Осколки

Глава 13: Томас – Оправдание

Боль была его новой сущностью. Она пульсировала в разорванных мышцах плеча, где когти твари оставили свои ядовитые автографы, но это была лишь верхушка айсберга. Глубже, в самой сердцевине его существа, жила другая боль – та, что точила его изнутри, как червь, методично выгрызающий плоть изнутри спелого плода. Томас сидел на завалинке, сжимая в руке топор. Лезвие было выточено до бритвенной остроты, но в воздухе все еще витал призрак крови – не той, что смыли дожди, а той, что въелась в трещины брусчатки, в стены домов, в самое нутро его памяти.

«Она нас предала, – шептал он, и слова звучали как заклинание, призванное изгнать демонов. – Увидела своих и бросила на растерзание. Я видел ее глаза. Глаза хищницы.»

Он повторял это снова и снова, словно вырубая эти слова на внутренних скрижалях своей души. Днем – своим сподвижникам, чьи лица становились все мрачнее. Ночью – самому себе, в липких потоках кошмаров, где багровые глаза волков сливались с золотистыми глазами Кайлы в единое, ухмыляющееся чудовище.

– Она тебя одурачила, Томас, – говорил Генри, и в его голосе сквозило не только убеждение, но и странное, почти ликующие удовлетворение. Наконец-то сильный, непоколебимый Томас увидел мир его, Генри, глазами – простым и ясным миром, где любое отличие таит в себе угрозу. – Эти твари… они носят маску разума, но под ней – та же волчья суть. Только хитрее. Надо добить лису. Пока она не добила нас.

Томас кивал, чувствуя, как эти слова ложатся на благодатную почву его страха и стыда. Стыда за то, что он, всегда такой проницательный, позволил втереться в доверие существу с хвостом и ушами. Стыда за свою слабость.

Ночью он пошел к Лире. Ее дом на окраине пах сеном, дешевым парфюмом и чем-то еще – затхлостью запертых страхов. Она встретила его с привычной, ленивой ухмылкой.

– Ну что, герой? Пришел, чтобы тварь из головы вытравить?

Ее пальцы скользнули по его груди, но тело не отзывалось. В голове стоял образ – золотистые глаза, полные того самого непонятого упрека, что жгли его теперь изнутри. Лира фыркнула, и в ее голосе зазвучала знакомая, ядовитая нотка.

– Неужели тебе теперь только с животными хорошо? Та лисичка, что от тебя сбежала, развела не того?

Что-то щелкнуло внутри. Та самая грань, что отделяла в его сознании Кайлу-женщину от Кайлы-твари, рассыпалась в прах. Исчезла. Рука сама сжалась в кулак. Первый удар пришелся в лицо. Хруст кости прозвучал оглушительно громко в ночной тишине. Второй – в солнечное сплетение. Он не слышал ее криков, не видел ее лица. Перед ним была только она – рыжая, с золотистыми глазами, полными предательства и насмешки. Ярость, горячая и сладкая, как самогон, хлынула в жилы, выжигая остатки разума. Его тело наконец отозвалось – не желанием, но грубой, животной силой. Силой уничтожения.

Сознание вернулось к нему рывком, как от удара хлыстом. И первым, что он осознал, была тишина. Гробовая, абсолютная тишина, которую уже не нарушали ни крики, ни хрипы. Под ним лежало бездыханное тело. Лицо Лиры было неузнаваемым. А на его руках, на смуглой коже ее шеи, синели отпечатки его пальцев. Он отшатнулся, ударившись спиной о стену. Воздух в комнате был густым и тяжелым, пах медью, страхом и чем-то еще – сладковатым, до боли знакомым. Тем самым запахом, что витал над лесом перед атакой. Запахом гнили. Теперь он исходил от него.

Он провел здесь остаток ночи, сидя на полу и глядя в одну точку, пытаясь выжечь из памяти картину того, что он натворил. А на рассвете, когда первые лучи солнца упали на синеву на шее Лиры, он встал. Его движения были резкими, механическими, будто кто-то дергал за ниточки. Он вышел из дома и направился к дому Генри.

– Собирай людей, – сказал он, и его голос звучал хрипло, но с новой, стальной твердостью. – Выступаем. Немедленно.

– Что случилось, Томас? – спросил Генри, протирая сонные глаза, но в них уже вспыхивал огонек азарта.

