Я тебя так ненавижу, что, наверное, влюблюсь

Глава четвертая

За воротами они ступили на широкую аллею, которая вывела их к большой овальной площадке, обвивавшей ухоженный сквер, усеянный листьями. Но не это повергло Машу в откровенный шок, от чего ее глаза, почти не мигая, смотрели вперед. Их путь лежал к величественному трехэтажному особняку, с четырьмя колонами на входе, арками и высоченными окнами над ними. Комнаты второго этажа были ярко освещены. Беспокойный женский силуэт метался от одного оконного проема к другому, потом замер, вверх взмыли руки, и почти сразу фигура исчезла точно испарилась.

– Ничего себе дача! – выдавила из себя Маша. – Николаев – что это?

В нетерпении глядя на крыльцо (точно ожидая кого-то), Николаев ответил.

– Это мой дом, Мария Игоревна, – тут он, видимо, осознав необходимость помочь своей спутнице спешиться, развернулся, подошел к лошади и протянул к Маше руки. – Позвольте.

Но Маша продолжала пялиться на дом, прикидывая, сколько подобная, столь достоверно исполненная реконструкция, может стоить. Или это оригинальная усадьба? Да быть не может! Откуда у Николаева такие деньжища? И если он богат, то зачем работал у Кравцова? Сейчас она доберется до телефона и все выяснит. И устроит скандал, если окажется, что муж сестры был в курсе.

– Прям 19 век какой-то, – вынесла она, наконец, свое одобрение.

Егор, который молча ждал дальнейших указаний, хмыкнул, а Николаев невольно опустил руки.

– Как хорошо, что вы сами об этом заговорили, Мария Игоревна. Вы совершенно правы в своих догадках. Это действительно 19 век. Только не пугайтесь, пожалуйста. Я вам попробую все объяснить.

Маша, которая едва его слушала, решила спешиться, чтобы лучше оценить дом. Николаев поспешил поддержать ее.

– Что уж тут объяснять, – пожала плечами Маша, принимая его руку. – 19-й век вообще-то уже вышел из моды. Но выполнено неплохо, – признала она.

В этот момент входная дверь распахнулась и путаясь в длиннющем белом платье на улицу выскочила молодая девушка с нелепыми кудряшками, пружинисто подпрыгивающими возле ее по-юношески припухлых щек.

– Андрей, Андрей – наконец-то! – все повторяла и повторяла она, протягивая к Николаеву тонкие руки.

Николаев на короткий миг отвлекся, но этого хватило, чтобы Маша, потеряв равновесие, грохнулась с лошади прямо на него.

Раздался женский крик, и возле Машиного лица, уткнувшегося в высоко вздымающуюся грудь Николаева, мелькнуло белое платье. Маша подняла глаза, увидела твердый, чуть острый подбородок, кадык и темную щетину на всегда педантично выбритом лице.

– Кто это, Боже мой? Что случилось? Андрей, с тобой все в порядке? – суетилась возле них девушка, не решаясь (но, видимо, очень желая), минуя Машу, добраться до Николаева.

Не успела Маша подумать, что в данной ситуации было логично озаботиться ее состоянием и поинтересоваться, удобно ли она приземлилась на достаточно поджарого Николаева, как почувствовала, что ее хватают за ворот вельветового пальто и поднимают в воздух.

Егор, внешне не производящий впечатления фитнес-инструктора, оказался настолько силен, что без труда оторвал Машу не только от Николаева, но и от земли, и теперь она беспомощно болтала ногами в воздухе, чувствуя, как верхняя пуговица сдавливает горло. Все-таки придумал, как удушить ее, гад!

– Барина, пришибла, зараза, – злобно шипел Егор в самое Машино ухо, так что его голос неприятным звоном – палочкой по музыкальному треугольнику – вибрировал у нее в голове.

Одновременно Егор с любовью смотрел на Николаева, который высвободившись, поднялся вместе с повисшей на его плече девицей в длинном неудобном платье.

Машу он продолжал держать за шиворот, как нагадившего котенка. Лицо ее покраснело, а на глазах выступили слезы – жить хотелось сильно. Она попыталась лягнуть мучителя, но тот ловко перехватил ее другой рукой и украдкой, чтобы не заметил Николаев, шлепнул.

