- -
- 100%
- +
Печь Маша топить умела. Спасибо папе. Выбрав несколько сухих поленьев, она отнесла их в дом. На кухне стемнело раньше, чем на улице. Маша щелкнула выключателем и обнаружила, что электричества нет. Сюрприз неприятный. Но где-то наверху должны быть свечи. Заодно поищет что-нибудь из старых маминых вещей для утепления.
Прежде чем подняться на второй этаж, Маша прислушалась. Из каморки, где лежал Николаев, по-прежнему ни звука. Сколько можно спать, с досадой подумала она. Задерживаться здесь дольше, чем на ночь, она не планировала. Хотя, если говорить совсем откровенно, четкого плана у Маши не было изначально. Одно она понимала – надо не допустить, чтобы Николаев умотал в Европу. Если он пропустит собеседование, и ему ничего не останется, как вернутся к своей хорошей зарплате в галерее Кравцова.
Второй этаж состоял из одной-единственной комнаты, обшитой деревянными панелями. Кроме кровати, шкафа и старого письменного стола тут не было ничего. Когда-то здесь жила мама.
Маша нашла в столе пару свечей, порылась в шкафу – ничего пристойного, кроме длинного приталенного вельветового плаща, тысячу лет как вышедшего из моды, она не обнаружила. Взяла плащ и спустилась вниз.
За то короткое время, что она провела наверху, на кухне окончательно стемнело. За окном, кутаясь в бордовую шаль, как одинокая цыганка, пряталось за забор солнце.
Маша зажгла свечи, уложила поленья в печь, предварительно открыв створку, чтобы не угореть, и пошла на улицу, собрать мелкий хворост для розжига.
Вернувшись, она остолбенела на пороге.
Спиной к ней стоял Николаев. Глядя в замутненное временем зеркало он неторопливо приводил себя в порядок.
Такого поворота Маша не ожидала. Первая мысл – трусливо сбежать. Она попятилась, но ветки валежника зацепились за косяки дверного проема, и Маша шумно застряла. Достаточно шумно, чтобы Николаев поймал ее отражение в зеркале. Он неторопливо, не слишком удивленно, обернулся и едва заметно склонил голову в знак приветствия.
– Здравствуйте, Мария Игоревна. Снова.
Маша открыла рот, закрыла, и, наконец, выдавила из себя:
– Привет. А что вы… что вы тут делаете?
Николаев усмехнулся, медленно обвел слабо освещенную свечами кухню взглядом, в котором даже в полутьме Маша не увидела интереса, а, скорее, демонстративное равнодушие, посмотрел на топливо, который Маша все еще крепко держала и руках, и без видимых признаков беспокойства сказал.
– Вы имеете ввиду, как я оказался в этом доме? Очевидно – вашем? – интонация у него была вопросительная и одновременно утвердительная, поэтому Маша, с неудовольствием чувствуя все нарастающий страх, не ответила, прилагая немалые усилия, чтобы не опустить глаза под его взглядом. – Думаю, виной всему ваш чай. К слову сказать, отвратительный. Или, – невозмутимо продолжил он, – вас большее волнует, почему я здесь, а не в той пыльной конуре, где вы меня любезно оставили?
Страх нарастал. В этот момент Маша поняла, что совершенно не знает стоящего перед ней человека. Кто такой этот Николаев? Одно ясно – врать ему бесполезно. Надо играть в открытую.
– Да, – громко, чтобы выглядеть более решительной и смелой, сказала Маша. – Что вы делаете на кухне? Я же вас заперла.
– Значит, недостаточно хорошо заперли, – лениво отозвался Николаев. – Печь собираетесь топить? На вашем месте я бы этого не делал.
Маша вспыхнула.
– Вы еще мне будете указывать, что делать! Вы, кажется в Европу бежать собирались, – фыркнула она и отважно двинулась к печке. Чтобы растопить ее Маше надо было повернуться к Николаеву спиной. И она рискнула.
– Очень не советую, – все так же спокойно повторил Николаев. Маша не ответила, деловито ломая ветки, распихивая их между поленьев и всем видом показывая, что совершенно не боится. – Впрочем, это не мое дело, – Маша почувствовала движение за спиной, напряглась, но не обернулась. – Подскажите лучше который час. Мой телефон, если не ошибаюсь, теперь у вас. Как и остальные вещи.
Это непробиваемое спокойствие пугало больше, чем крики и угрозы. Николаев не спрашивал, ни почему она притащила его сюда, ни что собирается делать. Казалось, его это совсем не волнует. Но разве такое возможно?