– Они уже здесь, – прошипел Томас. – Убивают наших. Пока мы спим. Надо добить лису. Пока она не добила нас.

Он не оглянулся на дом Лиры. Не оглянулся на свою деревню, на ту часть себя, что навсегда осталась лежать в той комнате с синевой на шее. Он шел вперед, к лесу, и с каждым шагом образ Кайлы в его голове становился все четче, все ненавистнее. Она была ключом. Единственным ключом, который мог запереть дверь в тот ночной кошмар. Если он убьет ее, значит, он был прав. Значит, он не стал чудовищем в душной комнате. Он был жертвой. Жертвой хитрой, беспощадной твари.

А позади, в опустевшем доме на окраине, тело Лиры медленно остывало. И первый крик, возвестивший о находке, раздался уже после того, как отряд Томаса скрылся в зеленой пасти леса. Крик, что стал не просто вестью о смерти, а первым камнем в лавине, что вот-вот должна была обрушиться на этот хрупкий мир, унося с собой последние остатки разума и человечности.

Глава 14: Эльта – Симпатия

Воздух в лаборатории Эльты был стерилен до состояния физической абстракции. Ни пылинки на отполированных до зеркального блеска столешницах из чёрного дерева, ни малейшего нарушения симметрии в рядах серебряных инструментов. Даже едкий запах озона от последних экспериментов был побеждён сложной системой вентиляции, пропускавшей лишь тонкий морозный аромат цветов из сада Вейнара. Это был триумф контроля над хаосом, геометрическое доказательство совершенства. И Эльза, стоя в центре этого доказательства, чувствовала себя его главным изъяном – живым, дышащим противоречием, не вписывающимся в безупречную конструкцию.

Внешне всё было достигнуто. Шелковые одежды, дорогие артефакты-украшения, неограниченные ресурсы, подобострастие десятков подмастерьев. Она взобралась на вершину, о которой когда-то лишь робко мечтала в своей пропахшей плесенью конуре. Но внутри зияла пустота – холодная, бездонная шахта, уходящая в самое нутро её существа. Вейнар был интеллектуальным катализатором, холодным соавтором в решении сложнейшего уравнения, но его прикосновения были подобны касаниям алгоритма – выверенным, но лишённым теплоты. Его высшая похвала – «приемлемо» – была точной оценкой, но не заполняла внутреннюю пустоту.

Именно в эту пустоту и просочился он. Карстен.

Молодой гном из гильдии Кхазад-Гара, присланный в качестве подмастерья, – вынужденная дань уважения Горммака могуществу Вейнара. Но в отличие от остальных, когда он впервые увидел чертежи «Диффузора маны», в его взгляде не было привычной смеси зависти и отторжения. В его глазах цвета тёмного сланца горел чистый огонь восхищения. Он видел не «безбородую аномалию», а архитектора невозможного.

– Стабилизация через обратную связь с компенсацией фазового сдвига… это гениально, – пробормотал он однажды, склонившись над её расчётами. Его палец с мозолистой подушечкой от постоянной работы с инструментом указал на сложную руническую последовательность. – Вы использовали принцип Лейнхардта, но инвертировали ядро. Почему?

Эльта, привыкшая к беспрекословному исполнению своих распоряжений, на мгновение опешила.

– Стандартное ядро создаёт резонансный шум на седьмой гармонике. Мне нужна была тишина. Абсолютная.

Карстен поднял на неё взгляд, и в его умных, внимательных глазах она увидела не лесть, а искреннее, глубокое понимание.

– Вы пожертвовали мощностью ради чистоты сигнала. Смело. Очень смело. Рискованно.

С этого всё и началось. Их беседы вышли за рамки приказов и отчётов. Они говорили о тонкостях резонансных полей, о скрытых свойствах сплавов, о самой философии зачарования. Он стал первым за долгое время, кто увидел в ней не инструмент и не диковинку, а коллегу. Равную.

И вот однажды ночью, когда Вейнар отбыл по своим эфемерным делам, оставив после себя лишь ощущение холода и незримого надзора, Эльта сознательно нарушила протокол. Она послала за Карстеном.

Он вошёл в её личные покои, смущённый, пахнущий остывшим металлом, древесным мылом и чем-то ещё – простой человеческой теплотой. Его аккуратно подстриженная борода теперь казалась ей не символом чужого превосходства, а просто милой, естественной деталью. На рукаве его рабочей куртки она заметила маленькое, аккуратно заштопанное отверстие – след от искры расплавленного нейзильбера.

