Собачий глюк

© Павел Гигаури, 2025

ISBN 978-5-0067-3818-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Унизительно чувствовать себя инкубатором для гриппозного вируса: поддерживать в своем теле нужную ему температуру, служить питательной средой для его бесконтрольного размножения и безропотно терпеть все эти страдания. Да, мое тело как-то боролось с вирусом, но я в этом участия не принимал. Оно само, там, внутри меня, выпускало какие-то гормоны, протеины, проводило мобилизацию нужных клеток и при этом просило меня не мешать ему бороться, то есть лежать на диване, и никуда не рыпаться, и ничего не предпринимать. Что я и делал, чувствуя себя абсолютно бесполезным и никому ненужным, даже собственному телу.

Мои страдания усиливались еще и тем, что я выгнал свою жену. Она изменила мне с моим лучшим, как еще недавно казалось, другом. Я тупо застукал их в собственной кровати. В первый момент у меня еще была надежда, что они оба, голые, падут к моим ногам и скажут: «Прости нас! Мы любим друг друга и не можем жить друг без друга!» Но на мой вопрос «И на фига вам это надо?» они ответили, что от скуки, так, дескать, вышло, не обращай внимания, мол, дело житейское. Ну а что? Моя жена хорошо трахается, у нее большие сиськи, круглая задница. А у моего друга есть член, вот оно и сошлось.

Я их без истерик выгнал, поел приготовленный женой ужин, удивляясь собственному спокойствию, лег спать, а на следующий день заболел.

И вот я лежу на диване и страдаю изо всех сил, стараюсь не шевелиться, смотрю в плоское пространство перед собой и думаю, что, может, моя болезнь заслоняет от меня всю эту мороку с женой и лучшим другом, а когда я вернусь в себя, они оба уже будут бывшими? Ко мне подошел пес. Мой пес Собакин – кроткое существо необъятных размеров с мохнатой шерстью, свисающей от ушей до лап. Я его взял совсем щенком с московской улицы.

Лабиринты московских улиц хранят множество тайн исторического масштаба и просто мелких житейских секретов своих обитателей. К последним относится происхождение Собакина. Трудно сказать, какая порода, точнее, смешение каких пород породило моего пса, – московские улицы надежно хранят эту тайну. Это оказался настоящий кот в мешке. Я взял Собакина, не предполагая, какого размера пес вырастет из лохматого комочка.

Но щенок рос, рос, рос и на моих все шире открывающихся глазах превратился в большущего лохматого пса неопределенного окраса. Его вольно свисающие пряди пестрили всей палитрой от темно-серого до оранжевого с разными оттенками коричневого, медного и пегого. Пес был огромного размера, особенно для московской квартиры, а главное – он гадил в количестве, вполне сравнимом с человеческим, и я, гуляя с ним по московским улицам, должен был собирать и носить с собой его вонючее собачье дерьмо. В остальном это был замечательный пес: меланхоличный, умный, скрытно-нахальный.

Собакин подошел ко мне – его морда была на уровне моих глаз – и ткнулся холодным мокрым носом мне в лицо. Я посмотрел в его коричневые глаза, запрятанные в свисающую шерсть, и сказал:

– Ты мой единственный, настоящий, преданный друг: ты не обманешь, не всадишь нож в спину, не станешь трахать мою жену, умеешь слушать.

Собакин опять понюхал меня влажным кожаным носом и вдруг чихнул мне прямо в лицо. Меня обдало холодными собачьими слюнями и соплями. Я замер от неожиданности, а Собакин спокойно отошел и лег неподалеку, не обращая на меня никакого внимания. «Сволочь, – подумал я, холодея от бессилия. – Сегодня жрать не будешь». В обычной ситуации такая выходка псу даром бы не прошла, но сейчас, когда каждое движение, даже движение глаз и мыслей, вызывало боль, вставать и что-то делать с собакой не представлялось возможным. Более насущным оказался вопрос, что делать с мокрым лицом? По-хорошему, надо бы встать и умыться с мылом, но сама мысль о том, чтобы подняться с дивана, вызывала панику во всех органах и системах моего измученного организма. И я смалодушничал: утерся обоими рукавами толстовки и решил, что умоюсь позже. Потом посмотрел на мирно лежащего пса и сказал:

– Ты сволочь, гад поганый.

Собака не реагировала.

