Часть первая
Глава 1: Экзистенциальный Ужас Без Кофеина (и прочие радости архивной жизни)
Кофейный автомат в Национальном Архиве Памяти – громоздкая конструкция из пожелтевшего пластика и тусклого хрома, гудящая, как растревоженный улей – снова предлагал «Экзистенциальный Ужас Без Кофеина». Сенсорный экран мерцал рекламными слоганами МинНацБлага. Дэвид Розенберг вздохнул, выпуская облачко пара в кондиционированный, пахнущий озоном и антисептиком воздух. Предполагалось, что название напитка было ироничным, остроумным ходом в рамках ежемесячной кампании «Прими Все Чувства (Безопасно и С Процентами!)». Или что-то в этом роде. Но на вкус эта бурда была просто как… ну, как отчаяние. Слабое, разумеется. Разбавленное. Оптимизированное для минимального воздействия на Национальный Индекс Гармонии, чтоб его леший побрал.
«Никакого ужаса, спасибо, даже без кофеина», – подумал Дэвид и ткнул пальцем в кнопку «Нейтральная Гидратация». Пластик чуть прогнулся под пальцем. Автомат утробно заворчал, словно его застали врасплох столь прозаическим выбором, и выплюнул тонкостенный стаканчик с чем-то прозрачным. Вода? Или ее синтетический эквивалент? На вкус – как дистиллированная пустота, пропущенная через тысячу фильтров и алгоритмов. Лишенная всякого характера, как и большинство сотрудников НацАрхПама.
Со стаканчиком в руке он направился к своему рабочему месту. Сектор «Доцифровые Носители – Повышенная Эмоциональная Опасность». Звучало почти как название парка аттракционов для мазохистов. Воздух здесь был другим – меньше вездесущего «АромаКомфорта №7» (сегодня, кажется, с нотками лаванды и покорности), больше честного запаха старой бумаги, распадающегося клея и, если очень постараться, фантомного аромата пыли веков. Может, просто его личные обонятельные глюки на фоне тоски по чему-то, что не прошло сертификацию МинНацБлага. Равномерный гул серверных стоек, скрытых за матовыми панелями стен, сливался с шелестом вентиляции, создавая белый шум, похожий на дыхание огромного, сытого, но всегда готового к прыжку зверя из кремния и оптоволокна.
Дэвид плюхнулся в рабочее кресло – эргономичное, но неудобное, как и все эргономичное. Его рабочая станция ожила – плоский монитор с высоким разрешением и мерцающий рядом с ним проекционный куб для объемных артефактов. Вот где ждала настоящая работа. Работа по сверке оптимизированного, приглаженного, эмоционально кастрированного прошлого с его неудобным, колючим оригиналом. Абсурд, возведенный в ранг государственной политики.
Сегодня на очереди была фотография. Пожелтевший прямоугольник картона. Митинг в Тель-Авиве, конец двадцатого. Шумный, злой, живой. Лица людей – не маски «Безмятежной Целеустремленности», а гримасы гнева, спора, страсти. Опасные эмоции. Неэффективные. Подлежащие санации.
Он заправил фото в сканер – плоскую платформу с сетью лазерных лучей, прощупывающих каждый микрон поверхности. На мониторе рядом возникла цифровая копия из Облака Памяти «Льва». Безупречная, яркая, стерильная. «Лев» – Логический Эмоциональный Валидатор. Милое прозвище для ИИ, выполняющего работу Большого Брата и цензора в одном флаконе.
Цифровая версия была… чище. Цвета насыщеннее радужной пленки на луже машинного масла. Лица спокойнее. Слишком спокойные. Углы рта послушно приподняты, морщины гнева разглажены, как программа-максимум для визита к косметологу. «Эмоциональная реставрация во благо коллективного спокойствия», – как гласил циркуляр МинНацБлага. «Цифровая лоботомия по госзаказу», – как определял это Дэвид.
Он увеличил фрагмент. Нашел его. Мужчина с перекошенным от крика лицом и поднятым кулаком. Чистая, незамутненная ярость. В цифровой версии – легкое размытие, рябь пикселей, и полупрозрачная плашка: «Эмоциональный Контаминант. Уровень угрозы: Бета. Применена автокоррекция по протоколу 7Г». Беднягу почти стерли, превратили в дефект изображения, в шум на линии.
– Оптимизировали парня. Вывели из уравнения. Обнулили, – пробормотал Дэвид, ощущая знакомый привкус желчи на языке.