– Мастер Эльта… – начал он, опустив взгляд.

– Здесь нет мастеров, Карстен, – мягко, но решительно перебила она. Её голос зазвучал тише, без привычной стальной брони. – Здесь только я. И ты.

Она подошла к столу, на котором стоял прототип «Диффузора». Прикоснулась к холодному инертному металлу сердечника.

– Мне нужен твой взгляд. Сердечник… стабилен в расчётах. Но я чувствую его сопротивление. Здесь. – Она прижала руку к груди.

Он подошёл ближе. Пространство между ними сжалось, наполнившись статическим электричеством. Она чувствовала исходящее от него тепло – реальное, осязаемое.

– Возможно, проблема не в стабильности, а в подавлении, – сказал он, и его палец, грубый и чуткий, описал в воздухе над схемой плавную дугу, не касаясь пергамента. – Вы пытаетесь подавить колебания. А что, если не подавлять, а резонировать с ними? Найти контрчастоту. Создать гармонию из диссонанса.

Идея была простой, элегантной и ускользала от неё в погоне за сложными, силовыми решениями. Она повернулась к нему, и их взгляды встретились. В его глазах не было ни страха, ни подобострастия. Было восхищение. И что-то ещё. Что-то, от чего по её коже пробежала давно забытая дрожь узнавания.

Это произошло само собой, как следующий логичный шаг в решении задачи. Её пальцы коснулись его руки. У него перехватило дыхание. А затем его губы нашли её губы. Это не было борьбой за доминирование, как с Вейнаром. Не было сделкой. Это было… открытием. Симфонией, в которой их разумы и тела наконец нашли свой контррезонанс.

В её стерильной позолоченной клетке, среди ароматов озона и ледяных цветов, пахнущих вечным холодом, расцвёл хрупкий, немыслимый цветок. Цветок человеческой симпатии. И Эльта, прижавшись к груди Карстена, слушая ровное биение его сердца – живого, настоящего, – на мгновение позволила себе забыть. Забыть, что всё в её мире имеет цену и последствия. Забыть, что за каждой её спиной стоит тень Вейнара с его беспристрастным, всевидящим взглядом.

Она знала, что это слабость. Что это уязвимость. Но в тот миг эта уязвимость пахла кожей, потом и теплом чужого, но такого близкого тела. И этот запах был слаще всех ароматов её нового мира. Это был запах надежды. Мимолётной, наивной, обречённой, но – надежды.

Глава 15: Алрик – Пороховой погреб.

Фортпост «Серая Застава» перестал быть крепостью. Он превратился в открытую рану на теле порядка, гноящуюся страхом и отчаянием. Воздух, когда-то разреженный и чистый, теперь был густым и тяжёлым, пропитанным запахом немытых тел, дыма и едкой сладостью паники. Сюда, как в последнее убежище, стекались остатки приграничных поселений – люди с пустыми глазами и узелками, в которых уместилась вся их прежняя жизнь. Они теснились в тесных проходах, превращая форт в подобие человеческого улья, готового взорваться от первого же толчка.

Алрик стоял на стене, его пальцы механически ощупывали шершавую древесину частокола. Он не видел просто толпу. Он видел уравнение, где каждая переменная была заряжена потенциалом хаоса. Отчаяние плюс страх, умноженные на слухи, давали сумму, стремящуюся к катастрофе. И он, холодный калькулятор, наблюдал, как логика проигрывает арифметике эмоций.

Слухи. Они витали здесь, как миазмы над болотом. История о «предательстве» Кайлы обрастала чудовищными деталями. Теперь уже говорили, что она лично выкалывала глаза детям и дирижировала стаями тварей. А находка тела Лиры с синяками на шее стала для всех аксиомой – «зверолюды-убийцы пробрались в деревню и задушили невинную». Никто не спрашивал, зачем. Логика сгорала в топке коллективной истерии.

Он спустился вниз, в так называемый «штаб» – бывшую караульную, где теперь заседали старейшины и капитан местного гарнизона, Боргар, чье лицо постоянно пылало румянцем ярости и беспомощности.