И вот когда я наконец успокоился, расслабился, отключил мысли и начал погружаться в гриппозную лихорадку, раздался звонок в дверь. От досады я даже не выругался. Я не встал, чтобы смыть с лица собачьи сопли, а теперь должен вставать, чтобы открыть дверь человеку, которого я ненавижу?

Я не знал, кто звонит в дверь, и поэтому решил проигнорировать всю ситуацию: мне никто не нужен, а это значит, что я тоже никому не нужен.

И только я начал медленно сливаться с тишиной, опять воцарившейся в квартире, звонок повторился. На этот раз я все-таки выругался: «Отцепись», – но в душе понимал, что человек за дверью вряд ли это сделает. Значит, нужно запасаться терпением. Звонок повторился. Потом еще и еще, паузы между звонками укорачивались. Я твердо держал оборону и даже засунул голову под подушку, чтобы усилить впечатление, что в квартире никого нет.

Рядом завибрировал телефон – это была полномасштабная агрессия. Я взглянул на экран и не удивился: звонила моя мама. Это она за дверью давит на кнопку звонка. Придется отвечать.

– Да, – хрипло сказал я.

– Артем, ты дома? – услышал я в трубке взволнованный голос.

– Мама, скажи, как можно было назвать ребенка Артемом? – ответил я, уклоняясь от поставленного вопроса.

– Ты дома? – повторила мама.

– И да, и нет, – ответил я, изнемогая всем организмом.

– Тогда не валяй дурака, открывай дверь, – приказала мама.

Моя мама в семейной армии – генералиссимус, а отец не дослужился даже до ефрейтора. А я дезертир – с тех пор, как покинул ее утробу и не хочу возвращаться. О том, что бывают другие, невоенизированные формы семейной жизни, мама даже не задумывается.

Собакин заскулил под дверью – предатель, он на ее стороне. Надо открывать ворота и сдаваться на милость победителя. Кряхтя, как старый дед, я встал и пошел к двери. У двери пхнул Собакина ногой в отместку за чих мне в лицо и открыл дверь. И тут же повернулся и пошел обратно на диван.

– Я получила от Светы эсэмэску, что ты ее выгнал, – сказала мама настороженно, а потом добавила осторожно: – Из-за меня.

– А она тебе не написала, что я застал ее трахающейся с Игоряшей? – тихо ответил я, с ужасом осознавая, что сейчас начнутся шумовые эффекты.

– Что? Не может быть! Слава Богу! Мои молитвы дошли до небес! – воскликнула мама.

– Ты молилась о том, чтобы Светка и Игоряша вступили в половой союз против меня?

– Нет, – строго сказала генералиссимус, – я молилась о том, чтобы ты мог выгнать эту дрянь без всякого зазрения совести! Ты ведь не позовешь ее обратно? Мальчик мой, ты переживаешь? Тут, на этом диване!

– Мама, у меня грипп, и твой голос меня сейчас особенно мучает, потому что во мне воспалено все, включая барабанные перепонки.

– Мой бедный мальчик! Я сейчас скажу папе, чтобы он приехал и привез курицу, я сделаю суп. Тебе нужны какие-то лекарства?

– Нет. И супа не надо из убитой курицы. Ты, если можешь, выведи этого лохматого придурка, а то он обоссытся скоро, – вяло попросил я.

– Папа придет, и я его отправлю на прогулку с собакой, пока буду готовить суп.

– Мам, ты бы отцу хоть повысила звание, из рядовых хоть ефрейтора дала бы.

– Обойдется. Лучше иметь сына-придурка, чем мужа-ефрейтора.

– Спасибо.

– На здоровье. Поправляйся, – сурово сказала генералиссимус. – Женился на этой блядине, теперь получай. У меня подруга работает в поликлинике, куда твоя ходила, так она посмотрела ее карту – она замуж выходила уже не девственницей, потеряла девственность в семнадцать лет.

– Это она еще засиделась. Мама, сейчас двадцать первый век. Где найдешь девственницу? И что мне с ней делать? И потом, это я у нее первый и был, когда она еще в школе училась. Так что свою девственность она потеряла у нас в квартире. Ты, кстати, ее не находила, когда убирала? И оставь, не мучай меня звуком своего командного голоса. Кстати, я знал одну девушку с Кавказа, так она до замужества занималась анальным и оральным сексом, а потом вышла замуж целкой.

– Не говори гадости.

– Это реальность.

