Осколки

Глава 17: Эльта – Игры с огнем.

Воздух в покоях Эльты был густым и сладковатым, пропахшим потом, ее духами и едва уловимым, чужим мужским запахом. Он витал в полумраке, приглушенный бархатом и шелком, создавая иллюзию уединенного мира, крошечной вселенной, где действовали только ее законы. Эльта лежала на раскинутых подушках, ее тело было расслаблено, мышцы влажно-теплые и податливые, как хорошо размятое тесто. Внутри плескалась странная, тягучая удовлетворенность, схожая с сытостью после изысканного ужина. Карстен, его спина блестела в свете единственной лампы, натягивал штаны. Он был инструментом, идеально откалиброванным под ее руку, и в этом заключении была своя, особого рода власть.

Именно это опьяняющее чувство – что она может не просто брать, но и творить, изобретать правила для чужой плоти – и натолкнуло ее на мысль. Не просто подражать Вейнару, но и превзойти его в изощренности. Память выхватила обрывок фразы, холодную, отточенную интонацию лорда, и она, играя, примерила ее на себя.

– Карстен, – произнесла она, и голос ее прозвучал чуть ниже, чуть бесстрастнее. – Сегодня ты можешь использовать только рот. И прикасаться им можешь только к моим ногам. Хорошенько постарайся, чтобы я потеряла голову от удовольствия и начала себя удовлетворять.

Он повиновался безмолвно, с той жутковатой старательностью, что одновременно и льстила, и отталкивала. И он действительно старался. А она, откинув голову и глядя в темноту потолка, теряла голову, как и было приказано, с наслаждением, от которого слезились глаза и сводило пальцы на внутренней стороне бедер. В тот миг ей казалось, что она – архитектор собственного наслаждения, а он – лишь послушный камень.

На следующее утро Карстен не явился в мастерскую. К полудню тишина стала звенящей, к вечеру – гнетущей. Эльта послала слугу, потом второго. Ответы были туманны, уклончивы. «Его не видели, мастерица». «Не знаем, мастерица». Тщета ее попыток проступила сквозь привычную мастерскую суету, как черный лед сквозь тонкую корку снега. Что-то внутри, холодное и острое, впилось ей под ребра. Тихо, настойчиво.

Сомнения грызли ее изнутри, вынуждая к действию. Решение прийти в покои Вейнара без приглашения было отчаянным, рожденным не дерзостью, как прежде, а этой гложущей неизвестностью. Она толкнула тяжелую дверь, и воздух сменился – теперь он был прохладным, с примесью дыма дорогой сигары и чего-то дикого, звериного.

Он сидел в своем кресле, но не один. У его ног, на роскошном ковре, примостилось существо. Девушка-зверолюд, совершенно голая, с пушистым хвостом и прижатыми ушами. В полумраке она казалась подростком, и эта мысль – детское тело, взрослая поза – на миг ошеломила Эльту, заставив мозг настойчиво искать знакомые ориентиры. Но циклы жизни иной расы были для нее темным лесом, и она отбросила эти мысли, как ненужный хлам. На шее зверолюдки был простой кожаный ошейник с металлическим кольцом. Она сидела, сгорбившись, и тщательно, с сосредоточенным видом, вылизывала собственную промежность. Когда вошла Эльта, девушка на миг отвлеклась, ее желтые глаза скользнули к Вейнару. Тот едва заметно кивнул, и зверолюдка, словно заведенная игрушка, снова согнулась и вернулась к своему занятию.

Эльта застыла на пороге. Весь ее гнев, все приготовленные упреки растворились в этом молчаливом, унизительном спектакле. Ей хотелось кричать, топать ногой, требовать ответов. Но ее ноги стали ватными, а в горле застрял ком. Вместо протеста ее тело, движимое древним инстинктом самосохранения, само приняло решение. Она сделала шаг, другой, и опустилась на колени. Паркет был холодным и твердым сквозь тонкую ткань платья. Она наклонилась, до конца, пока ее лоб не уперся в полированное дерево. Поза унижения была единственной доступной ей формой общения.

– Простите, Господин, что помешала, – ее голос прозвучал приглушенно, из глубин ковра. – Но я не нахожу себе покоя. Мне важно знать лишь жив ли еще Карстен.

Ответ последовал мгновенно, без тени раздумий. Голос Вейнара был ровным, информативным, как диктовка отчета.

– Жив и здоров. Сегодня мне сообщили, что он попросил расчет за всю работу, что исполнял в мастерской и в твоей спальне. Получив деньги, он уехал, забрав жену и детей. Перед этим он продал мастерской все личное оборудование, инструменты и материалы. Так же он пытался продать свои идеи, но они не заинтересовали управляющих. Вместо этого я лично выделил ему дополнительную сумму в награду за его службу. Меня особо порадовал отчет о прошлой ночи.