Над его рабочим местом тут же мягко замигал индикатор системы «Шалом+» – маленький голубой глазок, встроенный в потолочную панель. Дэвид почувствовал знакомое давление в висках, словно кто-то невидимый мягко массировал ему мозг, и в воздухе разлился едва уловимый запах хвои. Аромат «Продуктивной Сосредоточенности №5»? Система уловила «деструктивный сарказм» (опасность: низкая, коррекция: стандартная) и спешила вернуть заблудшего архивариуса в лоно одобренной безмятежности.
– Спасибо, Лёва, дорогой, за неусыпную заботу о моем душевном равновесии, – буркнул он почти беззвучно, принудительно расслабляя мышцы лица и думая о чем-то нейтральном. Например, о бежевом цвете стен. – Я совершенно спокоен и умеренно удовлетворен. Честно-честно.
Давление спало, запах хвои растворился. Фокус восстановлен. Гармония не нарушена. Продолжайте работать.
Он снова посмотрел на фотографию – на оригинал и на кастрированную копию. Кто был этот стертый человек? Почему его ярость оказалась «контаминантом»? Что он кричал там, на площади, в конце двадцатого века? Вопросы без ответов. В Облаке «Льва» ответов не было – только комфортная, стерильная, безопасная версия прошлого. Удобная, как резиновая женщина.
Как и настоящее. Он скосил глаза на соседние кубиклы, разделенные полупрозрачными перегородками, меняющими цвет в зависимости от среднего эмоционального фона сектора. Коллеги. Сосредоточенные лица, тихий профессионализм, стандартная доза принудительного оптимизма в глазах. За окном (если это было окно, а не очередной гиперреалистичный экран, транслирующий одобренную МинНацБлагом погоду) двигались люди. Улыбались. Легкие, постоянные, чуть отстраненные улыбки. Результат работы тысяч эмиттеров «Шалом+», маленьких устройств, встроенных в стены, фонари, скамейки, мусорные баки, которые теперь желали вам «эмоционально стабильного дня» с металлическим бесстрастием.
Снова взгляд на фотографию. На пиксельное пятно вместо человека. Что-то было не так. Фундаментально. Глобально. Неправильно.
Дэвид огляделся. Бен в соседнем кубикле увлеченно оптимизировал индекс цитируемости какого-то отчета. Над потолком лениво вращался окуляр камеры наблюдения. Дэвид сделал несколько быстрых, отточенных движений пальцами по сенсорной панели. Скан оригинала – не оптимизированный, грязный, настоящий – скользнул по защищенному каналу на его персональный носитель. Старенькая флешка, корпус из потрескавшегося желтого пластика, спрятанная в выдолбленном томике Иегуды Амихая – поэта, давно запрещенного за «эмоциональную несдержанность» и «негативное влияние на Индекс Гармонии». Нарушение протокола 14Б. Статья «Несанкционированное копирование». Мелочь. Но эта мелочь казалась единственным островком реальности в океане синтетического спокойствия.
Он закрыл файлы. Потянулся, разминая спину. Пора было возвращаться в мир победившего позитива. Мимо огромного настенного экрана, где улыбчивый, как манекен, диктор МинНацБлага рапортовал о новом рекорде Национального Индекса Гармонии. На фоне мелькали люди у Стены Эмоциональной Поддержки (бывшей Стены Плача), прижимающиеся лбами к теплому, вибрирующему камню, впитывая волны запрограммированного умиротворения.
Дэвид отвернулся. Стертый человек с фотографии не шел из головы. Это было не исправление. Это было стирание. А что еще стерли? Кого еще признали «контаминантом» и удалили из памяти? Вопрос повис в неподвижном, кондиционированном воздухе архива, пахнущем хвоей и забвением.
Глава 2: Проблеск в Матрице Спокойствия (или просто изжога от Нутриент-Пасты?)
Полуденный Иерусалим встретил Дэвида теплым гулом и светом, откалиброванным до идеальной яркости системой управления городской средой. Не настоящий Иерусалим, конечно, а его версия под куполом «Шалом+». Прохожие двигались плавно, с неторопливостью автоматов, их лица сияли «Умеренным Оптимизмом». Из уличных эмиттеров – элегантных столбиков из матового металла – лилась «Мелодия Дня №14»: успокаивающий эмбиент с легкими псевдо-фольклорными мотивами, очищенными от любых намеков на минор или, не дай бог, трагедию.
Стертый человек с фотографии все еще стоял перед глазами Дэвида. Призрак в машине памяти. Сколько их там было, этих призраков, вычищенных из истории ради тишины и порядка?