Мама взяла телефон:

– Гоша, давай бери курицу из холодильника и приезжай к Артему. У него грипп. Зайди по дороге в аптеку и возьми лекарства. Что значит «какие лекарства»? Ты что, вчера родился? От гриппа!

Мое имя царапает мне слух: ар-ар-ар-ар, как удар клювом по голове. Вот собаке я дал хорошее имя – Собакин, легкое, мягкое, хотя собака оказалась неблагодарной сволочью – так чихнуть на меня!

Я на какое-то время забылся и не слышал, как пришел отец с курицей, как мать отправила его гулять с Собакиным и как он вернулся.

Отец – большой, располневший, с мясистым лицом, с большим животом, спокойный и невозмутимый – казалось, всем своим видом просил, чтобы им командовали. Мне он очень напоминал индийского слона: большого, сильного, способного снести все на своем пути, но при этом на нем сидят более слабые существа, хлопают его по ушам и заставляют работать.

– Проснулся? Выпей куриного бульона, – сказала мама, неся мне большую кружку со свежесваренным бульоном.

Мысль о курином бульоне не показалась мне такой уж неприятной. Я даже ощутил внутри какую-то пустоту, отдаленно напоминающую чувство голода.

Мама подошла ко мне с кружкой, я приподнялся и сел на диване. Собака лежала у моих ног, мама слегка пхнула пса ногой, чтобы он подвинулся. Собакин недовольно переместился.

– А что это ты на диване, а не в постели? Там же удобнее болеть, – поинтересовался отец.

– Папа, там моя бывшая жена трахалась с моим бывшим лучшим другом, то ли вчера, то ли позавчера, у меня в голове все смешалось. Я белье не выкинул, поэтому лечь в эту постель я не могу.

– Чего? Ух ты! Да-а, – нечленораздельно высказался отец.

– Так, Гоша, я сейчас сниму белье с постели, а ты иди во двор и выкинь все в мусорный бак, даже стирать его не надо. Хотя лучше иди и сам сними его и выкинь, а я пока помою посуду.

Отец молча ушел в спальню. Я пригубил душистый горячий бульон. Он притушил пожар в горле и плавно опустился внутрь, смазал мои заржавевшие внутренности и улучшил их взаимодействие. Тепло бульона, разливаясь по телу, рождало волну примитивных положительных эмоций.

– Мама, юноши должны жениться на мамах. Всегда будешь одет, обут, накормлен, ухожен, а если загуляешь с кем-нибудь, то мама всегда простит. Вот!

– Ты мой дорогой мальчик! Не переживай, мы найдем тебе хорошую, порядочную девушку.

– Стоять! – сказал я из последних сил. – Если ты хоть раз – слышишь? – хоть раз попробуешь это сделать, я уеду в Америку. Или Африку. Понятно?

– Что тут происходит? – поинтересовался отец, вернувшись с очередного боевого задания.

– Ниче… – и я начал безудержно чихать.

В носу открылось невообразимое щекотание, которое я никак не мог вычихнуть наружу. Шатаясь от чихания, я отправился в ванну промывать нос. Согнувшись над раковиной, я втягивал носом воду и тут же выдувал ее, а родители вдвоем стояли в двери и давали мне советы.

Наконец я вернулся на свой диван, мама быстро застелила кровать чистым бельем, и они с отцом засобирались домой.

– Мы возьмем твоего кобеля, пока ты болеешь. Гоша будет его выгуливать, а ты сможешь отлежаться. А когда выздоровеешь, мы привезем его обратно. Насовсем он нам не нужен.

– Он нам совсем не нужен, – вставил отец.

– Ну что, доигрался? – спросил я пса.

Собакин привстал, потоптался на одном месте, а потом опять сел.

– Я тебя прощаю, – сказал я, сочувствуя псу и пытаясь его морально поддержать.

Родители и Собакин ушли, я остался один.

Прошел еще день или два, и я почувствовал себя лучше. Впереди замаячила нормальная жизнь. И тут мне позвонила мама, она была очень взволнована:

– Артем, он меня укусил!

– Мама, Собакин не умеет кусаться. Он даже шавок, которые на него бросаются на улице, не кусает, – проворчал я, недоумевая.

– Да нет же! Меня папа укусил!

– Мам, вы уже не в том возрасте, чтобы глупостями заниматься. И я уж точно ничего не хочу знать о ваших игрищах! – взмолился я.