Мир под Эльтой поплыл. Слова, обрушившиеся на нее, были не звуками, а раскаленными иглами, впивающимися в мозг. «Работа в спальне». Слова жгли сильнее пощечины. Все эти недели тайных встреч, шепот в темноте, ее наивная вера в то, что это что-то настоящее, ее, принадлежащее только ей… а для него это была просто «работа». Для них обоих. И Вейнар знал. Зна́чил каждую деталь. Она была не любовницей, не сообщницей – она была дурочкой, за которой наблюдали в стеклянном муравейнике, фиксируя каждый ее стон, каждую придуманную ею «забаву» для отчета.

«Жена и дети». Горячая волна стыда подкатила к горлу, горькой и соленой. Ее желудок сжался в тугой, болезненный комок. Она, мастерица иллюзий, сама стала главной иллюзией. Ее власть, ее тайные утехи – все это было частью чьего-то трудового договора, средством прокормить семью. А ее приказ, ее игра в госпожу… «Меня особо порадовал отчет». Значит, тот, последний, самый изощренный ее триумф, был всего лишь пикантной подробностью в чьем-то донесении. Особым пунктом.

Слезы хлынули сами, горячие и беспомощные. Она не сдерживала их, прижимаясь лицом к холодному паркету, как будто могла в него впитаться, исчезнуть. Ее плечи содрогались в беззвучных рыданиях, выворачивающих душу наизнанку. Она плакала не только по Карстену, не по преданности – ее не было. Она плакала по себе, по своему ослеплению, по своему унижению, которое было тем полнее, что она сама, добровольно, его себе устроила.

А в это время Вейнар развлекался с молодой зверолюдкой. До Эльты доносилось негромкое, довольное повизгивание, скулящие звуки, влажное чавканье. Этот контраст добивал ее окончательно. Она была не просто старой игрушкой, ее не просто выбросили. Ее место уже заняли. Игрушка оказалась с сюрпризом, который больно ранил ее же хозяйку, и потому ее отложили в сторону без сожаления.

Она лежала на полу, маленькая, сломленная, и плакала, пока в комнате звучали лишь ее всхлипы и животные звуки новой забавы лорда Вейнара. Иллюзия власти испарилась, оставив после себя лишь соленый привкус стыда и леденящее знание: она никогда не была хозяйкой положения. Она была лишь актрисой в чужом спектакле, и за каждым ее движением следили из темноты зрительного зала, с холодным, аналитическим интересом готовясь сменить декорации.

Глава 18: Развитые – Пробуждение

Боль пришла первой. Не острая, режущая, а глухая, разлитая по всему телу, словно каждую клетку вывернули наизнанку и вправили обратно, но не на свое место. Гром открыл глаза – или то, что он считал глазами. Зрение было мутным, расплывчатым, цвета искаженными, будто он смотрел сквозь толщу мутной воды. Он лежал на холодном камне, и его мощное тело, привыкшее к грубой силе и ярости, чувствовало себя чужим, непослушным, как неверно собранный механизм.

Он попытался встать – и его рука, покрытая зеленой, бугристой кожей, уперлась не в землю, а во что-то теплое, живое. Рядом лежал Зуг, маленький, тщедушный гоблин. Его большие, похожие на смолу глаза были широко раскрыты, и в них не было привычного тупого страха или алчности. Было нечто иное. Шок осознания.

– Ты… – хрипло прорычал Гром. Его собственный голос прозвучал странно – не просто животным рыком, а речью. Структурированной. Осмысленной. – Ты тоже… чувствуешь?

Зуг медленно кивнул. Его тонкие пальцы с длинными когтями дрожали, ощупывая камень пола, как будто впервые.

– Я… помню. Помню темноту. И свет. Боль… и голоса. Много голосов.

Неподалеку, ящеролюд с потрескавшейся изумрудной чешуей прижимал лапы к своей вытянутой морде, и из его горла вырывались не шипящие звуки, а четкие, хотя и непривычные, слова: "Я… вижу узор. Во всем есть узор… линии… они пляшут…"

Они огляделись. Они находились в огромном подземном зале, но он был разрушен, как будто по нему прошелся гнев бога. Сводчатый потолок просел, повсюду валялись обломки камней и странные металлические конструкции, испещренные потухшими, мертвыми рунами. Воздух был густым и тяжелым, пах озоном, пылью и чем-то еще – сладковатым, знакомым. Тем самым запахом, что исходил от багровых кристаллов. Но здесь он был концентрированным, почти осязаемым, висящим в воздухе ядовитым маревом.

Вокруг них лежали другие – орки, гоблины, еще несколько ящеролюдей. Все они приходили в себя, вставали, ошеломленно трогали свои тела, свои лица, как будто впервые ощущая их границы. И во всех глазах, некогда пустых или полных лишь примитивной злобы, горел тот же огонь – огонь пробудившегося, испуганного разума.