Щелкая зажигалкой, Маша прикинула, что если она достанет свой мобильный, то он наверняка отнимет его. Физически Николаев сильнее. Поэтому Маша как можно небрежнее пожала плечами.
– Судя по тому, что солнце уже село – больше шести точно, – огонь быстро охватил сухой валежник, и вскоре на кухне стало гораздо светлее. – А что? На электричку опаздываете? – Маше даже удалось усмехнуться. – Тогда облом. Нету тут никаких электричек.
Когда Николаев заговорил, голос его прозвучал серьезно, как никогда.
– Мария Игоревна, вы должны немедленно уйти.
– Чего?
Развернувшись, Маша, не веря своим ушам, уставилась на Николаева. Он серьезно предлагает ей свалить из собственного дома? Нет, конечно, его чудесное освобождение, несколько изменило Машин боевой настрой, но не настолько, чтобы мириться с откровенной наглостью.
– Вы пыли передышали? – уперев руки в бока, пошла на Николаева Маша. – Никто никуда отсюда не выйдет, пока вы не передумаете уходить из компании, – раскрыла она перед ним карты, но тут же поняла, что он ее не слушает. Сделав шаг вперед, он молча схватил Машу за локоть и потащил к двери. Когда Маша сообразила, что проходит, он почти доволок ее до выхода. Она попробовала вырваться, но оказалось, что весь из себя интеллигентный Николаев имеет железную хватку, и на том месте, куда вцепилась его рука, наверняка останется синяк.
В последний момент Маша ухватилась за перила лестницы, ведущей на второй этаж. И только так ей удалось остановить Николаева. Занятая борьбой, она не заметила, как на кухне поднялся невесть откуда взявшийся ветер. Сначала он пробежал по полу как веник, наскоро убирающий мусор, потом встрепал тюлевые занавески на окне, набрал силу, отогнул край плотной клеенчатой скатерти и, наконец, минуя Машу, добрался до Николаева.
– Черт, – выругался он в несвойственной манере. – Да, что же вы, Мария Игоревна, за человек такой! Говорю же вам – уходите отсюда немедленно.
– Никуда не пойду, – закричала Маша. И тут – только тут – она сообразила, что пытается перекричать ураган. – Ураган? Торнадо? В Подмосковье? В запертом доме? Где-то открыто окно?
Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева и обомлела. Порывистый ветер шныряющий, как наглый грабитель на глазах хозяев по кухне, захватил Николаева в кольцо, вздыбил его всегда тщательно приглаженные волосы, растрепал одежду. Николаев отпустил Машу, дико огляделся вокруг, увидел лестницу и, тащя, как кандалы, все увеличивающуюся воронку вокруг себя, пошел наверх, цепляясь за перила.
Освободившись, Маша прикрылась рукой от раскрытой газеты, которая летела прямо на нее, и, жмурясь, пошла искать открытые окна, чтобы остановить этот беспредел.
Но тщетно. Все было плотно заперто, ни одной щелочки. Более того, на улице не было и намека на бешеный ветер – там ничем и никем не потревоженные, мирно погружались в сон укутанные в осень деревья.
Проходя мимо комнатушки, где вечность назад она оставила спящего Николаева, Маша увидела, что замок на двери висит не тронутый. Она даже дернула его для верности. Заперто. А ключ по-прежнему лежит в кармане джинсов.
– Николаев! – завопила Маша что есть мочи. – Вы меня обманули. Дверь заперта. Как вам удалось сбежать?
Не дождавшись ответа, она побежала наверх.
Николаев стоял возле лестницы в центре воронки, внутри которой вспыхивали и гасли лучи, похожие на электрические. На секунду Маше показалось, что он протянул к ней руку, как бы прося о помощи. Маша стояла близко и автоматически схватила ее, тут же оказавшись внутри воронки рядом с ним. Последнее, что она услышала, был его слабый шепот: «Бегите, Мария Игоревна, бегите».
Тем временем, внизу ветер все не утихал. Мимоходом он приоткрыл тяжелую чугунную печную заслонку, из которой немедленно выпала горящая ветка. Ветер подхватил ее и, распаляя, бросил на занавеску. На скатерть он опрокинул свечу. Уже через несколько минут кухня ярко полыхала, освещая последние минуты жизни старого дома.