– Прекрати сейчас же! Он меня укусил в лифте!

– Вы что, подростки, что ли? В самом деле, остановись!

– Прекрати!

– Это ты прекрати!

– Он решил помочиться в лифте, я дала ему затрещину, а он укусил меня! – выпалила мать.

– Подожди, ты говоришь о Собакине? – с надеждой спросил я.

– Нет, о твоем отце!

– Боже! Кто-то в этой ситуации сошел с ума: ты, или я, или отец. Единственное нормальное существо в семье – это Собакин. И, возможно, моя сестра, хотя она всегда была странная. Что происходит? Мой отец не может писать в лифте.

– А то, что он укусил меня, тебя не удивляет?

– Нет. Я удивляюсь, что он не сделал этого раньше.

– От тебя нет никакой помощи, – упавшим голосом сказала мама.

– У него прививка от бешенства есть? – я попытался направить разговор в практическое русло.

– Что мне делать? – спросила мама совсем женским голосом. Генералиссимус куда-то пропал.

– Я сейчас приеду заберу собаку, а то вдруг отец ее тоже покусает, а у нее прививка от бешенства просрочена. А по дороге попробую подумать о том, что же все-таки происходит.

– Приезжай, сынок.

Я отключился. На телефоне высветилась эсэмэска от Светки: «Мне надо с тобой поговорить!» Я быстро ответил: «Иди в жопу не до тебя».

Я был раздосадован поворотом событий: теперь надо ехать забирать собаку, участвовать во всех этих семейных разговорах, слушать взаимные упреки, а я все-таки еще неважнецки себя чувствую.

Но что делать, пришлось без всякого энтузиазма собираться и ехать к родителям. Поехал на метро – служебную машину вызывать уже поздно, к тому же пробки. Метро быстрее и надежнее, а вот обратно поедем с Собакиным на такси. Все дорогу от своего дома на «Спортивной» до родительской «Калужской» я чихал и перестал только у подъезда.

Только я вошел, Собакин прыгнул на меня передними лапами и стал нетерпеливо подпрыгивать, будто прося: «Поехали, поехали, поехали, поехали!»

Смурной отец сидел на кухне. Я сел напротив. Он исподлобья посмотрел на меня и отвел взгляд.

– Папа, можно даже сказать, отец, ты зачем хотел поссать в лифте? Ты что, не мог потерпеть несколько этажей? – вкрадчиво спросил я.

– Очень писать захотелось, – ответил отец, не глядя на меня.

– А потерпеть ну никак?

– А зачем? – удивился отец.

– Конечно, зачем? А зачем маму укусил? – так же вкрадчиво продолжил я без какой-либо надежды на вразумительный ответ.

– А она меня ударила. Что, лучше было ее тоже ударить? – удивился отец.

Простота его ответов меня разоружила. Я понял, что это не деменция. Действительно, когда очень хочется писать, зачем терпеть? и лучше уж укусить человека, чем долбануть от души и что-нибудь ему сломать или вызвать сотрясение мозга. Все логично. Только было в этой логике что-то настораживающее, и прежде всего сам отец. Смирный, тихий слон вдруг выходит за флажки и обретает необычную для него свободу. Тут что-то не так.

– Мама, дорогой генералиссимус, а ты что скажешь? Что ты за меня прячешься? Что ты, дорогая, об этом думаешь? Какое твое мнение? Или после того, как бить его стало опасно, ты боишься что-то сказать? – обратился я к молча стоящей у стене матери.

– А что она? У нее на старости лет бешенство матки открылось! – вдруг выпалил отец.

– Так, все, я пошел, – я встал из-за стола. – Давайте на этом остановимся. Кобель, иди сюда! Нам пора. Разбирайтесь тут сами, только не убейте друг друга.

– Гоша, ну что ты такое говоришь? – неожиданно мягким голосом сказала мама.

– Так, все молчат, пока я не ушел, – приказал я и пошел в прихожую.

Я вышел на улицу, не вызвав такси: дольше оставаться с родителями было опасно. Я позвонил в такси:

– Нужна машина от «Калужской» до «Спортивной», два пассажира, один из них большая собака, но мирная.

– А другой? – спросили меня в телефоне.

– Другой? Другой тоже собака, но раздраженная.

Я посмотрел на пса, он сидел у моих ног и смотрел на меня влюбленными глазами.

– И кто из нас кто? – спросил я его.