– Пусти, сволочь, – прохрипела Маша, но так тихо, что, пожалуй, даже Егор ее не услышал, увлеченный процессом Машиного, в чем он не сомневался, заслуженного наказания.

– Егор, отпусти ее – убьешь! – Николаев, отстранившись от девушки, подскочил к мужику, подхватил Машу по дмышки и осторожно опустил на землю.

Маша закашлялась, скинула капюшон, который каким-то чудом все это время держался на ее голове, и расстегнула пальто, под которым была ее любимая футболка группы Metallica с огромным задорным белым черепом, слегка отсвечивающим в темноте. Пытаясь снова начать жить, Маша не сразу обратила внимание, какое неизгладимое впечатление произвела на окружающих.

Все, за исключением Николаева, ахнули. Кудрявая девушка, приложив ко рту хрупкую ладошку с прозрачной, явно аристократической кожей, в ужасе переводила огромные красивые глаза, напомнившие Маше всех скопом героинь японского аниме, со скромных и весьма недешевых розовых прядок на Машиной голове на ухмыляющийся череп на ее груди.

– Господи, ведьма! – прошептала, наконец, красотка. Маша подумала, что сейчас девице самое время сложиться в обморок, что послужит ярким финалом этой нелепой сцены, но впечатлительная особа лишь уткнулась в грудь Николаева и мелко задрожала. Что тоже, надо сказать, гармонично вписывалось в странную картину, которую Маша наблюдала с удивлением, но интересом. Чем дольше она здесь находилась, тем меньше понимала, что происходит. Кто эта нежная Бемби? Жена Николаева? Его девушка? Тогда хоть понятно, почему девица так расстроилась, когда Маша на него упала. Но что с ее одеждой? Макси сейчас, конечно, в моде. Но это уже явно перебор. Такие шмотки больше ролевикам подходят. Точно! Наверное, она попала на стилизованную вечеринку. Где-то она слышала про такие – собираются старательно скрывающие в миру свою ненормальность мужчины и женщины и, скажем, все выходные изображают из себя ледей (сознательно исковеркав это слово, Маша мстительно хмыкнула) и джентльменов.

– Ведьма, конечно, – охотно согласился Егор, хотя по его тону сложно было угадать, верит он в Машино колдовское происхождение притворяется. – Не в обиду будет вам сказано, конечно, Анна Александровна, – поспешно извинился он и старательно согнул спину перед девицей. Так низко, что со стороны казалось, будто мужик решил на ночь глядя позаниматься йогой.

Идиотизм затянулся. Маша решительно пошла на Николаева.

– Мне нужен телефон. Я хочу вызвать такси и сейчас уехать отсюда! Балаган какой-то. И знаете, что, – Маша вдруг приняла судьбоносное решение. Клоун, который по выходным изображает из себя барина их галереи даром не сдался. – Можете не возвращаться на работу. Думаю, ваши голландцы не упустят случая нанять такого ценного специалиста и простят опоздание. А Дали я и без вас одолею, – почти стихами закончила свою пламенную речь Маша.

Не отрываясь от Николаева, трепетная Анна Александровна, скосила свои нереально огромные глаза на Машу.

– Андрей, умоляю тебя, объясни, кто это? Ты же не.., – она испугалась какой-то внезапной мысли и отстранилась. – Ты же не собираешься променять мою любимую и глубокоуважаемую Наталью Павловну на…, – тут, очевидно, блестящее воспитание не позволило ей произнести вслух все, что она думает о Маше в действительности.

Николаев крепко взял девушку за локти, принудив посмотреть себе в глаза.

– Слишком много вопросов, Анна. И нее они тоже есть, – он кивнул в сторону Маши. – Но мы голодны и устали. Я все всем объясню за ужином. Где мама? Алексей?

– Алексей уже спит, – раздался тонкий старушечий голос. Егор склонился еще ниже, если это возможно, а лицо Николаева осветилось улыбкой.

– Мама! Как я счастлив вас видеть!

