

Эльта активировала артефакт. Звук исчез. Пропала вибрация от биения её собственного сердца. Она оказалась в пузыре небытия, и это было страшнее любого крика. Вейнар шагнул в зону действия артефакта, и его фигура исказилась, словно её поглотила сама пустота. Через мгновение он вышел.

– Довольно, – произнёс он, и его голос, ворвавшийся в тишину, прозвучал как звон разбитого стекла.

Эльта выключила Сферу. Её ладони были влажными.

– Нестабильность на высоких частотах, – констатировал Вейнар. – Резонансный контур требует калибровки. Но… приемлемо.

Он не сказал «хорошо». Не сказал «талантливо». «Приемлемо». И в этом одном слове было больше признания, чем во всех речах мастеров Гильдии. Он повернулся к выходу, но на пороге остановился.

– С завтрашнего дня вам будут доставлять материалы из Хранилища. Ограничений нет. Кроме вашего воображения.

Дверь закрылась. Эльта осталась одна. Она посмотрела на Сферу, затем на свои руки. Дрожь прошла, сменившись напряжением, как у стальной пружины, готовой разжаться. Вместо страха внутри закипала странная, горькая ярость. Он не хвалил её. Он констатировал факт. И дал ей ключи от всех сокровищниц. Он купил её, но теперь относился к ней как к сложному инструменту, который нужно содержать в идеальном состоянии.

Она подошла к окну. За ним простирался сад Вейнара. Деревья застыли в безупречных позах. Ни одного опавшего листа. Ни одной сорняковой травинки. Это была не природа. Это была её новая клетка. Но клетка из чистого золота с алмазными прутьями.

Она сжала Сферу так, что обсидиан едва не треснул. Да, она была в ловушке. Но в этой ловушке у неё были инструменты, материалы, свобода творить. Она больше не была просительницей. Она была активом. Дорогим и ценным. И эта мысль одновременно унижала и опьяняла.

Её губы растянулись в улыбке, в которой не было ни капли радости. Холодная, расчётливая улыбка стратега, изучающего карту будущих сражений. Война продолжалась. Но теперь у неё было оружие. Не просто для выживания, а для тотального превосходства. И первый выстрел – эта Сфера – был сделан. Она отвернулась от окна и вернулась к своему стерильному, идеальному рабочему месту. Ей предстояло откалибровать резонансный контур. И откалибровать саму себя. Чтобы стать ещё более «приемлемой». Чтобы стать незаменимой. Чтобы однажды стать той, перед кем будут замирать в страхе и в гильдии, и в этих стерильных чертогах.

В воздухе, лишённом запахов, витал лишь аромат ледяных цветов и тонкий, едва уловимый запах озона – запах маны, которую она теперь могла использовать без ограничений. Это была сделка с дьяволом. Но дьявол, как выяснилось, заплатил сполна. И цена казалась всё более разумной.

Глава 6: Первый вой.

Ночь в Восточном Море Деревьев не была пустотой. Она была живой, плотной субстанцией, враждебной дыханию. Воздух остыл, выкристаллизовывая запахи: гниющий папоротник, споры плесени, ядовитые ночные цветы. И под всем этим – тот самый сладковато-гнилостный шлейф, что преследовал их с первых шагов в чащу. Алрик не чувствовал маны, как та лиса-бегун. Он чувствовал результат. Как нож чувствует гниль в мясе, еще не тронутом видимой порчей.

Караван встал лагерем на редкой поляне. Костер потрескивал, отбрасывая жалкие, беспомощные тени на кольцо повозок. Алрик не спал. Он сидел на облучке, положив обнаженный меч на колени. Лезвие, тусклое в лунном свете, было единственной реальной вещью в этом мире иллюзий. Ильва, лучница, замерла на ветке выше, ее силуэт слился с деревом. Ларс, юнец, дремал, прислонившись к колесу, его слишком чистый меч лежал рядом – наивное предложение смерти, которой было плевать на чистоту.

Тишина была первой жертвой.

Ее разорвал звук. Не рык. Не лай. Нечто среднее – хриплый, булькающий вой, полный неестественных обертонов. Он шел не из одной точки, а окружал поляну, отражаясь от стволов, будто сама чаща издевалась над ними.

– Вставать! – голос Алрика прозвучал негромко, но с такой железной интонацией, что Ларс подскочил, как на пружине, а погонщики схватились за топоры.

Из тьмы между деревьями вышли они. Гиеновидные волки. Но неправильные. Искаженные. Их спины были выгнуты дугой, как у больных шакалов, а задние лапы, удлиненные и суставчатые, с трудом удерживали тела. Они передвигались короткими, прыгающими рывками, слишком быстрыми для своего размера. Их шкура была покрыта язвами, сквозь которые проступало тусклое, багровое свечение. И глаза… Глаза не отражали свет костра. Они горели изнутри sickly-багровым светом, как тлеющие угли в пепле безумия.