– Нельзя просто сидеть в осаде! – гремел Боргар, ударяя кулаком по столу. В его глазах, помимо гнева, читался страх человека, чья репутация и карьера таяли на глазах вместе с гибнущими деревнями. – Они режут нас по частям! Томас и его парни пошли за правдой, а мы тут прячемся!

– Томас и его парни, – холодно парировал Алрик, останавливаясь в дверях, – пошли мстить за историю, в которой слышали только один акт. И за труп, в смерти которого нет ни единого материального доказательства вины зверолюдов.

Все повернулись к нему. Взгляды были разными – от ненависти до растерянной надежды.

– А чьей еще вины? – прошипел седовласый Эйнар, сжимая дрожащие руки. – Твоей, наемник? Ты, я смотрю, всегда за них горой стоишь.

– Я стою за факты, а не за сказки, – голос Алрика был ровным, как лезвие гильотины. – Мы столкнулись с аномалией. С болезнью, что калечит и зверей, и, судя по всему, разумных. Бросаться с вилами на эпидемию – верный способ стать ее статистикой.

– Мы не будем ждать, пока нас перережут, как овец! – Боргар встал, его мощная грудь вздымалась. – Мы знаем, где их лагерь. Ущелье в дне пути. Мы нанесем удар первыми!

Алрик смерил его взглядом, в котором не осталось ничего, кроме холодного анализа.

– Вы нанесете удар по ком? По тем зверолюдам, что сами бегут от этой заразы? По тем, кто, возможно, еще вчера делил с вами хлеб? Это не война. Это ритуальное самоубийство с предварительным убийством соседа.

– Соседа? – Эйнар вскочил, его лицо исказила гримаса боли. – Моего сына растерзали! Они все чудовища! Все до одного!

Алрик понял, что говорит с глухой стеной. Стеной, сложенной из боли, страха и примитивной ярости. Его расчеты, его логика разбивались о гранит первобытных инстинктов. Коэффициент риска безрассудства зашкаливал, но они не видели цифр. Они видели только кровь и призраков.

Именно в этот момент у ворот поднялся шум. Крики, ругань, затем – тяжелый, мерный стук, прозвучавший как удар молота по крышке гроба. Все высыпали наружу.

У ворот стоял всадник. Не человек. Зверолюд-рысь, в доспехах из отполированной кости, с холодными, безразличными глазами. Он игнорировал сотни ненавидящих взглядов, устремленных на него. В руке он держал свиток, перевязанный черной лентой.

– Где ваш старший? – его голос прозвучал резко, режущим лезвием по натянутым нервам.

Боргар вышагнул вперед, сжав рукоять меча.

– Я здесь. Говори, тварь.

Всадник бросил свиток к его ногам.

– От Совета Старейшин Народа Зверя. Вы нарушили границы. Вы распространяете чуму, что губит наш лес. Вы нападаете на наши поселения. Прекратите. Отведите ваших людей. Выдайте виновных в нападениях. Если в течение трех дней не будет дан ответ, будет война.

Повисла тишина. Густая, звенящая, как натянутая тетива. В толпе кто-то ахнул, кто-то отшатнулся, а кто-то с дикой, искаженной надеждой смотрел на Боргара, ожидая, что он разорвет свиток и швырнет его обратно в лицо гонцу. Но первый крик прозвучал от Эйнара:

– Это они нам объявляют войну! После всего, что натворили!

Алрик закрыл глаза. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног. Его расчеты, какими бы верными они ни были, больше не имели значения. Ультиматум был произнесен. Пороховая бочка была зажжена. Он стоял в эпицентре надвигающегося взрыва и знал – его холодная, беспристрастная логика стала самой бесполезной валютой в этом мире, сошедшем с ума. Оставалось только одно – считать секунды до детонации и пытаться успеть отскочить от осколков.

Глава 16: Томас – Одержимость и Расплата.

Лес пожирал их с методичной жестокостью. Не метафорически – физически. Мшистая почва проглатывала следы, колючие ветви хватались за одежду, словно пытаясь удержать, не пустить дальше. Воздух был густым и влажным, пах гниющими листьями и чем-то еще – сладковатым, до боли знакомым. Тем самым запахом, что висел над деревней в ночь нападения. Томас шел впереди отряда, его рана на плече горела адским огнем, но он почти не чувствовал боли. Ее вытеснила ярость – концентрированная, как перегнанный самогон, отравляющая разум.