3 глава
Первое, что почувствовала Маша, очнувшись, была нестерпимая жажда. Казалось, ее тело онемело, иссушилось и еще скоро пойдет мелкими трещинами, как испепеленная солнцем земля после многодневного зноя. Не открывая глаз, Маша попробовала разлепить губы и позвать на помощь, но не смогла даже застонать.
Тогда она попыталась пошевелиться, и обнаружила острую, но приятную боль в мышцах, словно перезанималась накануне в тренажерном зале.
Еще было очень холодно, ярко пахло хвоей, свежей стружкой и, кажется, навозом. Где-то высоко звенели и поскрипывали, покачиваясь от ветра, деревья, а сбоку, похожий на шепот сосен, трещал приглушенный разговор.
Маша опустила ладонь с груди на землю и с удивлением нащупала снег. Снег – это же вода, мелькнуло у нее в голове. Собравшись с силами, она сгребла его коченеющими пальцами и поднесла ко рту. Снег медленно таял у нее на губах. Но даже этой малости хватило, чтобы Маша почувствовала облегчение.
И в этот момент кто-то мягко поцеловал ее в нос огромными губищами. Щеку кольнула жесткая щетина. Пахнуло несвежим дыханием, теплом и травой. Маша открыла глаза и увидела прямо над собой добрые внимательные глаза рослого коня.
Вторая попытка закричать вылилась в тихий писк. Маша попробовала отстраниться от внезапного кавалера, и тут раздался громкий на фоне тишины свист.
С ветки неохотно вспорхнула птица, осыпав Машу приятными снежными брызгами. Конь с явной неохотой поднял голову, фыркнул, нетерпеливо тряхнул гривой и побрел к хозяину… очевидно.
– Да вы пейте, пейте, барин, – услышала Маша и встрепенулась. При слове «пить» она представила запотевшую бутылку, только что извлеченную из наполненного льдом ведра, сжала зубы и, стараясь не обращать внимания на боль, приподнялась на локте.
Мельком оглянувшись, она обнаружила, что лежит в лесу на небольшой поляне, припорошенной ранним снегом, из-под которого торчит местами еще зеленая трава, между раскидистой елью и обильно ветвистым, но почти голым и колючим кустом. По другую сторону куста, который скрывал благодаря вышеуказанной ветвистости Машу почти полностью, сидел Николаев и жадно пил из фляги. Рядом на коленях перед ним стоял стильный мужик с модной всклокоченной бородой, одетый в просторную рубаху-косоворотку (стиляга!), и причитал.
– Эко вас пробрало! Верно, тяжкая была переброска? Да вы пейте, пейте на здоровье.
Николаев отнял флягу ото рта и поморщился.
– Да нет. Жажда, верно, из-за таблеток, которые мне эта идиотка в чай подмешала.
Мужик удивленно хлопнул глазами, которые были почти не видны из-за густых суровых бровей.
– Каких-таких таблеток, барин?
Николаев отмахнулся.
– Долго рассказывать, – поднял руку, точно хотел посмотреть на часы, потом, вспомнив, что их нет, спросил. – Какой сегодня день?
– Воскресенье, – не задумываясь, ответил мужик, точно ждал этого вопроса. – Я вам тут кафтан, тьфу-ты, сюртук принес. А то у нас морозы нынче ударили. Чаю бы вам горячего надо. Может, как обычно, телепортнетесь? Околеете ведь, пока до дому доедем.
– Ничего, – покачал головой Николаев. – Огляжусь, как раз. День какой, спрашиваю? Число, год?
Мужик расплылся в улыбке, сделавшей его неопределенного возраста лицо значительно моложе.
– Вот оно вы об чем! Все в порядке. Как и предсказывали – 14 октября 20-го года. Всего восемь дней вас дома не было.
Николаев легко встал на ноги, отряхнулся, провел ладонью по волосам, сбив застрявший на макушке желто-серый листик.
– Предсказывают, Егор, гадалки, сколько повторять. А у нас точный расчет.
Не желая спорить и явно испытывая особую радость при виде Николаева, мужик, не переставая улыбаться, закивал.
– Ага. Ах, как же хорошо, что вы вернулись, барин. Теперь по-новому заживем. Жаль, батюшка ваш не дожил. Гордился бы вами, – и тут его внимание привлек хруст – это Маша, слушая и ничего не понимая, ухватилась в волнении за ветку и сломала ее. – Что это? Волк?
Волк? Маша на всякий случай оглянулась.
– Нет, – сам себе ответил мужик. – Волка бы Гнедой учуял.