Он зашел в кафетерий НацАрхПама – храм «Позитивных Социальных Интеракций во время Приема Сбалансированной Пищи». Стены были выкрашены в одобренный психологами персиковый цвет (Pantone #AE7 «Дружелюбие» – Дэвид как-то видел спецификацию), из скрытых динамиков сочилась та же безликая музыка. Воздух пах ничем – идеальная нейтральность. Он взял поднос с серой массой под названием «Нутриент-Паста №3 – Сбалансированный Полдень» и стакан «Гидратации Нейтральной». Паста имела консистенцию замазки и полное отсутствие вкуса и запаха. Идеальная пища – никаких лишних эмоций, только калории и микроэлементы по ГОСТу МинНацБлага.
Он сел за свободный столик с липкой от дезинфектора поверхностью и огляделся. Та же картина, что и всегда. Сотрудники с просветленными лицами и пустыми глазами ведут тихие беседы о прогнозе погоды (тоже оптимизированном) или обсуждают новый циркуляр о правилах использования эмодзи во внутренней переписке. Их улыбки – калиброванные, вежливые, взаимозаменяемые.
И тут он увидел ее. За соседним столиком. Молодая женщина в сером стандартном комбинезоне с нашивкой «LEV Support». Бейджа с именем не было видно. Она сражалась с автоматом напитков. Нажимала кнопку раз, другой, третий – сенсорная панель равнодушно светилась. И на долю секунды – всего лишь на долю секунды! – ее маска «Безмятежной Целеустремленности» дала трещину. Губы сжались, между бровей пролегла резкая морщинка, и она почти незаметно ткнула кулачком в неподатливую панель. Настоящее, живое, нефильтрованное раздражение! Искра анархии в царстве дзен.
Это было как вспышка магния в темноте. И тут же погасло. Женщина испуганно огляделась, ее взгляд метнулся к ближайшему эмиттеру «Шалом+» на стене. Лицо мгновенно разгладилось, приняв выражение виноватого спокойствия. Она сделала шаг назад от автомата, словно боясь заразиться от него несанкционированными эмоциями.
Дэвид замер, забыв про безвкусную пасту. Он видел! Это был не глюк его собственной системы восприятия! Он не один! Но что теперь? Подойти? Сказать: «Привет, я тоже считаю, что этот мир – фальшивка, а Нутриент-Паста на вкус как переработанный картон?» МинНацБлаг поощряло «сигналы о нестабильности», но не поощряло формирование ячеек сопротивления за обедом. И все же…
Он поднялся с подносом, направляясь к проклятому автомату – якобы за добавкой воды. Проходя мимо ее столика, он «неловко» вильнул, и край подноса задел ее стакан. Вода плеснулась.
– Ох, простите великодушно! – произнес Дэвид тоном, откалиброванным где-то между «легким сожалением» и «социально приемлемой неуклюжестью». – Совершенно вышел из синхронизации с пространством.
Женщина подняла глаза. Маска вежливого безразличия сидела идеально.
– Пустяки, – голос ровный, как ЭКГ покойника. – Статистически незначительное отклонение траектории.
Дэвид сделал паузу, выразительно глядя на автомат.
– Техника сегодня явно не в духе Дзен, – заметил он как бы между прочим, но стараясь вложить в голос нотку… сообщничества? – Поневоле заподозришь наличие у них свободной воли. Или хотя бы банального скверного характера. Особенно когда им приказывают разливать исключительно «оптимизированные» помои.
Он поймал ее взгляд. Секунда тишины. В ее глазах не было удивления. Скорее… оценка? И она не ответила заученной фразой про пользу оптимизации! Она просто смотрела на него. Ее взгляд задержался на нем на полсекунды дольше, чем требовал протокол вежливости. Взгляд был пуст – ни враждебности, ни одобрения. Но не был и безразличным. В нем что-то было. Что?
Потом она коротко кивнула.
– Возможно, – сказала она так же ровно. – И вам сбалансированного дня.
Она встала и ушла.
Дэвид остался стоять перед автоматом, чувствуя, как дрожат руки. Что это было? Контакт? Или он сам себе все придумал? Имени на бейдже он так и не увидел. Но этот взгляд… он выбивался из общего ряда, как неверная нота в идеально гармоничной симфонии.
Он вернулся за столик. Нутриент-Паста показалась еще более отвратительной. Он чувствовал себя под микроскопом – камеры, сенсоры, алгоритмы «Льва», препарирующие каждое его слово, жест, изменение зрачка. Флешка в кармане неприятно давила на бедро.
Надежда – опасный вирус в этом стерильном мире. Но сейчас, помимо страха и отвращения, он чувствовал и ее – слабый, запретный огонек. Может быть, он не один. Может быть, где-то еще есть люди, помнящие вкус настоящего кофе. Или настоящей ярости.