Они шли уже третий день. Отряд из пятнадцати человек – не солдат, а фермеров, лесорубов, кузнецов. Людей, взявших в руки оружие не по призванию, а по отчаянию. И это отчаяние с каждым часом становилось все более зловещим.

– Томас, – голос Генри прозвучал сзади, неуверенно. – Смотри.

Томас обернулся. На стволе старого дуба, на высоте человеческого роста, зияли глубокие борозды. Не когтистые царапины – именно борозды, будто по дереву провели раскаленным прутом. Из них сочилась темная, почти черная смола, пахнущая озоном и гнилью.

– Это не их следы, – пробормотал кто-то из людей. – Ни один зверь так не помечает территорию.

– Это знак, – резко оборвал его Томас. – Знак, что мы на правильном пути. Они близко.

Но в его голосе не было уверенности. Была натянутая, как струна, нервозность. Лес вокруг был неестественно тихим. Ни птиц, ни зверей. Только шелест листьев под ногами да тяжелое дыхание его людей.

Ночью они устроили лагерь на небольшой поляне. Костер потрескивал, отбрасывая беспомощные тени на замкнутые, усталые лица. Томас не спал. Он сидел, прислонившись к дереву, и смотрел в темноту. В ушах стоял хруст кости Лиры. Он сжимал и разжимал кулак, чувствуя, как память о том моменте прожигает его изнутри.

– Она нас завела в ловушку, – прошептал он, и слова повисли в воздухе, как ядовитый туман. – Завела в самую глубь, чтобы добить.

Утром они наткнулись на первое свидетельство. Вернее, на его остатки. Тело зверолюда-оленя, вернее, то, что от него осталось. Оно было не просто мертво. Оно было… переработано. Плоть спеклась, почернела, кости обнажились и покрылись теми же багровыми кристалликами, что они видели у волков. От тела шел тот же сладковато-гнилостный запах.

– Боги… – перекрестился один из людей. – Да что же это творится?

– Чума, – хрипло сказал Генри. – Та самая, о которой говорил тот наемник.

Томас резко обернулся к нему, его глаза горели.

– Не слушай выродков, Генри! Это они разносят заразу! Они сами себя калечат, чтобы пугать нас!

Но в его голосе слышалась надтреснутая нота. Он и сам видел – это не было похоже на работу когтей или зубов. Это было похоже на болезнь. Но признать это – значило признать, что он ведет своих людей на войну с эпидемией. А это было невозможно. Ему нужен был враг. Плоть и кровь.

И враг нашелся. В тот же день, когда они пересекали каменистую осыпь, из-за деревьев вышли они. Не твари. Зверолюды. Десять, может, пятнадцать воинов. Во главе – тот самый старый барс, что унес раненую Кайлу. Его мех был в пыли, в глазах стояла усталость, но в них не было страха. Была холодная, хищная ярость.

Барс шагнул вперед, его низкий голос пророкотал, как подземный гром:

– Человек. Ты пришел закончить свое дело?

Томас замер. Сердце заколотилось в груди. Перед ним стояло олицетворение всего его кошмара. Не тварь, не болезнь, а именно тот, кто видел его слабость. Кто видел, как он упал, как его спасла та, кого он теперь называл предательницей.

– Где она? – выдавил Томас, и его голос прозвучал хрипло, почти по-звериному. – Где тварь, что привела на нас проклятие?

Барс медленно покачал головой, и в его глазах вспыхнуло что-то темное, опасное.

– Твое проклятие в тебе самом, человек. Ты не рану ей нанес. Ты убил Кайлу. Тот день, тем двором… ты стал убийцей.

Томас вздрогнул, словно от удара. Слова барса попали точно в цель, в ту самую червоточину, что разъедала его изнутри. И вместо того чтобы рухнуть под этим грузом, его ярость вырвалась наружу. Вулканическим, неконтролируемым потоком.

– Убийцей? – он захохотал, и смех его был ужасен. – Я? А она что? Шлюха, что ногами зарабатывала? Тварь, что с волками в стае бегала? Вы все – животные! Говорящий скот! Недочеловеки, что землю пачкают!

Томас, ослепленный яростью, не видел, как в глазах барса гаснет последняя искра разума, сменяясь нарастающим, багровым туманом. Не видел, как его пальцы, больше похожие на лапы, впиваются в землю, вырывая клочья дерна. Не видел, как из уголка его пасти потекла тонкая струйка пены.