Следующий день я решил сделать присутственным днем, то есть пойти на работу. Время поджимало – надо было запускать новый продукт. Я неофициально считаюсь главным вирусологом страны – человеком, который разрабатывает защиту от компьютерных глюков и сам создает такие глюки. Этим занимается моя контора, в которой все – молодые, сексуально активные, жадные до денег и приключений.

Схема бизнеса очень проста: сначала мы пишем вирус, который может погасить много компьютерных экранов, а потом создаем от него защиту. Это стадия разработки. Потом начинается маркетинг с распространением и продажей защиты от злобного вируса. Битые и бывалые покупают защиту сразу. Молодые и глупые отмахиваются. А потом мы выпускаем вирус на волю. Те, кто купил защиту, чувствуют себя великолепно, а у остальных гаснут экраны, и они идут к нам за помощью. А это уже дороже.

Иногда пишем вирусы на спецзаказ, без защиты, но это история отдельная, очень личная, а поэтому для заказчиков недешевая. От нас при этом требуется умение не только писать вирусы, но и молчать, а это и дороже, чем вся работа, и опасней.

Водитель прислал эсэмэску, что он у подъезда, и я вышел на улицу. Чувствовал я себя все еще хреново, но уже на пути к выздоровлению. На мне пиджак, джинсы, дорогие туфли – эдакий молодой компьютерный интеллектуал, у которого своя компания и который разъезжает на роллс-ройсе с водителем. Автомобили меня особенно не интересуют, я мог бы ездить и на обычном мерсе, но правление решило, что я есть лицо конторы, поэтому должен разъезжать на чем-то престижном, олицетворяя собою успех и монетарное благополучие. Я отказываться не стал – чего не сделаешь ради своей компании. Не знаю, помогло ли это компании, но то, что это помогло моему члену, – однозначно. Оказалось, что подавляющее большинство (я не говорю «все», чтобы не прослыть мизогинистом, и оставляю для себя возможность сохранить приличное выражение лица в непростой ситуации) представительниц женского пола не в состоянии отказать мужику на роллс-ройсе. Вся сложность эмоциональных отношений между мужчиной и женщиной, в сильно упрощенном виде, сводится к очень простой формуле:

– Девушка, вы когда-нибудь трахались в роллс-ройсе?

– Нет.

– А попробовать хотите?

– Да.

Однажды я подумал: а что, если попадется та, которая на первый вопрос ответит да? Чисто гипотетически. Тогда я спрошу: «А еще хотите?» Что она скажет на это? Скорее всего, тоже да. Больше вероятности получить отказ от целомудренной девочки-колокольчика – я о таких читал в книжках, которые уже перестал читать.

Я сел в авто, и мы тронулись.

– Как дела, Петр? Что нового? – обратился я к водителю, мужику средних лет, который за годы работы стал мне как член семьи и знает обо мне больше, чем непосредственные члены моей семьи, и это позволяет предполагать, что он работает на кого-то еще, – уж слишком много разной информации через него проходит, а информация – это деньги.

– Да ничего особенного. Все по-старому. И слава Богу, – философски отозвался Петр.

Я чихнул в знак согласия.

– А вы, я слышал, приболели? – поинтересовался водитель.

– Да. Но так, ничего особенного, обычная простуда. Уже поправился.

– От простуды водка с перцем или медом помогает. Хотя вы же не пьете, – с досадой отозвался Петр.

– Я больше бульоном из мертвой курицы, – как бы извиняясь, ответил я.

Так каждый раз: когда разговор заходит о том, что я не пью, в моем голосе против воли появляются извиняющиеся нотки. Тяжело быть непьющим человеком. Особенно в России.

Мы медленно толкались в московском трафике. Казалось, что жизнь на улице замерла. Все личные автомобили, когда они не двигаются или медленно ползут, напоминают гробы, в которых заключено тело владельца, и чем медленнее двигаются машины, тем больше они напоминают гробы. А все гробы с точки зрения покойника, который находится внутри, одинаковы, и заграничный гроб «Роллс-Ройс» немногим лучше отечественного гроба «Жигули». Конечно, роллс-ройс комфортнее, но, опять же, зачем комфорт человеку, которого везут на кладбище?