Не глядя на кусты, за которыми пряталась Маша, Николаев неторопливо, как делал все, черт его возьми с его медлительностью! – снял пиджак, надел вместо него сюртук, поверх которого накинул плащ, и ответил Егору.
– Нет, это не волк. Думаю, это Мария Игоревна в себя пришла. Мария Игоревна, вы как? – позвал он Машу.
– Пить охота, – больше не скрываясь, ответила Маша. Кое-как поднявшись в полный рост, она, чуть прихрамывая, пошла, продираясь прямо сквозь кусты, к Николаеву и вытаращившему на нее глаза бородатому Егору.
– Вот так чудо-юдо, – не сдержался Егор, но поймав на себе укоряющий взгляд Николаева, закрыл рот ладонью.
Тем временем, Николаев сделав пару шагов Маше навстречу, взял ее под локоть, помогая идти.
– Ушиблись?
– Черт его знает, – буркнула Маша. – Мы как сюда попали? И кто это? – она кивнула на Егора, который по-прежнему зажимал рот рукой, но заставить себя не пялиться на Машу во все глаза не мог. Очевидно, очень она живописно выглядела. Жалко, зеркала с собой нет. Свободной рукой она пригладила волосы, но те, завившись от влаги, упрямо торчали, как им вздумается.
– Егор, – между делом, представил Николаев бородача, взял флягу, которую до этого бросил на землю и передал Маше.– Пока это все, что есть.
Маша выцедила несколько капель.
– Могли бы и побольше оставить, – буркнула она. – Где мы?
– Формально – под Москвой, – уклончиво ответил Николаев, как-то странно на нее посматривая.
Чего уставился?!
Уже хорошо. Значит, сейчас они вернутся на дачу, а потом… А что потом?
Маша уныло посмотрела на бородача и поняла, что от первоначального плана придется отказаться. С двумя взрослыми мужиками ей никак не справится. Тем более, есть подозрения, что тип этот – не тебе воспитанный Николаев – церемониться не будет, и даст ей леща в ответ.
– До дачи моей далеко? – спросила она, стараясь сохранять достоинство и делать вид, что совершенно не удивлена происходящим. И, уж тем паче, не боится.
Более чем далеко, – все также чего-то не договаривая, ответил Николаев. – Но зато здесь рукой подать до моего дома. Нам нужно согреться и подумать, как быть с вами дальше.
Тут Маша бросила на него обеспокоенный взгляд. Ну, конечно. Там, на ее даче, он каким-то образом вызвал на подмогу своего друга, и теперь будет мстить за похищение.
– Меня будут искать, – предупредила она, неприятно удивившись, как тоненько прозвучал ее голос. – И обязательно найдут. Тогда вас, Николаев, ждут большие неприятности. Может, даже посадят.
К ее удивлению, Николаев, прежде чем ответить, горько усмехнулся.
– Увы, Мария Игоревна, но вас уже никто и никогда не найдет.
В подтверждение его слов конь лихо заржал, а бородатый Егор еще выразительнее уставился на Машу, которая, в свою очередь, обвела их всех неторопливым и, как она надеялась, презрительным взглядом, после чего, криво усмехнулась.
– Так я и знала. Мстить будете. Но, если честно, я удивлена, – Маша уже придумала, на что сделает ставку, и незамедлительно приступила к исполнению своего плана. – Вы, Андрей, казались мне таким возвышенным, благородным. А, оказывается, что чести у вас и нет, – заметив, что Николаев собирается возражать, она упреждающе подняла руку. – Подождите. Я не закончила. Понимаю ваши чувства. Я напоила вас снотворным, – Николаев поморщился, а Маша попыталась изобразить раскаяние, – да, что уж теперь скрывать. Я напоила вас снотворным, притащила к себе на дачу. Но! Вы сами меня к этому принудили, – из Маши поперли возвышенно-книжные слова, которые сразу захотелось запихнуть обратно. – Вы же прекрасно знали, что мне самой эту выставку никак не организовать? Ну знали же? – на этот раз она сделала паузу, чтобы дать Николаеву возможность ответить и тем самым получить обратно мяч. Пусть устроит скандал. Тут Маша будет в своей стихии.
Однако Николаев ее снова удивил. Он вытерпел и ничего не сказал. Только, склонив голову на бок, продолжал внимательно на нее смотреть. И что самое мерзкое – смотреть с жалостью. Пусть себя пожалеет, культурный пижон!
Так и не дождавшись ничего вразумитильного, Маша продолжила, но уже не так уверенно (хотя сей факт она пыталась скрыть, чтобы не доставлять ему удовольствия).