Невысокая, не выше ста пятидесяти сантиметров, фигура, облаченная в черное, длинное, как и у девушки, просторное платье, незамедлительно забрала все внимание присутствующих. Едва тронутое морщинами лицо выглядело надменным и властным, одновременно изысканно красивым. И в каждом ее жесте и движении угадывалось сходство с Николаевым и трепетной Бэмби.

– Я отпустила слуг. За столом будет только Дарья. Ужин вас уже ждет, – она говорила неспешно, подбирая слова, как будто экономила их для чего-то по-настоящему важного. – Однако прежде вам необходимо переодеться. Ужасно выглядишь, Андрей, – пронизывающе оглядела она Николаева. – Полагаю у твоей спутницы нет с собой багажа? – ответа на этот вопрос не требовалось. Женщина за все это время не удостоила Машу взглядом, и, наверное, впервые за долгое время Маша ощутила себя человеком второго сорта. Чувство, от которого она успешно, как ей казалось, избавилась много лет назад. – Анна, дай ей что-нибудь из своих старых вещей. И проводи в комнату на третьем этаже, – последнюю фразу она произнесла многозначительно, и Маша заметила, как Николаев недоуменно сдвинул брови.

– На третьем этаже, мама? Но…

– Мои вещи? Мама, вы уверены? – встрепенулась в протесте девушка.

– На третьем этаже, – невозмутимо подтвердила женщина тоном, которому никто бы не отважился возражать. – И за это скажи спасибо, Андрей. Ты был так неосторожен, – попрекнула она Николаева, – Анна, – задрав подбородок, обернулась к девушке, – ну, что же ты стоишь? Так и рассвет встретить можно.

Без видимой радости и удовольствия, стараясь держаться от Маши на расстоянии, девушка кивнула, предлагая следовать за собой.

Маша кинула быстрый взгляд на Николаева, а тот после секундного раздумья согласно махнул головой, и Маша медленно, как на эшафот двинулась к застывшей в ожидании возле двери Анне. Уже зайдя в холл, она услышала:

– Андрей, ты очень неразумен. Все уладить надо было сразу по прибытии…

– А я говорил…, – с недоброй радостью в голосе пробурчал Егор.

Глава пятая

Анна, заметив, что Маша сознательно топчется возле двери с явным намерением дослушать не для ее ушей предназначенный разговор, до начала которого мама и постаралсь от гостьи избавиться, обошла ее и демонстративно плотно закрыла дверь.

– Следуйте за мной…, – она не знала, как обращаться к Маше, поэтому откашлялась, подобрала платье и направилась к мраморной лестнице в конце тускло освещенного свечами холла.

– У вас тоже электричество вырубило? – поинтересовалась Маша, с любопытством оглядываясь.

Поставив ногу на первую ступеньку, Анна обернулась и вопросительно посмотрела на Машу.

– Электричество?

Прикидывая, сколько эти реконструкторы потратили на аренду усадьбы, а также обстановку, костюмы и прочие атрибуты, Маша рассеяно ответила.

– Ну да – электричество. Я понимаю, у вас атмосфера и все такое… но есть же стилизованные под свечи лампочки, в конце концов. Вон, лестница, какая крутая. Вы в своем балахоне сейчас шею себе свернете. Или все-таки пробки перегорели? Тогда электрика срочно позвать надо. При ваших возможностях можно и ночью вызвать. Или жаба душит?

Лестница и правда в темноте выглядела травмоопасной. Маше приходилось смотреть под ноги, чтобы не оступиться и не упасть. Оканчивалась она небольшой площадкой, по правую и левую стороны которой были расположены еще две убегающие в полумрак ступеньки.

На площадке Анна остановилась возле роскошных подвесных канделябров, свечи на которых, дрожа, освещали мрачный, несмотря на позолоту герб с гигантской змеей, вороном и львом. Как бы между делом, но с плохо скрываемой гордостью Анна посмотрела на герб, а потом перевела многозначительный взгляд на Машу. Оценила ли та?

– Прошу прощения, но мне не понятны ваши вопросы. Думаю, будет лучше, если брат вам все сам прояснит.