Я тайно еще с детства влюблен в московское метро. Это моя первая любовь. Там, под землей, – жизнь, там ритм, там великое смешение спешащих людей. Лица и глаза в таком изобилии и в таком быстром движении, какого не увидишь нигде больше. И все лица видишь только однажды. Они сродни секундам, их настолько много, что отличить одно от другого просто невозможно, они идут нескончаемым потоком, образуя особую визуальную ткань времени.

У всех этих людей совсем разные судьбы, но вот на несколько минут судьба сводит их в одном вагоне, объединяет в одном пронзительном движении, а потом вновь разводит по пересадочным тоннелям и линиям разного цвета. Мерцающая ткань времени скользит перед глазами, не повторяясь ни в одной черте своей бесформенности, сколько бы ты ни ездил в этих тоннелях.

Люди, несущиеся по подземным станциям и переходам, стремятся вырваться из подземелья наверх, на воздух, к свету, обзавестись своим роллс-ройсом, или мерсом, или BMW, или чем угодно, и стоять вот так в пробке, и думать о том, что стоящий автомобиль напоминает гроб.

– Петр, мы скоро приедем? – задал я глупый вопрос. Потом поправился, оправдываясь: – Может, там, впереди, все рассосалось? У тебя нет сводки?

– Сейчас кольцо пройдем, и станет легче. А может, и нет.

– Спасибо, успокоил.

Мы опять замолчали.

Когда мы, наконец, подъехали к зданию конторы, я чувствовал себя старше, чем утром, и почему-то хотелось ругаться. Появилось ощущение, что болезнь вернулась ко мне.

Я вошел в кабинет, за мной зашла моя Ларочка, секретарша необыкновенной красоты.

– Как вы себя чувствуете, Артем Георгиевич? – поинтересовалась Лара.

– Спасибо, херово, – отозвался я и чихнул.

– Может, нужно полечиться? У вас еще пятнадцать минут до совещания, – предложила Лара.

Я поначалу не мог понять, зачем ей это нужно, что за похотливость такая, но потом понял: когда она трахает меня в моем же кабинете, этим она как бы трахает всю компанию, от подвала до пятого этажа, всех моих замов, всех начальников отделов и завкадрами и уж тем более всю офисную мелочь. Через факт полового акта со мной в моем офисе она становится секретаршей от слова «секрет», она становится созидательницей и хранительницей настоящего секрета.

А я человек слабовольный, не могу отказать красивой женщине, поэтому часто иду у нее на поводу прямо на столе. Но сейчас я был не в лучшей форме: грипп не отставал, хотелось горячего чаю и в постель, и не двигаться. Езда в машине сквозь пробки совсем меня расстроила.

– Нет, Ларочка, милая, не могу. Знобит, плохо мне. Надо побыстрей закончить совещание и обратно домой, у койку.

– Сделать горячего чаю с лимоном и вареньем? – сочувственно предложила Лара.

– Это будет приравниваться к оргазму, – согласился я.

– Но не для меня, – усмехнулась Лара.

– Не будь эгоисткой. Лучше расскажи, что нового в конторе. Какие слухи?

– Да ничего нового. Скукотища. Все как обычно, контора пишет, – разочарованно ответила секретарша Лара.

– Это хорошо. Катаклизмы нам не нужны, – заверил я ее.

– А правда, Артем Георгиевич, что вы жену выгнали? – вдруг спросила Лара.

– Та-ак. Это кого касается? Говори быстро, откуда знаешь, кто тебе это сказал и что знаешь?

– Лучшая подруга вашей жены работает у нас. Она ей все по секрету рассказала. Ну, вот весь офис и знает, – быстро ответила Лара.

– Ну, знают и пусть знают. Если честно, мне по барабану. Меня грипп больше мучает, чем катавасия с женой и Игоряшей. Одно не могу понять: на хрена им это нужно было? Неужели у моей жены такой недотрах, что она на Игоряшу бросилась? А Игоряша, друг моего детства, неужели так ненавидит меня, что полез на мою жену? Я было понадеялся, что у них любовь, с которой они ничего не могут поделать…

– Любовь с кем? С Игоряшей? – перебила Лара. – Вы шутите?

– Что, любви с ним быть не может, а секс – может? Любовь все-таки зла – полюбишь и козла. Вот я и говорю, что не понимаю, зачем им это было нужно, хотя вообще-то малоинтересно. Шекспировская комедия. Много шума из ничего.

– Для того, чтобы избежать подобной ситуации, – нравоучительно заметила Лара, – жена должна быть лучшим другом.