– Что… что с нами? – спросил один из орков, его голос был грубым, но в нем звучала не ярость, а глубокая, экзистенциальная растерянность.

И тогда из тени за грудами обломков появился Он.

Он не был похож ни на что, что они знали. Его форма была изменчивой, будто состояла из жидкой тени и багрового света, пульсирующего в такт незримому ритму. Очертания напоминали то высокого человека, то нечто многоногое, то просто сгусток энергии. Но глаза – два уголька мерцающего багрового пламени – были постоянны. И в них был разум. Древний, холодный и безжалостный. От него исходил холод, не физический, а метафизический, высасывающий тепло из самой души. Воздух вокруг него гудел на недоступной слуху частоте, от которой слезились глаза и слегка подташнивало.

– С вами, – прозвучал голос. Он был внутри их сознания, а не в ушах. Гладкий, как отполированный обсидиан, и пронизывающий, как ледяная игла. – С вами случилось то, что должно было случиться. Вы проснулись.

Гром инстинктивно встал в защитную стойку, его мышцы напряглись по старой памяти. Зуг спрятался за его мощную спину.

– Кто ты? – рыкнул Гром, и в его голосе впервые зазвучал не просто вызов, а требование ответа.

Тень, которую они позже узнают как Малак, колебалась в воздухе, ее форма на мгновение стала четче, напоминая исполинского крылатого змея.

– Я – ваш пробудитель. Ваш проводник. Вы – первые. Первые из Развитых.

– Развитых? – переспросил Зуг, его тонкий голосок дрожал, но в нем уже слышалось любопытство, преодолевающее страх.

– До этого вы были скотом. Игрушками в руках стихийных сил, пешками в играх тех, кто считает себя выше. Теперь… теперь вы обрели дар. Дар осознания. Вы видите. Вы думаете. Вы помните. Вы больше не рабы своих инстинктов.

Гром посмотрел на свои руки. Он всегда был сильным. Всегда мог убить. Но теперь… теперь он понимал, что такое "убить". Понимал конечность жизни, причину и следствие, тяжесть выбора. Это было одновременно ужасно и прекрасно. Мучительно и возвышенно.

– Зачем? – спросил Гром, и его вопрос повис в гудящем воздухе. – Зачем ты это сделал?

Малак приблизился. Холод стал ощутимее.

– Потому что старый мир умирает. Он трещит по швам, и из трещин сочится гниль. Он построен на лжи и порабощении. Вы, как и все в нем, были рабами. Рабами своих инстинктов, рабами тех, кто сильнее. Я дал вам ключ от клетки.

Он парил над ними, и его багровые глаза, как раскаленные клейма, обводили каждого.

– Но свобода – это не подарок. Это обязанность. Вы – новое начало. Семя, брошенное в почву разлагающегося мира. И из этого семени должен взойти новый порядок.

Малак повернулся к самой разрушенной части зала. Там, в центре, зияла глубокая трещина в самом полу. Из нее сочился тот самый багровый свет, и воздух над ней дрожал и искривлялся, как над раскаленным камнем, от концентрации искаженной маны.

– Наш первый шаг, – голос Малака прозвучал как приказ, отпечатываясь в их сознании железными буквами. – Укрепить связь с Источником. Вы построите здесь алтарь. Не из камня и крови, как делали ваши предки в своем невежестве. Алтарь из воли и понимания. Место, где реальность будет подчиняться нам.

Он жестом, полным нечеловеческой грации, призвал их следовать. И они, ошеломленные, сбитые с толку, но уже не способные вернуться в темноту неведения, пошли. Орки, гоблины, ящеролюди. Больше не отдельные существа, движимые голодом и страхом, а нечто новое. Нечто, что только что осознало себя и свою ужасную цель.

Гром шел впереди, его мощное тело все еще ныло от боли трансформации, но в голове, впервые за всю его жизнь, царила не ярость, а ясность. Страшная, неумолимая ясность. Они были больше не скотом. Они были оружием. И кто-то только что направил это оружие в сердце старого мира.

Глава 19: Развитые – Цена размножения

Дни сливались в монотонное действо по возведению алтаря. Гром, Зуг и другие Развитые работали с нечеловеческой одержимостью. Их пробужденные умы, еще недавно пораженные шоком самосознания, нашли пристанище в рутине физического труда. Они не таскали камни, как рабы – они выстраивали сложную структуру, кристаллизующую багровую энергию из трещины. Алтарь рос, напоминая храм, механизм и живой организм одновременно. Воздух в зале сгущался, наполняясь гулом концентрации и сладковатым запахом искаженной маны.

Именно в моменты отдыха, когда разумы освобождались от задачи, накатывали самые фундаментальные вопросы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.