Ага. Значит, субтильная девица – сестра Николаева. Впрочем, можно было и не уточнять. Слишком сильно сходство всех троих между собой. Разве что Николаев не был так пронзительно красив. Не страшилище, конечно, но не в Машином вкусе. Особенно, бесят эти баки. И вообще – о чем она думает сейчас?

Анна, тем временем, свернула направо, надеясь, что Маша уже успела проникнуться роскошью и величием, но у той накопилось слишком много вопросов, чтобы молчать.

– Девушка, послушайте, а мобильный у вас есть? Или хотя бы городской телефон? Мне надо позвонить маме. Она волнуется, – добавила Маша, придав своему голосу максимум покорности и трепета. Чем еще можно разжалобить эту чокнутую, так ответственно играющую роль кисейной барышни 19 века?

На самом деле с матерью Маша почти не общалась. Когда они встречались в доме Кравцовых, она специально старалась сесть как можно дальше от родительницы и ни в коем случае не оставаться с ней наедине. Как ей надоели эти бесконечные разговоры о никчемности Машиной жизни, о том, что пора думать о будущем и, наконец, выйти замуж.

После смерти отца мать трижды выходила замуж. И каждый раз удачно – мужья были хотя и не очень дряхлые, но жили недолго. Первые два. Последний еще держится. Так что, если кто-то и вспомнит о Маше дома, так это сестра. Но про мать – звучит более жалостливо.

На Анну, как Маша и думала, ее слова подействовали самым положительным образом. Она даже попыталась улыбнуться. Но, видимо, Маша ей настолько не нравилась, что даже в этом усилии Анна не смогла скрыть неприязни.

– Мне, право, очень жаль, – на самом деле – нет, говорили ее застывшие в режиме «полное равнодушие» глаза. – Как я уже сказала, у вас будет возможность задать все интересующие вопросы моему брату. Но позже. Давайте, наконец, дойдем до места?

И она отвернулась, прозрачно намекая, что разговор ей малоприятен. Дальнейший путь они проделали в тишине, в которой звонко цокали по паркету изящные туфельки Анны.

Хотя Машины глаза и привыкли к полумраку, коридоры и помещения, мимо которых они плыли («плыла» из них только Анна в свой белой «ночнушке», но в какой-то момент Маша поймала себя на том, что подстраивается под ее шаг и даже пытается соответствовать) были сами по себе такими темными и высокомерными, что ничего толком, кроме портретов неизвестных мужчин и женщин на стенах, а еще маленького внутреннего дворика в окне, рассмотреть она толком не смогла.

Хотя, не совсем так. Когда они поднялись на второй этаж, Маша обратила внимание на приоткрытую дверь, за которой увидела Николаева. То есть не совсем Николаева, кончено. А Николаева, если бы тот был лет на двадцать старше – с вызывающей сединой волос, зачесанных назад, проницательным умным взглядом, тонким острым носом и презрительно сжатыми губами (чего Николаев настоящий в Машином присутствии себе обычно не позволял). Портрет старого Николаева был подсвечен более всего остального дома (ступенек, например). Точно иконостас.

В очередной раз Маша удивилась, насколько мощно вложились ребята в игру. Даже на семейный альбом не поскупились для достоверности.

Время от времени Анна предупреждала Машу об очередном повороте, о внезапно выроставших на их пути кресле, софе или маленьком столике, на котором непременно стояло что-то хрупкое.

Миновав еще одну лестницу, Маша вслед за Анной оказалась на третьем этаже. Как и весь дом, он состоял из коридоров, которые крепко обнимали внутренний дворик, уже виденный Машей внизу.

Закрытых дверей здесь было значительно больше, чем в помещениях второго этажа. Возле одной из них Анна остановилась и повернула ручку.

– Вот ваша комната… На какое-то время, – подчеркнула она после незначительной паузы. – Мы вас не ждали, поэтому подождите немного, я пришлю Дарью – она зажжет свечи и заправит постель. Я же, – Анна недовольно отвела взгляд, но это не ускользнуло от Машиного внимания. – Я принесу вам платье.