– Будем считать, что знали. И бросили меня на произвол судьбы. Но теперь-то, теперь, когда вы все равно опоздали на встречу со своими нидерландцами, давайте обсудим условия вашего возвращения в галерею.
Изначально Маша не собиралась обсуждать с Николаевым никаких условий. Ей казалось, что, потеряв перспективу зарубежной работы, он будет рад, если его просто не уволят. И мысленно она видела себя в роли благотворительницы, благородно принимающей его обратно: «Я сделаю вид, что ничего не было. И Кравцов не узнает о вашем предательстве. Не надо, не стоит целовать мне руки. Не унижайтесь так, Николаев».
Но его удивительное равнодушие к главному предмету беседы поколебало былую уверенность. Придется торговаться.
– Итак, – продолжила Маша, откашлявшись. – Удерживать меня в заложниках смысла у вас нет никакого. Давайте поговорим, как разумные люди.
Молчавший по воле Николаева все это время Егор, не выдержал, отнял ладонь ото рта и, выпуская едва видимый морозный пар, разразился длинной и, с точки зрения Маши, эмоциональной речью.
– Вы эту заразу, Андрей Александрович, с собой притащили что ли? Ай-ай-ай. Ух, и страшилище. Вот матушка-то ваша расстроится. Уж, почитай двести лет такого не было. Как не аккуратно, не слажено. Но вы только слово молвите, – резко обернулся он к Николаеву и неожиданно согнулся в поклоне. – Я ее сейчас легонечко придушу, а потом тут, под елью и прикопаю. Никто ничего не узнает. А? Зачем матушку огорчать? Лады? – с надеждой поднял он на Николаева добрые глаза, полные обожания и преданности. – А, если вам не гоже на это смотреть, так и вовсе без вас управлюсь. Не сомневайтесь, Андрей Александрович! И матушке вашей слова не скажу. Вот те крест, – тут он и вправду осенил себя крестом и наклонился еще ниже.
Маша забеспокоилась. Чересчур убедительно бородатый Егор шутил относительно ее удушения. Настолько убедительно, что маленькая капелька холодного пота, петляя, потекла по спине вниз. Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева.
– Ваш друг всегда такой остроумный? Нет, – Маша почувствовала, что начинает оправдываться, но остановиться уже не могла, – я и сама за любой кипишь, но это реально не смешно. Чего вы молчите? Сколько вам надо? Я договорюсь и вам повысят зарплату, – черт, черт, черт – нельзя так с похитителями разговаривать. В кино, таких, как она убивают первыми. Маша очень на себя злилась.
Егор, тем временем, упрямо продолжал гнуть свое.
– Барин, да она и мучиться не будет. Это ж в таком чудном месте смерть принять – удовольствие одно!
В «чудном месте» стало уже совсем темно. Фигуры на поляне потеряли все свои краски и превратились в угрожающие черно-белые тени. Утомившийся конь нетерпеливо переступал на месте с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин, наконец, соберется домой. День растворился, и острые на фоне обманчивого спокойствия ночи звуки, распаляли и без того, напряженную беседу.
– Скажите вашему другу, – не выдержала Маша, – чтобы замолчал. Он меня пугает.
Николаев все еще не торопился с ответом, точно тщательно его обдумывал. Но, в конце концов, принял решение и прицыкнул на Егора.
– Все, довольно барышню пугать. Домой поехали. Поздно уже.
– Да я-то что, – расстроенный неласковым тоном Николаева пробурчал Егор. – Вот матушка ваша, что скажет?
– Куда это мы поедем? Ко мне на дачу? В Москву? – Маша перебила Егора и подошла так близко к Николаеву, что тот был вынужден отстраниться.
И, тем не менее, он стоял совсем рядом, глядя на ее сверху вниз. Когда он протянул к Маше руки, она непроизвольно выставила вперед локти, защищаясь. Но Николаев только накинул ей на голову капюшон. И сразу же отступил.
– Так лучше… Сейчас, конечно, темно, но внимание к вашим волосам лучше не привлекать. Еще за ведьму примут. Тут народ темный живет.
– В смысле? – возмутилась Маша из-под капюшона. Она недавно была в парикмахерской, и там ей сделали очень симпатичные и стильные розовые прядки. Равномерно розовых, равно как и зеленых волос она терпеть не могла. Однако новая прическа ей определенно нравилась. Хоть и не совсем по возрасту. Как мама с сестрой в один голос сказали. – Это типа шутка?