Обычно Маша терпеть не могла нарушителей своего личного пространства, но тут почему-то сама не удержалась и взяла Анну за руку, которую та все еще держала на дверной ручке.

– Может, забьем на это? Уже пора в пижаму переодеваться. Что будет, если я пойду есть в своей одежде, – Маше хотелось избавить Анну от неприятной обязанности, возложенной на нее матерью и попытаться за счет этого расположить к себе (мало ли, как пойдет дальнейший разговор с Николаевым), но девица даже в темноте вспыхнула негодованием, вырвала руку и холодно сказала.

– Вы дурно воспитаны. Мама такого не потерпит. Ждите, я пришлю Дарью.

Шелестя платьем, она развернулась и, усердно выпрямляя спину, удалилась. С ее уходом в коридоре стало еще более мрачно.

Маша похлопала себя по джинсам и нашла в заднем кармане зажигалку, которую сунула туда, растопив на даче печь (оказаться бы сейчас там) и почти пустую пачку сигарет.

Курила Маша редко. Утром (неужели это было только сегодня утром?), предполагая непростой день в связи с увольнением Николаева и его возможным отъездом за рубеж, она на всякий случай захватила сигареты с собой, но почти сразу про них забыла. Теперь эта находка оказалась весьма кстати.

Маша осветила себе дорогу и вошла в комнату.

Она была намного меньше, чем ожидалось, и обставлена скудно, особенно в сравнении с остальной высокопарностью дома. Одно большое окно, выходящее все на тот же темный дворик, кровать без балдахина (хотя Маша отчего-то ожидала увидеть здесь именно балдахин), прикроватный столик со свечой, на стене картина с изображением какого-то, в готических тонах выполненного пейзажа, обтянутая сукном софа и… пожалуй все (потом она обнаружит еще встроенный шкаф, куда, впрочем, ей особенно нечего было складывать).

Зажигалка быстро нагрелась, обожгла пальцы, которые Маша тут же прижала к мочке уха. В комнате стало темно, и из-за ничем не нарушаемой тишины (как будто в бункере) еще и страшно.

Яркая луна, сопровождавшая их всю дорогу из леса, переместилась и глазела теперь на окна в противоположной стороне двора. Маша пригляделась. В них мелькнуло нечто белое и легкое. Оно передвигалось, нет – оно точно летело в ту сторону, где располагалась Машина комната.

Что это? Неужели привидение? Только этого не хватало.

С неподдельным любопытством наблюдая за передвижением от окна к окну «привидения», Маша передумала зажигать свечу. Если они вздумали ее пугать, то не на ту напали. Ох, Николаев, успел-таки нажаловаться своим друзьям на Машу и ее невинную попытку оставить его в галерее. Пусть даже при помощи противозаконных средств. Тоже – мужик, называется.

Естественно, в привидения Маша не верила, поэтому решила встретить незваного гостя (или гостью) по-своему тепло и радушно.

Притаившись за дверью, она дождалась пока белое нечто не покажется из-за угла. Ну, вот. Сначала появилась гигантская тень на стене, а вслед за ней свеча, за которой скрывалось «привидение».

Маша быстро спряталась за дверь и постаралась, чтобы шумное дыхание не выдало ее присутствия.

Наконец, свеча «вплыла» в комнату и замерла. Тот, кто держал ее, остановился в нерешительности, оглядывая пустую комнату.

Прошло несколько секунд, и Маша услышал удивленное мычание, а затем неуверенные шаги назад.

Пора! Маша с криком: «А вот и я!», который эхом отозвался в пустых коридорах, выпрыгнула в дверной проем и лицом к лицу встретилась с девочкой – не больше пятнадцати-шестнадцати лет – с абсолютно белыми волосами, бровями и ресницами. Какого же цвета было лицо у незнакомки Маша не узнала – после ее экстравагантного появления все краски разом сошли со щек девушки, сделав их того же оттенка, что и волосы.

Бледно-голубые – практически прозрачные, как родниковая вода в безветренный солнечный день – глаза распахнулись, не в силах даже мигать от ужаса при виде Маши. Девушка выронила свечу, упала на колени, стала громко и отчаянно мычать, одновременно креститься и пытаться уползти, путаясь в длинном светлом сарафане (в чем же еще – не удивила, ни капельки!).