– Конечно, – легко согласился Николаев. – Но впредь постарайтесь не употреблять подобные слова в речи. Это, право, невыносимо.
– Какие такие слова? – продолжала возмущаться Маша, но Николаев уже не обращал на нее никакого внимания.
Он велел Егору привести коня, и тот, все еще бурча, что-то грозное себе под нос и недобро поглядывая на Машу, повиновался.
– Садитесь, барин. Держу.
Но Николаев покачал головой.
– Верхом поедет дама.
У Егора борода аж распушилась от возмущения.
– Это кто тут дама? Если б не ваша воля, я бы эту даму да под ель. Полноте, Андрей Александрович, пешком, зараза, дойдет, не развалится.
Пешком Маша ходить любила. Но в данном случае из чувства противоречия и все возрастающей неприязни в бородатому Егору вскинула голову и решительно пошла к лошади.
– На лошади поеду я. Только, – спохватилась она. – Вы, Николаев, так и не сказали, куда мы едем?
Николаев вновь подошел к ней и, прежде чем она успела охнуть, поднял на руки и легко усадил на спину предвкушающего прогулку коня. Маша не то, что выдохнуть не успела, она не сказала, что в детстве занималась конным спортом и вполне могла обойтись без посторонней помощи.
– Я приглашаю вас в свое имение. Пока вы мой гость – вас никто не тронет. Там и подумаем, что с вами делать дальше.
Маше не терпелось продолжить беседу, но Николаев резко отошел в сторону и первым двинулся по едва приметной даже в светлое время суток тропинке.
Егор неодобрительно что-то пробурчал себе в бороду, покачал головой, взял поводья, злобно зыркнул из-под кустистых бровей на Машу, осанисто восседавшую на красавце-коне, и пошел вслед за хозяином.
Впервые Маша про себя назвала Николаева хозяином и неприятно удивилась. С каких это пор предупредительный, тихий и всегда безупречно вежливый Николаев стал вдруг не только распоряжаться ситуацией, но заставил ее, Машу, почти беспрекословно себя слушаться? От досады и злости Маша плотно сжала губы, всматриваясь в ровную спину Николаева. Тот, не оглядываясь, пружинистой походной уверенно шел впереди. Под начищенными еще с утра офисными туфлями гулко хрустел снег, заиндевевший к вечеру.
Лошадь двигалась неспешно, и на какой-то короткий миг Маша подумала, что вполне может сейчас лихо пришпорить ее и легко оторваться от этих двоих. А что? Доскачет до ближайшего населенного пункта или хотя до шоссе, поймает попутку и доберется до Москвы. Там свяжется с Егором (своим Егором, который легко решает все проблемы) и прикажет наказать Николаева. Несмотря на то, что, по сути, бывший подчиненный не сделал ей ничего дурного, она никак не могла простить ему властный хозяйский он. А еще бесило, что он не вступился за нее перед бородачом, а позволил тому нести всякую чушь про Машино удушение. Пугающую чушь, если что.
Вероятно, она и осуществила бы задуманное, если бы густой и непроходимый, на первый взгляд, лес, вдруг внезапно не закончился. Переступив через поваленное дерево, они оказались возле коротко стриженного поля, усеянного, как бородавками, снопами. На небе ярко светила круглая, сочная луна, которая напоминала хлебосольную бабу, стремящуюся всех обнять, расцеловать и накормить.
На другом конце поля слабо мерцали огни какого населенного пункта и доносился ругающийся собачий лай. Николаев остановился и впервые с начала пути обернулся.
– Андрей Александрович, по прямой пойдем или в обход? В обход далече будет, – добавил Егор.
– Зато спокойнее. Как я таком виде, – Николаев выразительно осмотрел себя, – там покажусь.
Егор скосился на Машу.
– Если вы из-за этой – еще не поздно все обернуть.
– Поздно, Егор, давно уже поздно, – оборвал его Николаев, все еще не глядя на Машу. – Дома – все дома решим.
Нарочито тяжело вздохнув, всем видом показывая, что руки его чешутся добраться до Маши, Егор подчинился, и они продолжили путь вдоль леса, пока не добрались до небольшого озера, в котором, подрагивая от ветра, плавала луна.
Тут Николаев предостерегающе поднял руку. Егор мгновенно среагировал, остановил коня, прижал его морду в груди.
– Пригнись, – прошипел он Маше.
От неожиданности она послушалась, затаила дыхание и только тогда до ее слуха долетело приглашенное женское хихиканье и скользкий, даже на расстоянии, мужской шепот.