Заметив, что упавшая свеча не погасла сразу же, а наоборот, ее пламя осторожно, точно пробуя на вкус, касается подола платья, погруженной в мистический страх девушки, Маша громко и, не совсем прилично выругалась, и бросилась тушить огонь.

Во вновь образовавшейся темноте сверкали лишь при лунном свете белые волосы, придавая девушке вид не то утопленницы, не то какого-то мифического существа, вроде русалки. От того, что Маша, топая ногами по платью, приблизилась почти вплотную, девочка начала выть еще громче и отчаяннее, что, надо сказать, в тишине и пустоте старинного дома выглядело жутковато даже для далеко не робкой Маши.

– Успокойся, я пошутила. Пошутила я. Перестань вопить, – неловко пыталась Маша успокоить несчастную, но подходить еще ближе, учитывая реакцию, которую производила, не решалась. – Как тебя зовут? Меня – Маша. Ты только орать перестань. Хорошо? Давай я помогу тебе подняться?

Увидев протянутую руку, девушка окончательно потеряла контроль над собой (которого и раньше в помине не было) и упала на пол, закрыв голову ладонями.

Именно эта картина и предстала перед Анной, когда та незамеченная в суматохе подошла к ним с платьем, перекинутым через локоть, и свечей, на этот раз благоразумно захваченной с собой.

– Что здесь происходит? – воскликнула она в недоумении переводя взгляд с Маши на распростертую фигурку на полу. – Что вы сделали бедной Дарьей? Ее же теперь неделю лечить придется у Агафьи. Ух, она вам и покажет, – с непонятным злорадством добавила Анна.

Маша, которая до этого стояла на коленях возле воющей девушки, поднялась и пожала плечами.

– Понятия не имею, что на нее нашло, – не моргнув глазом, соврала она. – Кто это вообще? И включите, наконец, свет!

Прежде чем ответить, Анна всучила Маше свечу.

– Пожалуйста. Можете поставить в вашей комнате. Не в темноте же переодеваться, – бесцеремонно переложила платье на Машино плечо и присела рядом со слабонервной девушкой, которая при звуках ее голоса перестала мычать и затихла, а когда рука Анны легла ей на голову, вывернулась, как котенок, и стала целовать ей пальцы.

– Ну, ну, Дарья успокойся. Это всего лишь наша гостья. Я тебе говорила. Не бойся, все хорошо.

Та, которую называли Дарьей, вновь замычала, но теперь звуки, которые она издавала, больше напоминали мурлыканье.

– Она не умеет говорить, – с сочувствием догадалась Маша.

Бросив на Машу неприязненный взгляд снизу вверх, Анна, уже вполне овладев собой, ответила.

– Прошу вас – переоденьтесь к ужину. Мама и Андрей уже заждались нас. О Дарье я позабочусь сама.

Потоптавшись еще немного в нерешительности и обеспокоенности от происходящего, Маша подумала, что будет неправильно все же оставлять барышень в темноте, поставила свечу на подоконник и, подобрав в охапку волочащееся о полу платье, прошла в свою комнату. Там она бросила платье на кровать, наощупь нашла зажигалку, которую до этого уронила на пол, и зажгла свечу на столике.

Даже этого скромного освещения было предостаточно, чтобы окончательно разочароваться в убранстве комнаты, которую ей выделили хозяева. Чересчур темные обои и маленькое окно. Даже пейзаж на картине не делал жилище более уютным и теплым. Очевидно, на комнатах третьего этажа реконструкторы, с блеском обставившие остальные помещения, решили все-таки сэкономить.

Кстати, о реконструкторах. Зачем им понадобилось и Машу рядить в свои древние наряды? Она осмотрела платье, приготовленное для нее Анной. Скромное, в неброский синий цветочек. Явно ношеное и маленькое. Еще не факт, что Маше удастся в него втиснуться. Неприятно признавать, но фигура у Анны очевидно более хрупкая и девичья. В отличие от заметно крупной Маши, несмотря на все ее диеты.